Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"

Автор книги: Paprika Fox

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 74 страниц)

Роббин спешит к нам, держит в руках коробку с книгами, и Брук разворачивается, подскочив к ней. Боже, сколько в ней энергии.

– Я вам помогу, – девушка с улыбкой берет вещи из рук Роббин, а женщина окидывает её более любопытным взглядом, нежели около получаса назад. Во время сборов мать Дилана не особо замечает происходящего вокруг, поэтому, когда мы уже окончательно собрали вещи, её сознание начинает с большим рвением оценивать окружение, и Роббин с охотой подает свою ладонь девушке, которая ставит коробку в багажник, заставив Дэна скованно отступить назад.

– Брук, верно? – она довольно улыбается, стрельнув задорным вниманием на своего сына. – Очень рада наконец-то познакомиться, – Брук приветливо растягивает губы, пожав её ладонь в ответ, и не успевает молвить: «Взаимно», – ведь комментарий Роббин сильнее разжигает раздражение парня:

– Она – не моя подружка, – сразу отсекает любые возможно возникшие подозрения матери, которая недовольно вспыхивает:

– Дилан, – возмущенно обращается к нему, а он остается неизменно спокойным, указав кивком на Дэниела:

– Она с Дэном.

Надо видеть лицо этого бедного парня, который что-то шепчет, пихнув О’Брайена в плечо, явно смущенно шагнув за его спину, только вот свою скованность он скрывает за таким же раздражением, которое копирует у друга. Роббин расстроено вздыхает, но всё равно наверняка радуется компании, а вот Брук закатывает глаза, внезапно заявив:

– Вообще-то, у меня виды на Тею, – и обхватывает руками мое плечо, прижавшись к нему грудью. – Простите, мальчики, – с издевкой кривит губами, в первую очередь бросая это Дилану, хотя тот реагирует с усмешкой. Я остаюсь непринужденной, чувствуя, как приятно пахнет от Брук, чем-то сладким и немного никотином, не знала, что она курит. Кажется, одной Роббин не смешно. Женщина с недоверием косится на Брук, а вот я, кажется, делаю данную ситуацию еще хуже, когда спокойным тоном подмечаю:

– Ничего страшного, – обращаюсь к девушке, красивые глаза которой направлены на меня. – Дилан всё равно безответно влюблен в Дэниела.

И у Роббин окончательно вышибает сознание, кажется, она даже прекращает дышать, когда медленно переводит взгляд на сына, на которого с таким же негодованием пялится на Дэниела, явно желая хлопнуть себя по лбу ладонью. Даже Брук заметно напрягается, с недоверием покосившись на Дэниела. Один О’Брайен с легкой усмешкой смотрит на меня, отчего ощущаю возрастающую внутри неловкость. Я что-то не так сказала?

– Отлично, – парень окидывает взглядом Роббин и вынимает связку ключей из кармана, принявшись звенеть ею, подходя к дверце машины. – Мы ещё не выехали, а вы уже сломали мозг моей матери, – и Брук заливается смехом, крепче сжав руками мое плечо. Дэниел закатывает глаза, решив не сражаться за свою «ориентацию», он слишком инфантилен сегодня. Роббин же прикладывает ладонь ко лбу, томно вздохнув и пробубнив:

– Я была бы рада наличию любых отношений.

Дилан касается ручки двери, застыв, и с каменным выражением лица оборачивается, провожая мать взглядом. Та обходит капот автомобиля, отвечает на зрительное давление, дернув бровями:

– Не, ну, а что?..

– Мама, – О’Брайен недовольно процеживает, и женщина сдается, подняв ладони, после чего садится в машину. Брук тянет меня к автомобилю, но сама садится между мной и женщиной, чтобы иметь возможность свободно общаться с ней. Не возникаю по этому поводу. По крайней мере, в салоне не повиснет натяжное молчание. Хорошо, что девушка отправляется с нами. Дэниел не выглядит общительным сегодня. Он садится впереди. Дилан занимает место за рулем, со вздохом оповестив:

– Чё? Погнали?

