Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 69 (всего у книги 74 страниц)
Я дергаю головой, отвернув её, и взглядом врезаюсь в стену, закусив нижнюю губу, ведь наружу рвется хриплый вздох. Губы дрожат. Ладони потеют.
– Пойми, что для тебя есть счастье. И следуй ему, наплевав на людей вокруг. Создай свой смысл и наполни им жизнь, – Мэгги вдруг садится ровно, с хмуростью глянув на мой профиль:
– У тебя умер друг, – непроизвольно мои брови дернулись, и женщина продолжила. – Я предполагаю, вы немного, но были близки. Что ты чувствуешь? Какие мысли рождаются внутри в связи с потерей человека, которого ты знала?
Не выдерживаю. Эмоции прорываются, хотя я так старалась их удерживать. Резко прикладываю влажную ладонь к лицу, накрыв глаза, веки которых сдавливаю, не в силах больше терпеть давление света. Они горят, пылают слезами, что принуждают меня давиться рыданием, которое всё еще пытаюсь томить в себе. Шмыгаю носом. Губы дрожат. Сжимаю их, дабы не обронить болезненный стон.
Я должна быть сильной. Должна вести себя иначе.
– Что тебя гложет? – голос Мэгги звучит отдаленно, будто я прячусь от неё в глубокую яму, и женщина пытается дозваться до меня, эхом обращаясь по имени: – Тея?
– Я… – убираю ладонь, хлопнув ею по коленке. Не могу усидеть без движения, начинаю крутить головой, ерзать, дергать ногами. – Просто я… – вскидываю ладони и опять бью ими по коленям, сжав их пальцами, – я так устала, – признаюсь, глазами полными слез уставившись на Мэгги, которая будто бы с пониманием кивает головой, внимательно изучая мое поведение. – Смерть кажется единственным выходом, – кусаю кончики пальцев, а после начинаю нервно дергать локоны своих волос и снова хлопаю по коленкам. – Освобождением от мыслей и эмоций, – хмурюсь, опрокинув взгляд в пол, – что глубоко заложены, – сжимаю веки, принявшись покачиваться назад-вперед. – Они съедают. Я просто не хочу… – проглатываю слова, громко вдохнув, и с хрипом давлю. – Я хочу быть свободной.
– Смерть кажется освобождением, – Мэгги касается упаковки салфеток на столике и двигает ближе ко мне, – но ты же видишь, какую боль она приносит близким? И как смерть влияет на нас? И как смерть одного человека может повлиять на жизнь другого?
Дрожу. Смотрю на женщину, никак не способная держать слезы. Рвано дышу, постоянно роняя тихий писк вместо рыдания, что встревает в глотке.
– Я не хочу умирать, – шепчу, сильно стиснув пальцы в кулаки. – Я просто устала всё это чувствовать.
***
Мягко давит за дверцу шкафчика, прикрывая до тихого щелчка. У него нет сил на резкое и грубое взаимодействие с окружающим миром, а потому он ведет себя гораздо тише, чем обычно. Даже ребята из команды не лезут к нему с издевками, как бывает обычно.
Дэниел Браун равнодушно смотрит на оставленные кем-то царапины. Прошлый хозяин шкафчика излишне «увлекался» резьбой, судя по всему. Проводит по следам пальцами, невольно перед глазами сменяется картинка, как-то спокойно демонстрируя вместо дверцы гладкую женскую руку с ножевыми ранениями, по которой он медленно скользит пальцами, нащупывая каждый порез.
Моргает, добравшись до замка. Отдергивает руку, подтянув ремни рюкзака на плечах.
Когда-то его мать настолько впала в депрессию из-за отца, что единственным выходом для неё стал суицид. А теперь она распивает алкоголь с ним на пару. Дэниелу кажется, что это такой эффект зависимости и привычки. Что-то в голове его матери надломилось, видоизменилось. После освобождения от тирании мужа, её состояние только ухудшалось, и она сама приложилась к бутылке. А теперь и вернула отца. Он не мог знать, куда они перебрались. Дэн уверен – мать сама вышла с ним на контакт. Ему пока сложно понять, что именно движет этой женщиной, но в одном он убежден – синдром жертвы реален. И пускай мужчина больше не выступает в роли насильника, его прошлые деяние сказались на её психике.
