Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 66 (всего у книги 74 страниц)
Что Дилан также бросит меня. Как это сделала ты.
Смотрю на лист альбома. На нем изображено корявое лицо девушки, особое внимание уделила передаче её взгляда на бумаге. Он всегда был одним и тем же. Пустым, обреченным, но смеющимся. Она с раздражением относилась к миру. Со злой улыбкой и ненавистью в глазах. Надсмехалась над людьми, живущими в нормальной реальности. Именно она разделяла наши миры.
Хмурюсь, надавив кончиком карандаша на её веко, и чиркаю вниз, рисуя кривую линию.
Теперь ты не здесь. Что ты чувствуешь насчет этого? Небось, твой взгляд по-прежнему полон злости. В смерти был твой выход. Но почему-то мне кажется, ты осталась несчастной.
Отвлекаюсь от размышлений о судьбе близкого человека, когда на пороге комнаты появляется Рубби с широкой улыбкой и потерянным взглядом:
– Приве-ет! – она вскидывает руки к потолку, почему-то вызвав у меня теплую улыбку.
– Ты опять пьяна, – понимаю.
– Пьяна и счастлива! – девушка мигом пересекает комнату, запрыгнув на кровать. – Шо рисуешь?
Изучаю её лицо, никак не реагируя на то, что Рубби рассматривает мой рисунок:
– Тебе не лучше быть в больнице под присмотром?
– Пойдем гулять? – она игнорирует мой вопрос, вдруг схватив за плечи, чем заставляет меня мямлить:
– Ну…
– Идем, – девушка по-детски восхищается пасмурностью. – Погода крутая, – указывает рукой в сторону окна, и я невольно следую её жесту, испытывая растерянность при таком давлении. – Че дома торчать? – вновь сцепляет пальцы на моих плечах. Заглядывает глубоко в глаза. Моргаю, вздохнув. Вспомнив её слова о необходимости испытывать эмоции и выбираться из четырех стен, я мирюсь с неизбежным, изобразив на лице усталую улыбку:
– Пойдем.
Всё-таки… Рубби – одинокий человек. Мне жаль её. Она остается наедине со своей болезнью, отвергая помощь и отца. Если ей хочется проводить остаток времени «пьяной и счастливой», то ладно, я проведу это время с ней.
Стану частью её короткой истории.
***
Я тащился за Норамом по коридору больницы, утопая среди незнакомых лиц. Парень шел уверенней, держался спокойнее. Он явно о чем-то размышлял, причем, с прошлого вечера.
С подозрением сверлю его затылок взглядом, одновременно стараюсь заглушить жжение в груди и растущий гнев.
Перемены неизбежны. Чертова Тея опять в моей башке, своим голосом затмевает мои мысли, и невольно ловлю себя на том, что беседую с девушкой в своем же сознании. Пытаюсь не обдумывать. Ситуация выводит из равновесия, желание постановить процесс изменения обыденности растет. Крепко сжимаю ладони в кулаки, опустив взгляд в пол.
Жизнь нестабильна. Блять, Тея, я в курсе. Уйди уже. Дай подумать.
Норам встает у двери с табличкой, на которой указано имя пациента внутри. Сглатываю. Парень выглядит неприятно собранным. Меня тревожит его убежденность в том, что Брук должна уехать. Он… теперь он хочет разлучить нас, как когда-то поступил я?
Замираю. Пристальным взглядом врезаюсь в стену. Что это за мысли? Что бред возникает в голове? Это навязчивая ложь. Опять говорит та часть меня, что желает всё контролировать. Она пытается отыскать виновника, убрав которого можно будет сохранить всё, как есть.
Норам бросает на меня взгляд. В нем не читается ничего негативного. Почему он так прост по отношению ко мне? После того, я поступил.
Парень открывает дверь, первым заходя в комнату:
– Привет, – на его лице цветет непринужденная улыбка. Хмурюсь, прикусив губу. Сильнее сжимаю кулаки.
Останови это. Тея, вернись в мою башку.
– Вы чего так рано? – Брук ставит на тумбу тарелку с кашей, которую, наверняка, проклинает. – Кто вас пустил? – со смешком интересуется.
Да, время ранее. Несмотря на забитую парковку, родственников пока не пропускают к пациентам.
