Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 74 страниц)
Он ещё принял. Больше.
Блондинка тянется рукой за бутылкой водки, чтобы опрокинуть в себя, но прерывается на стон, заставив парня отпустить свои волосы, но сдавить её шею. Сжимает. Девушка хрипло дышит, запрокидывая голову. Прикрывает веки. Легкое удушение. Её руки слабнут.
И подобное происходит во всем заброшенном здании. Своего рода клуб, образованный молодежью. Сначала всё выглядело безобидно: группа подростков собиралась здесь, чтобы выпить, но их становилось всё больше. Наличие трех этажей позволяет огромному количеству людей посещать это, теперь уже, заведение. Похоже, это место хотели отвести под парковку, потом под склад, оттого оконные рамы тянутся от потолка к полу. Приглушенные неоновые огни ярких цветов, чтобы точно воздействовать на разум. Красные оттенки. Человеческий организм психически реагирует на подобные цвета. Тот, кто организовывает здешние вечеринки, знает толк в воздействии на психику.
Вокруг лес. Громкая музыка никого не тревожит. Город далеко, жители давно спят. А ночная жизнь разгорается.
Больше людей. Больше оголенных тел. Больше алкоголя и наркотиков. Больше стонов, льющихся из-за каждого угла. Больше танцующих и орущих. Больше.
Да, Дилан никогда не приведет сюда Дэна. Ни за что. Ему не обязательно знать об этой стороне друга.
Блондинка отчаянно хватается за запястье парня, начав давиться и кашлять. Дилан отпускает её шею, позволив девушке упасть грудью на спинку кресла, но не дает ей отдышаться, ведь продолжает трахать. Именно таким образом можно охарактеризовать всё, что происходит между людьми, пришедшими в это заведение. Грубо. Но никак иначе.
– Боже… – Тея шепчет, не может вдохнуть. Что-то встревает в глотке, что-то острое и угловатое. Перед глазами плывет. Помещение раскачивается, девушка не может удержаться на стуле, поэтому валится на колени, обронив высокий деревянный стул. Мычит. С губ слетает тихое: «Оставь», – и кашель. Раздирает горло. Пытается удержаться на вытянутых руках, они трясутся. Голова вот-вот разорвется. Давление на стенки черепа. Изнутри.
«Тея, гав-гав!»
Девушка тянется ладонью к краю стола, чтобы держаться за него, как за что-то реальное, ощутимое. Не теряй связь с реальным миром, Тея.
«Перестаньте! Не надо!»
Это всё. Оно в твоей голове. Оно – часть тебя.
«Гав-гав!»
Качается из стороны в сторону. Подносит бутылку к губам. Озирает помещения с бетонными стенами. Столько людей. Разных возрастов. Дилан опирается рукой на угол стены, чтобы не рухнуть на голый пол. Всё плывет. Помещения качает.
Две стороны одной медали О’Брайена.
Прошлое, как часть тебя.
Отпивает алкоголь, оглянувшись, и еле фокусирует взгляд на группе парней, которые сидят на одном из диванов, что притащили сюда заядлые «посетители». Среди танцующих их с трудом удается обнаружить. Дилана никто не интересует, кроме одного из парней, который ладонью проводит по белым, явно крашенным волосам. Выкуривает что-то, пуская белый дым в лицо какой-то девушки, которая давно оголяет грудь, опускаясь на бедра парня, начав характерные движения. И запрокидывает голову, кажется, перекрикивает музыку, пока еще одна незнакомка подходит к спинке дивана, ладонями заставив парня задрать голову. Наклоняется. Целует.
Дилан выпрямляется, касаясь бутылкой губ. И пускает неприятный смешок, с полным отсутствием здравого мышления решаясь полностью поглотить алкоголь.
Норам вернулся. Прошлое вернулось.
«Смотри, как это делать», – острие, скользнувшее по детской щеке, выпускает капли невинной крови.
Тея прижимается спиной к холодной стене, морщась, и с громким стоном срывается на рыдание, тонкими руками обхватив свои костлявые плечи. Сгибает ноги. Сутулит спину. Лбом касается колена. Громкие хриплые попытки нормализовать дыхание. И выпрямляется, стукнувшись затылком о стену. Плачет, задыхаясь, ерзая ногами на полу, а плечами о холодную поверхность. Век не разжимает.