Матери нужен другой мужчина. Но она вернулась к идеальному собутыльнику.
Жаль. Дэниел ведь так старался её поддерживать. А в итоге все люди, будь то взрослый или ребенок, – все они личности неустойчивые ини хрена не самодостаточные. Только умеющие лицемерить и толкать всем «истину жизни», пока сами нарушат нормы и запивают «грусть» алкоголем.
Дэниел уже давно разочаровался в понятии «взрослый человек». По его мнению, дети и то проницательнее.
Переводит задумчивый взгляд на шкафчик рядом. О’Брайен еще не приходил? Хотя… какое это имеет значение?
Оборачивается, вяло теряясь в толпе школьников. Особо не смотрит по сторонам, но внимание привлекает сконцентрированный в одном месте шум. Парень исподлобья зыркает на сменяющих друг друга ребят, которые на пару минут задерживаются возле одного из шкафчиков, что-то громко обсуждают, при этом обмениваясь друг с другом взглядами, и продолжают идти с выражением потрясения на лицах. Дэн притормаживает, сощурившись, пытается разглядеть что-нибудь за спинами людей. И впервые за сутки его лицо выражает что-то кроме эмоциональной пустоты.
Шкафчик, в щелках его дверцы красуются бутоны цветов, железная поверхность покрыта разноцветными стикерами с надписями, которые ему не разглядеть с такого расстояния. Но разум без труда начинает осознавать.
Шкафчик принадлежит Брук. Шкафчик украшен цветами и записками, а на нем лежат её помпоны группы поддержки. Самой девушки рядом нет.
Дэниел продолжает стоять на месте, не реагируя на ворчливых ребят, минующих его в качестве преграды на пути. В мыслях тишина.
Брук Реин больше нет?
***
За окном льет дождь. Хотелось бы увидеть мягкий снег, прочувствовать пушистую зиму, наполненную душистым морозом, а вместо неё мы имеем мерзкую, склизкую субстанцию, напоминающую смесь ранней весны и поздней осени. Конечно, такая погода удручает. Воздействует неблагоприятно на угнетенное сознание. Я стараюсь не смотреть в окно. Сижу на краю кровати в палате Рубби. Насильно увлекаю себя рисованием. Мэгги готовит, мне повезло. Считает, я – натура творческая. И могу отдаться рисованию, превратив самовыражение в медитацию. Сколько себя помню, творчество и правда помогало мне сохранить отрешенность от мира и проблем. Надеюсь, и сейчас оно поможет мне сохранить силы.
Рубби не встает. Дело не только в физическом истощении. Она отказывается есть, пить, не разговаривает ни с врачами, ни с медсестрами, ни с отцом. И редко открывает рот в моем присутствии, но я продолжаю приходить и сидеть с ней. Потому что обещала, что пройду всё это вместе с ней. Хотя и не произносила это обещание вслух. Но, полагаю, она всё понимает.
Рубби постоянно смотрит в окно, какая бы за ним ни была погода. Как ни зайду, её голова повернута в одну сторону, взгляд бесцельно сосредоточен на открывающемся виде. Думаю, с её ракурса можно рассмотреть только верхушки деревьев и небо. Которое постоянно серое и печальное.
Мне тяжело находиться рядом с человеком, медленно увядающим.
Но, выходит, только пребывая среди подобных я понимаю, как на самом деле выглядит смерть.
Каково её истинное лицо.
– Я так этого боялась.
Не сразу признаю голос девушки. Хриплый, безэмоциональный. Она тихо дышит. В глотке, наверное, пересохло, но она сама не принимает решения испить воды. Её приходится заставлять.
Перевожу взгляд с альбома на какое-то сухое лицо Рубби. Огромные глаза, которые раньше завораживали меня, теперь пугают. Взгляд потухший. Смотрю на профиль девушки, невольно принимая решение запечатлеть её вид на бумаге.
– И всё-таки меня здесь заперли, – Рубби выдыхает, медленно моргая, и переводит на меня взгляд, не шевеля головой:
– Иронично, да? – её сухие серого оттенка губы растягиваются в улыбку.
И что-то в моей груди щелкает, заставив сердце сменить такт ударов.
На устах Рубби потухшая улыбка Брук.
Я провожу в больнице почти весь день. Рано встаю вместе с Роббин, еду с ней в это холодное здание даже если у меня не намечается никаких процедур или занятий. И также поздно возвращаюсь в дом Эркиза. Роббин не оставляет меня одну.
