Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 70 (всего у книги 74 страниц)
Подношу бутылку к губам, недовольно фыркнув прежде, чем горьковатый алкоголь заливается в рот и ленивыми глотками проскальзывает в глотку. Сморщившись, смотрю на надгробие. Одно из тех одиноких именных плит, что рядами засеивают местное кладбище, затерянное среди хвойных деревьев. Сижу на скамье.
Охуеть.
Мысли практически отсутствуют. Сознание спутано. Только и могу, что ругаться внутри себя, не производя ни единой адекватной реплики в башке. Ничего. Только надгробие. Даже церемонии не было, Брук, слышишь? Это пиздец. Этого ты добивалась? От тебя избавились. Ты позволила им так просто отделаться от тебя. Думаешь, ты заставила кого-то грустить? Только единицы людей страдают по твоей вине. Остальным плевать. Истина, Реин.
Повторю глоток, рука вяло опускается, свисая с колена и еле удерживая пальцами бутылку. Пустым взглядом сверлю плиту и пускаю злой смешок. Они даже не потрудились полное имя выгравировать. Ты не Брук Дафна Реин. Ты никчемная Бр. Д. Реин. Ты никто. Ты стала слепком. Поздравляю, дура, разлагайся с удовольствием, ведь это именно то, чего ты желала.
Внутри разгорается желание раскрошить к черту этот кусок камня, чтобы от тебя ничего не осталось. Даже удается решительно подняться со скамьи, гневно отставив бутылку на плитку. Но мое нетрезвое внимание привлекает небольшой венок из сухой травы, валяющийся сбоку от плиты. Видимо, его сдуло ветром. Скорее всего с другого надгробия.
Готовлюсь раздавить его ногой, как вдруг отмечаю неестественный для травы оттенок голубого, вплетенный венок, и опускаюсь на корточки, поддев пальцами непонятное плетение. Хмурым взглядом изучаю, подношу ближе к лицу. Сухая трава из-за влажности не хрустит, когда сдавливаю её пальцами.
Моргаю, вдруг ощутив странную тревогу, смешанную с необъяснимым ажиотажем. Озираюсь по сторонам и вновь смотрю на венок, до крови раскусив нижнюю губу, правда, это не помогает избежать эмоций, нахлынувших разом на сознание.
Брук плела такие.
Норам был здесь.
***
Как бы я ни старалась проявлять активность и заинтересованность на групповых занятиях, Мэгги остается уместно встревоженной моей пассивностью касательно упражнений, которые другие дети выполняют с особым энтузиазмом, набравшись положительной энергии со стороны психиатра. Была бы рада разделить их позитивный взгляд и воодушевление, только вот всё больше возникает сомнений насчет правдивости того, о чем вещает Мэгги. Нет, безусловно, она раскрывает нам мир с точки зрения положительных аспектов, навязывает иное мнение, но проблема в том, что реальность не меняется вслед за нашей личной. Действительность остается прежней, просто мы смотрим на неё под призмой розовых очков.
Кому-то подобная терапия помогает. Но я чувствую себя незащищенной после таких занятий. Будто вместе с преимущественно равнодушным взглядом теряю и бдительность, помогающую мне сохранить жизнь. Быть позитивным – небезопасно. По-моему, это уже что-то из идеологии О’Брайена. Его паранойя передается воздушно-капельным путем.
Занятие окончено. Некоторые ребята остаются побеседовать с Мэгги наедине. Она всегда отвечает взаимностью, на самом деле, видно, что женщина живет этой работой и не представляет себе существования без помощи другим. Но я лучше пойду. У Роббин есть всего пятнадцать минут, чтобы отвезти меня домой, а иначе придется торчать здесь до полуночи.
Выхожу в коридор, приземлившись на скамью напротив окна, за которым волнующе бугрятся черные облака. Тучное небо. В последнее время погода совсем не радует. Хотя есть в пасмурности своя романтика. Надо искать положительное. А оно заключается в том, что я люблю дождь. Да. Люблю. Просто сейчас всё это угнетает. Но не стоит поддаваться хандре. Эта зараза выступает к роли вируса. Паразитирует и мозг, и тело, и чертову душу.