– Давно бы «погнали», если бы ты собирался активнее, – Роббин кладет сумку себе на колени, пристегиваясь. О’Брайен закатывает глаза, не пристегиваясь, и берется за руль, свое внимание посвящая вождению.

Одной рукой обнимаю рюкзак, который удерживаю у себя на коленях и животе, будто щит. Морально отгораживаюсь от людей. Непросто окунуться в собственное одиночество, когда с тобой в одном замкнутом пространстве находятся четыре человека. Взгляд обращаю в окно, изучая залитые солнечными лучами улицы, парки, дома, здания, прохожих, горизонт океана, парящих в голубом небе чаек. Всё. Наблюдаю, исследую, внешне оставаясь холодной. Этот небольшой город красив. Мне стоит это признать. Порт наполнен атмосферой спокойствия, отдаленности от суеты, присущей большим мегаполисам, в которых мне удалось побывать в свое время. Люди кажутся такими простыми, семейными. Точно, теперь я понимаю, что это за ощущение.

Будто я дома. Это так глупо, ведь мне не знакомо данное чувство легкости, которое дарит заключение в стенах помещения, где ты рос. Не могу сказать, что у меня был дом. Мое мнение, дом – это место, где ты можешь быть в безопасности.

Как я чувствую себя сейчас? Спокойно. Особенно, когда мы выезжаем с городских улиц на дорогу, что стремится через глубокий хвойный лес. Дальше и дальше. Понимание того, что ты отдаляешься от цивилизации одновременно пугает и завораживает.

– А чья это ферма? – думаю, Брук не составляет труда поддерживать беседу с Роббин. Она выглядит, как человек, любящий поговорить, да и мисс О’Брайен отвечает ей взаимностью, видимо, питая надежду, что эта девушка состоит в отношениях с её сыном.

– Моего дедушки, – Роббин с явной теплотой вспоминает о тех временах. – Я была близка с ним – и он оставил мне её в наследство. Мы долгое время жили там, – наклоняет голову, дабы взглянуть на Дилана, но замечает, как его лицо лишь сильнее мрачнеет, поэтому откашливается, не решая предпринимать попытки ввести его в беседу. Он говорит только с Дэниелом, и то его друг не особо пытается поддерживать разговор. Они оба не стремятся к общению, может, потому что не привыкли, когда рядом есть еще люди? По крайней мере, я вижу, что Дэниелу некомфортно. И почему-то полагаю, что причина в Брук.

Расслабляюсь, уложив голову набок. Смотрю в окно, продолжая отдаваться красивому лесу, над которым впереди возвышаются горы. Аромат хвои и океана заполняет мои легкие. Приятно. Тянет прикрыть глаза – и не сопротивляюсь, мягко сдавив веки. Голоса матери Дилана и его подруги продолжают звучать, всё больше приобретая «оттенок» эхо. Я практически прекращаю разбирать слова, дышу ровно, но камень в груди не дает полностью утерять связь с телом и физическим дискомфортом.

Но я засыпаю. И это так необычно.

***

…Сколько мы уже бежим?

Нас окружает дремучий лес, ночной и непроглядный. За спиной, где-то вдали, разносятся грубые мужские голоса, по ногам бьет свет фонарей. Лай псов приводит в ужас. Мы бежим с неестественной для нас скоростью. Наши тела истощены физически и психологически, но сознание – оно одно на двоих – и оно крепнет с каждым бешенным вдохом. Порой слабый на вид человек имеет сильное сердце и стойкий дух, хотя веры в нем недостаточно для того, чтобы стремиться к спасению.

Держим друг друга за руки. Боимся потерять в столь непроглядной мгле реальности. Нам нужно ускользнуть. Вместе. Провалиться в бездну темноты, но остаться вдвоем, тогда ничего не страшно. Страшна лишь зависимость, но мы должны остаться в небытие.

Голоса ближе. Лай режет уши, а паника в груди усиливается. Всё тело в ссадинах и царапинах. От постоянных падений кожа покрывается синяками. Но продолжаем рваться вперед, надеясь затеряться во тьме, которая с любовью и нежностью, подобной материнской, укроет их.