Она стала намного внимательнее следить за мной и моим поведением.
Всё из-за смерти Брук.
– Как терапия? – она не сводит взгляда с темной дороги, неуверенно держит руль. Всё в её позе, голосе кричит о несобранности. Мне жаль её. Она не заслуживает чувствовать всё это.
Я должна говорить с ней.
– Нормально, – это большее, на что способна. Роббин мягко, но наигранно улыбается, пытаясь выглядеть расслабленной, чтобы не внушать мне тревогу, от которой сама страдает вот уже несколько дней.
– Дилан с тобой не связывался? – почему-то спрашивает шепотом, словно боится спровоцировать свою психику на проявлении слабости в виде слез. Она утаивает их от меня, но вечерами я слышу, как за шумом воды в ванной звучит её тихое рыдание.
Дилана нет уже третий день. Ни звонков, ни сообщений. Мы не знаем, где он пропадает с того дня, как исчезла Реин. И Норам испарился. Последний раз я видела его в больнице. Насколько мне известно, Дилан тоже не смог связаться с ним. В итоге и сам куда-то пропал.
Качаю головой, устремив взгляд в окно. Темнота вокруг. Поздний час. А Роббин еще на работу возвращаться. Мне могли бы разрешить ночевать в больнице, но чем чаще я бываю дома, тем выше возможность пересечься с О’Брайеном. Только волнением о нем забита моя голова. Это неправильно. Так с ума сойти можно. Наверное, примерно так строится сознание Дилана, зависимого от других людей. Он только и делает, что думает о них. Мне страшно представить, какое безумство его посетило в то мгновение, когда врач сообщил установленное время смерти Реин.
Её нельзя было спасти. Это не тот случай, когда человек просто желает привлечь внимание. Брук не хотела, чтобы ей помогли. Мне казалось, я смогла прочесть её подноготную, понять психологию и характер. Девушка предстала эгоисткой, желающей быть центром для друзей, но я ошиблась. Брук была такой же, как я. Такой же, как многие дети из лечебницы. Она скрывалась за личиной Океана. А улыбка её выражала Деградацию.
– Мы… – Роббин отвлекает меня от мыслей о Реин, – мы должны быть очень терпимы, – её голос дрогнул, и я перевожу на неё обеспокоенный взгляд. – Сейчас.
Хмуро смотрю на профиль женщины, подметив, как неустойчива её мимика. Роббин пытается придерживаться маски безразличия, но её сотрясает страх.
Ей странно, потому что она знает другого Дилана больше, чем я.
Она знает, что может произойти. И потому её глаза полны ужаса.
Половина двенадцатого ночи. Роббин оставляет машину рядом с домом и выходит со мной, чтобы проводить до двери. Ей не нравится оставлять меня одну. Мне не нравится оставаться одной. Но выбор невелик. Не хочу, чтобы она боялась моего возможного срыва. Я не убью себя. И всячески уверяю в этом женщину. Ей не стоит переживать еще и на мой счет.
Роббин звенит ключами, открыв дверь, и морщится, коснувшись пальцами лба. Я продолжаю стоять рядом, внимательно наблюдая за проявлением боли на её лице:
– Всё хорошо?
– Голова кружится, – женщина спешит утешить мою тревогу. Улыбается.
– На кухне есть лекарства, – вспоминаю, и она кивает мне:
– Да, – проходит в дом, следую за ней. – Выпью перед тем, как сесть за руль, – обреченно вздыхает, щелкнув выключатель, чтобы прихожая озарилась светом. – Снова, – и идет в сторону кухни. Я прикрываю дверь, повернув один замок, и принимаюсь медленно стягивать ремни рюкзака, утомленная тяжестью вещей, которые приходится повсюду носить с собой.
Опускаю рюкзак на пол, вдруг расслышав женский голос.
– Привет, – звучит с опаской и осторожностью. Резко выпрямляюсь, взгляд обратив в сторону раскрытой двери кухни. С кем она говорит? Дилан?
