Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 74 страниц)
– Те… – Дилан, видимо, хочет удержать меня, схватив за талию, но я всё равно встаю между ним и этой девкой, уставившись на неё с угрозой, не моргая.
Виснет напряженное молчание. Рубби вдруг меняется в лице. Если честно, я разглядываю намек на адекватность в её нетрезвом взгляде, но не придаю этому значения, продолжая вести себя не совсем характерно. Чувствую, как пальцы Дилана напряженно сдавливают мою талию, не позволяя сдвинуться. Я и не собираюсь шевелиться. Если только эта девчонка не попробует приблизиться.
Но Рубби лишь одаривает меня долгим изучающим вниманием, совершая крупный глоток, после чего разворачивается, медленно направившись к порогу комнаты. Я не свожу с неё внимания до тех пор, пока девушка не выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Удивительно, что она не грохнула ею, а закрыла до тихого щелчка, отдавшегося громом в ушах.
Мои брови хмурятся. Сердце в груди глухо бьется, вызывая всю ту же тошноту. Ладони липки от влажного холодного пота, который стекает по спине под одеждой. Становится душно. Давление значительно подскакивает, головная боль в разы усиливается благодаря стрессовой ситуации. Я совершаю поступки, неестественные Тее Оушин, которой я всегда являлась. Потому, наверное, мой организм слегка растерян и не знает, как реагировать на происходящее.
– Тея, – слышу за спиной слабое обращение. Моргаю, неуверенно оборачиваясь. Ладони парня перемещаются по мере моего движения, вновь ложась на мою талию, когда встаю к нему лицом, без скованности установив зрительный контакт. Наверное, я выгляжу сбитой с толку, поэтому процент вины в глазах О’Брайена возрастает. Он опускает лицо, нервно покусав нижнюю губу:
– Да, – решается не лгать и не уходить от объяснений. – Пару раз было, – тревожно его пальцы жамкают ткань моего свитера, а взгляд способен подняться только на уровень моей груди. – Давно и…
– Ты, возможно, переспал со всеми девушками Порта, – произношу без задней мысли, совершенно не удивившись раскрытой правде. Я бы поразилась, не будь между Рубби и Диланом сексуальной связи. Даже сама признаюсь в этом – Рубби очень красивая и привлекательная девушка.
– Мне просто, – запинается, по-прежнему нервно щупая мою талию, словно боясь, что я могу отступить чуть назад, лишив его физического контакта, – нужно было.
– Что нужно? – равнодушным тоном уточняю, совершенно без эмоций уставившись ему в макушку.
– Что-то, – он хмурится, не в силах объяснить. Но я понимаю, речь идет о его «особенностях», с которыми он живет уже давно. Дилан вскидывает голову, всё же находя возможность взглянуть на меня:
– Извини.
– Почему ты извиняешься? – искреннее недоумеваю. – Я не услышала ничего из того, чего бы ни знала о тебе, – Дилан всё равно неровно дышит, словно я и правда открыла какую-то тайну. Но… я же в курсе.
– Я тоже спала с людьми, потому что мне нужны были деньги, – спешу рассказать о себе что-то похожее, чтобы усмирить вину парня. – Но больше мне этого не требуется, – хмурюсь, задавшись волнующим меня вопросом. – Вопрос в том, получаешь ли ты сейчас со мной то, что искал с многочисленными половыми партнерами?
О’Брайен дерет кожу губы зубами, ничего не отвечает, только сильнее уходя в себя, ведь я загоняю его в тупик. Он и сам не понимает.
– Наверное, ты боролся с эмоциями через секс, – предполагаю, с простотой в голосе рассуждая. – В данный момент, как ты справляешься с эмоциями? Мы ведь редко занимаемся сексом.
– Я борюсь с этим, – как-то неубедительно произносит, опять уткнувшись взглядом мне в живот.
– Как? – уточняю.
– Я не хочу быть зависимым от подобного, – признается в очевидном. – Пытаюсь найти иной способ. Я люблю комфорт. Постоянные новые партеры только усиливали мое раздражение и желание скорее привести все в порядок. С тобой мне комфортно.