Продолжаю бесцельно пялиться в окно, прижимая к груди альбом, когда из кабинета для терапии выходит Луис. Последние занятия он выглядит подавленным, особо не разговаривает. Дети говорят, что в этот период он всегда такой. Эркиз подтвердил: у парня усиливается расстройство, голоса выходят из-под контроля, создают шум, от которого у него постоянно болит голова. Наверное, это страшно – не слышать собственных мыслей, а только чужеродные голоса.
Луис вроде идет мимо, но, заприметив меня, тормозит и присаживается рядом, правда, сутулится и смотрит в пол, принявшись ногтями дергать и без того кровавые заусенцы на больших пальцах. Я храню молчание. Его присутствие не раздражает. Буду рада, если он хочет о чем-нибудь побеседовать.
– Их так много, – шепчет, уныло опустив голову. Я наоборот встрепенулась и села прямо:
– Голосов? – изучаю профиль парня, поняв, что хотела бы изобразить внутренний мир его головы. Надо нарисовать сегодня. Только изображу его голоса, как нечто дружелюбное. Мы все по-своему одиноки. А ему повезло – у него есть друзья. Нарисую и подарю. Ему понравится.
– Они много говорят, – парень выглядит страдальчески. Обычно колкий и наглый. Мне не нравится видеть его таким.
– Ты не можешь разобрать смысл? – пытаюсь понять.
– Они все говорят о разных вещах, – фыркает, краем глаз неодобрительно зыркнув в мою сторону, будто бы я – такая дура – не знаю очевидных вещей. А затем Луис вовсе поворачивает голову, недолго примерзая вниманием к моему лицу, отчего становится неловко, но не отворачиваюсь, через силу сохранив зрительный контакт.
– Голоса обеспокоенно звучат, – молвит.
– Правда? – остаюсь беспечной, дабы не напрягать его.
– Да, – хмурится, почему-то смотря сквозь меня. – Они говорят, тебе совсем плохо.
Моргаю, в первый момент заметно опешив от такого замечания. Но давлю скромную улыбку, слегка наклонив голову к плечу, и пытаюсь смягчить голос:
– Не мне. Моему… другу, – исправляю. Ведь я в порядке. Я работаю над собой. Но, как бы ни отрицала, поведение и состояние Дилана влияет и на мои успехи в плане реабилитации. Жаль, что он пока этого не осознает. Или не может осознать. Он же не просыхает.
Взгляд Луиса окончательно каменеет, лицо прекращает выражать какие-то эмоции. Он пусто смотрит на меня, и невольно испытываю ужас от столь непроницаемого взгляда. Таким пугают, наверное, в страшных фильмах, когда в темноте, из-за угла, на тебя смотрит нечто, смотрит также, с неизвестным подтекстом.
Луис правда пугает.
А еще пугает то, что я настолько охвачена холодной тревогой, что не могу отвести взгляд.
– Лгунья, – не вижу, как его губы шевелятся, словно его голос прозвучал в моей голове. Не успеваю отреагировать и вряд ли смогла бы вообще. На выручку является Роббин, приближение которой не замечаю.
– Привет, Луис, – она тормошит его волосы пальцами, и парень моментально отмирает, вновь исказившись унынием.
– Здравствуйте, – роняет, после чего встает со скамьи и медленно плетется в сторону двери на лестницу, даже не попрощавшись. Я с прежним непониманием смотрю в его сторону, пока ладонь женщины не ложится мне на плечо:
– Поехали домой, у меня мало времени.
Встаю, следую за Роббин по коридору к лифту и невольно оглядываюсь на Луиса, замершего у двери на лестницу. Не думаю, что правильно позволять ему самостоятельно передвигаться по этажам корпуса для содержания пациентов. Не в таком состоянии. Хотя Эркиз уверен, что парень не способен причинить кому-то вреда, но кто знает, о чем с ним беседуют его голоса?
Вижу отражение лица Луиса в стеклянных вставках двери. Он себя рассматривает или…
Его взгляд не моргающий взгляд направлен в мою сторону. Отворачиваюсь, ощутив, как холодок пронизывает кожу в лопатках.
Надеюсь, ему скоро полегчает.
Встаю у дверей лифта рядом с Робин, ожидая его приезда, и вдруг мою голову посещает мысль, от которой я всячески отгораживалась последние недели. Чем чаще пребываю с пациентами, тем сильнее проникаюсь к ним каким-то непонятным трепетом. Желанием быть полезной. Желанием помочь и ослабить их страдания. Желанием разобраться, почему люди становятся такими, как Луис.