«Гав-гав!» – смех. Их много. Они держат. Крепко сжимают тело, сковывая движение.
Тея рыдает. В голос, ведь никто не услышит. Пальцами зарывается в волосы, затыкая ладонями уши. Никого нет. Шторм скроет. Она утонет в его крике.
Прошлое, как часть тебя.
***
В ванной прохладно. Небольшая струя воды каплями разбивается о дно раковины. Не поднимаю глаз на зеркало. Не хочу видеть свое измученное ночными кошмарами лицо. Примерно представляю, как выгляжу, поэтому в подробном изучении не нуждаюсь. Под глазными яблоками постоянная пульсация. В висках давление. Ладонью касаюсь горячего лба, не понимая, как мне удается устоять на ногах при такой потере в пространстве, которую испытываю с момента пробуждения. Сил никаких. Из-за голода?
Подношу щетку к воде. Рука трясется с новой силой. Я еле удерживаю щетку, пока начинаю медленно чистить зубы, задумчиво уставившись на поток из крана. Голова кружится. Ночь была слишком эмоциональной, морально меня выжали. Помнится, я жаловалась на голоса, возникающие в моей голове. Думаю, многие переживают то же, что и я, просто об этом не распространяются. Я в порядке. Я нормальная.
Не могу предположить, как долго стою без движения, держа щетку за щекой, когда дверь открывается, и в ванную входит зевающий парень, на которого не сразу обращаю внимания. Осторожно поворачиваю голову – перед глазами тут же расплывается, появляются блики. Мне сложно сосредоточить взгляд на Дилане.
– Доброе утро, – его настроение иное. Улыбается, встав рядом, и набирает в ладони воды, умывая лицо. Я моргаю, удерживая равновесие, и еле возвращаю себе нормальное зрение, чтобы четче видеть О’Брайена, который берет свою щетку, принявшись чистить зубы. От него пахнет никотином. И ещё чем-то… Резким. Алкоголь. Духи. Одеколон. Но расположение духа лучше, чем вчера, гораздо. Обращаю внимание на отметины, которыми усыпана его шея и плечи, и заторможено произношу:
– Хорошая ночка? – медленно покачиваюсь, переминаясь с одной ноги на другую. Дилан смотрит на меня через отражение в зеркале:
– Что? – вынимает щетку изо рта, начав изучать себя. – Что там? – задает вопрос, слегка хмуря брови, а я указываю дрожащими пальцами на свою шею, шепнув от слабости:
– Вот здесь.
– Где? – жаль, я не сразу улавливаю его издевку. Он прекрасно понимает, о чем я говорю, но скорость моего осознания меня подводит, поэтому я томно вздыхаю, потянув ладонь к его шее, чтобы ткнуть пальцем в один из багровых засосов на коже. И вновь не успеваю обработать информацию.
Дилан резко поворачивает голову, безболезненно куснув мою ладонь, и пропускает короткий смешок, довольно и нагло улыбаясь, когда вновь принимается чистить зубы. А я замираю. Продолжаю держать руку в том же положении, почему-то… Обратив внимание. На свое запястье. Вот так внезапно. Медленно опускаю ладонь ниже, убирая щетку от губ. И хмурюсь.
Дилан наблюдает за мной, судя по всему, поэтому пускает очередной смешок:
– Я шучу, – если честно, заторможенность вызвана не тем, что он совершает. Конечно, я бы застыла от данного действия, если бы не придала значимое внимание тому, как выглядит моя рука. Продолжаю хмуро рассматривать запястье, не реагируя на проявление красных следов на бледной коже. Дилан поворачивается ко мне всем телом, опираясь ладонью на край раковины:
– Мой юмор и правда сложен для тебя, – переступает с одной ноги на другую, уже без улыбки принявшись щелкать пальцами у моего лица:
– Тея? – сильнее свожу брови к переносице, медленно поворачиваясь телом к раковине, и продолжаю напряженным и слегка удивленным взглядом рассматривать свою руку.