Внимательно слушаю, анализируя вполне серьезно:
– Мне кажется, тебе стоит научиться принимать мысль о том, что ничего не поддается контролю. Жизнь очень изменчива. И не стоит строить из окружения зону комфорта.
– Я это прекрасно осознаю, – терзает пальцами ткань моего свитера. – Но все эти мысли подталкивают меня сильнее контролировать обстоятельства.
Молчу. Не знаю, что могу ответить.
Парень находит, в чем признаться:
– У меня была подруга, – вижу, как он пытается принять суровый вид, чтобы скрыть чувства. – Не скажу, что мы встречались, но мы были достаточно близки. Сара, – касается моих запястий, принявшись щупать старые шрамы, от чего я невольно морщусь, но стараюсь не отдергивать руки. – Вы очень похожи. И рядом с ней я чувствовал то же, что чувствую с тобой, – комфорт. Я довольно быстро стал зависимым от неё, как от части обыденности. Тот период жизни у меня не было проблем сама знаешь, с чем, – расправляет плечи, отчего где-то в лопатках хрустит. – Я получал успокоение от каждодневного контакта с ней, – замолкает. С интересом слушаю:
– Где она сейчас?
Край губы парня нервно дергается, как и брови. Странная мимическая реакция говорит о том, насколько для него болезненна эта тема.
– Она покончила с собой, – но ответ его звучит равнодушно. Опять натягивает маску.
Сильнее хмурюсь, начиная понимать и иначе смотреть на наши с ним недо-отношения. Некая Сара. Схожесть со мной. Эта параллель действует на него, как особо сильный триггер.
– Ты окончательно сорвался? – догадываюсь. – После её смерти?
Он явно не хочет развивать эту тему, все его моральное противостояние играет в глазах. Кем была эта Сара?
– Тогда всё началось снова, – парень больше не пытается смотреть мне в глаза. – И ухудшалось, становилось мощнее. Я… если честно, я не хочу говорить о ней, – о Саре? – Просто пытаюсь объяснить, что для меня значит комфорт и контроль. Я не могу отпустить Роббин, Норама, Брук и даже Дэна. Это какая-то болезненная потребность держать свою и их жизни под контролем. Словно цепочка, каждые элементы которой переплетены между собой связями, образуя что-то на подобии безопасного купола.
– Чего ты так боишься? – не сдерживаю вопрос, напряженно всматриваясь в его макушку.
– Я не боюсь, – он шепчет.
– Тебе страшно, – стою на своем. – Полагаю, все началось с твоего отца. Детская травма, – сама раскусываю губу до крови, переходя к тому, о чем мы не говорим. – Он часто насиловал Роббин?
Дилан заметно мрачнеет. Его пальцы обретают серьезную напряженность, сдавливая кожу моей талии. Останутся синяки. Но это неважно. Я решаюсь произнести свое предположение вслух. То, в чем он скорее всего никогда не признается.
– Он заставлял тебя смотреть на это, да?
Дилан О’Брайен закрывается. Он больше не касается меня. Не смотрит. Вздернула рану.
То, о чем я не должна знать, чтобы он мог чувствовать себя комфортно рядом со мной.
***
Бушующая ночь. Безумная стихия, вырывающая слабые деревья с корнями, заставляющая припаркованные на улице автомобили скользить по асфальту, клонящая столбы, сдирающая клумбы.
Он в этом всем безумии разбирается, уже какой час торча возле чужого дома, в котором не горит свет. Где они? Они точно покинули больницу. Он уверен. Он видел. Он следил. Так, какого черта их нет в доме?
Заглядывает в окна, но лицезреет лишь темноту. Его тело и разум заполоняет ненависть.
Где они прячутся? Где они прячут тебя? Где ты скрываешься, чертова мерзавка?
Тея умывает лицо холодной водой и вскидывает голову, взглянув на свое отражение в зеркале. В ванной комнате приятно пахнет цветами. Бледно-розовая плитка не раздражает глаза. Девушка проводит пальцами ото лба к щекам и томно вздыхает. Сон никак не идет. Гроза на улице не способствует расслаблению, а только усиливает мощность рвущихся в голову воспоминаний. Оушин еще раз одаривает лицо водой, отгоняя смятение, и выключает кран, покинув комнату.