– Ты забыла? – Норам указывает на меня обеими руками. – У нас есть счастливый билет.
Насмешливо изогнув брови, Реин обращает взгляд в мою сторону:
– Его с трудом назовешь счастливым…
– Отвали, – грублю, встав на месте со сложенными на груди руками, в то время как Норам раскованно садится на край кровати девушки, и я замечаю, как Брук смотрит на него. Поглощающе. Внимает всем своим существом его присутствию. Будто он только что сошел к ней с гребаных небес.
Отвожу взгляд в пол, отказываясь лицезреть эту до ненормальности влюбленную физиономию. А ведь она всегда была такой. По отношению к нему. Не ко мне.
– У нас к тебе… – Норам не собирается ждать, но в поисках поддержки поглядывает на меня, набираясь смелости. – Интересное предположение.
Брук наклоняет голову к плечу, выглядя слишком беззаботной. Думаю, она под таблетками.
– Когда вы оба мне пытались что-то предложить, – припоминает, – заканчивалось, в лучшем случае, моим нетрезвым сном посреди картофельного поля.
Норам смеется, а я остаюсь молчаливым, не позволяя себе ни говорить, ни даже думать. Чтобы ничего не подтолкнуло мою иную сторону к предотвращению происходящего.
– В этот раз не так захватывающе, – парень вновь стреляет в мою сторону взглядом, ища поддержки.
Я буду молчать.
– В общем…
– Не мямли, – Брук вдруг обретает жесткость в голосе и тянет руку к тарелке, сердито процедив. – Роббин уже говорила со мной.
Данный факт вызывает растерянность у Норама. Он погружает комнату в недолгую тишину, и я могу слышать, как стучит в висках давление.
– Да? – парень зачем-то уточняет, и Реин, жестком пережевав кашу, опускает ложку в тарелку, исказившись блеклой хмуростью:
– Да. И если бы не таблетки, я бы уже вас избила.
Я был прав. Вот, почему она такая… эмоционально «неяркая». Она бы и правда пару раз втащила нам, устроила бы истерику. И тогда моя вторая ипостась бы не сдержалась и встала бы на сторону девушки в защиту зоны комфорта.
– Н-ну… – Норам расправляет плечи, принимая серьезный вид.
– Мне не нужна помощь, – отрицает Реин, сильнее меняясь в лице. – Прекратите.
– Брук, – парень твердым тоном начинает, а она перебивает:
– Не обсуждается.
Норам больше не надеется на мою помощь, поэтому открывает рот, набрав больше воздуха, чтобы иметь возможность противостоять девчонке, правда, та вновь без труда сбивает:
– Я не хочу в Калифорнию, – в очередной раз с громким звоном отставляет тарелку, повысив голос. – Совсем одна, хрен пойми где! – девушка зло зыркает в сторону окна, вдруг проявив слабость в поведении. – Я-я… – заикнулась, что позволило Нораму втиснуться в образовавшуюся дыру её панциря вполне ровным заявлением:
– Я поеду с тобой.
Резко перевожу в затылок парня давящий и не мигающий взгляд, надеясь пронзить его до самого сознания, но друг даже не дергается, будто не ощутив его. Его внимание полностью подарено Брук. Девушка медленно оглядывается на него, словно думает, что ослышалась. Смотрит с хмурым недоверием в его глаза и сощуривается, слегка приоткрыв губы.
– Я поеду с тобой, – Норам повторяет, дабы убедить её в своем намерении, и улыбается уголком губ, не отводя от девушки такого же поглощающего взгляда. – Всё равно не хочу оставаться в этой дыре.
Смотрю на них. Остаюсь в стороне. Чувствую себя лишним. Такого никогда не испытывал прежде.
Он хочет забрать её.
Заткнись.
Разрушить твою зону комфорта.
Замолкни.
Вот, о чем он втайне от тебя раздумывал.
Брук так открыто смотрит на него. Как никогда не смотрела на меня.
– В этом нет ничего страшного, поверь, – Норам говорит тихо, завлекая шепотом её внимание. – Я провел почти полтора года в заключении, – роняет смешок, – это гораздо хуже, чем тот райский пансионат, который тебе предлагают.
