Текст книги "Исправляя ошибки (СИ)"

Автор книги: Раэлана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 62 страниц)

На сей раз уже Диггону пришлось приложить усилие, чтобы удержать самообладание.

– У вас нет выбора, – заметил майор.

Кайло не стал отвечать, и трудно предположить, какое чувство преобладало в его душе в тот момент – вынужденное смирение или, напротив, твердость и решимость. Впрочем, так ли уж сильно они отличатся?

– Сколько вам лет, Рен? – продолжал допытываться Диггон.

– Двадцать девять.

Разведчик едва заметно скривился. Он полагал, что меньше. Палач Первого Ордена выглядел совсем, как юнец.

– Как давно вы состоите на службе в Первом Ордене?

– Со дня его основания.

– Вы имеете с виду официальное основание, или фактическое?

– Официальное.

– Значит, шесть лет?

– Да.

«Не так уж и долго», – походя отметил майор.

Он поднялся из-за стола.

– Не желаете чашку кафа? Я могу приказать освободить вам руки, если пообещаете вести себя смирно.

– Благодарю, – Кайло покачал головой.

– Как хотите. А я выпью, если не возражаете?

Диггон отошел в угол, где стоял автомат с горячими напитками, хотя пленник не сомневался, что краем глаза майор продолжает следить за ним, как будто ждет, и даже надеется, что тот совершит какую-нибудь глупость.

Возвратившись с дымящимся пластиковым стаканом в руках, Диггон устроился на прежнем месте и, вальяжно сделав глоток, произнес:

– Признаться, когда до меня дошли слухи, что за человек скрывается за именем «Кайло Рен», я был просто шокирован. С такими родителями, как генерал Соло и генерал Органа, сбиться с праведного пути, примкнуть к оплоту тирании. Какой в этом смысл?

– Если вы намерены говорить о моих родителях, – холодно произнес Кайло, – то лучше нам завершить беседу прямо сейчас. Поверьте, я не испытываю никакого желания поддерживать эту тему.

– И все-таки, – бесстрастно продолжил допросчик, – ваше отношение, например, к собственной матери мне лично до крайности непонятно. Она так яростно защищала вас тогда, в медицинском центре. Готова была стоять в одиночку против целого отряда военных. А вы за все время полета ни разу не выразили желания увидеть ее, хотя она спрашивает о вас постоянно.

Скорее всего, Диггон все равно не позволил бы им увидеться – лишние возмущения генерала Органы по поводу жестокого обращения с заключенным, злоупотребления препаратами, подавляющими волю и сознание, и прочие препирательства были ему вовсе ни к чему. И все-таки, странно, как явно этот человек пренебрегает отношением той единственной, кто сейчас может хоть как-то помочь своим авторитетом его тревожному положению.

Кайло упрямо молчал.

Диггон внезапно улыбнулся. Ему на ум пришла одна занятная мысль.

– Скажите, допускаете ли вы, что Сноук удерживает вас подле себя лишь из практических соображений – как заложника? Ведь пока вы на его стороне, у ваших родителей связаны руки.

– Одно не мешает другому, – глухо произнес Кайло, прекрасно сознавая, что повторяет давние слова Верховного лидера. Минувших лет с лихвой хватило, чтобы убедиться в мудрости этих слов. – Я – ученик Сноука и одновременно его заложник, тут вы всецело правы.

– Звучит так, словно вы намеренно пошли на это.

– Именно, – пленник сдержанно кивнул.

– Почему же? – в голосе Диггона появилось неподдельное изумление.

Кайло слегка – насколько позволяли скованные за спиной руки – наклонился к нему.