Может, мне стать врачом?
Мы возвращаемся домой на машине Эркиза. Ричард сегодня взял выходной из-за подскочившей температуры, а машина О’Брайенов исчезла вместе с Диланом пару дней назад. Надеюсь, он не водит автомобиль, будучи в нетрезвом состоянии. Хотя… о чем я?
Захожу в дом за Роббин. Женщина хочет проведать мистера Эркиза, по её словам, он не отвечает на сообщения весь день. Она высказывала мне свои тревоги насчет него, думает, это как-то связано с состоянием Рубби. Я с ней солидарна. Ричард сам не свой.
Снимаю куртку, сбросив рюкзак с плеч. Слышу, как Роббин общается с Эркизом на кухне. Отвечает он вяло. Представляю его выражение лица, полное усталости, но когда захожу на кухню, замечаю, что мужчина улыбается, сидя за столом, пока женщина хлопочет над ним, пытаясь ладонью определить температуру.
Скованно подхожу к окну, изучая цветы в горшках, а за спиной звучат голоса.
– Может, я успею что-нибудь приготовить?
– Не занимайся ерундой. Мы закажем пиццу, да?
Чувствую на себе взгляды. Не оборачиваюсь, изучая людей позади через отражение в окне, и киваю головой, молчаливо коснувшись вялого лепестка.
Они продолжают о чем-то говорить, хотя Роббин бы поторопиться в больницу. Я не прислушиваюсь, наклоняясь за лейкой, а когда выпрямляюсь, замечаю припаркованный чуть дальше от нашего участка автомобиль. Щурюсь, задумчиво наклонив голову.
Похоже… Дилан всё-таки дома.
– Ты дома? – в голосе Роббин смешаны облегчение и напряжение.
Оборачиваюсь, чуть ни выронив лейку. Без удивления смотрю на парня, который стоит на пороге кухни. Выглядит… как обычно. Нехорошо.
Внутри разрывается шар напряжения. Он дома. Облегчение теплом разливается под кожей.
– Слава Богу, – Роббин зачем-то снимает сумку с плеча, поставив её на край кухонного стола, и принимается разматывать шарф, непринужденно улыбаясь, пока я вся извожусь от того, как пристально Дилан смотрит на мать. Есть в его взгляде что-то… опять это гребаное что-то. Я не пойму. Он словно выжидающий хищник.
Невольно перескакиваю вниманием с парня на Роббин, снимающую пальто и Эркиза, оторвавшего взгляд от газеты и с таким же недоверием косящегося на сына мисс О’Брайен.
– А то мы уже начали переживать, – женщина, наверное, от нервов запамятовала, что ей надо бы скорее в больницу на смену. Она почему-то идет к холодильнику, повинуясь материнскому инстинкту, наверное:
– Что хочешь на…
Ужин. Она хотела сказать на ужин. Но не договорила, так как Дилан чуть поднимает одну из рук, демонстрируя какую-то бумагу с какими-то рисунками, больше напоминающие мне кляксы. Но, увидев их, и Эркиз, и Роббин замирают. Только вот мужчина с настороженным интересом, а женщина… в ужасе? Что с её лицом?
– Что это? – О’Брайен задает вопрос шепотом. Угрожающим. Эркиз как-то сразу подсобрался морально и даже привстал со стула, дабы быть наготове, если парень ринется разбираться с матерью лицом к лицу.
Роббин продолжает с широко распахнутыми глазами пялиться на сына, нелепо прижимая к груди помидор. Кухня всего на мгновение тонет в оглушительной тишине.
– Что это, Роббин?! – Дилан повышает голос, разворачивая бумагу, изрядно комкая пальцами, а женщина только и может проронить:
– Это… – и напугано смотрит в затылок Ричарда, который, кажется, что-то понял. Они все что-то понимают, изучая эти кляксы. Одна я жмусь в угол помещения, оставшись в неведении.
Дилан дерганно переминается с ноги на ногу, его скулы сильно выпирают, он определенно в ярости.
– Это УЗИ, – у Роббин опять глаза на мокром месте. Она шепчет с придыханием и опускает взгляд, когда Эркиз оборачивается, озадаченно, как-то по-детски, разинув рот:
– Ты беременна?