На эмоциях сердце начинает скакать, как бешенное. Быстрым шагом приближаюсь к порогу и встреваю на нем же, когда зрительно натыкаюсь на лицо парня, который стоит у стола, роясь в каких-то коробочках со специями. Или… Рядом вижу аптечку. Он что-то ищет? Выглядит, мягко говоря, хреново. Бледная кожа сверкает влажностью, под глазами темные круги, выпирающие в форме мешков бессонницы. Губы разбиты. Над бровью ссадина.
Прекращаю касаться ладонью двери, ступив на территорию кухни, но также быстро замираю, улавливая в движении рук О’Брайена что-то неестественное.
И тем самым пугающее.
Роббин действует уверенней. Она приближается с другой стороны стола, наклоняется, пытаясь заглянуть в глаза сына:
– Ты как? – протягивает руку, желая коснуться Дилана, но тот резко дергает плечом, не прекращая вываливать содержимое коробочек на стол:
– Дай мне денег, – не узнаю его голос. Намного ниже.
С напряжением стою в отдалении, понимая, чем этот тип занимался в свое отсутствие. И у него закончились деньги. Поэтому он вернулся. Поэтому перебирает вещи на кухне, намереваясь найти заначку.
– У тебя руки дрожат, – Роббин будто бы не слышит его приказа, продолжая с хмуростью изучать сына, как вдруг отступает на шаг назад, наконец, высказывая верное предположение:
– Ты пьян?
Сглатываю. Нет, по-моему, всё куда хуже.
– Отстань, – Дилан буквально гавкает в ответ, словно Роббин сказала ему что-то неприятное. Парень грубо бросает последнюю коробку на стол, вернувшись к тумбам, и начинает выдвигать ящики.
Никого не замечает. Никого не воспринимает.
Мы с Роббин обмениваемся понимающими взглядами, взаимно даруя друг другу моральную поддержку. Женщина нервно потирает холодные ладони, предприняв еще одну попытку установить с сыном контакт:
– Дилан, – делает шаг к столу, всматриваясь в его затылок, – мы переживаем и…
– Отъебись, – вот так просто парень перебивает теплый голос матери, звеня чем-то в ящике. Я вижу, с каким давлением он сжимает и разжимает веки. В его носу покалывает, поэтому Дилан так часто пальцами сдавливает ноздри. Глаза парня слезятся, красные белки выглядят болезненно.
Он не в себе.
От шока у Роббин приоткрываются губы. Но она сдерживает себя, сохранив в голосе мягкость:
– Прекрати. Мы просто…
– Заткнись! – О’Брайен оборачивается, со всей дури задвинув ящик, и грохот заставляет меня с Роббин продрогнуть, невольно отступив к стене. – Закрой рот! – указывает на женщину пальцем и вдруг срывается с места, направившись в сторону прихожей, попутно опрокинув ладонью стул.
Очередной грохот – и мы вновь скованно вздрагиваем всем телом. Опускаю глаза в пол, чуть склонив голову, когда парень проходит мимо меня и двигается к лестнице на второй этаж. Его неустойчивая фигура пропадает за стеной коридора, и я перевожу потрясенное внимание на Роббин. Правда, вижу вовсе не шок в её глазах, а безразличие. Она сдавливает плечи ладонями, устало смотрит вниз, немного нахмурив брови.
Для неё данная ситуация не нова, как мне удается понять. Но… Поднимаю глаза на лестницу, опустив руки вдоль тела.
Но всё-таки, какого черта?
Оставляю Роббин. Не хочу, чтобы она пыталась оправдать поведение О’Брайена, а именно этим она и займется. Ей, видимо, тоже стоит вбить в голову необходимость оказания помощи Дилану. Она терпела его таким столько лет. И не предпринимала попыток отвести сына к врачу?
Не понимаю.
Выхожу на второй этаж. Со стороны комнаты, в которой поселились мы с парнем, раздается шум. Я сдержанно дышу, стараясь не поддаваться панике, ведь инстинктивно внутри проявляется страх перед нетрезвым человеком.
Но ведь это Дилан. Дилан не навредит мне. Ему просто нужна помощь.
Захожу в комнату, толкнув от себя дверь. Вижу, как парень мечется по помещению. С полок шкафа сброшены вещи. Теперь он сидит на краю кровати, роясь в ящиках тумбы. Он ищет травку? Я её нашла. Разломила. И выбросила в унитаз. Он будет в ярости, если узнает.