Вижу, как в глазах девушки выступают слезы. Она еле покачивает головой, будто что-то внутри неё пытается противостоять:
– А школа? – её лицо морщится в попытке отыскать отговорку. – Я… – взгляд потерянно врезается куда-то Нораму в грудь.
– Сейчас важно, чтобы ты поправилась, ясно? – он позволяет себе проявить давление, ведь стена Брук ломается. Он пробирается ей под кожу и теперь может оказать влияние. – Школа или колледж – всё подождет.
Реин снова готова открыть рот, но голос пропадает, и она опускает лицо ниже, роняя слезы из-за тревоги и ужаса, что прорываются сквозь воздействие таблеток. Накрывает ладонью глаза, шмыгает носом и рвет хриплым дыханием горло.
Я сглатываю. Опять. И больше ничего. Могу концентрироваться всем существом на себе, на воздержании от вмешательства.
Норам с улыбкой клонит голову к лицу девчонки, принимаясь раздражать её:
– Брук? – тычет пальцем ей в ладонь, что сжимает кожу и скрывает глаза. – Брук. Брук. Брук.
– Отстань, – она молвит, наконец, убрав руку от лица, и нервно улыбается под натиском поведения парня, который уже побеждает. Даже я понимаю, что Реин… согласна. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что именно сыграло решающую роль.
– Я намеренно подожду тебя и пойду в школу вместе с тобой, – обещает Норам, и Брук наигранно морщится, пальцами скользнув по влажным векам:
– Боже, этого не хватало, – закатывает глаза. Норам улыбается, а я тону в напряжении. Наедине со своим кипящим сознанием.
Тея. Вернись в мой разум.
Не возвращается.
– Всё будет нормально, – друг кладет ладонь на плечо Брук, заботливо погладив кожу. Реин продолжает ронять слезы, пытается остановить поток, но тревога не позволяет. Правда она всё-таки находит возможность пошутить:
– Мать, небось, пляшет от радости?
Норам театрально прижимает ладонь к груди:
– Такой счастливой я её никогда прежде не видел.
Девушка смеется, опустив голову и вновь скрыв лицо руками. Слышу, как она дышит. Вижу, как Норам мягко гладит её по спине, как не сводит с неё взгляда.
И стискиваю зубы.
«Но что если этого не станет». Знаю, Тея. Знаю. Просто… с этим трудно жить. С осознанием, что ничего не вечно, ничего не подается твоему контролю, что ты не способен сохранить даже собственный комфорт. Это пугает, Оушин. Окей, ты права. Я боюсь. Я в херовой панике. Я испытываю ужас каждый раз, когда что-то идет не так, как запланировано, не так, как привычно, не так, как удобно мне. И я, черт возьми, знаю, что это проблема.
Больше не быть частью того, что сам выстраивал. Больше не иметь то, что принадлежало тебе.
Брук не может успокоить эмоции. Она продолжает шмыгать носом и со слезами лезет к Нораму под бок. Искоса смотрю на них.
Остаться вне безопасного купола.
Норам обнимает девушку, позволяя ей зарыться в его кофту влажным лицом, и сам прикрывает веки, наконец, расслабляясь.
Быть изгнанным из своей же зоны комфорта.
***
Снежинки прекращают кружить. На удивление воздух воспринимается теплым. Видимо, я привыкаю к вечно низким температурам Северного Порта. Не знаю, зачем Рубби притащила меня за пляжный берег. Океан спокоен, как никогда, смотреть здесь не на что. Тем более, вокруг гуляют люди, а девушка ведет себя, мягко говоря, нетрезво.
Как только её нога ступает на песок, она превращается в ребенка, за которым мне приходится следить. Девушка носится вдоль воды, прижимая телефон к уху, чтобы слышать музыку, подпевает, распугивает чаек и детей, мирно гуляющих неподалеку семей. Наблюдать за Рубби забавно, но я боюсь, что от алкоголя и физической нагрузки ей может вдруг стать хуже.
– Ты упадешь, Рубби, – вяло шагаю по песку, не поспевая за девушкой, которая начинает кружиться на месте под басы какой-то песни. В глаза слепит белый свет, но со стороны неба греет. Необычно.