«Что?» – в моих мыслях проносится короткий вопрос, а внешне я остаюсь молчаливой идиоткой, которая продолжает тупо озирать всех своим взглядом. Роббин виновато приподнимает глаза, пытается смотреть на мужчину, а тот явно впадает в стопор, и мне неясно, какие эмоции вызывает у него новость. Лично у меня – шок. Потому что…
Сглатываю.
Потому что всем нутром предчувствую хаос.
– Поздравляю, – Дилан с ненавистью комкает снимок УЗИ, – ты в очередной раз попала в сети зависимости.
– Прекрати, – шикаю на него, забывая, что сейчас парня не особо заботит мое мнение.
– Тебе тоже охота заткнуть меня? – О’Брайен косится в мою сторону с непривычной неприязнью, и мне приходится скованно сложить руки на груди и отойти ближе к стене, дабы почувствовать себя комфортно. Правда, на лице не выражаю испуга. Щурюсь и хмурюсь, съедая зрительно парня с той же силой, с какой он поглощает меня в ответ.
– Боже… – Эркиз выдыхает, продолжая пялиться на Роббин, а та готова провалиться под пол и зарыть себя в землю, дабы не испытывать всех бушующих внутри эмоций.
– Харе плодиться, Роббин, – Дилан отвлекается от меня, бросив скомканный результат УЗИ себе под ноги. Ричард опускает серьезный взгляд на мятый снимок. – С одним ребенком вышла какая-то херня, решила еще раз попробовать быть нормальной матерью?! – с давлением цедит. Роббин пробует на вкус его моральный яд и корчится, накрыв ладонью часть лица, отчего мне видны её эмоции. Наверное, О’Брайен готов продолжить давление, но, неожиданно даже для меня, Эркиз стальным тоном прерывает парня:
– Дилан. Хватит, – теперь он выглядит также угрожающе, как Дилан, переместивший свое нетрезвое внимание на лицо мужчины:
– Ты указываешь мне? – со смешком уточняет, сжав ладони в кулаки, но возможность получить по морде Эркиза не пугает. Он продолжает уверенно держать голову, сам же сдавливает пальцы, хрустнув ими:
– Это мой дом. Я устанавливаю правила. И я прошу тебя замолчать.
Роббин со слезами косится на мужчину, явно боясь всей образовавшейся ситуации. А я… я как кухонная тумба. Часть интерьера. Наблюдаю, понимая, что не могу вмешиваться в то, что меня не касается.
– Как мило, – Дилан продолжает прыскать ядом с презрительной усмешкой. – Поженитесь? – указывает ладонями на мужчину и женщину, выражая неподдельную неприязнь во взгляде. – Попытаетесь воспитать ребенка? – пальцем на Эркиза. – На Рубби насрал, – пальцем на Роббин, – на меня насрала, – опускает взгляд на её живот, хмыкнув. – Думаете, с этим гондоном выйдет по-другому?
Даже я выпадаю от такой грубости. Нет. Это нельзя оправдывать тем, что парень под чем-то. Он совсем границ не знает. Также, как и Эркиз, хочу открыть рот и вступить за Роббин, но Дилан умело вставляет свое:
– В этом вся ты, – но уже не улыбается, скорее, внезапно начинает выражать что-то похожее на обиду, перерастающую в злость. – Медсестра, – нервно стучит костяшками о свое бедро, чуть отклонившись головой назад, потеряв равновесие на долю секунды. – Мать Тереза, которая помогает всем, но сына просит лишь не курить дома, – его голос переходит на шепот, а оттого звучит с большим презрением. – Тебя больше волнуют другие люди, дети…– щурится. – Ты брала этих… – указывает на меня ладонью, – больных из приютов и лечебниц, чтобы самоутвердиться? – указывает, но не смотрит, а потому не видит, как распахиваются мои глаза, как изменяется эмоционально мое лицо.
Ведь понимаю, сколько обиды таится внутри него. Все эти невысказанные мысли, которые с годами образовались в сгусток негативных эмоций, и теперь он весь состоит из них.