Излишнее акцентирование внимания на неадекватности поведения О’Брайена сбивает мою решительность. Я вовсе не хочу знать, откуда все эти ссадины и синяки на его теле. Откуда странная багровая отметина на скуле…
Почему настолько сильно трясутся его руки? Почему он так погружен в себя? Почему не замечает всех нас и негативно воспринимает нашу тревогу?
Он под чем-то. И процент этого чего-то ему не хватает.
Складываю руки на груди, морально всё же желая оградить себя от Дилана. Медленно шаркаю к нему, но останавливаюсь в метре, не набираясь смелости подойти ближе.
Попытка откашляться. Он не обращает на меня внимания.
Тогда заговариваю. Шепотом.
– Роббин переживает, – моргаю, переминаясь с ноги на ногу. – И я тоже, – с жалостью морщусь, когда парень вдруг хватается за лоб, скорчившись от пронзившей голову боли. Дело дрянь.
Обеспокоенно тяну к нему ладонь:
– Дилан.
А в ответ получаю грубость:
– Не трогай меня, – он резко перехватывает мою руку, дернув от себя. Я шатаюсь от слабости и прижимаю теперь уже больное запястье к груди, продолжив стоять на месте:
– Давай поговорим.
– Уйди, – выдыхает, опустив лицо в ладони. Я с напором в голосе делаю шаг к нему:
– Я понимаю, ты…
Дилан резко вскакивает с края кровати, с угрозой ткнув мне пальцем в плечо и с неменьшей агрессией заглянув в глаза:
– Выйди к черту, Тея, – жестко выговаривает каждое слово, порабощая меня холодом, – пока я не решил вставить тебе в глотку, чтобы ты заткнулась.
Сейчас, смотря на него с запрокинутой головой, я осознаю, насколько он выше и сильнее меня. Это странное чувство опасности не возникает неожиданно. Оно всегда томилось внутри меня, и теперь начинает подавать сигналы тревоги, выбрасывая в кровь адреналин.
Широко распахнутым взглядом смотрю на парня, ожидая, что он изменится в лице, что в глазах мелькнет рассудительность, но его стеклянный взгляд продолжает свою давящую пытку.
И мне приходится отступить, ведь страх просит уйти от источника опасности. Шагаю спиной назад, не сводя с парня внимания, и резко разворачиваюсь, выскочив из комнаты и захлопнув за собой дверь. Прижимаюсь спиной к деревянной поверхности, ладонью сжав кофту в районе сердца. Оно обезумело. Скачет как ненормальное. И причина тому – страх. Перед О’Брайеном. Перед парнем. Который сильнее меня, а потому может мне навредить.
Но ведь это всё ещё Дилан.
Тихо втягиваю в нос кислород и запрокидываю голову, уткнувшись макушкой в дверь, и слезящимися глазами смотрю в потолок, накрыв ладонью дрожащие губы.
– Боже…
***
Страх. Каждый раз, когда я слышу тяжелые шаги за дверью, кровь стынет в жилах. Я боюсь, что Дилан, в нетрезвом состоянии, зайдет в комнату Рубби, в которой я теперь сплю, боюсь пересечься с ним в коридоре, боюсь оставаться одна, ведь он приходит домой неожиданно, обычно за деньгами.
Мне страшно, потому что он напоминает моего отца. Теперь, когда так много употребляет.
Все дни смешались. Я не ощущаю течения времени. Кажется, уже давно стартовал новый семестр, но Дилан не посещает занятия. Он приходит домой, устраивает разборки с Роббин, с Эркизом, а я будто бы вновь становлюсь ребенком, который наблюдает за всем этим хаосом.
Как когда-то ругались мои родители.
Он бросается вещами. Предпринимает многочисленные попытки навредить Эркизу. Тот лишь вступается за Роббин, а Роббин постоянно плачет.
Зависимость меняет человека. Ломка превращает его в зверя. Дилан не дает себе перевести дух. Он словно избегает трезвости, как игроман избегает реального мира. О’Брайен боится вновь начать анализировать разумно, боится ощутить все те эмоции, которые закуривает и запивает. Он просто… ведет себя, как я. Как прошлая я.
Самое ужасающее – это наблюдение за деградацией близкого человека. И осознание своей беспомощности. Я знаю, что должна помочь ему выбраться из этого замкнутого круга. Но не представляю, как.