Сомневается, что хотя бы один житель дома мирно спит. Наверняка Эркиз и Роббин так же неприятно бодрствуют. Но все комнаты, как положено, погружены во мрак, чтобы хотя бы создать иллюзию всеобщего покоя. Тея невольно тормозит на пороге комнаты Рубби, почему-то обратив внимание на то, что девушка не запирает дверь. Тоже бродит во мраке? Оушин заглядывает в помещение, не сразу отыскав девчонку, к которой по-прежнему не испытывает необходимой неприязни. Рубби сидит на широком подоконнике, прижав колено к груди. Шторы раздвинуты. Рядом стоит почти пустая бутылка виски. Между пальцем догорает сигарета. Дочь Эркиза смотрит на улицу, каким образом ощутив чужое присутствие, но реагирует на него без, кажется, естественной для неё агрессивности:
– Чего?
Да и сама Тея почему-то ощущает себя вполне спокойно рядом с ней, даже не пытается сложить руки на груди. Никакого дискомфорта.
– Ты кого-то ждешь? – предполагает Оушин, стрельнув взглядом в окно, за которым стихия разносит мусор по улицам. Рубби недолго молчит, в итоге пожав плечом:
– Нет. Наверное.
– Извини, если мое присутствие тебя провоцирует злиться, – Тея понимает, насколько некомфортно себя может чувствовать девушка, в дом которой заявились какие-то незнакомцы. Рубби вновь вздыхает, со скучающим видом потянув к губам сигарету:
– Я просто завидую, – шепчет, но тишина позволяет расслышать. Тея хмурится, не пытается уточнить, что значат её слова. Это и не требуется. Рубби любит темноту, тишину и наблюдение за стихией расслабляет её, поэтому она полна такого безразличия:
– Не хочу, чтобы так всё заканчивалось, – с хрипотой в голосе признается. – Мне только девятнадцать.
Тея приоткрывает рот, но сказать нечего. Она продолжает стоять, как вкопанная, размышляя над тем, что хотел бы услышать собеседник в такой момент, но Рубби раздраженно фыркает, помешав Оушин найти ответ:
– Тебе нечего сказать, – она сто раз проходила через такие ситуации. Всем всегда нечего сказать. – Уйди уже, – просит, упершись подбородком в колено, и продолжает с тоской смотреть в окно, докуривая сигарету.
Тея эмоционально опускает руки, оставляет девушку в тишине, вернувшись в коридор.
Рубби Эркиз завидует тем, у кого есть выбор. И ненавидит тех, чей осознанный выбор – смерть.
Тея молча возвращается в комнату О’Брайена. Парень лежит к ней спиной. Правда, девушка догадывается, что он даже не дремлет. Она забирается коленями на край кровати, не спешит ложиться. Сидит, смотрит в сторону зашторенного окна, сквозь ткань вспыхивают огни молний. От грома в ребрах ощущается вибрация. Тея сутулит плечи, поглаживая плечо, чтобы унять мурашки, и шепчет:
– Не спишь?
Ответ приходит практически сразу.
– Гроза сильная, – Дилан ерзает на боку, удобнее укладывая голову на подушку, но во всем теле продолжает зудить дискомфорт.
Оушин продолжает смотреть в сторону окна, улавливая каждый удар молнии, и тихим голосом интересуется:
– Могу я поделиться кое-чем?
На этот раз с ответом затягивают. О’Брайен в тишине переворачивается на живот, руки протиснув под подушку, голову укладывает набок, лицом к Тее, правда, взгляд сохраняет опущенным:
– Конечно, – неуверенно.
Тея набирается смелости рассказать кое-что о своем детстве, чтобы Дилан не чувствовал себя настолько некомфортно с ней. Она хочет, чтобы он понял: ей охота быть открытой с ним, просто, говорить о некоторых вещах ей непривычно.
– Когда я была маленькой, в такую грозовую ночь, мама повесилась, – сама не смотрит на парня, предпочитая в такие моменты фокусироваться на дожде. – Отец запирал её в комнате с забитыми окнами, чтобы она не могла выбраться. Наверное, он тоже любил контроль. – И переходит к основной тревоге: – Я просто не хочу, чтобы твоя проблема развилась до такой степени. Ты не тиран. Но… насколько я знаю, мой отец тоже не был таким, когда познакомился с мамой. Она иногда рассказывала о нем, о том, какой он был обходительный и заботливый. Чересчур заботливый. Я не хочу, чтобы ты деградировал в нечто подобное.