– Вы никогда не задумывались, чем отличается Республика от Первого Ордена, майор? Я говорю не об идеологии, которая является только ширмой, скрывающей истинное положение дел, а о фактической стороне вопроса. И те, и другие пользуются средствами Банковского клана, оба содержат вооружение, оба потворствуют распространению криминальных организаций при условии, что те готовы сотрудничать, и наконец, обоим, по большому счету, наплевать на истинные нужды народа, они вспоминают о широких массах только тогда, когда этого требует ситуация – как видите, наша политика не так уж и отличается. Разница лишь в том, что тоталитаризм не скрывает своего истинного лица – ни военной диктатуры, ни геноцида иных рас, кроме человеческой, ни стремления к глобализации. Мы не тратим время на лицемерие в попытках придать своим грязным делишкам хоть мало-мальски пристойный вид, а просто приходим и берем, что хотим.

Диггон отставил наполовину опустевший стакан и с сомнением погрозил пальцем в воздухе. Поразительно, как во время своей не лишенной одухотворенности речи Рен вдруг сделался похожим на незабвенную Лею Органу с ее пламенным духом и вечно деятельной натурой.

– Кажется, я вас понял. Вы испытываете презрение к любой власти, но отдали предпочтение диктатуре Верховного лидера, как наименьшему из зол?

– Да, вы поняли верно.

– Выходит, в глубине души вы – анархист, Рен, никак не иначе, – майор усмехнулся, про себя подумав, что такой человек и вправду может оказаться опасен.

Он определенно не глуп, этот мальчишка, кажущийся на первый взгляд лишь обезличенной тенью, лишь рабом на привязи у Сноука. Выходит, он все-таки обладает собственной философией, самостоятельным мнением, которое – вполне возможно – отнюдь не является скудным отражением суждений Верховного лидера.

Диггон вовсе не лукавил, утверждая, что такой выдающийся, пусть даже, в первую очередь, своими злодействами, человек, как Кайло Рен вызывает у него интерес, а возможно, что и симпатию – подобно и вправду ценному трофею, к которому следует присмотреться, чтобы определить, каким образом лучше его использовать в своих целях. Но сейчас майор рассудил, что пленник может оказаться еще более заслуживающим внимания, чем он полагал прежде.

«Да и как может быть пустой куклой, марионеткой сын таких родителей? – подумал Диггон. – Тот, кто явно унаследовал от матери ее живой ум и волю к борьбе, как ни крути, заслуживающую восхищения». Нет, тут наверняка кроется что-то совсем другое. Вероятно, парень лишь изображает марионетку, преследуя какие-то свои цели. И в этих целях стоит разобраться.

– Никогда больше не смейтесь надо мной, – угрожающе проговорил Кайло, и глаза его внезапно засияли искрой фанатизма. – Я верую в Единую Силу, свободную от человеческих предрассудков, от примитивных представлений о Добре и Зле, как в единственную реальную власть во вселенной. И верую в Избранного, некогда зачатого и рожденного по воле Силы благодаря мидихлорианам, чтобы раз и навсегда привести вселенскую энергию к равновесию. Вы и подобные вам борцы за свободу бездумно растоптали все то, за что воевал мой дед, погубив дело его жизни. Я поклялся завершить то, что он начал, и сделаю это. Или, во всяком случае, буду пытаться сделать, пока жив.

Диггону не оставалось ничего другого, кроме как примирительно вскинуть вверх руки, давая понять, что он вовсе не желает конфликта.

– Однако, следуя по пути Дарта Вейдера, не боитесь ли вы повторить его ошибки? – спросил он, снова глотнув кафа.

Бен не ответил, лишь опустил взгляд, чтобы допросчик не увидел на его лице отпечаток внутренней борьбы.

И снова Диггон призадумался. Фанатизм – это, конечно, опасная штука, однако он способен, как ничто другое, вдохновлять на героические поступки, и это свойство пленника нельзя не учесть. «А генерал Органа оказалась права, – с оттенком досады подумал разведчик. – Наверняка с этим парнем придется повозиться, если канцлер пожелает выбить из него необходимые сведения».