Но внезапно правую ногу пронзает нестерпимая боль, сводящая мышцу, и я не могу удержаться от падения, поэтому с внутренним истязанием мое тело врезается в неровную и грубую поверхность земли, пока довольная собой псина яростно сжимает зубами мою лодыжку.

Но она продолжает крепко держать мою руку:

– Тея!

– Тея?

Резко распахиваю веки, вырываясь из окутавшей меня темноты и холода, но ни одно, ни другое не пропадает, ведь вокруг меня всё тот же мороз, и тот же мрак. Но ночной. Начинаю часто моргать, крутя головой, чтобы быстрее осознать, где нахожусь и что вообще происходит, наверное, из-за моей легкой паники Роббин решает дернуть меня за рукав, дабы привлечь к себе внимание. Поднимаю на неё глаза, больно резко вдохнув в грудь ледяной воздух, практически зимний. Он полон влаги, аромата хвои и прошедшего дождя. Наконец, могу сфокусировать взгляд на женщине. Она наклоняется, чтобы заглянуть в салон, и немного устало улыбается, объясняя:

– Мы приехали пару часов назад, но ты так крепко спала, что никто не отважился тебя разбудить.

Вот оно что… Тру веки, старательно отгоняя остатки сонливости, и поворачиваюсь всем телом к краю сидения, спустив ноги на влажную траву. Оглядываюсь по сторонам, выбираясь из салона, и кручу головой, изучая окружающий лес. Здесь так тихо и… Не могу объяснить. Будто время застывает. Беру рюкзак, Роббин закрывает дверцу машины. Даже забора нет. Оборачиваюсь, с интересом рассматривая довольно крупный дом. Сразу понятно, что здесь раньше кипела фермерская жизнь, возможно, сразу несколько поколений семьи проживали в одном доме. Роббин что-то такое говорила в машине… Тут раньше разводили лошадей, кур и свиней. Но бизнес дедушки в большей степени держался на продаже коней. Так что не удивительно, что я сразу замечаю стойло у крыльца дома. Он мощный. Из кирпича. В три этажа. В окнах уже горит свет. И вокруг темное небо и непроглядный лес. Но я могу уловить шум прибоя, поэтому догадываюсь, что где-то рядом находится берег океана.

– Так спокойно… – топчусь на месте, шепнув. Роббин закрывает машину, проверяя двери, и с улыбкой подходит ко мне:

– Да, я бы вообще перебралась сюда жить, но моих финансов не хватит для содержания дома. Да и сложно поддерживать его в порядке, – оглядывается на лес, вздохнув. – И до города далеко… – вновь смотрит на меня. – Так что довольствуемся только недолгим отдыхом.

Шагает к крыльцу. Я шаркаю за ней, без остановки озираясь по сторонам. Такой свежий воздух. Он режет горло и легкие, но не могу прекратить поглощать его. Настолько приятен мне хвойный мороз.

Роббин открывает довольно тяжелую входную дверь, а мне остается только с легким дрожанием в груди исследовать интерьер прихожей. Сразу видно… Здесь жил настоящий отшельник, увлекающейся охотой. На стенах нет голов животных, но висят ружья. Всё выполнено в темных тонах. Общая жесткость пропитывает атмосферу, но мне привлекательна такая холодность. Без сомнения, дедушка Роббин был человеком суровым и с сильным характером. Женщина закрывает дверь и идет вперед меня, мягким касанием ладони плеча принуждая следовать за ней.

– Мы уже распаковали вещи, ты проснулась прямо к ужину, – не знаю, радоваться ли мне тому, что вышло избежать нудных разборов, поэтому отвечаю молчаливым кивком головы, ступив на лестницу, которая, кажется, сделана из дуба. Настолько она кажется мне прочной, даже не скрипит. Запрокидываю голову. Потолок очень высоко, возникает ощущение, словно нахожусь в открытом пространстве. Необычно.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – Роббин поднимается на второй этаж, свернув на лестницу, ведущую на третий, и мне приходится схватиться за перила рукой, дабы помочь себе ускориться, чтобы поспеть за женщиной. – Поездка была долгой…

– Но я спала, – напоминаю, и Роббин улыбается:

– Да, и тебе повезло. Не пришлось терпеть моего сына, – выходит на третий этаж, а я оглядываюсь, прежде чем направиться за ней, ведь вижу продолжение ступенек. Они ведут куда-то в темноту. Не скажу, что в этом доме хорошее освещение, оно немного мутное, свет теплый, но там, выше, совсем темно. Думаю, это путь на чердак.