Дилан моргает, сильнее хмурит брови. Попытка вдохнуть полной грудью для него не увенчается успехом. Оушин отводит взгляд в стену, сжав пальцами плечо. Холод продолжает распространяться под кожей.
– Я не знаю, – О’Брайен не думал, что всё-таки заговорит, но похоже обстановка располагает к душевным беседам, – каким был изначально мой отец, – прикрывает веки, старательно изолируясь. – Я помню его уродом, вот и все. Он… – язык вяжется узлом, а во рту проявляется вкус горечи из-за подступающей тошноты. Тея опускает глаза, молчит, ждет. Он должен продолжить говорить.
– Как-то раз он… – Дилан вновь принимается кусать губу, бегая взглядом из стороны в сторону. Тея зачем-то кладет ладонь на его затылок, начав ногтями массировать кожу, отчего парень моментально покрывается мурашками, непроизвольно прикрыв веки и сморщившись, проронив тяжелый вздох.
– Роббин спала, он закрывал её в комнате. Я остался с ним, – прерывается, откашлявшись, а Тея хмурится, догадываясь, к чему всё идет. – И он сказал мне раздеться.
Оушин старается не проявлять эмоций, но чувство тошноты становится невыносимым. В глазах жжется. Девушка еле справляется с собой, концентрируясь на парня, следующие слова которого внезапно вызывают темные пятна перед глазами.
– Эм… он, – Дилан хмурится, словно сам не до конца верит своим воспоминаниям, – дрочил на меня. Сидел на диване, меня поставил к телевизору и долго-долго… – замолкает. Судя по всему, это продолжалось долго, а для ребенка так вообще вечность.
Тея видит, как активно начинает дышать парень, поэтому пытается осторожно уйти от больной темы:
– Роббин не знает?
– Нет, ей не нужно этого знать, – ему хуже. Его трясет. Тея чувствует это ладонью. И ей становится не по себе. Глотка сжимается, глаза покрывает соленая пелена.
От осознания, что столько людей, живущих, кажется, обычной жизнью, страдают от подобных детских травм. Каждый, возможно, скрывает подобное безумное воспоминание, глубоко посаженное в сознании. Тее всегда ошибочно казалось, что она одна такая бедная и несчастная с тяжелой судьбой. Как же она наивна и эгоистична. И глупа.
С этим надо что-то делать. Все его проблемы из-за непроработанных детских травм. Теперь Тея Оушин уверена, что ему нужна помощь, иначе он полностью будет охвачен Деградацией.
Ни черта у Дилана не хорошо, наоборот. Он просто прекрасно притворяется.
– Я пытаюсь исправиться, – Тея начинает с опаской. – И было бы здорово, если бы ты тоже позаботился о своем ментальном здоровье, – пытается уловить негативные эмоции на его лице. – Может, тебе обратиться к специалисту?
О’Брайен сильнее напрягается. Пристально смотрит перед собой, разрезая слой темноты взглядом. Его руки заметно дрожат. Тея наклоняется, поглаживая его волосы ладонью, и шепчет на ухо:
– Всё. Не думай об этом, – пытается вернуть парня в реальность из глубин прошлого, но Дилан слишком серьезно влез в воспоминания, потому продолжает мысленно скакать от одной картинки в сознании к другой. И все они полны какого-то безумства. Это и есть его детство? Тот фундамент, что должен закладываться для дальнейшего формирования личности?
Парень сглатывает. Не может остановить процесс.
Тея с тревогой ложится рядом, обхватив одной рукой его спину, и носом упирается в его лоб, начиная сожалеть о том, что заставила парня вернуться к темноте внутри себя.
Тяжело тормошить детские раны, тем более если они не затягиваются, а ты снова и снова их сдираешь, выпуская кровь воспоминаний.