***

Покойная канцлер Мон Мотма, среди прочих свойств своей прекрасной натуры, имела одно – она крайне редко ошибалась в людях. По ее убеждению, сенатор Викрамм, ставший ныне Верховным канцлером, заслуживал доверия, несмотря на некоторые свои недостатки. Он часто бывал медлителен и недогадлив, кроме того, излишне мелочен и честолюбив, даже в самом начале своей политической карьеры. Все эти недостатки Мотма, вопреки расхожему мнению, отлично видела. Но видела она и его достоинства – честность, непоколебимость собственных убеждений и искреннюю любовь к демократии. И достоинства, на ее взгляд, все-таки перевешивали. Поэтому в свое время она нашла возможным приблизить к себе молодого лорда Лайама – к слову, юношу из благородной, безупречной с точки зрения Республики семьи – и всячески способствовать его продвижению.

В целом, бывший представитель сектора Бормеа, был неплохим человеком. К партии центристов он примкнул исключительно из практических соображений. Викрамм полагал, что государственные ресурсы, включая кредиты Банковского клана, будут расходоваться куда эффективнее, если сосредоточить основную их часть в одних руках, а не разбазаривать по отдельным регионам. По этой же причине он изначально был против идеи регулярного переноса столицы – это, считал он, всего лишь пустая попытка потешить самолюбие провинций, которая будет опять-таки стоить каждый раз немалых средств. Однако когда часть представителей партии центристов заявили о выходе своих звездных систем из состава Республики – то есть, приняли открытое, безвозвратное решение примкнуть к сторонникам Первого Ордена – сенатор Викрамм категорически осудил такие радикальные меры.

Викрамм не желал войны. Единственно поэтому он когда-то голосовал за принятие закона об открытой торговле с планетами, принадлежащими Первому Ордену, который всеми силами лоббировал Ро-Киинтор. Страх перед угрозой «новой Империи», испытываемый некоторыми его коллегами, сам Лайам называл анахронизмом, или попросту «мракобесием». Досадным пережитком прошлого, от которого следует поскорее избавиться. Он всегда высказывался против увеличения финансирования звездного флота Республики, полагая, скорее всего, что варварские времена гражданской войны давно миновали. Ныне же двум государствам, естественно разделившим галактику между собой, следует выстраивать иные, мирные отношения, которые пойдут на пользу и тем, и другим. А как же иначе? Ведь обе стороны хлебнули немало горя во время военных действий, так что сами высшие силы велели им отныне существовать сообща.

Он никогда не скрывал, что не приветствует идею создания незаконного военного формирования, которым, по сути, являлось Сопротивление. Тем более, если эта организация существует за счет бюджета Республики. Он недолюбливал Лею Органу еще с той поры, когда она лично появлялась в сенате, осуждая ее слишком косную, бескомпромиссную натуру. С появлением Сопротивления их отношения ожидаемо ухудшились, и не выродились в открытую вражду разве что потому, что Лея отныне почти перестала видеть Викрамма, равно как и других представителей оппозиции.

Откровенно говоря, он был таким же пацифистом, как и покойный Ланевер Виллечам, однако не столь мягкого внутреннего склада. Время же и вовсе заставило его переступить через свои убеждения. Судьба горько посмеялась над Лайамом, поставив его во главе государства в такое неспокойное время. Положив именно ему, а не кому бы то ни было другому, возглавить войну с Первым Орденом. Возвысив его не просто так, а ценой тысяч смертей, и в первую очередь Виллечама – именно смерть прежнего канцлера, как ни крути, пришлась Викрамму на руку.

Для таких людей, как Лайам Викрамм, подлый удар, нанесенный «Старкиллером» по системе Хосниан, стал особенно сильным потрясением, заставившим их, так или иначе, пересмотреть собственные принципы. Им пришлось раз и навсегда признать свою ошибку, согласиться с тем, что Первый Орден – это агрессор, который не потерпит конкуренции со стороны иных правительств.