– Он становится особо невыносимым за рулем, – Роббин вздыхает. – Он так нервно ведет машину, и резко, – да, понимаю, о чем она. Дилан правда жестко управляется с автомобилем. Он во многих аспектах жизни ведет себя грубо, но с этим можно сжиться. Я вот, как ни странно, привыкла.

Идем по коридору. Окидываю вниманием стены с темными обоями и такой же темный паркет. Роббин подходит к одной из дверей, к той, что открыта, и встает на пороге, позволяя мне пройти первой в достаточно просторную комнату с выходом на балкон. Эта комната светлее, чем остальные, здесь явно жил тот, кто не питал любовь к темным оттенкам в интерьере. Две кровати и один диван, на котором замечаю рюкзак Брук, сразу поняв, что нам придется спать в одном помещении.

– Я хотела поселить тебя одну, но Брук оказалась настойчивой девушкой, – Роббин расслабленно наблюдает за моим неуверенным перемещением по комнате. – Она явно хочет с тобой подружиться.

Взгляд носится по предметам и вещам, которыми обставлено помещение. Думаю, Роббин замечает мой интерес, поэтому объясняет:

– К старости мой дедушка стал противным накопителем. Он собирал и коллекционировал всё, что попадало ему на глаза, – отталкивается плечом от дверного косяка, зевнув и указав ладонью себе за спину. – Мы решили пожарить что-нибудь на костре, так что располагайся, – не хочет мешать мне привыкать к новому месту. – И спускайся к нам. Мы на заднем дворе.

Оборачиваюсь, медленно опустив рюкзак с плеча на пол, и киваю:

– Хорошо, – тихо произношу, вновь принявшись жадно исследовать комнату. Роббин еще секунду улыбается мне в спину, после развернувшись и исчезнув за стеной. Могу слышать её отдаляющиеся шаги.

Здесь… Каждый звук тонет. Такая глубокая тишина. Нет, окно открыто, и я слышу голоса Дэниела, Брук и Дилана, к которым минуту спустя присоединяется Роббин, слышу вой ветра, слышу шум океана, трещание сверчков, вой совы. Нет, серьезно, я давно не прибывала в столь настораживающей тишине.

Хотя много лет провела в бегах в лесу вместе с ней.

Обнимаю себя руками, медленно бродя по комнате, и приближаюсь к балконной двери, сразу же замечая горизонт океана. Я понимала, он близко, но не думала, что настолько. Опускаю руки, с восхищением внутри, но равнодушием во взгляде изучаю открывшийся пейзаж. Отвлекаюсь лишь тогда, когда слышу смех Брук и Роббин и опускаю глаза, лбом коснувшись стекла окна рядом с дверью балкона. Они, вроде, уже не так напряжены. Даже у Дэниела развязывается язык, хоть он и продолжает держаться ближе к Дилану, явно избегая зрительного контакта с Брук. И О’Брайен, судя по активному общению, расслабился. Он палкой хлопает по горячим деревяшкам и углю, отчего огненные снежинки взмывают над костром, заставив Брук отскочить от него со смехом. И Дилан улыбается, наблюдая за её поведением. Она такая веселая, наверное, поэтому и меня тянет общаться с ней. Люди, полные положительных эмоций, – такая редкость в наше время.

Задний двор огражден забором. Здесь множество деревьев и небольших пристроек, думаю, там содержались лошади. Видно, здесь давно никто не ухаживает за садом и растениями. Всё заросло, но эта внешняя неухоженность только усиливает притягательность данного места. Очень эстетично.