Оушини проводит пальцами по татуировкам, нащупывает скрытые под рисунками шрамы и моргает, невольно и молчаливо роняя тяжелые слезы. Это все маскировка. Его личная. И какие бы между ними не образовывались отношения, она не будет знать всего. Он никогда не раскроется полностью, и не потому, что не доверяет, а просто не выдержит такого давления прошлого.
В этом они с ним похожи. Тея тоже вряд ли когда-нибудь будет достаточно сильна для этого.
Ей страшно. Но пути назад нет. Тея Оушин влюблена, причем речь не о розовых соплях и ангелах любви, парящих над головой. Это больная зависимость, нездоровая, как она сама. Тея никогда не научится «любить» нормально, в привычном смысле этого слова. Её психика слишком поломана, как и сломлен сам О’Брайен.
Пожалуй, они оба в равной степени безумны.
Очередная сигарета тлеет. Бутылка опустошена. Честно говоря, последние глотки дались ей с особым трудом. Рубби продолжает сидеть на подоконнике, смотреть на улицу и потягивать никотин. Просто заглушить мысли. Не думать. Не анализировать. Застыть в этом моменте. Остаться в нем.
Девушка опускает взгляд на телефон, лежащий возле стопы. Касается его экрана пальцем, открывая список контактов. Номеров не так много. Жмет на тот, что значится под именем «Кретин», и, включив динамики, ждет ответа, правда, вместо него всё тот же неприятный женский голос рвет тишину: «Абонент временно…»
Сбрасывает. Ладонь дрожит, застыв над мобильным аппаратом. Рубби рвано глотает кислород, нервно подтягивает сигарету к губам, неумело затянувшись. Частым морганием стремится остановить проявившиеся эмоции, но эффект совершенно обратный. Слезы нагло рвутся наружу, стекая по щекам. Она гневно вытирает их, шмыгая носом, но в итоге срывается на тихий плач, опустив лицо и обхватив колени руками.
Постоянно в тишине. Постоянно в темноте. И постоянно наедине со своей болью.
Почему Томас бросил её?
Удар. Еще удар под дых. Затем в челюсть и еще несколько по ребрам с разных сторон, чтобы парень окончательно свалился на колени, потеряв силы стоять на ногах. Томаса удерживают мужчины, заломив руки за спину. Один из них хватает его за волосы, дернув голову вверх, чтобы парень не мог скрыть корчащееся лицо от Босса, сидящего в кресле одной из комнат притона. Он пристально смотрит на Томаса, потягивая косячок травки:
– Понимаешь, никто не может просто так уйти от нас, – хрипловатый тон полного мужчины с вечно влажными волосами вызывает холод в груди. – Где девчонка? Приведи её обратно, иначе мы займемся вами обоими.
Томас сжимает кровоточащие губы, пытается концентрироваться не на угрожающем тоне мужчины, а на музыке, что окутывает здание притона. Но спастись от боли ему это не помогает. Парень продолжает молчать. И поэтому Босс кивает ребятам, которые тут же откидывают Томаса на пол, принявшись избивать всеми возможными способами. За чем сальный мужчина в кресле спокойно наблюдает, прося девушку подлить себе коньяка в рюмку.
Лицо Дэниела отражается в стекле окна, поскольку он включает свет в вытяжке над плитой. Только добрался домой. Весь вымок, но не спешит отправиться в душ. Стоит у подоконника, смотрит на улицу, задумчиво размышляя над тем, как он поступает. Скорее всего, верно. Пальцы сжимают телефон в кармане мокрой куртки. Он не должен звонить Брук. Он… был влюблен в образ, но на деле девушка оказалась иной. И проблема в том, что она вряд ли сумеет измениться. Она будет пытаться построить вокруг себя то, к чему привыкла, не возьмется к переменам внутри себя.
«Ты нормальный». Смешно, Реин. Ты совершенно не знаешь Дэниела. Ты тоже смотришь на обертку. Браун другой. Но в отличие от тебя он не принимает свои плохие, хоть и настоящие стороны. Поэтому, пошла ты, Реин. Браун не станет стелиться под тебя, играя роль Дилана или, что еще занятней, этого таинственного Норама.
Но пальцы странно давят на мобильный аппарат.
Дэн сжимает губы. С сомнением опустив взгляд.