Во всем этом ясно чувствовалась рука злого рока. Тем более что за трагедией в системе Хосниан последовала череда других, менее значимых, но все же ощутимых бед, главная среди которых – это осада Набу, ныне грозившая Республике не только новыми потерями человеческих жизней (именно человеческих, ибо, по справедливости, канцлера, да и все правительство, интересовали только набуанцы, до аборигенов-гунганов никому не было дела), но и экономическим кризисом. И все это свалилось на плечи Лайама в одночасье, не позволяя даже перевести дух.

Впрочем, Викрамм и не думал отказаться от власти, и врожденное честолюбие стало только одной из причин. Другая, быть может, более важная – это личная обида за утраченную веру в возможность мирного сосуществования с имперцами. Эта обида происходила от болезненной гордости, которая в данном случае была покороблена. Ведь признать, что ты был неправ, пусть даже только перед самим собой, иным представляется суровым испытанием.

После случившегося Викрамм поневоле вынужден был искать союза с Сопротивлением. Но союза вовсе не на равных условиях – о каких равных условиях может идти речь, когда Сопротивление столько лет пусть и неофициально, но все же сосет деньги из правительства Республики? Стало быть, сейчас разговор может идти только о возврате долга, об исполнении прямых обязанностей, и никак иначе.

Викрамм готов был пойти на определенные уступки генералу Органе. Однако он не тешил себя глупой надеждой, будто между ними возможны доверительные отношения союзников, и уж тем более дружба. Не мыслил он, впрочем, и отстранить генерала от дел, прекрасно сознавая, что идеология Сопротивления завязана не в малой степени на личностных качествах Леи – на ее харизме и на памяти о былых ее заслугах. Можно долго рассуждать о роли отдельно взятых личностей в исторических процессах; здесь же Лайам видел со всей доступной ему ясностью – Лея является для своей организации главным столпом. Если вывести ее из игры, Сопротивление просуществует недолго.

Когда в самую критическую минуту разведка предоставила ему конфиденциальную информацию, будто Сопротивление укрывает у себя важного пленника, главу рыцарей Рен, ученика Сноука, захваченного во время налета на «Старкиллер», – эта информация вызвала у канцлера не только восторг, но и естественный испуг. Он крайне разволновался, как волнуется человек, который впервые играет крупную партию в сабакк – и вот, к нему на руки пришла ценная карта, но как ею распорядиться, как разыграть ее с наибольшей выгодой, он не представляет.

Конечно же, он собирался выжать из этого мальчишки, из своего первого настоящего козыря в этой игре, все, что только возможно. Но его руки оказались связаны еще одним неприятным обстоятельством – Диггон неожиданно выяснил, что темный рыцарь, называющий себя внуком Дарта Вейдера, на самом деле является таковым, приходясь одновременно родным сыном генералу Органе и генералу Соло, ее гражданскому супругу. Если подумать, это звучало правдоподобно; более того, так же очевидно, как дважды два.

Это обстоятельство существенно ограничивало Викрамма в отношении пленника, поскольку, как уже было сказано, ему надлежало всячески искать добрых, союзнических отношений с Сопротивлением. А Сопротивление – это, к несчастью, Лея Органа. К тому же, общественность любит старых героев. Если средства массовой информации начнут откровенно трепать имена Органы и Соло, это может негативно сказаться на рейтинге Верховного канцлера. Викрамм, хорошо помнивший скандал шестилетней давности, это понимал. Тогда оппозиция пыталась вывести Лею из игры, и не сумела сделать этого только лишь благодаря авторитету бывшей принцессы.

Стало быть, провернуть дело с пленником требовалось с максимальными ловкостью и чуткостью, по возможности не прибегая к крайним мерам и не вступая в открытый конфликт с генералом Органой.