Вдруг замечаю, как Дилан смотрит на экран телефона, после обратившись к матери, и та проверяет время на своих наручных часах, затем кивнув на дом. Догадываюсь, что, возможно, они обсуждают мое долгое отсутствие. Конечно, это опасно – вывозить пациента за пределы города и оставлять без присмотра. Обычно мы стремимся сбежать.

Лучше спуститься, чтобы не вызывать лишнего волнения.

Я ведь добиваюсь их доверия, так?..

…Не думаю, что должна находиться здесь и сейчас. Почему-то меня охватывает тревога, касающаяся правильности происходящего.

Сижу на разложенном пледе, с одной стороны Роббин, с другой Дэниел. Дилан и Брук постоянно бродят напротив, совместными усилиями поддерживая огонь. Они общаются, а я слушаю треск древесины в костре. Они кушают, а я завороженно наблюдаю за искрами, взмывающими куда-то ввысь, в черное, затянутое мраком небо. Держу в руках кружку с чаем. Роббин разливает его из термоса. Не знаю, что влияет на раскрепощение, но вижу, что внутренние барьеры этих людей довольно-таки быстро рушатся, в связи с чем они способны вступить в здоровое общение. Не скажу, что чувствую себя некомфортно, просто это очень-очень непривычно. Быть окруженной подобной атмосферой. Но мне определенно нравится наблюдать за людьми: Роббин так скрыто улыбается, видя, как Брук о чем-то шутит, касаясь ладонью плеча Дилана, а тот смеется, как и Дэниел, и не отталкивает её руку, то, как О’Брайен смотрит на девушку – мне это нравится. Проблема в том, что и Дэниел подобным образом наблюдает за ней. У меня не остается сомнений.

Дилан и Дэниел определенно имеют чувства к Брук. Не очень-то здоровая ситуация.

С другой стороны, что я могу смыслить в человеческих эмоциях? Как говорила одна героиня давно забытого мною фильма: «У него эмоциональный диапазон, как у зубочистки», – так вот, это про меня.

Эта троица еще пару минут сражается за огонь в костре, но тот медленно слабнет, и ребята слушаются Роббин – садятся кушать. Напротив меня с мисс О’Брайен. Продолжаю молча пить чай, удерживая кружку возле носа, чтобы паром согреть его кончик. Не участвую в общении. Вновь поднимаю глаза, чтобы скользнуть вниманием по лицам присутствующих, и не сдерживаю слабую улыбку, замечая, как они все улыбаются, смеясь над чем-то… Над чем-то, я не слежу за тем, о чем они говорят. Главное для меня – их эмоции.

Шире растягиваю губы, чувствуя, как меня снова ломит от усталости. Клонит в сон, поэтому сильнее кутаюсь в плед, медленно заморгав, и совсем не ожидаю того, что встречусь взглядом с О’Брайном, который кажется мне одним из самых поглощенных в разговор людей. Он всего на мгновение замолкает, коснувшись плеча ладонью, и почему-то, совершая сие действие, обращает свое внимание на меня. В этот же момент моя сонливость отпадает.

Резко опускаю взгляд, принявшись мелкими глотками поглощать остывающий чай.

Дилан так же отворачивает голову, без труда продолжив участвовать в общей беседе.

***

Глубокая холодная ночь опускается, небо мрачнее обычного из-за затянувшихся грозовых черных облаков, но дождя не обещают, лишь усиленные порывы океанического ветра. После дороги чувствуешь особую усталость, так что Роббин не составляет труда заставить уже взрослых ребят разойтись по комнатам, чтобы лечь спать. Женщине не наседает, но проверяет, легла ли Тея, только после этого отправляется на кухню, чтобы вымыть посуду.

Только дверь комнаты Оушин закрывается, как девушка открывает веки, сквозь темноту помещения пронзив деревянную поверхность.

Роббин спускается вниз, опираясь ладонью на перила, и сворачивает на просторную кухню, которая явно для неё велика. Раньше в этом доме действительно одновременно проживало несколько поколений её семьи. После, до смерти бабушки, тут функционировал дом отдыха, принимавший по пять-десять человек. Но после того, как дедушка остался один, он закрылся, а пожилой мужичок бесповоротно отдался приятному для него одиночеству.