Или все-таки стоит уточнить, в порядке ли она?
С мыслей сбивает звук шагов. Дэниел поворачивает голову, искоса уставившись в грудь зашедшему на кухню мужчине. Тот моментально ощущает прилив напряжения, но пытается изобразить раскованность:
– Не спится в такую погоду, да? – удается улыбнуться, но Дэн продолжает косо следить за перемещением отца, который подходит к фильтру с водой, чтобы наполнить стакан.
Тишина давящая. Наверное… это шанс наконец всё обсудить. Мужчина давно пытается выйти на контакт с сыном. Сейчас самое время. Они одни. Никто не помешает.
Набирается смелости, стоя к сыну спиной, и сдавливает стакан, так и не сумев сделать глоток. Оборачивается:
– Слушай. Я хочу извиниться, – что он несет? Он не это хочет сказать, он… – Хочу… искупить вину, – не может правильно выразить свои мысли. Что приводит к такой реакции.
– Думаешь, твоих извинений достаточно? – взгляд Дэниела стеклянный, выражение непроницаемое. Он медленно оборачивается, всем телом выражая угрожающую готовность к атаке. Словно вся поверхность его кожи поражена иглами. Он пристально смотрит на мужчину, который пытается исправиться, выразиться иначе, но Браун не позволяет:
– Ты избивал нас. Держал в постоянном страхе перед собой. Все заработанные мамой деньги тратил на наркотики, продавал все вещи, лишь бы получить еще дозу, – его тон ровный, оттого настолько пронизывает сознание мужчины, который помнит, на что способен его сын, оттого невольно отступает к кухонной тумбе, прижавшись к ней поясницей. Хотя Дэн остается неподвижен.
– Мы сбегали от тебя, а ты находил. Ты ломал маме ноги, чтобы она не могла уйти. Ты запирал меня и морил голодом, чтобы я был слаб и не смог противостоять, – с каждым произнесенным словом его голос жестче оказывает давление. – И использовал меня для манипуляций над мамой, – щурится. – Думаешь, твоего «извини» достаточно?
Мужчина проявляет страх в активном моргании и в том, как дрожит его голос:
– Я больше не принимаю, – пытается найти оправдание. – Я изменился, я работаю над собой…
Но выражение его сына теперь обретает безликость, совершенную потери личности, которую он так яро выдает за свою, скрывая животную агрессию и ту ненависть, которую он питает к окружающему миру:
– Лучше бы ты сдох от передозировки тех же сранных наркотиков, – шепчет. – Ты это заслужил. Я никогда не прощу тебя. За то, что пришлось пережить маме. Мне. И за то, какие мы с ней теперь. Каким я стал из-за тебя.
Делает шаг к столу, служащим преградой между собеседниками, и отец парня заметно вжимается в столешницу за спиной, чуть ни выронив стакан.
– Моя мать настоящая дура, раз решила вновь попробовать построить жизнь с тобой, – вот, что думает Дэн. – И не мне пытаться препятствовать идиотке. Поздравляю, тебе удалось сломить её психику. Ты ведь этого добивался? Чтобы она, несмотря на твою тиранию, оставалась с тобой, как все потенциальные жертвы?
Мужчина не может выдавить ни звука. Пристальный взгляд голубых глаз сжирает в нем любую выдержку.
– Я ненавижу тебя, – Дэн еле сдерживает тон голоса. – Я так хочу, чтобы ты умер. Но жизнь – сука несправедливая, – не желая больше ни секунды находится в одном помещении с отцом, двигается к порогу, покидая кухню. И шагает к входной двери. Уж лучше пропасть в стихии, чем дышать одной духотой с этим типом.
Открывает дверь, натянув на голову капюшон, и правда решительно пропадает в тирании непогоды.
Холодный паркет, на котором Брук сидит, все еще влажный. Напротив неё широкое панорамное окно. Девушка продолжает наблюдать за океаном, вдруг находя душевное равновесие и приятное равнодушие. Опустошенный взгляд опускается на баночку прописанных ей таблеток, которые она умело не принимает. В руках сжимает бутылку водки.
Пора?
И в ушах раздается душераздирающее мычание.