– Мам, – Дилан с улыбкой оглядывается на коридор. – Я кажется Тею сломал, – не может не пошутить на этот счет. Правда я заставляю его умолкнуть, когда подношу свою руку к его руке, задержав на одном уровне, и окидываю их задумчивым вниманием:
– Не знала, что она… Такая, – шепчу с хрипотой в горле. Сравниваю запястье руки Дилана и свое, впервые для себя отмечая значительную разницу. Мое такое тонкое, угловатое из-за выпирающих костей. Бледное. Пальцы неконтролируемо дрожат. А у Дилана они никак не трясутся. Так необычно. Парень не пытается меня отдернуть, поторопить или вообще каким-то образом отвлечь от изучения. Он продолжает спокойно чистить зубы, отреагировав с пораженной хмуростью:
– Серьезно? Никогда не замечала этого? – сжимает и разжимает пальцы, повторяя за мной, и свое запястье притягивает к моему, чтобы лучше воспринимала внешнюю разницу.
– Как-то не сравнивала, – поднимаю голову, всё-таки взглянув на свое отражение: уставшее и измотанное лицо. Истощение. Белки глаз красные, мешки под ними темного оттенка, опухшие веки. Моргаю, перескакивая взглядом с себя на парня, и вздыхаю, вдруг приняв истину:
– Я и правда выгляжу, как тринадцатилетняя, – Дилан усмехается, наклонившись, чтобы ополоснуть рот, а я вдруг сильнее хмурюсь, озадаченно приоткрыв рот и взглянув на парня:
– Ты укусил меня, – только сейчас придаю этому значение, и начинаю изучать свое запястье. – Мне стоит сделать прививку?
– От кретинизма? – О’Брайен улыбается, выпрямившись и взяв полотенце, чтобы вытереть руки. Он водой омывает татуировки, после проводя тканью. Морщится. Это больно?
– Да, – киваю, наигранно проявляя настороженность, и парень кивает, подыгрывая мне театральным волнением:
– Я бы проверился.
Улыбаемся. Отворачиваю голову, продолжив осторожными движениями водить щеткой по зубам. Дилан даже не пытается казаться аккуратным. Он комкает полотенце, задумчиво разглядывая его, и задает вопрос:
– Какая у твоего имени полная форма? – не ожидаю подобного, поэтому вопросительно моргаю, обратив на него взгляд.
– У тебя странное имя, – замечает парень. Если так послушать его, то я вообще комок «странности». Вздыхаю, пожав плечами:
– Какое есть, – щурю опухшие веки, задумавшись. – До семи лет у меня не было имени, – вынимаю щетку изо рта, припоминая с трудом то время. – Мне его дали в приюте, – киваю, будто подтверждая свои слова, и поднимаю голову, чтобы взглянуть прямо на Дилана, который изгибает брови, впервые с необычным интересом слушая меня. – Так что… Я не знаю его значения, – признаюсь. – И не думаю, что есть полная форма. И что оно вообще что-то означает, – пропускаю короткий смешок, принявшись смывать со щетки пасту, опустив голову.
Парень недолго пребывает в задумчивом молчании. Ставит щетку в стакан, откашлявшись:
– Еще один факт о тебе.
Закатываю глаза:
– Я уже делаю это непроизвольно.
Дилан опирается руками на край раковины, немного наклонившись вперед, чтобы изучить следы на шее:
– Ответный, не менее занимательный факт обо мне, – не перевожу на него взгляд, делая вид, словно меня не касается его пустая болтовня. Парень с улыбкой следит за моим ровным выражением лица и наклоняется к нему, с наглой усмешкой прошептав в висок:
– Я актив, – потирает ладонью искусанную кем-то кожу своей шеи, а я, на удивление, реагирую как Роббин, закатив глаза и подняв мокрую щетку к его лицу, пройдясь пальцем по её щетине. И капельками холодной воды одариваю лицо Дилана, который забавно дергается, поморщившись, а я ставлю щетку в стакан, со вздохом прошептав:
– Хоть в чем-то ты преуспеваешь, – обхожу, слабо, но улыбаясь. Он намеревался меня смутить? Думаю, его миссия провалена, правда, сказанное мною, прозвучало нелепо. Дилан во многом хорошо разбирается, поэтому мой ответ лишен логики, но это не важно. Просто я рада, что теперь одной головной боли у Роббин меньше. Всё-таки, она сильно переживает за сына, а когда у того хорошее настроение, женщина спокойна, хоть и страдает от его несносных и гадких шуток.