Разумеется, Викрамм не имел намерений убивать пленника, во всяком случае, пока. Только полный идиот мог бы так глупо утратить самую важную свою карту, польстившись только на желания обывателей. Он предвидел, что люди захотят и даже потребуют спросить с одного из приближенных Сноука, ответственного за гибель системы Хосниан, по всей строгости закона – а закону довольно и того, что этот парень находился на «Старкиллере» и являлся одним из командиров, стало быть, наверняка имеет прямое отношение к трагедии (не говоря уж о прочих его преступлениях), чтобы приговорить его к высшей мере. Но что даст казнь, кроме сиюминутной забавы для толпы?

Посему, отправляя Диггона на Эспирион, канцлер высказал пожелание, чтобы к этой истории было привлечено как можно меньше народу. Сколь бы ни была соблазнительной мысль придать широкой огласке такую невероятную удачу – сам Кайло Рен в руках правительства Республики! На фоне недавней череды неудач эта новость стала бы настоящим триумфом Викрамма и его людей, – тем не менее, не стоит делать этого, во всяком случае пока. К тому же, если генерал Органа дорожит сыном – а она наверняка дорожит им, иначе не стала бы рисковать своей карьерой и будущим Сопротивления, скрывая от властей факт его присутствия на Эспирионе – значит, пока он жив, можно использовать его как еще один аргумент в пользу превосходства официального правительства и руководства республиканского флота над командованием Сопротивления.

***

Восходящее солнце едва успело позолотить волшебством новорожденных, самых ярких и прекрасных лучей металл посадочной платформы возле здания, именуемого Палатой правительства – которое, к слову, впервые со времен роспуска Имперского сената использовалось, согласно своему прямому назначению – когда колонна вооруженных охранников, сопровождающих Верховного канцлера, во главе с самим Первым лицом Республики вышла встречать снижающееся судно.

Викрамм ожидал прибытия Диггона и захваченных майором арестантов, признаться, с откровенным нетерпением – в первую очередь, из-за генерала Органы. Наконец-то глава Сопротивления почтит его своим королевским вниманием!

Когда Лея, напряженная, но все еще державшаяся с несомненным достоинством, сошла вниз по посадочному трапу, канцлер отделился от толпы телохранителей, выдвинувшись к ней навстречу. От его взора, впрочем, не укрылась и другая, мужская фигура – в форме заключенного, скованная по рукам и ногам, предусмотрительно окруженная со всех сторон людьми Диггона, которые, придерживая пленника под локти, помогли ему спуститься на платформу следом за генералом, и тотчас, заставив пригнуть голову, втолкнули на заднее сидение тяжелого бронированного лэндспидера, принадлежавшего Разведывательному бюро.

Лея тоже заметила эту процессию, и при виде сына, даже с расстояния, едва удержалась, чтобы не разрыдаться прямо на глазах у Викрамма, наплевав на всех и вся. В полете ей ни разу не позволили увидеть Бена, хотя она регулярно просила, и даже настаивала на этом. Диггон утверждал, что тот не желает видеть ее, и генерал вновь и вновь проклинала саму себя, потому что знала – скорее всего, майор говорит правду.

За время гиперпространственного перелета, сидя практически безвылазно в своей каюте, генерал достаточно передумала и перечувствовала; она вспоминала каждый свой разговор с сыном за последнее время, стараясь с максимальной точностью восстановить в памяти его взгляд, его слова и то, что за ними таилось – однако, в конечном счете, возвратилась к той мысли, что виновата во всем она одна.

Если бы она только знала, какие катастрофические последствия возымеет ее не знающее пределов стремление подчинить себе Бена, направить его на верный путь – а именно от этого и идут все беды – она не стала бы мучить ни себя, ни его. Ее сын оказался удивительно прав. Ей следовало руководствоваться не своими, а в первую очередь его интересами. Нужно было отпустить его, когда он молил об этом. Дать волю самому решать свою судьбу.

Однако мать не прислушалась к голосу сердца своего дитя – и вот, как ужасно она наказана за это! Теперь ей предстоит биться уже не за душу Бена, не за то, чтобы вновь завоевать его расположение; она будет сражаться за его жизнь, ибо отныне он – не пленник, а военный преступник, адепт деспотии в руках праведной демократии, и заслуживает, с точки зрения закона, самого строгого наказания. Но уж его жизнь и безопасность Лея готова была отстоять сполна, чего бы ей это не стоило.