Он ненавидел мужчин Роббин не только из-за сложных отношений с отцом. Ненавидел воспитанников больниц не потому, что они финансово разоряли. Всё это из-за дефицита внимания. Он, будучи ребенком, просто желал внимания матери, которая отвергала его долгие годы, но зато всем сердцем отдавалась другим. И эта вроде как эгоистичная детская обида переросла в вот это?
Верно говорит Мэгги. Любую, даже на ваш взгляд самую незначительную детскую «травму», стоит решать. Иначе она перерастает в проблему масштабнее.
Вот, откуда у парня взялись проблемы с контролем других, вот, почему он так зависим от «близких». Потому что он был лишен этого и решил самостоятельно построить вокруг себя зону комфорта, которой так нуждался.
Весь этот анализ молниеносно промелькнул в голове, а потому слова парня не задевают меня. Совершенно. Пусть злится. Пусть обижается. Пусть не молчит и высказывает то, что скопилось за столько лет. Надеюсь, от этого станет легче.
А вот на Роббин его признание воздействует душераздирающе:
– Нет… – она молвит только это, смотря на сына, но даже я не верю. Возможно, последние годы она действительно смогла отойти от ужаса, который переживала со своим отчимом, смогла полюбить сына от этого монстра, но большую часть жизни Дилана вряд ли испытывала к нему теплоту. Мы все это понимаем.
– Я был сам по себе! – из-за влияния алкоголя парень крайне эмоционален. – Постоянно! И при этом был обязан тебя защищать! – без остановки тычет в женщину пальцем, срываясь на хрипоту. – Следить, чтобы ты не спилась! Чтобы мудаки из бара не совали руки тебе под юбку! – Роббин моментально бледнеет, качнув головой, и Дилан с особым удовольствием раскрывает еще одну тайну: – Да! Я видел! – заявляет. -Я видел, чем ты занималась там, – щурится. – Официантка? – и качает головой. – Проститутка.
– Нам нужны были деньги… – Роббин срывается на рыдание, более не имея сил сдерживать их в глотке, и прижимает ладонь к губам, клонясь головой вниз, при этом дергаясь так, будто её схватывает судорога.
Эркиз смотрит в пол. Я слежу за всеми.
– И сейчас они нужны, -Дилан ворчит. – Поэтому ты так схватилась за него? – указывает на Ричарда, и тот исподлобья смотрит на парня, но по-прежнему остается безучастным. – Он обеспеченный мужик. И чтобы рыбка не уплыла, ты решила окатиться.
– Всё, – вдруг Эркиз подает голос. Строгий, властный, я даже на мгновение озираюсь, не понимая, кому принадлежит этот тон. Ричард с тяжелым дыханием и гневом в глазах приказывает:
– Довольно, – кивает на дверь, не сводя взгляда с О’Брайена. – Уйди. Тебя это не касается.
Я напугано таращусь на мужчину, пытаясь предположить, кретин ли он или просто бессмертный, но Дилан не реагирует с агрессией. Он тупо взирает на Ричарда своим нечитаемым взглядом и, вздернув подбородок, разворачивается, не обдав вниманием Роббин. Выходит с кухни. Прислушиваюсь к его шагам. К мощному хлопку входной двери. И прикрываю веки, погружаясь в образовавшуюся тишину.
Недолгую.
Роббин рыдает с натугом. Ей тяжело дышать, словно в глотку врастает ком. Ричард еще секунду смотрит в пол, после чего ровно выдыхает, и оборачивается к женщине, вполне спокойно заявив:
– Нам надо это обсудить, – но от звука его голоса рыдание Роббин усиливается, и Эркиз хмурится, подходя к ней, дабы ласково уложить ладони на плечи. – Успокойся, – не добивается зрительного контакта от потерявшего над собой контроль женщины. Оглядывается на меня, молча попросив оставить их.
На кухонную тумбу обратили внимание.
С пониманием удаляюсь, прикрыв за собой дверь, а сама давлюсь горячим дыханием, и быстрым шагом забегаю в ванную комнату на первом этаже. Запираюсь на щеколду и включаю кран, дабы погрузить сознание в шум воды, чтобы собственная тревога поутихла. Опираюсь руками на край раковины, привстав на цыпочки, спину сутулю, лбом коснувшись крана, и замираю в таком положении, сильно сдавив веки.
Сердце болит.