***
– Утречко, – Дилан сворачивает на кухню, на удивление, не ощущая гнета после бессонной ночи. Он принял холодный душ, подремал – и стал другим человеком. Вновь собой. Одной из версий себя. Роббин наливает себе кофе, еле удерживаясь на ногах после долгой ночной смены. Смотрит на сына, не подавляя тревогу во взгляде:
– Вижу, ночь прошла хорошо, – ей неприятно видеть отметины на коже сына. – Не скажешь, где ты был?
– Я ничего не употреблял, – лжет, зная, что мать в первую очередь интересует именно это. Подходит к фильтру, взяв стакан, и начинает заполнять его холодной водой.
– Оно видно, – Роббин не думает верить сыну. Видит, как того слегка покачивает при ходьбе, и предполагает, что он ещё не до конца протрезвел. Присаживается за стол, устало выдохнув, и ладонями проникает в распущенные волосы, пальцами помассировав виски:
– Я знаю, каким ты становишься, когда выпьешь, – с волнением шепчет, сцепив ладони в замок возле своих искусанных губ, чтобы осторожно постукивать костяшками. – Тебе голову сносит, – смотрит перед собой, не получая никакой реакции со стороны Дилана, который продолжает пить воду, достав аптечку с полки. Женщина моргает, обеспокоенно глотнув кофе, и набирается смелости поднять актуальную тему:
– Я знаю, ты не любишь обсуждать это, но кто-то должен напоминать тебе о твоей предрасположенности, – напряженным вниманием одаривает парня, который прекращает перерывать аптечку в поисках лекарства от головной боли. Дилан поднимает глаза, никак не реагируя на слова матери, поэтому она продолжает:
– У тебя это в генах, пойми, – пытается говорить мягко, без должного давления, ведь почему-то её сын никак не примет эту часть себя и не поймет, что с ней необходимо бороться. – Тебе нельзя пить.
– На меня сегодня не готовь, – О’Брайен оставляет аптечку, взяв стакан с водой, и натянуто улыбается матери, направившись к двери. Отворачивается, а женщина еле вскакивает на вялые ноги:
– Куда ты?
Парень выходит. Роббин без сил опускается обратно на стул, вновь упираясь кулаком в губы. С хмурым видом размышляет, всё больше тонет в тревоге.
Да. Каждый раз Дилану становится легче, но какой ценой он зарабатывает временный душевный штиль? Ему нужно морально остановиться. Роббин вздыхает, прикрыв веки.
Найдет ли её сын когда-нибудь эмоциональную гармонию с собой.
С обеими своими личностями.
========== Глава 6 ==========
У меня необычный оттенок кожи. Она кажется серой. У Роббин щеки розоватые, кожа цвета персика, здоровая. Дилан, конечно, бледнее, но его внешнее состояние всё равно не вызывает вопросов. А у меня… Может, проблема в освещении?
Отворачиваю голову от зеркала в ванной, более не желая изучать серовато-бледно-коричневую кожу. Да, именно таковой я её вижу. К тому же, темные круги под глазами не разбавляют облик. Однажды мне посчастливилось увидеть, как выглядит мертвец. Одну из воспитанниц приюта нашли в кладовой. Точнее, нашла я с еще одной девочкой. Мы отрабатывали наказание, чистя мешок луковиц. Если честно, наказания, связанные с едой, были самыми отвратными по многим причинам, возможно, поэтому у меня неприязнь к еде. В общем, эта девочка… Она выглядела, как я сейчас. Такие же лишенные блеска радужки глаз с голубоватым белком, бледные губы, не розовые, усыпанная странными отметинами сероватая кожа. Мы похожи. Только на её шее был огромный прорез.
Встаю босыми ногами на стеклянные весы, не собираясь опускать взгляд. Роббин держит в руках небольшой блокнотик, в котором расчертила небольшую таблицу, на примере той, что вел доктор в больнице. Женщина внимательно смотрит на весы, пока они считывают давление моего веса. И издают неприятный писк, после которого Роббин тепло улыбается, вздохнув:
– Чуть больше, чем при последнем взвешивании, – фиксирует вес в таблице, ладонью погладив меня по плечу. – Хорошо, – уверяет, но слышу в тоне её голоса волнение.