В комнату дочери Эркиза заглядывает Роббин. Я, сидя на кровати, на миг отвлекаюсь от листа бумаги, взглянув на женщину. Не вижу ничего нового на её лице. Исхудавшая. Такие же опухшие от постоянных слез глаза. Она оглядывается на коридор, проверив интимность обстановки, и молвит тихо, когда возвращаюсь к рисованию:
– Сегодня придет Дэниел.
– Что? – не сдерживаю вопрос и снова примерзаю к ней взглядом. Женщина прикрывает за собой дверь, дабы никто лишний не расслышал разговор.
– Дэниел звонил Дилану. Я ответила, – признается женщина. Не хочу обидеть её своей реакцией на данную новость, просто не считаю, что сейчас подходящий момент для «дружеских» посиделок.
– Зачем? – не могу удержаться от хмурости, проявившейся на лице, и моя эмоциональная реакция явно подавляет Роббин. За что чувствую себя виноватой, но мне правда кажется, что не стоило приглашать кого-то сюда. Видеться с Диланом.
– Подумала, что… ему нужен друг рядом, – мисс О’Брайен складывает руки на груди, уже без воодушевления монотонно объясняясь. – Пригласила его зайти, правда… он с неохотой согласился, – опускает взгляд в пол.
– Думаю, они в ссоре, – предполагаю, чем окончательно выбиваю Роббин из колеи. Она опускает руки, качнув головой с таким видом, будто бы Дэниел был её последней надеждой.
– Скорее всего, но… – женщина вздыхает, прижав к горячим щекам ладони, – давай попробуем. Как раз он дома.
Ничего не отвечаю. Опускаю взгляд на альбом, лист которого порчу своим недо-творчеством. Роббин продолжает стоять в комнате. Понимаю, ей неохота лишний раз оставаться наедине с собой. Лучше держаться вместе, пока дома О’Брайен. Он обычно не начинает разбираться с ней или Эркизом, если мы находимся все в одном помещении. Теперь Роббин, несмотря на усталость, с радостью сбегает на работу и торчит там две смены подряд. Она предлагает мне поехать с ней, но лучше я буду торчать дома и контролировать ситуацию. Всё надеюсь застать парня трезвым.
Начинаю выводить глаза нарисованной девушке и хмурюсь, всё еще испытывая сомнения насчет Дэниела. Что-то мне подсказывает, ему не стоит приходить.
Да. Ему не стоило приходить.
Натянуто. Атмосфера далеко не располагающая к общению. Я всеми клетками тела ощущаю напряжение, которым помещение наполняется до самого потолка. Дэниел зашел, да, сидит теперь напротив нас с Диланом за столом на кухне. Роббин смылась на работу раньше времени, наверное, поняла, какую ошибку допустила. Но, как бы то ни было, я рада видеть Дилана не лежащим в кровати и не пьющим виски.
И откуда у него только деньги берутся? Надеюсь, он не крадет их у матери.
Дэниел ковыряет салат вилкой. Он также не особо стремится установить нормальный диалог. О Дилане умолчу. Он вовсе не притрагивается к еде. Мне удалось выманить его сюда с помощью его же проблемной ревности: О’Брайен ни за что не оставит меня наедине с Дэниелом.
Я же пытаюсь есть. Несмотря на то, как атмосфера давит на мое сознание, совершенно не располагая к употреблению пищи.
– Учеба давно началась, – Браун заговаривает, отложив вилку в знак того, что больше не собирается вторить попытке сунуть еду в рот. – Все про тебя спрашивают, – смотрит на О’Брайена. Я исподлобья поглядываю на Дэниела, не понимая, что мне кажется иным? В нем нечто переменилось. Голос, тональность, движение тела, взгляд. Он словно отгородился, но свою скованность прикрывает развязностью позы. Пытается внушить нам, будто бы он собран, словно у него всё под контролем. Мне неприятно видеть его таким… пустым, что ли. Дэниел напоминал щенка. Наивного мальчишку. А теперь перед собой я вижу обычного парня. Закрытого и негативно настроенного.
Дилан вздыхает, запрокинув голову и прикрыв глаза. Я медленно пережевываю лист салата.
Да. Дурная идея.
– Почему ты пропускаешь занятия? – Дэниел словно подводит к какой-то мысли. Смотрю на него с подозрением и понимаю, что Браун догадывается, что именно происходит с Диланом. Наверное, парень уже сталкивался с зависимым О’Брайеном. Может… Дэниелу всё-таки удастся повлиять на друга?