– Тише… – говорю ему, а после всасываю воздух через нос и запрокидываю голову, по-прежнему отказываясь открывать глаза. – Тише…
Болит за всех этих людей. За их несложившиеся в чем-то судьбы и потерянные в темноте годы.
Но Мэгги говорит, надо мыслить позитивно…
Ведь в мире всегда есть место розовым соплям. Да, Мэгги?
***
Какая бессмысленная жизнь
Не чувствует пальцев. Не чувствует ног. Подвижность тела давно утеряна вместе с желанием что-либо делать, как-либо бороться. Даже в мыслях сплошное затишье. Изо дня в день взгляд направлен в окно. Фокусируется и не меняет своего направления, не реагируя на попытки людей установить контакт.
Просыпается, видя блеклое небо. Засыпает, видя темное небо.
Небо
Боль от отекшего тела не ощущается. Сегодня сердце непривычно медленно ударяет о ребра, медленно перегоняя кровь. Особо холодно. И при этом душно. Жаром буквально охвачено сознание. Внутри черепа горячо. Из носа постоянно идет кровь. Привкус металла становится естественным для языка.
В палате шумно, но шум раздается эхом, совершенно не досягая Рубби. Она продолжает смотреть в окно, на небо.
Этот урод солгал
Взгляд, ничего не выражающий, но за ним тлеет обида.
Говорил, что
– Вызовите доктора Эркиза.
Томас, говорил, что мы вместе уйдем
– У него сегодня отгул.
Сухой кашель рвется через глотку. Она рвет её, изводясь тяжелым давлением. Кажется, из носа вновь течет горячая жидкость.
– А Роббин?
– Она отъехала…
Взгляд несобрано скользит с мутностью от окна в сторону потолка, когда тело насильно кладут на спину, ровно, чтобы удачно оказать помощь.
Её глаза словно покрыты серой пленкой. Она не способна понять, кто вокруг неё. Смазанные лица незнакомцев.
– Мы сможем подключить её к искусственному питанию.
Не надо
Глазные яблоки шевелятся с опозданием за мыслью. Она хочет вновь уставиться в окно, но почему-то голова не слушается, оставаясь в одном положении. Видеть всех этих людей. Кто они? Почему их лица кружат рядом с ней? Зачем они светят ей в глаза? Зачем говорят на непонятном для неё языке?
Оставьте меня в покое
Слишком неожиданно физическая тяжесть испаряется – и Рубби поворачивает невесомую голову, взглянув в сторону окна, за которым пасмурное небо одаривает стекло каплями дождя. Никаких голосов, только отдаленное эхо, но оно достаточно тихое, чтобы рубби не обращала на него внимание. Она с недоумением изучает погоду, ощутив приятное успокоение.
Мне нравится дождь
Никакой боли. Никакого дискомфорта. Вообще никаких ощущений. Легкость. Лишь в груди вместо твердых ударов образовывается каменная тяжесть. Будто наполненный кровью орган отекает, увеличиваясь в массе.
Булыжник в груди
Рубби приподнимается на локти, не находя свою способность двигаться странной. Затем вовсе приседает, всё также смотря в окно. В палате главенствует полумрак благодаря серой погоде. Слышен шум дождя. Шум ветра. Прибой воды. Каким образом ей удается слышать Океан? Рубби в растерянности моргает, с недоверием приложив к груди ладонь. Щупает кожу под футболкой пальцами, понимая, что внутри что-то жесткое, мешающее шевелиться.
Камень.
– Долго ты собираешься валяться?
Рубби медленно поворачивает голову, скользнув взглядом по стене, и тормозит им на парне, стоящем за порогом палаты, в коридоре, погруженном во тьму. Она еле разбирает черты его лица.
– Я просил тебя собраться еще полчаса назад.
Томас держит ладони в карманах джинсов, с негодованием смотрит на Рубби, готовясь вставить еще одну возмущенную реплику.
– Я одета, – Рубби плохо соображает. Она с неоднозначным чувством изучает себя. Вот – джинсы. Вот – куртка. Она готова идти.
Томас молчит. Рубби медленно спускает ноги с края кровати, при этом пытаясь собраться с мыслями и вести себя привычным образом:
– Где ты шлялся, кретин? – фыркает, но выходит как-то нежно. Она слишком часто представляла, как надерет Томасу задницу, когда он всё-таки соизволит явиться.