Я моргаю, не намереваясь узнать, какую цифру показывает аппарат, не знаю, обычно меня это не интересует. Надеюсь лишь, что с пользой поглотила литр, или даже больше, воды перед взвешиванием.
Сдержанно улыбаюсь уголком губ, кивнув женщине в ответ:
– Хорошо.
***
Сложно поверить, но проходит больше двух недель с тех пор, как меня доставляют в семью О’Брайенов по программе реабилитации. Не скажу, что время летит быстро, и я не успеваю осознавать, как уже начинается новый день. Нет. Я лишь пытаюсь не акцентировать внимание на происходящем вокруг. И моя физическая вялость помогает мне нездорово оценивать реальность. Не замечаю, как время протекает, словно мимо меня. Я будто существую где-то вне, поэтому не успеваю проследить за ходом времени.
И мне это нравится. То, что волнует других людей, мне приносит наслаждение. Я словно сама по себе. Не в этом мире. Я не зависима от общей реальности, и это потрясающее ощущение. Быть наедине с собой. Постоянно.
Не специально и не в принудительном порядке начинаю немного привыкать к этому дому. И к его жителям. Это то, чего ожидает Роббин, но почему-то мне казалось, что придется бесконечно лгать о своей удачной адаптации, ведь на самом деле мне с трудом удается привыкать к новым местам. К любым местам. Но нет, оказывается я вполне способна мириться с новой окружающей обстановкой. Конечно, есть свои нюансы, есть то, что по-прежнему воспринимаю с настороженностью, но в целом… В целом я свыкаюсь. Надо помнить о плюсах. Значит, мне будет проще проявлять спокойствие и дружелюбие, значит, меня не решат вернуть обратно. Значит… Значит, всё будет идти так, как требуется, в первую очередь, мне. Остальное мне безразлично.
На улице осеннее солнце. Небо голубое, безоблачное. Окна в доме распахнуты. Погоду обещают приятную, поэтому Роббин решает проветрить комнаты. Из-за приближенного расположения к океану, ветер в этой местности постоянно сильный, и сейчас он гоняет из помещения в помещение, шумя в ушах. Я выхожу из ванной, вытирая полотенцем волосы, которые теперь липнут к шее, скидывая капли на ткань зеленой клетчатой рубашки. Слышу, как Роббин привычно ругает сына за то, что тот до сих пор не встал, а тот привычно в ответ ворчит, судя по звуку, сильнее кутаясь в одеяло, и женщина принимается хлопать его ладонью по спине, на что парень бросает непонятное на французском.
Очередное утро. Очередная, теперь уже, привычная суета со стороны Роббин. Захожу к себе в комнату, встряхнув полотенце, и аккуратно вешаю его на батарею, чтобы оно высохло. Волосы не расчесываю, оставляю спутанными и влажными. Никогда не обращала на них внимание. Обычно убираю их в пучок, чтобы не мешались. К этому меня приучили в приюте. Ты либо собираешь волосы, либо тебя обреют налысо. Или особо приветливые воспитанники обязательно подожгут твои локоны. Хотя косичка не спасала от приклеивания жвачек. Никогда.
Слышу, как Роббин выходит из комнаты, оповещая:
– Я опаздываю на работу, так что сегодня самообслуживание.
И Дилан, кажется, еле плетется за ней, сонно бурча:
– То есть, завтрак на мне? – потому что его мать, несмотря на мои просьбы самой готовить себе еду (чем бы я не занималась), всё равно продолжает обязывать этим сына, который поворчит, но сделает. Я замечаю за ним эту «особенность»: парень может обругать тебя, высказать всё, что думает, послать пару раз, а в итоге: «Мам, я сделал». Это даже мило. Если Роббин по какой-то причине отсутствует и не может поесть с нами, в этой семье всё равно работает правило «совместного приема пищи». С момента моего прибытия сюда, не было ни одного раза, чтобы я садилась за стол в одиночестве. Это мне напоминает расписание приюта с установленным режимом питания, когда все воспитанники направляются в столовую кушать.