Дилан не реагирует. Только колено его нервно дергается в такт бесноватым мыслям. С тревогой и опаской поглядываю на парня рядом. Надеюсь, всё закончится мирно.
Но нет.
– Ты опять употребляешь, да? – Браун задает вопрос ровным тоном, смотрит при этом так холодно и отрешенно, что даже я роняю вилку, не ожидая такого резкого перехода к теме зависимости. Раньше Дэниел был осторожен в подобных вопросах.
Дилан разжимает веки, бросив свою вилку на стол, и возвращает голову в былое положение, хмуро уставившись на Дэниела:
– На хер ты его позвала? – жестким тоном обращается ко мне, но… это не я.
– Это не она, – Браун вступает за меня, с презрением сощурившись. – Я сам решил зайти.
Дилан усмехается, недовольно фыркнув:
– В таком случае, не вижу причин терпеть тебя здесь, – барабанит пальцами по столу, неотрывно пялясь на нежеланного гостя.
А вот Дэниел в ответ сохраняет спокойствие и переводит на меня внимание, без давления вынося предложение:
– Если хочешь, можешь переночевать у меня.
Я прикусываю язык, невольно замерев от коснувшегося спины ужаса. Зачем он говорит такое? Он…
Слышу. Дилан прекращает глубоко дышать. Боюсь даже бегло глянуть в его сторону и всем видом молю Брауна не испытывать терпение О’Брайена.
Но Браун не улавливает моей ментальной просьбы:
– Если ты боишься оставаться с ни…
Он даже не успевает договорить. Дилан резко вскакивает, схватив парня за ткань футболки одной рукой, потому что вторая необходима для опоры на стол, иначе он просто свалится от неспособности держать равновесие. С гневом дергает Дэниела на себя, а тот разжигает внутри Дилана ярость своим безразличием.
Я в ту же секунду перехватываю его руку, сцепив пальцы в районе локтя, и привстаю со стула, стараясь шепотом и ровно попросить:
– Не надо, – приходится коснуться ладонями шеи О’Брайена, дабы добиться его внимания. Парень стреляет в мою сторону косым взглядом и дергает Дэна от себя, процедив с неприсущей себе ненавистью:
– Иди вон.
Ненавистью, которая совершенно неуместна между ними.
Дэниел продолжает пристально смотреть в ответ. Он никак не выказывает слабости. Рывком поправляет ткань футболки, хватает со спинки стула кофту и, не разрывая зрительного контакта, двигается к двери. Отворачивает голову только тогда, когда пропадает за порогом, тяжелым шагом устремившись к выходу.
Я в неясных чувствах прикладываю ладонь к горячему лбу. В голове – пожар. Разум охвачен огнем.
– Боже… – роняю без сил и опускаю взгляд, поспешив к порогу, как вдруг в спину врезается яростный шепот:
– Ты хочешь с ним уйти?
Касаюсь ладонью стены, оглянувшись на Дилана. Его губы сжаты до бледноты, нечитаемый взгляд пронзает мое лицо, а костяшки ладоней белеют от той силы, с которой он сдавливает их.
– Сядь, – ровно произносит, не сводя с меня взгляда.
Нет, я не собираюсь уходить, я просто чувствую себя виноватой перед Дэниелом, поэтому иди к черту, О’Брайен. Никто не должен чувствовать себя паршиво из-за тебя.
Хмурюсь, спрятав страх поглубже, и качаю головой, выскочив коридор.
– Твою мать, сядь быстро! – слышу, как что-то с грохотом бьется об пол. Наверное, опять опрокидывает стул. Игнорирую, распахнув входную дверь, и выскакиваю на холодную улицу, поймав взглядом спину отдаляющегося парня:
– Дэниел! – зову, минуя участок. Парень оборачивается с таким же непроницаемым лицом. Дышу паром, встав напротив него, и складываю руки на груди, защищаясь от морозного ветра:
– Прости. За это всё. – Пытаюсь оправдать Роббин: – Мы надеялись, что ему поможет встреча с другом.
– Мы не друзья, – Дэниел набрасывает капюшон на голову, вдруг сощурившись с явным сомнением. – Мы с ним не такие друзья, – видоизменяет свою мысль. – Оказывается.