– Заткнись, свинья! – парень сидит сверху, сдавливая одной ладонью влажные губы полной девчонки. Её лицо все влажное от слез и холодного пота. Громкая музыка растекается по всему дому, голоса внизу отдаленно звучат вперемешку с шумом и смехом. Никто не услышит.
Она пытается вырваться. Пихается ногами, предпринимает попытку вырвать руки, но еще один парень сдерживает их, находя ситуацию забавной:
– Скажи спасибо. Когда еще к тебе будут проявлять внимание столько парней.
Смех. Они ржут над ней, пока она глотает слезы, давясь бурлящей паникой и ужасом. Её красные глаза устремляют внимание в потолок. Не прекращает мычать, но силы для борьбы иссякают окончательно, когда парень совершает первый толчок.
Реин подносит бутылку к губам, чувствуя, как давящая боль внизу живота вновь посещает её тело.
Музыка громыхает с новой силой. Никто не знает. Никто не замечает. Никому нет дела.
Брук продолжает сидеть в ванной на полу, забивается в угол под раковиной, крепко стиснув колени пальцами. Дрожит. Нет, хуже. Она… не знает, что происходит, не понимает. Её тело ноет. Это незнакомая боль, она… не понимает. Как это могло произойти? Сознание отказывается верить. На лице и плечах проявляются мелкие синяки. Вокруг бледных губ – табун из отметин пальцев и ногтей
Шаги. Тяжелые, развязные. Девушка со страхом реагирует на распахнувшуюся дверь. Теснится, сильнее поджимая ноги, боясь быть замеченной. Судя по виду, парень проходит к раковине. И он правда не заметил бы, учитывая свое опьянение, если бы случайно не пнул Реин стопой.
Девушка с ужасом опускает глаза, когда парень нагибается, опершись рукой на край раковины. И оба замирают. Он от неожиданности. А она по причине усилившейся боли.
– Брук? – Норам как-то иначе произносит её имя. Обычно из его уст оно звучит с максимальным отвращением, но сейчас даже его лицо выражает непривычные эмоции. – Что случилось? – может, это потому, что он пьян?
Девушка сильнее прижимает колени к груди, обхватив их руками, и продолжает дрожать, взглядом врезаясь в холодную плитку.
А он на удивление быстро схватывает:
– Кто это сделал? – и его вопрос срывает что-то внутри девчонки, которая в шокированном состоянии поднимает на него взгляд, отказываясь верить в эту ни к чему непричастную рожу:
– Твои ебаные друзья, – шепчет, обрастая новым видом ненависти. – Ты ведь этого добивался, – активно дышит, не усмиряя панику. – Ты хотел этого. Ты доволен, – её лицо выражает настоящее безумство. – Ты счастлив. Я вижу это, – шепчет, вдруг исказившись в улыбке, а глаза вновь наполняются слезами:
– Я сдохну, ладно, – обреченно сдается, не в силах больше существовать в том безумии, что является её обыденностью. – Ты доволен?
Но вместо ответа Норам встает. И не шевелится какое-то время, заставив Брук несладко понервничать. Она ждет от него всего, правда, только сейчас понимает, что он, вроде как, в последний раз вредил ей физически, когда они еще были детьми. На что он способен сейчас? Он ведь не захочет сдавать своих друзей, значит, заставив её молчать. От этой мысли Реин окончательно лишается рассудка, полностью поникнув. Но не успевает девушка представить весь тот ужас, что её ждет, как Нограм быстрым шагом покидает ванную комнату, захлопнув дверь. Брук с ужасом задерживает дыхание. Сердце замирает. Всё. Ей конец. Он сейчас приведет друзей. Они заставят её молчать.
Музыка внизу резко глохнет. Начинается неразборчивая возня. Реин не прислушивается. Не хочет.
Какое-то время царит тишина.
Может, она оглохла или…
Шаги. Дверь резко распахивается, заставив Брук в панике вжаться в угол между стеной и ванной. На пороге те же ноги. Норам. Брук готова самовольно выпрыгнуть в океан, только не мучайте её больше. Она не вынесет дополнительных издевательств.
– Братан, ты чего? – слышен голос из-за стены.