Покидаю комнату, пальцами встряхивая локоны, чтобы они сильнее не путались между собой, и в силу своих возможностей быстро шагаю к лестнице, чтобы спуститься вниз и проводить Роббин. Тоже одна из привычек этой семьи. Дилан, возможно, и ворчит от раннего подъема, но сам же встает, дабы проводить мать, после чего возвращается в кровать.
Роббин переобувается в удобные бежевые балетки, волосы собирает в хвост, чтобы не мешались во время работы, и хватает сумку, принявшись проверять наличие необходимых вещей внутри. Под нос она перечисляет их названия, дабы точно ничего не забыть.
Спускаюсь вниз, подходя ближе к пространству прихожей, и складываю руки на груди, скованно переминаясь с ноги на ногу. Наблюдаю за активным сбором женщины, удивляясь тому, как она хранит столько всего в своей голове. У неё хорошая память. Дилан виском упирается в стену, веки прикрыты, а ладонь одной руки поглаживает татуированное плечо другой. Он постоянно это делает. Неужели наколки приносят такой дискомфорт?
– Так, – Роббин выпрямляется, указав на меня пальцем, и я с ожиданием поднимаю голову, пока женщина вспоминает, что хочет мне сообщить:
– С учителем связалась. Милая женщина, – берет ключи с комода. – Моя давняя знакомая. Я представлю вас завтра, – не уверена, что это хорошая идея… Но приходится смириться. Роббин действует из лучших побуждений, так как не подозревает о моих личных планах, касающихся моего будущего. Жаль. Она ведь так старается.
Указывает на сына, который приоткрывает один глаз:
– Хорошего дня в школе.
– Ага, – бубнит в ответ, отталкиваясь плечом от стены, и принимается потирать веки пальцами, зевая.
– Всё, ушла, – женщина улыбается мне, махнув ладонью, на что киваю. Роббин шагает к двери, открывая её, и просит Дилана закрыть. Парень лениво шаркает к порогу, прошептав сонно:
– Au revoir (франц. До свидания), – и закрывает дверь, пару раз повернув замок, после чего поворачивается ко мне, бредя к кухне со вздохом:
– Не пойду сегодня.
Проходит мимо, а я начинаю активно моргать, резко оглядываясь:
– Что? – до сих пор не понимаю, почему члены этой семьи ставят меня в известность о своих действиях, может, у них так принято – предупреждать друг друга. Опускаю руки, мелкими шажками последовав за парнем, как утенок за уткой. Серьезно, довольно часто ощущаю себя ребенком, который только и может, что таскаться за взрослыми. Или дело в том, что я и правда воспринимаю себя, как маленькую девочку, а людей вокруг – зрелыми и старшими.
– Хочу спать и есть, – Дилан зевает, тормоша пальцами волосы. – И спать, – повторяет, ладонью проникнув под ткань своей мятой белой футболки, чуть задрав её, чтобы потереть ладонью участок кожи на груди. У него и там что-то набито?
– Нехорошо так, – замечаю, хотя, не мне заикаться о вранье. Я постоянно прибегаю к его использованию.
Дилан открывает холодильник, вынимая пару яблок, мандаринов и персиков, а мне кивает на банан, который беру, продолжая следовать за ним:
– Может, мне грустно, – он всегда такой хмурый после сна, что фиг поймешь, с какими эмоциями разговаривает. – Как это у подростков… – выкладывает фрукты на тумбу, начав щелкать пальцем у виска, пытаясь вспомнить. – Мейнстримно сейчас… – набирает в легкие воздуха. – А, – берет доску и нож, которым указывает на меня. – У меня депрессия, – нетрудно заметить, какое облегчение он испытывает, когда вспоминает необходимое, он явно из числа тех, кто любит точно выражать свои мысли.
– Раздражают меня подобные заявления, – вдруг продолжает рассуждать, кивая на раковину. – Помой, – я не перебиваю его, потому что отчасти мне нравится, когда рядом люди, которые могут избавить меня от давления неловкого молчания. Подхожу к раковине, включив воду, и принимаюсь мыть фрукты, которые отдаю парню, чтобы тот нарезал, а он продолжает с хмурым видом:
– Сначала углубитесь в познание этой болезни, сходите к специалисту, потом причитайте и занимайтесь самобичеванием, – нарезает жесткими движениями. – Заметил за собой парочку симптомов – и всё. Я болен. Приписывает себе и ходит гордый. Смотрите, какой я особенный, – я стреляю на него взглядом, с интересом наклоняя голову.