Представляла, что ни за что не простит его за предательство. Но сейчас эти мысли куда-то улетучились. Девушка ничего не помнит.
Томас прекращает хмуриться и говорит больно беззаботно:
– Тебя ждал.
Рубби поднимает на него удивленный взгляд, правда, голос звучит безразлично:
– А где была я?
Смотрят друг на друга. Молчат. Глаза Томаса кажутся ей неправильно стеклянными, но она не придает этому значения, когда он чуть отступает назад, позволяя темноте глубже всосать свое тело:
– Так ты идешь? – интересуется, а внутри неё разгорается паника.
Ей не хочется оставаться одной. Больше.
– Конечно, – неправильно взволнованно тараторит под нос, предприняв попытку спуститься с кровати, но тяжесть в груди не позволяет двигаться.
Голоса вокруг. Кто-то пытается говорить с ней.
– Уверена? – Томас без эмоций задает вопрос, лишний раз не моргает, наблюдая за тем, как Рубби всё-таки встает на ноги. Девушка не ощущает стопами холодного пола.
Невесомость.
– Я не желаю больше торчать здесь, – продолжает сутулится, приложив к груди ладонь. Странно.
Не дышит. А надо бы. Наверное.
– Уверена? – Томас следит за её шаткими шагами в его сторону.
– Издеваешься? – Рубби зыркает на него недовольно. – Я думала, ты кинул меня, – ворчит, решая оставить больше яда до момента, когда они сядут в его машину и уедут к черту.
Шаркает ближе к порогу, пытаясь вдохнуть кислород, дабы избавиться от неясной тревоги.
Томас протягивает ей ладонь, по-прежнему не выражая эмоций на бледном лице, скрывающемся в тени.
– Хочешь держаться за ручки, как глупые романтики? – Девушка не удерживается от колкости, усмехается, но Том остается безразличным, сверлящим её лицо.
Мнется. Ей становится как-то неловко. Останавливается перед порог, за которым ждет он. Последние пару шагов дались с особым трудом.
Смотрит на Томаса. Тот смотрит на неё, продолжая держать ладонь перед собой, но за гранью палаты:
– Уверена? Или еще подождешь?
Кретин. Нет, правда, кретин. Типичный Томас. Рубби тепло улыбается, решив немного побыть глупой слюнявой девчонкой. Холодной ладонью хватает его ледяную ладонь, в шутку дернув чуть на себя, но Томас не шевельнулся, цепко сдавив пальцами её кожу.
И на его безразличном лице наконец заиграла улыбка. Печальная.
Улыбка Брук.
Парень без усилий вытягивает Рубби за порог в темноту, а она делает легкий невесомый шаг к нему, больше не ощущая тяжести в груди.
– Фиксируйте время.
========== Глава 40 ==========
Океан или Деградация?
«Ричард Эркиз».
Роббин стоит напротив двери в кабинет главного врача больницы. Хмуро смотрит на табличку с его именем и пытается глубоко вдохнуть, дабы прекратить тормошить тревожные мысли. Ей не стоит нервничать. Но как иначе реагировать на события, которые разрушающим штормом следуют одно за другим?
Разговор о беременности резко перетек в тот вечер в давящее молчание. После того звонка из больницы. По выражению лица мужчины Роббин понимала: произошло нечто болезненное, но и одновременно с тем приносящее облегчение. Это сильнейшее противостояние внутри самого Ричарда. Он пережил смерть матери Рубби. И не мог представить, как перенесет смерть дочери. Он боялся видеть скоротечное угасание, свойственное данной болезни. Но он должен был быть рядом.
Роббин чувствует неправильную вину на своих плечах. Хотя Ричард не давал ей повода, не пытался в чем-то обвинить.
Ладонь замирает над ручкой двери. Пальцы играют с прохладным воздухом. Её глаза прикрыты. Кислород тяжко поступает в легкие. Опускает голову. Собирается с мыслями.
Надо. Быть. Рядом.
Рядом с Диланом, который отталкивает её. Рядом с Теей, которой необходима чья-то поддержка сейчас. Рядом с Ричардом, мужчиной, отрешенности которого она боится.
Давит на ручку – заперто. Но ей известно, что мужчина не покидал кабинет с самого утра. Надеясь не пожалеть об этом, она вынимает из кармана связку ключей, один из которых был отдан ей Ричардом.