Эркиз спотыкается, спиной отшагнув назад, и валится на песок, дернув одной ногой вверх. Заливается смехом, а мне остается лишь вздохнуть:
– Рубби…
Зато, наконец могу её нагнать. Встаю рядом с девушкой, которая пальцами проникает во влажный песок, с нетрезвым восхищением уставившись в небо:
– Чувствуешь?
– Сколько ты выпила? – не удерживаюсь от вопроса. На месте мистера Эркиза, я бы прятала весь алкоголь, а лучше бы и вовсе избавилась от него.
– Ложись! – вдруг восклицает просьбу Рубби, хлопая стопами по песку, словно ребенок. – Ложись!
Закатываю глаза, без раздражения. Просто мне некомфортно находиться вне дома без Дилана. Чувствую себя небезопасно.
Опускаюсь на колени сбоку. Рубби продолжает щупать поверхность, проникая глубже:
– Такой теплый снаружи. А внутри ледяной.
Невольно улыбаюсь, также коснувшись песка. И правда теплый. Странно.
Рубби прикрывает веки:
– Голоса.
– Что? – в груди кольнула тревога, заставившая внимательно изучить лицо девушки.
– Шум воды, – она молвит, а я с успокоением выдыхаю. – Ветра. Он шепчет.
Продолжает лежать с прикрытыми глазами, отдаваясь окружающей атмосфере спокойствия. Тут должна согласиться. День действительно приятный. Глотаю аромат воды, наполнив им легкие, и задумчиво смотрю в сторону горизонта, задав интересующий вопрос:
– Почему ты не хочешь, чтобы тебе помогли врачи?
– Мне не помочь, – с непринуждением в голосе отвечает девушка, выглядя при этом так умиротворенно.
– Но ты… – продолжаю с сомнением, – прожила бы дольше.
– Я видела, как умирала моя мать, – Рубби даже не хмурится, хотя я затрагиваю неприятные вопросы, чем заставляю её вернуться к болезненному прошлому. – Долго и мучительно, – её фразы – это лишь обрывки целостных мыслей. Рубби никогда и никому не выскажет их полностью. – Они поддерживали её жизнь, – слежу за тем, как высоко поднимается её грудная клетка на вздохе. – Она просила о смерти. Я не хочу так.
Вновь смотрю в сторону горизонта, не желая развивать дальше эту тему. Кажется, её ничто не переубедит. Бывает и такое. Конечно, странно, что человек, желающий жить, не идет на лечение, но я не могу понимать всего. Возможно, когда-нибудь смогу отгадать тайну мышления Рубби Эркиз. Но не в данный период своей жизни.
– Мне тревожно, – девушка хрипит, её лицо морщится. Она явно чувствует неладное внутри себя.
Киваю, коротко согласившись:
– Понимаю, – мне тоже не по себе. В последнее время особенно.
– Тревожнее, чем когда-либо, – она рвано вздыхает. – Что-то не так.
Хочу отреагировать вопросом о её самочувствии, но снова меня посещает то самое ощущение. Знакомое чувство внешнего давления. Резко оглядываюсь на тропу, ведущую вверх к дороге, и с хмуростью всматриваюсь в припаркованный на обочине автомобиль. Зрение не позволяет изучить салон, но я уверена – там кто-то есть. И он видит на меня.
– Пойдем домой, – шепчу, напряженно коснувшись плеча девушки, но не последовавшая реакция вынуждает отвести взгляд от автомобиля и обратить его на Рубби: – Эй?
Её голова лежит на боку, веки расслабленно прикрыты, руки уложены на впалый живот.
А из ноздрей медленно вытекает горячая алая жидкость.
========== Глава 38 ==========
Больше, чем «просто»
Суматоха вокруг кровати. Один врач сменяет другого, за ними следом приходят новые медсестры и также, безмолвно выполнив обязанности, уходят. Всё происходит в неуместной тишине. Стоя на пороге палаты, я не могу расслышать, о чем говорят люди в белой форме. Если честно – не хочу. Топчусь за пределами помещения, в котором заключили Рубби. Нахожусь в больнице уже четвертый час. Никому не сообщала о произошедшем, ведь врачи скорой помощи и сами справятся с этой задачей.