– А люди, что реально больны недугом, страдают, – Дилан сам выключает воду, потому что, как оказалось, я способна открыть кран, но повернуть ручки обратно – нет. Не выходит.
– Ты знала, что нужно быть генетически расположенным к депрессии? – то ли ему самому не охота находиться со мной в тишине, то ли его правда настолько раздражает эта тема, что он с таким энтузиазмом рассказывает. – Я считаю, что нельзя диагностировать депрессию подростку, особенно в период от 10 до 20 лет, потому что происходит гормональное и эмоциональное созревание, – продолжает резать, после выкладывая в небольшие прозрачные блюдца, в которых обычно Роббин разводит хлопья с молоком. – Дети ведут себя странно, унывают и чувствуют себя подавлено, – если честно, я… Слушаю. Правда, слушаю и старательно концентрируюсь на том, что он говорит. Зная особенность моего мышления, боюсь, могу уйти в себя на пару минут и потерять связь с его речью. Поэтому я психологически напрягаюсь, не отводя от парня внимания.
– Конечно, возможно развитие дистимии или первых признаков, которые в дальнейшем перетекут в депрессию, но не более, – Дилан берет блюдца, направившись к столу, на поверхность которого их ставит. – Настоящая депрессия проявляется из-за ряда факторов и особенностей, она постепенно развивается, а для её появления должны быть веские причины, – я медленно подхожу к стулу, отодвигая его, и сажусь, а Дилан возвращается к холодильнику, взяв с полки виноградный сок. Роббин обычно наливает апельсиновый, но если мы одни, то парень хватает именно этот. Думаю, он больше предпочитает виноград.
– О, а еще при физическом повреждении головы, – Дилан вдруг вспоминает, разливая сок в кружки. – В общем, нельзя строго анализировать свое психологическое здоровье, когда тебе нет 25. И… – вдруг замолкает, взглядом врезавшись в поверхность стола, а я облизываю губы, сжав пальцами ткань рубашки, и не могу сдержать проявление легкой улыбки на лице, когда парень осознает, как долго вещает без остановки. Поглядывает на меня, откашлявшись. Неужели… Смущен своим поведением?
– Вот такие дела, – уже с меньшим напором произносит, вернув упаковку сока в холодильник, после чего садится напротив, вновь хрипло откашливаясь. Мне нравятся завтраки Дилана, обычно он не заморачивавается, нарезая овощи или фрукты. Или делает тосты, но тосты мы ели вчера. Принимается кушать, а я медлю, не в силах сдержать:
– Ты явно интересовался этим, – понимаю, поэтому задаю вытекающий вопрос. – Почему? Опять просто «не-фиг-делать»?
О’Брайен не долго размышляет над ответом:
– У моей матери была послеродовая депрессия, – неудивительно, ей было всего шестнадцать. – Очень долго, – он откусывает ломтик яблока. – Я не понимал её, – хмурится, со вздохом упоминая тот период своей жизни. – Если я чего-то не понимаю, я стремлюсь разобраться в этом, – задумчиво смотрит в сторону, будто только сейчас анализируя свое поведение. – Не люблю осознавать, что есть то, что мне непонятно, – оно видно. – Меня прям бесит это.
Беру обеими ладонями кружку с соком, слегка сощурено разглядывая парня:
– Какой ты странный… – отпиваю, а Дилан усмехается, качнув головой, но ничего в ответ не говорит. А я думала, он обязательно заикнется о том, что в этом помещении лишь один человек по-настоящему странный. Я.
Смотрю на свою тарелку, замечая, как парень поглядывает на неё, ожидая, когда начну кушать, поэтому пытаюсь придумать, о чем поговорить, чтобы отвлечь его, и, ура, я подстраиваюсь под тематику беседы, находя, что сказать:
– В приюте была одна воспитательница, – улыбаюсь.
– Я покажу тебе, как не слушаться взрослых!
Сильный удар ремнем по спине.