Открывает дверь, скованно заглядывает в строгий кабинет Эркиза. И находит главного и уважаемого врача в кресле, повернутом в сторону окна. В руке – широкий стакан, наверное, с виски. Пахнет табаком. Шторы задернуты, но створки открыты, чтобы запахи выветривались из помещения.
Роббин моментально закрывает дверь, чтобы никто не застал уважаемого человека в таком состоянии. Она никогда не видела его нетрезвым или курящим. Это и выделяло его среди остальных, это и дарило Роббин чувство безопасности рядом с ним. Он не был таким, как мужчины, с которыми у неё была связь.
Но и сейчас мисс О’Брайен не ощущает опасности. Эркиз поворачивает голову, взглянув на ней, и давит улыбку, свободной ладонью скользнув по лбу. Правда говорить себя не заставит. Роббин звенит ключами, спрятав их в карман штанов формы, и медленно подходит к креслу, нервно потирая ладони. Не знает, может ли находиться здесь, может ли разделить с ним его эмоции?
Эркиз сжимает губы. На самом деле, присутствие Роббин помогает ему совладать с чувствами. Не время сидеть и убиваться действительностью. Жизнь – та еще тварь, порой.
И всё, что ему остается, это смириться. Он не был близок с дочерью. Тратил больше времени на работу. После смерти жены предпринимал попытки стать для Рубби опорой, только она уже достигла осознанного возраста. Он для неё не был отцом. Был человеком, который позволил её матери умереть в муках.
Роббин касается плеча Ричарда ладонью, второй мягко отбирает у него стакан. Он с тяжелым вздохом трет пальцами веки, отгоняя нетрезвую вялость.
Ничего не исправить. Всегда ничего нельзя было исправить.
Отчасти его тронуло гадкое облегчение.
Ведь Рубби не мучилась.
Над полем для игры в футбол висит дождевое облако. Парни не обращают на погоду никакого внимания. Если капля упадет тебе на нос, лучше не поднимать взгляд и не производить лишних движений, пока тренер не окончит перекличку. Сурового вида мужчина с проглядывающейся сединой стоит напротив ребят, громко озвучивая фамилии. И натыкается на его «любимую»:
– О’Брайен? – вскидывает взгляд, пробегаясь им по всему ряду. Конечно, капитан должен стоять в начале, но порой Дилан вставал в середине или в конце, чтобы позлить тренера. Мужчина с ожиданием добирается зрительно до конца строя и вновь сердито фыркает:
– Где этот кретин?! – задает вопрос в пустоту. Вот уже больше месяца никто не отвечает на него. Ни друзья парня, ни классный руководитель, ни чертова мать, которая обязана знать, где шляется её сын.
Тренер с прищуром ищет среди ребят Дэниела, но тот также не является на занятия. Им всем хана. Мужчина определенно надерет этим засранцам задницы. И без того новички – хилые девчонки, а тут еще и старички отсутствуют.
Мужик он жесткий по натуре, но за своих ребят горой стоит. Он их воспитывает вместо отцов, поэтому легкое давление в глотке уместно в качестве проявления беспокойства.
– Придурки, – шепчет тренер и продолжает перекличку.
Тусклый горизонт. Тревожный океан. Бушующий ветер разгоняет людей с берега, чем позволяет Дилану насладиться одиночеством. Ежедневные скитания по окраинам города, часы, проведенные наедине с шумом природы. Парень ищет отдаленные места и сидит на берегах. Океан успокаивает его. Настраивает на… пустоту в голове. Заменяет мысли на крик чаек, вибрацию накатывающих волн, тормошение волос ветром.
Сейчас особо ничего примечательного не видит. Сидит на бордюре тротуара, ногами упираясь в песок. Возле губ держит дымящийся косяк. Отсутствующий взгляд направлен куда-то в сторону воды.
Ничего не чувствовать.
Его не будет – всего этого не будет.
Ежедневно получает сообщения от матери. Она, наверное, полагает, что он не бывает дома. Но на самом деле, он приезжает в дом Эркиза достаточно часто, чтобы принять душ и немного поспать. Просто намеренно избегает мать, которая сделала свой выбор в пользу Эркиза, и Тею, которую не хочет задеть своим поведением. Ей не стоит видеть его таким.