Не знаю, что происходило в зале неотложенной помощи, но Рубби продержали там около часа, затем перевели в другое место, затем в еще одно, пока, наконец, не поместили в палату. Все эти часы я бродила следом, не то, чтобы не находя себе места. Скорее, внутри образовалось успокоение, ведь именно здесь девушке и нужно находиться, несмотря на все её противоречия.
Изучая сейчас её бледное лицо, с прикрытыми глазами, с губами и носом, накрытыми кислородной маской, во мне вдруг рождается уверенность – она больше не покинет эти стены. В которых так боялась оказаться заточенной. К сожалению, всё к этому и шло.
Видя медленное умирание других, я невольным образом отдаюсь унынию. Как можно не думать о смерти? Как можно игнорировать тот факт, что люди, полные стремления жить, заканчивают вот так? О какой справедливости может идти речь?
Почему Рубби лежит под капельницей, а я стою на своих двух ногах?
Как можно просто забить на мысли о неизбежности кончины? Абсурд.
Сжимаю пальцы сложенных на груди рук. Отхожу дальше от порога палаты, испытывая искреннее негодование. Никак не реагирую на вошедших к Рубби Эркиза и Роббин, хотя женщина попыталась огреть меня доброжелательной улыбкой. Вышло всё равно нервная.
Отворачиваюсь. Не хочу видеть это всё. Отхожу к противоположной стене, стукнув о её поверхность носком кед. Надо перестать размышлять о тщетности. Этот процесс вызывает ответную злость.
Не хочу принимать всё это.
Таким же образом игнорирую Дилана. Я ему не писала. Догадывалась, что он здесь, но не было желания отвлекать его от друзей. Это ведь важно. То, что имеет максимальную ценность – ребята, с которыми его связывает только прошлое. Замечательно, О’Брайен. Пропагандируешь стремление к будущему, а сам погряз в оковах воспоминаний, пытаясь выставить их за действительность.
Продолжаю пялиться в пол, нанося слабые удары ногой по стене. Дилан топчется за спиной, наверное, пытается понять, что происходит в палате.
– Давно вы здесь? – ого, он разговаривает со мной. Думала, мы продолжим вести себя отрешенно друг от друга.
Пожимаю плечами, мол, не знаю, за временем не следила. Чувствую его взгляд, сверлящий затылок, и оборачиваюсь, не прекращая скользить вниманием по блестящему белому полу:
– Поехали домой, – делаю шаг в сторону, как намек на действие. Дилан еще раз окидывает взглядом палату и направляется за мной:
– Не хочешь зайти к Брук?
– Нет, – ровным тоном отвечаю, пропитывая свое лицо безразличием. Всем видом демонстрирую незаинтересованность. Наверное, это грубо с моей стороны, но не могу перестать вести себя, как ребенок хотя бы потому, что в последнее время на меня обрушивается поток событий, нарушающий баланс в мыслях.
– Почему ты злишься? – парень идет в шаге за моей спиной, позволяя мне не лицезреть его краем глаз.
Я злюсь.
– Что я сделал кроме пребывания рядом с другом, которому нужна поддержка? – звучит сердито, но Дилан, удивительно, старается сдерживать тон голоса. Я вздыхаю, сдавшись эмоциональному истощению:
– Я просто устала.
– От чего? – вопрос с сарказмом.
– Снова чувствовать всё это и думать о том, о чем думать не стоит, – подхожу к лифту, нажав на кнопку вызова, и опираюсь плечом на стену, взглянув на парня, остановившегося напротив. Он задумчиво смотрит в пол, видимо, мои слова находят отклик и в его сознании. Актуальные проблемы, так?
– Мне надоело контролировать и фильтровать мысли, – признаюсь. – Я будто не являюсь собой, а пытаюсь выставить себя кем-то другим в своих же глазах, – переминаюсь с ноги на ногу от волнения, ведь не думала, что позволю себе раскрыть свою тайну перед тем, кто обязан считать, что я иду на поправку. –Мне… не нравится быть позитивной дурой. Я не верю себе. Каждый раз реальность убеждает меня в обратном. Быть может, я больше не стремлюсь к самоубийству, но я по-прежнему не прониклась смыслом мироздания.
***
Хуже.