Дилан медленнее пережевывает, устремив свое внимание на меня. Странно осознавать, что тебя кто-то собирается слушать. Меня это сковывает, потому что… Не помню, чтобы кто-то давал мне говорить.
– Она сильно била нас, – продолжаю, окунаясь в воспоминания из детства. – Брала всё, что под руки попадается, и била, постоянно, – не замечаю, как невольно беру один ломтик яблока, ломая его пальцами на два кусочка. – А ночами плакала, – не могу долгое время сохранять зрительный контакт с Диланом, потому что он во время разговора смотрит в упор, а меня это смущает.
– М! – сдержанная попытка закричать через стиснутые зубы.
– Чё ты мычишь, дрянь?! – сильные пальцы, сжимающие затылок, дабы удержать ребенка на месте, и повторный размах кожаным ремнем. Удар по спине.
– Всегда, – взглядом ускользаю в сторону, слегка хмуря брови. – Потом ей пришлось уволиться, – настолько ухожу в себя, что не прослеживаю за тем, как кладу ломтик яблока в рот, начав медленно пережевывать, не отвлекаясь даже на легкую кислинку. – Священник сказал, её одолел демон грусти. Думаю, у неё была депрессия, но агрессивная, – смотрю на парня, который резко поднимает взгляд, кажется, до этого наблюдая за движением моих рук. – Потому что она чувствовала успокоение после того, как колотила нас, – проглатываю, потянув еще один кусочек к губам, но замираю, обратив на него обеспокоенный взгляд. Я только что…
– Что ж, а новая воспитательница была более благосклонной? – Дилан будто нарочно препятствует образовавшемуся волнению, не позволяя мыслям о происходящем развиться и заставить меня опомниться, дабы отложить еду. И я не понимаю, как это работает. Повторюсь. У меня особое мышление. Поднимаю глаза на парня, заморгав с легкой растерянностью, ведь мысли немного путаются, вызывая внутреннюю дисориентацию:
– Миссис Норгер? – улыбаюсь, активно закивав. – О, да, она мне нравилась. Она только плевала мне в еду, – опускаю взгляд в блюдце, а Дилан поднимает свой на меня, отложив ломтик персика, пока я неосознанно кладу яблоко в рот, начав медленно пережевывать, сильнее углубляясь в прошлое.
– У вас там хоть один представитель адекватности был? – Дилан локтем отодвигает блюдце, по какой-то причине не притрагивается к фруктам, взяв в руки кружку. Я вновь смотрю на него, задумавшись:
– Ну… Да, – киваю, вновь растянув губы. – Мистер Морт. Охранник. Он часто угощал нас конфетами, – парень ответно улыбается, закивав подобно мне, будто пародируя меня, тем самым настраиваясь на мою немного «ненормальную» волну поведения.
Беру еще один ломтик яблока, продолжая рассказывать:
– А по ночам он забирал к себе одну из нас, чтобы показать мультики, – еле заметно и медленно уголки губ Дилана начинают опускаться, а его взгляд странным образом мечется из стороны в сторону, пока вновь не останавливается на моем лице. – Нам не позволяли смотреть телевизор, а мистер Морт устраивал целый сеанс, правда, мог отвести к себе только одного ребенка, – произношу это задумчиво, даже хмуро, ведь не понимаю, почему нам нельзя было приходить группой. Дилан как-то странно смотрит на меня, подняв брови:
– И ты ходила, – вдруг откашливается, потянув кружку к губам. – Смотреть фильм?
– Да, – киваю, не понимая, чего он так пристально пялится на меня. – Правда, я не так себе представляла, – признаюсь, слегка замявшись от вновь нахлынувших воспоминаний. – Я никогда не смотрела телевизор, и мне казалось, что… – вдруг замолкаю, взглядом врезавшись в стол, когда вновь прокручиваю события из прошлого. Не скажу, что умею контролировать это, но врачи говорят, что это похоже на припадок. Эпилепсия выражается разными способами, и бывает, что люди просто замирают. Их мозговая активность замедляется или вовсе останавливается. Подобное происходит и со мной, поэтому я не замечаю, как на мгновение отключаюсь, широко распахнутыми глазами уставившись куда-то вниз.