– Руки за голову, – Норам произносит ровно, чем-то указывая в сторону оставшихся в доме людей. Брук невольно подносит ладони к вискам, думая, что парень обращается к ней.
– Сюда пшли! – голос Норама прорывается, заставив девчонку вздрогнуть и зажать уши. – На колени!
Реин невольно роняет всхлип, когда на плиточный пол помещения требуемым способом опускаются два парня. И девушка с ужасом узнает в них друзей Норама, а сам белокурый парень стоит позади них, обратившись уже к девушке:
– Они?
Против своей воли и чувства самосохранения Брук опирается на пол руками, выглянув из-под раковины. Её пронизанный ужасом взгляд скользит по лицам присутствующих, но останавливается на оружие, которое Норам держит в одной из ладоней.
– Они? – Норам хоть и пьян, но прекрасно заметил отсутствие этих двоих. – Они? – повторяет, пристально следя за мимикой девушки, а та в страхе пялится на него в ответ, приоткрыв рот. Понятно. Норам щелкает затвором, и парни начинают в ужасе просить прекратить, мол, отстойная шутка, братан. Но Норам на полном серьезе направляет в затылок одного из них дуло, своей решительностью заставив Реин вскрикнуть:
– Стой. Давай… – он переводит на неё внимание, и девушка заикается, – полицию вызовем. Не надо… вредить, иначе ты попадешь под статью.
Она правда сказала это? Спасла насильников и оберегла Норама от тюрьмы? А ведь могла убить двух зайцев. Но в тот момент что-то пошло не так в её восприятии происходящего.
Всё закончилось довольно быстро. Норам вызвал полицию, но рассказывать об изнасиловании не стал. Реин не хотела это ни с кем обсуждать, поэтому, пока парень объяснял копам, что эти двое предприняли попытку ограбить дом, его уже бывшие братаны молча принимали информацию. Почему-то их успокаивал такой исход. Уж лучше их родители будут думать, что они грабители, чем насильники.
Брук сидела в гостиной, когда замок щелкнул. Закутавшись в плед после теплого душа, она предпочла наблюдать за дождем по ту сторону окна. За спиной раздались шаги. Звон бутылок. Девушка без желания перевела внимание на отражение в стекле: в помещении горит настольная лампа, поэтому без труда можно уследить за перемещением Норама. Он зачем-то склоняется над каждой бутылкой, проверяя её наполненность, и наконец находит две не открытые, после чего приближается к девушке с влажными волосами. Та не шевелится, лишь с подозрением косится на парня, присевшего сбоку. Протягивает Брук одну бутылку. Она принимает её, не чувствуя сил для сопротивления. Ей и правда хочется напиться. И всё забыть.
Недолго они молчат, слушая шум воды за окном. Норам нервно дергает этикетку на стекле бутылки и в итоге решается заговорить:
– Я этого не хотел. Извини, что привел их сюда. И не дал тебе уйти.
Реин никогда не могла понять его. Где-то после десяти лет они редко контактировали. Раньше их общение сводилось к проявлению садизма со стороны мальчишки, но последние несколько лет они редко пересекались. Только если в школе.
Поэтому Брук тяжело понять, с какими чувствами Норам произносит слова извинения. И извиняется ли он вообще? Ей, честно, не верится. Она поворачивает голову, хмуро изучает лицо парня. Он прикалывается? Опять издевается?
Норам чувствует её пристальное внимание, потому не поворачивает голову, предпочитая пялиться куда-то в сторону:
– Я… никогда не хотел бы такого, – нервно дергает бутылку, опустив глаза. – На самом деле, я злюсь не на тебя, просто ты… ты как часть того, что я ненавижу. И в детстве я… признаюсь, я пытался тебе всячески вредить. Я хотел, чтобы ты умерла. Поэтому разными способами проявлял садизм по отношению к тебе, – он пьян, но речь слишком чистая. Реин в очередной раз растеряна. Неприятно растеряна, потому отворачивает голову, сделав решительно крупный глоток пива. – Но сейчас я понимаю, что ты не при чем. Ты такая же жертва обстоятельств. Я ни в коем случае не пытаюсь вымолвить прощение, – вдруг оправдывается, морщась. – Я не могу его получить. Не после того, как поступал и что творил.