Одно единственное определение каждодневному анализу обстановки. Возможно, я предаю значения многим неважным вещам, но почему-то в моей груди таится ожидание чего-то неприятного. Обусловлено ли это чувство тем, что я не справляюсь с набором веса, или тем, что Дилан начинает вести себя слегка неадекватно из-за ломки, или тем, что даже Роббин как-то поникла в последние дни, а Эркиз вообще ушел с головой в работу, дабы лишний раз не размышлять о Рубби, – не могу с точностью определить причину. Наверное, это совокупность.
Брук выписали. Я не навещала её. По словам О’Брайена, знаю, что девушка сейчас живет в пляжном домике с Норамом, избегая, видимо, встреч с родителями. Дилан часто ворчит, рассказывая о той радости, с которой миссис Реин забирала документы из школы и подписывала направление на лечение. Я не удивлена. Родители – всё те же взрослые дети, которым присущ эгоизм. Не знаю подробностей, но уверена, что Брук им просто не нужна. Как и Норам. Такое бывает. Как с питомцами. Когда я жила на улице, часто видела старых псов или котов, кошек, которые доживали свои дни на помойках. Однажды при мне такого пса привязали к столбу на обочине. Мы с Анной отпустили его, а он помчался в сторону уезжающей машины. На самом деле, зрелище трогающее до холодного пота. Котятами и щенками они всем привлекательны, а как взрослеют, всё реже вызывают умиления у хозяев, уставших водить питомцев по лечебницам и тратить на них деньги.
Также и с детьми, я полагаю. Они надоедают, когда взрослеют.
Рубби я навещала. Не каждый день, а только после занятий с Мэгги. Выходить лишний раз за пределы дома желание отпало. Из-за необъяснимой тревожности.
Думаю, дочь Эркиза больше не покинет больницу. Она даже подняться самостоятельно не способна.
Практически каждый день О’Брайен срывает голос. Он может прикрикнуть, в частности, на Роббин. Они оба вспыхивают на ровном месте, сразу видно – родственники. Ругаются до бледноты, а под вечер ведут беседы с таким выражением на лицах, словно ничего и не было. Иногда я забываю об их особенных отношениях.
Эркиза Дилан не замечает. На том спасибо. Уж лучше игнорирование, нежели попытки его убить. Я правда страшусь того, что парень в один прекрасный день сорвется и сломает что-нибудь мужчине. Дилан сейчас не стабилен. По опыту могу судить, но, кажется, он пытается снизить потребление. Молодец, только с моей поддержкой ему было бы проще, но он мне не признался, он же у нас вполне самодостаточный мужик (баран).
Как-то на днях я приняла решение зайти к Роббин и обсудить с ней состояние парня, рассказать о том, что знаю, чтобы мы вместе могли контролировать его выходы и правильно оценивать, но в тот вечер, когда я заглянула в спальню взрослых, обнаружила мисс О’Брайен, сидящую спиной ко мне на краю кровати. Она сутулилась, локтями упираясь в колени, голову опустила и одной ладонью поддерживала её, пока пальцами второй вертела что-то возле лица. Она явно чем-то удручена.
И я ушла, не желая негативно влиять на неё своими наблюдениями.
Вся атмосфера нагнетает. Но атмосфера эта в рамках моего восприятия окружающего мира. Не знаю, как себя чувствуют остальные, и не буду навязывать свои необоснованные страхи. Мое подсознание будто ждет чего-то. Нехорошего.
Приоткрываю веки, уставившись в зашторенное окно, за которым ярко слепит свет от фонарного столба. Сна не в одном глазу. Сердце панически колотится. Но ведь ничего не происходит. Что вызывает волнение?
Приседаю, окинув взглядом погрязшую во мраке комнату. Конечно, в итоге я вернулась спать с О’Брайеном. Беспокойство приобретает особую силу, когда я нахожусь наедине с собой.
Роюсь ладонью под подушкой, находя телефон. Свечение экрана выжигает глаза. С прищуром нахожу показатель времени, слегка оторопев: уже половина второго ночи, я намеренно зафиксировала, когда Дилан вышел из комнаты, и, выходит, прошло уже больше часа. Поднимаю взгляд на приоткрытую дверь и, не мешкая, слезаю с кровати, зная, что всё равно никого нет дома, кто мог бы улучить парня в странном поведении.