От ее внимания не укрылась, к тому же, неестественная медлительность в движениях заключенного, так что даже крохотные шаги, ограниченные цепями на ногах, давались ему с трудом. Это позволяло предположить, что Бену, скорее всего, ввели наркотики незадолго до посадки; а возможно, его вообще держали на наркотиках все это время.

– Приветствую, генерал, – Викрамм, наконец, окликнул ее, заставляя переключить внимание на себя.

– Ваше превосходительство, – Органа бросила на него такой отстраненный и в то же время невыразимо тяжелый взгляд, что Лайам вдруг почувствовал холод в ногах. Она смотрела так, словно видела его впервые. В ее глазах блестела застывшая боль.

Поневоле Викрамму стало жаль ее. Не трудно догадаться по одному виду этих исполненных печали бархатных глаз, каким ударом стал для генерала арест сына, или, возможно, устроенное Диггоном жестокое разоблачение, которое вновь грозило ей крахом военной и политической карьеры. А может быть, и то, и другое разом.

Странно, дожидаясь прибытия линкора, канцлер предвкушал триумф над негласной главой оппозиции; ожидал увидеть смирение дерзкой Леи Органы, конфликт с которой знатно подпортил ему кровь, особенно в последнее время. Он рассчитывал, что теперь-то Лея осознает свою обязанность подчиняться главе государства, который, кстати, решением сената является с недавних пор еще и главой вооруженных сил – и Сопротивления в том числе. Однако Лайам никак не ожидал, что вид несгибаемой принцессы Органы, разбитый и подавленный, настолько его растрогает.

Он подошел к ней вплотную и с неуклюжей осторожностью обнял за плечи, успокаивая и поддерживая. Этим самым он хотел дать генералу понять, что желал только приструнить, проучить ее, однако никоим образом не собирается причинять зло ни ей, ни – пока! – ее сыну. Хотя тот, если он и вправду совершил хотя бы десятую долю преступлений, которые молва приписывает Кайло Рену, действительно заслуживает кары. Эти же самые слова он намеревался сообщить Лее открыто, но только с глазу на глаз, когда они окажутся в его апартаментах в Палате, где их разговору не помешает ни одна душа.

В первое мгновение Лея вяло попыталась отстраниться, но уже вскоре, в смятении и отчаянии, подчинилась навязанной канцлером заботе и слепо двинулась в сторону правительственного здания. К чему противиться, если сейчас она полностью в его руках? Если от Викрамма, как ни от кого другого, зависит жизнь Бена и его будущее.

… Когда они прибыли на место, и канцлер, затворив все двери в своем кабинете, удалив охрану и настрого приказав никому не беспокоить их с генералом во время разговора, добился тем самым предельной возможной уединенности; тогда Лея, получив свободу говорить открыто, высказала Викрамму все те же аргументы, что и Диггону прежде, на Эспирионе. Она не пыталась отрицать, что ее сын – и вправду тот, кем его считают, хотя начисто избегала давать хоть какие-то пояснения, отчего отпрыск известных борцов за демократию решил работать на Сноука. «Возможно, – решил для себя Викрамм, – Органа и сама не понимает до конца, как могла такое допустить». Впрочем, это лирика, никак не относящаяся к делу.

Лея утверждала, что Рен тяжело ранен – ранен не только физически, но и душевно. Что он подавлен и напуган, хотя на первый взгляд по нему и не скажешь. И уже по этой причине он не пойдет ни с кем на контакт. Никакие допросы не принесут ожидаемой выгоды. По принуждению пленник не откроет того, что знает, не стоит даже обольщаться на этот счет. Единственный шанс – попытаться выведать все добром, но для этого требуется время и терпение. И сделать это сможет только она, Лея, мать несчастного юноши, и никак иначе. У других допросчиков вовсе не будет ни единого шанса на успех.