С сожалением отвожу взгляд, не сдержав вздоха, и опечалено отступаю назад, зная, что мне лучше скорее вернуться в дом, пока нетрезвый тип не устроил там очередной апокалипсис.
– Дам тебе совет, Тея, – Браун вроде сам уже намеревался продолжить идти, но вдруг находит, что сказать напоследок. Словно намекая, что больше не желает иметь с нами дело. Останавливаюсь, взглянув на него через плечо, и вся сжимаюсь от холода, ожидая его слов.
– Не неси чужое дерьмо, – Дэниел сует ладони в карманы кофты, с беспечным видом заявив: – Ты загнешься. Ты слаба. Со своим мусором не разобралась, а уже пытаешься помочь другому.
Моргаю, чувствуя, как глаза покалывает от слез, застывших в рамках опухших век. Смотрим друг на друга. Дэниел отступает назад, хмурясь:
– Ты не справишься, – убедительно высказывает свои мысли. – Хватит это терпеть, – отворачивается, продолжив идти по темной улице. Не провожаю его взглядом. Опускаю глаза, тяжело глотая холодный воздух, прикрываю веки, крепко стиснув пальцами плечи. Пытаюсь успокоить внутреннюю бурю, пока внешняя тормошит локоны волос.
Мэгги говорит, людям проще поддаться негативным эмоциям, сложнее сохранить положительные. Я не должна поддаваться негативу. Отрицательное имеет мощное влияние на адресата, нежели положительное, и нужно уметь отгораживаться и не поддаваться. В чем-то Дэниел прав, но я не считаю, что твои личные трудности или трудности другого выступают поводом для того, чтобы оставить близкого человека. Это далеко не выход из ситуации.
Бежать каждый может. Я больше не хочу сбегать.
Один стул опрокинут. Со стола сброшена посуда. Что-то разбилось, что-то уцелело. Еда, правда, разлетелась по полу. Стою на пороге кухни, опустев душой и сознанием, пока изучаю помещение, понимая, что, несмотря на усталость, нужно убраться здесь до возвращения взрослых. Иначе разгорится очередной скандал, Дилан опять попытается навалять Эркизу, Роббин снова начнет рыдать… Вздыхаю, виском прижавшись к дверному косяку.
Мда уж.
Дилан сидит на моем месте, уложив руки на стол и уткнувшись в них лицом. Подозреваю, он слишком пьян, чтобы разнести всё вокруг. Это хороший знак. Значит, ему не хватит сил трепать мои нервы. Хотя у меня неплохо получается изолироваться в момент наших стычек. Они редки. Но неприятны.
Мягко ступаю по полу. Беру мусорный пакет из ящика, влажную тряпку и присаживаюсь на корточки, принимаясь собирать еду. Жалко продукты переводить.
– Я уберу, – вдруг слышу со стороны стола.
– Я сама, – не поднимаю головы, не обращаю взгляд в сторону парня, который принимает ровное положение, наблюдая за моими руками. – Лучше… ложись спать.
Чувствую, как долго его взгляд упирается в мой затылок. Молчание вовсе не напряженное, но я бы ощущала себя гораздо свободнее, если бы он покинул помещение.
– Не уходи.
Моргаю, оценивая тон его голоса, а только после – сказанное. Прекращаю собирать еду, оглянувшись на Дилана. Не встречаю ответ на свой зрительный контакт. Парень пялится в стол, и мне не прочесть эмоций на его лице. Их просто нет.
– Я не ухожу, – роняю беспечно и продолжаю уборку.
– Ты останешься? – вновь спрашивает ровным тоном.
– Да, – также «бесчувственно» отвечаю, положив не разбитую тарелку на край стола.
Так и продолжаем молча пребывать в одном помещении: он, сверля пустым взглядом стол, и я, ликвидирующая последствия его личного хаоса.
***
Ей поставили какой-то дешевый камень. Серьезно, это ебанное надгробие напоминает мне чертову пластику необработанного мрамора. Серый, неприглядный, он не отражает бледного света, падающего со стороны пасмурного неба. Кусок херни. Вот, что после тебя осталось, Брук. Чертов кусок кривого камня с выцарапанными на поверхности именем и годами жизни. Охуеть, да? Это то, чего ты желала? То, что видела после себя и вместо себя? Пиздец, Реин.