Только я.
Выхожу в коридор, обратив внимание в сторону ванной комнаты. Свет линией льется в щелке над порогом. Спокойным шагом приближаюсь к двери, не слышу шума воды. Чем он занимается?
Но улавливаю хриплый кашель.
Открываю дверь, морщась от света, и смотрю на О’Брайена, стоящего возле раковины. Он, кажется, вовсе не замечает моего присутствия. Продолжает тяжело дышать с нажимом, словно что-то застряло у него в глотке.
– Дилан? – даю о себе знать и прохожу в ванную, прикрывая за собой дверь.
О’Брайен искоса смотрит на меня, с заметным обречением вздохнув:
– Всё хорошо, – кашляет, склоняясь над раковиной. Хмурюсь, не на шутку пугаясь того, как дрожат его руки, и потому начинаю метаться взглядом по помещению, в поисках чего-то, внешне напоминающего аптечку, но даже с её наличием не смогу с точностью понять, что может помочь Дилану справиться с судорогой.
Подхожу к О’Брайену, взволнованно коснувшись плеча ладонью. Не успеваю толком выдавить что-нибудь дельное, Дилан перебивает мои мысли:
– Справлюсь, – он говорит со мной так, словно давно уже признался в своей зависимости. Полагаю, его успокаивает такой вид общения, но я чувствую себя гораздо хуже. Крепко сжимаю плечи молодого парня, встав за его спиной, и пристально наблюдаю за выражением лица. Дилан морщится. Веки сдавливает, в попытках справиться с головокружением. Держится за край раковины. Меня пронизывает его дрожь, но храню моральную стойкость, замечая, как проступает пот на лице парня. Видимо от подскочившей температуры. Слабость и жар.
– Давай вернемся в комнату, – хочу сдвинуть его за собой, но он не поддается, наоборот потянувшись в сторону ванной:
– Мне просто нужно в душ, – шепчет, нервно озираясь. Включает воду. Ладно. Сдаюсь, помогая ему присесть на край раковины, и делаю температуру воды чуть теплее, одной рукой контролируя положение парня. Он какое-то время скрывает лицо под ладонями, предприняв тщетные попытки усмирить дыхание, но когда опирается руками на ванную, втягивает огромное количество кислорода одним вздохом.
У него затруднен дыхательный процесс. Это хуже, чем просто нехорошо. Он теряет контроль. В глазах отражается паника, ведь ему не подвластен собственный организм.
Дилан с открытым ужасом моргает, пытаясь ухватиться за хотя бы одну адекватную мысль в своей голове. Он активно скачет взглядом по полу, подносит то одну ладонь к лицу, то другую, смахивая пот, и в итоге чуть не падает на плитку, потеряв равновесие. Я успеваю встать напротив и подхватить его под руки. С трудом возвращаю в прежнее положение, пытаясь установить зрительный контакт и успокоить его:
– Всё хорошо, – давлюсь улыбкой, которую вытягиваю на лицо, и помогаю О’Брайену стянуть влажную футболку, уверяя:
– Я всё сделаю.
Наконец, контакт с хмурым парнем установлен. Он больно сурово смотрит на меня, но каким-то образом я сохраняю безмятежный и расслабленный вид, пока откладываю его футболку в раковину. Наклоняюсь, коснувшись ремня его джинсов, и вскидываю глаза, встретившись с ним взглядом. О’Брайен выражает подавленность, наверное, где-то за пеленой неадекватности он осознает происходящее и ему это не нравится. Надеюсь, его слабость не станет поводом для эмоциональной дробилки своего же сознания.
У всех есть слабости. Все изредка проявляют не самые приятные стороны. Меня по-прежнему расстраивает, что даже со мной Дилан пытается быть той версией себя, которую привык выставлять напоказ обществу.
– С тобой всё будет хорошо, – улыбаюсь, уложив его ладони себе на плечи, чтобы он мог сохранять равновесие, и возвращаюсь к его ремню, присев на корточки и также подняв глаза, дабы зрительно внушать Дилану успокоение. – Я позабочусь о тебе.
Как ты заботишься обо мне.