Все эти заверения были произнесены горячо и поспешно. С тоской и одновременно величественной твердостью, которая свидетельствовала о том, что гордость генерала Органы даже сейчас еще не сломлена до конца.

Викрамм слушал ее речи в задумчивом молчании, отвернувшись к окну, занимающему целую стену, которое открывало вид на одну из центральных улиц Галактик-сити. На шпили высотных зданий, растворяющихся высоко в облаках, и разноцветные спидеры, которые, подобно муравьям, вереницами проносились мимо. Город едва начал оживать. Обитатели столицы спешили на службу, рождая целые потоки движения, доступные взгляду со всех сторон, и единственной заботой большинства в этот ранний час было успеть пропустить чашечку кафа перед началом рабочего дня, чтобы окончательно проснуться.

Каждое утро одна и та же картина. Так было при Старой Республике и в эпоху Империи; так продолжается и по сей день. Есть вещи, не подвластные ни времени, ни безжалостному колесу истории.

Наконец, Викрамм повернул лицо – так что Органа могла видеть его профиль на фоне ясной лазури утреннего неба – и вздохнул. Собственно, решение относительно пленника он уже принял, а значит, его сосредоточенная пауза, как и этот многозначительный вздох, были сделаны, скорее всего, лишь для того, чтобы генерал не усомнилась в серьезности его намерений.

– Послушайте-ка, Лея, что я скажу вам, – начал канцлер спокойным тоном. – Во-первых, никто еще не говорит ни о каких допросах, а тем более – помилуй нас высшие силы! – о допросах с пристрастием. Право, мне даже любопытно, кто вас так накрутил? Или вы сами навоображали себе невесть что? Напротив, я намерен поместить вашего сына в госпиталь, а не в тюрьму, и позволить ему излечиться. Ведь его успели ранить те наемники, верно? А уж потом будет видно, как поступить с ним далее.

Генерал вздохнула с облегчением. Если Лайам не врет ей – а он, похоже, не врет – у нее, по крайней мере, имеется некоторый запас времени, чтобы все хорошенько обдумать и попытаться отыскать выход.

– Во-вторых, – продолжил Викрамм. Ему было проще мыслить и изъясняться тезисами. – Я не собираюсь – опять-таки, в настоящий момент – предавать его суду, к тому же публичному, и вообще распространяться о том, что у нас имеется столь ценный пленник. Если вы беспокоитесь о свидетелях, то не переживайте. Люди Диггона будут молчать, а пустомели на Эспирионе могут болтать языками, сколько вздумается, никто не станет им верить. В дальнейшем, даже если эта история получит нежелательную огласку, я обещаю, что приму все необходимые меры, чтобы ни ваше имя, ни имя покойного генерала Соло в ней не фигурировало.

– Но тогда для чего вам Бен? – растерянно вопросила Лея.

– Бен? – Викрамм не сразу понял, о ком идет речь. – Ах да, ваш мальчик… скажите-ка мне, генерал, он желает возвратиться к своему правительству?

– Разумеется, желает, – кивнула Лея. Отрицать это было бы глупо.

– Тогда мое решение должно удовлетворить всех, – заключил канцлер и, отвернувшись, наконец, от окна, направился к Органе, которая сидела в кресле, зябко обхватив себя руками за плечи, хотя ей было вовсе не холодно. – Дальнейшая судьба ученика Сноука будет зависеть от самого главы Первого Ордена. И от поведения Терекса.

– Вы хотите сделать из моего сына заложника, – догадалась пожилая женщина.

Обещать отпустить Бена восвояси в обмен на свободу Набу; единственный человек против целой планеты – подобная мысль ни разу не приходила генералу в голову, да и не могла прийти, поскольку Лея, будучи благодаря брату знакомой с правилами Темной стороны, а благодаря жизненному и военному опыту – и с политикой Первого Ордена в отношении пленных, хорошо знала, что проигравший в их понимании должен выбыть из игры, уступив дорогу более удачливому игроку. Слабые не стоят того, чтобы их спасать, а сильные защитят себя сами. Она не удивится, если Верховный лидер палец о палец не ударит ради своего прежнего любимца. Если бы тот был заинтересован в освобождении Кайло Рена, его шпионы уже давно узнали бы, что искать темного рыцаря вместе с его матерью следует на Эспирионе; право, эта информация не оберегалась с такой уж тщательностью.

– А если Первый Орден откажется торговаться за его жизнь?

– Судя по отчетам Диггона, ваш сын на словах горячо защищает власти Первого Ордена и их политику. Выходит, он верит им, как своим друзьям.

– Это слепая, фанатичная вера, практически не имеющая под собой реальной основы. Ему промыли мозги, заставили поверить в то, что любой другой, трезво мыслящий человек счел бы вздором. Мой сын болен, поймите это. Он больше верит призраками, чем живым людям; он говорит со старым обгоревшим доспехом…

Викрамм сурово перебил ее:

– Мне неловко оттого, что вы так напористо пытаетесь его защитить. Ваш сын, насколько я знаю, взрослый парень, и в состоянии ответить за свои поступки самостоятельно. Если он не в своем уме, медики это выяснят. Если же он вполне адекватен, и способен осознать, что творит, тогда и спрос с него будет соответствующим. Не забывайте, на его счету сотни погубленных жизней: припомните бойню на Дантуине, генерал; вспомните Ованис*, Такодану, Туанул на Джакку… Через скольких людей переступил этот сумасшедший, преследуя Люка Скайуокера? Если дело дойдет до трибунала, запомните, Лея, обвинение в лице Республики приложит все силы, чтобы детально разобраться в каждом случае массового убийства по его приказу.

– Ваше превосходительство… Лайам… – Лея поглядела ему в глаза. Такой проникновенный взгляд, казалось, растрогал бы и бездушный камень. – Поверьте, речь сейчас идет не только о моем личном интересе (хотя я тешу себя надеждой, что горе несчастной старухи, у которой не осталось больше никого, кроме этого юноши, возвращенного ей по воле судьбы после стольких лет, все-таки тронуло ваше сердце). Но здесь важнее интересы Республики. Первый Орден не пойдет на сделку, попомните мои слова. Нам нужны сведения, которыми располагает Кайло Рен, и то, что он у нас в руках – величайшая удача, которую нельзя растратить попусту. Только я одна могу вытянуть из него информацию. Я тоже обладаю чувствительностью к Силе. Между мной и сыном существуют ментальные узы – вы не поймете этого, но хотя бы поверьте на слово. Отдайте пленника Сопротивлению – и рано или поздно вы получите, что хотите.

– «Рано или поздно?» – Викрамм покачал головой. – Над жителями Набу занесен тяжелый кулак, который Терекс вот-вот может обрушить. Нам нельзя медлить. Я намерен предложить вражескому правительству – а именно, Верховному лидеру Сноуку – свободу его Избранного, его принца-наследника (или кем он там считает вашего сына?) в обмен на снятие блокады с Набу и прекращение экспансии. Также я собираюсь настаивать, чтобы Сноук отстранил Терекса от командования, и на дальнейшем проведении переговоров, которые, возможно, помогут уладить возникший конфликт.

– Вы все еще надеетесь избежать войны, – ахнула генерал. – Даже после трагедии в системе Хосниан вы готовы договариваться миром с этим чудовищем под названием «тирания», которое простерло свои лапы по всей галактике.

Викрамм молчал – молчал пристыженно, несмотря на то, что стыдиться канцлеру было, по большому счету, нечего. Он намеревался придерживаться нечестной игры; но он, по крайней мере, честно говорил об этом. И потом, сложившиеся обстоятельства попросту не оставили ему другого выбора.