Своеобразная, но всё-таки взаимная забота.
***
Перебираю книги, расставленные на полках шкафа. В комнате, которую нам отдал Эркиз, огромное количество литературы. Не уверена, что она принадлежит ему. Скорее всего, женщина, жившая здесь до мужчины, предпочитала читать, собирала свою библиотеку. Провожу пальцами по полке, собрав немного пыли, и поднимаю взгляд к потолку, изучив корешки томов. Она любила цветы. Понятно по тому количеству книг по ботанике, которое здесь представлено. Удивительно. Почему-то мысли о незнакомой старушке вызывают у меня улыбку. Она жила здесь одна с кошками, выращивала цветы, ухаживала за садом, читала в тишине и пила зеленый чай. Не думаю, что она была частым гостем в обществе. Скорее всего, ей приглянулось одиночество. Интересно, в каком возрасте человек вдруг понимает, что крайне устал от шумного социального мира? Уйти и жить отшельником, что привело её к этому?
Меня часто толкают на долгие размышления жизнь ушедших людей. Они становятся прошлым. Что остается после них? Как долго они проживут в воспоминаниях других? И будут ли о них помнить? Сколько? Пару десятков лет? Я ничего не знаю о своих предках. Также забудут и меня, если, конечно, будут люди, которые запомнят. Похожим образом мы исчезаем. На что меня должны толкать эти мысли? Мне становится грустно от осознания, что ты пропадешь, а вместе с тобой все твои мысли, все воспоминания, все разговоры и чувства.
И никто не вспомнит. Все забудут. Интересно, что останется после меня?
Кости?
Касаюсь корешка пыльной книги, на котором прочитываю: «Не забывай». Мне не хотелось рыться в вещах, но большую часть времени я предоставлена себе: Роббин на работе, Эркиз с ней, Дилан посещает какие-то занятия по программе выпускников, плюс, у него возобновились тренировки, Рубби совсем плоха, её не выпускают из больницы, Брук готовится к отъезду, Норам…наверное, он с ней. Поэтому, устраивая уборку, я залезла на чердак и отыскала там клад чужих воспоминаний. Там нашлось множество записных книжек. Каждая запись – дневник одного дня. Женщина явно страдала каким-то недугом. Каждый день она, между строчками о состоянии её растений, оставляла шаблонную запись, в которой сообщала самой себе: кто она, как её зовут, сколько ей лет, какой-то был день и кормила ли она кошек утром. Так странно было читать всё это. Если столько вещей осталось здесь, то, выходит, у женщины не было родственников? Никто даже не попытался получить в собственность её дом.
Вот она была. И вот её нет. И всё, что от неё осталось, – её записи.
Мысли о жизни и смерти вгоняют меня в уныние. Увы, но я только могу лгать и делать вид, словно терапия помогает мне проще относиться к этим темам, но на самом деле, истина в том, что я никогда не смогу прекратить размышлять на этот счет. Никогда.
В последнее время у меня много возможности сидеть в одиночестве и думать. Всё, что происходит сейчас, тревожит меня. Поведение Роббин, состояние Дилана, болезнь Рубби. Я сама себе тревожу, потому что что-то определенно во мне изменилось. Но проблема в том, что мои прошлые мысли, моя Деградация никогда не испарится. Она всегда будет частью меня. И мне остается только жить, заглушая Её внутренний голос.
Когда Дилан О’Брайен заходит в комнату, вернувшись с тренировки, я сижу на кровати, листая одну из книг по ботанике. За окном вечереет. Зима скоро кончится, а я так и не увидела нормального снега. Очень необычно для места, где главенствует беспросветный холод.
Парень бросает спортивную сумку на пол, как обычно, и упирается руками в бока, окинув меня вдумчивым взглядом. Я замечаю его старания. Он тоже пытается вести себя так, словно с ним ничего не происходит, словно внутри штиль и безмятежность. Мы все грешим этим видом лжи.
– Ты собираешься? – он просил меня начать паковать необходимые вещи еще неделю назад. Это же О’Брайен. Выезжаем уже завтра утром, а я… мои сумки, короче, пусты, как и душа, ха, смешная шутка, которую никто не оценит, потому что я продолжаю молчать, пялясь в раскрытые страницы книги.