Роббин частенько испытывает тоску, находясь здесь. Это место напоминает ей о беззаботном детстве, которое оборвалось слишком рано.

Женщина не сразу замечает своего сына. В последнее время он мастерски скрывает свое присутствие, но сейчас Роббин успевает заприметить его у окна, до того, как с головой уйдет в мытье посуды.

– Почему не идешь спать? – она берет тряпку со стола, закинув на плечо, и надевает фартук, внимательно смотря на Дилана, который встает с подоконника, со вздохом и хмурым видом направившись в сторону порога. Роббин поворачивается к нему спиной, касаясь пальцами края холодной раковины, и сглатывает, ощущая покалывание на языке. Слова угольками обжигают полость рта, и женщина просто не способна противиться своей вине. Она со вздохом оборачивается, нервно сжав ладонью полотенце:

– Дилан, – стягивает его с плеча. О’Брайен без желания останавливается, сунув ладони в карманы джинсов, и оттягивает момент, лениво поворачиваясь к матери всем телом. Женщина набирается сил, чтобы с разочарованием по отношению к себе опустить руки:

– То, что я сказала, – ей не требуется уточнять, Дилан знает, о чем она. – Я так не считаю. Правда, – уверяет, виновато щурясь, но при этом не стремится врать сыну, поэтому добавляет. – Не буду лгать, я не сразу осознала, но ты… – Она мнется, продолжая шепотом, ведь О’Брайены не из тех, кто открыто признаются в подобном. – Лучшее, что могло со мной произойти, – нервничает. Дилан отводит взгляд, крепче сжав ткань джинсов внутри карманов. Молчит. Роббин кладет полотенце на столешницу, с внутренней болью быстро приблизившись к парню, плеч которого касается, мягко дернув:

– Не злись, я больше не буду пить, – обещает. Это был момент слабости. Ей вскружило голову. Роббин неплохо справляется. Она так серьезно не налегала на алкоголь уже лет десять. И Дилан знает это, поэтому опять устало вздыхает, хмурясь, и убирая руки матери от себя:

– Я не злюсь на тебя, – вовсе нет, он не способен злиться на мать или проявлять к ней иных негативных эмоций. – Я понимаю, – парень не имеет права предъявлять ей что-либо, он хорошо знает, что пережила Роббин. – Я ведь всё видел, – не хочет вдаваться в подробности. Мисс О’Брайен и не сомневается, что её сын всегда видел. Он всё видел. Абсолютно. И от этого ей еще больнее. Женщина убеждена – все проблемы, которые её сын испытывает, возникают на почве прошлых потрясений. Поэтому Роббин страшно. Она боится, что Дилан не сможет завязать с кем-то здоровые отношения.

Но еще сильнее её ужасает мысль о том, что парень будет чем-то похож на своего отца.

Женщина отбрасывает волнение, но с тревогой смотрит на Дилана, с благодарной слабой улыбкой принявшись потирать его плечо. Парень позволяет ей проявлять нежность, хотя сам хочет скорее оказаться на улице и закурить, ему не нравится поднимать данную тему.

– Ладно, иди спать, – женщина получает необходимый внутренний покой, и разворачивается, возвращаясь к раковине. О’Брайен также отворачивается, сделав шаг к порогу. Останавливается, пальцами постучав по бедру, и мысленно парирует в своем сознании, внезапно решив, что лучшего момента быть не может, поэтому нервно трет пальцами кончик носа, обернувшись:

– Насчет Теи.

Роббин, которая успевает включить воду и хорошенько намылить посуду, прекращает водить мочалкой по тарелке, заметно нахмурившись. Она поворачивает голову, озадаченно взглянув на сына, и не успевает ничего молвить в ответ.

– Я знаю, почему ты взяла её, – О’Брайен прячет одну ладонь в карман, сделав шаг к столу, и осторожно стучит по его поверхности кулаком, замечая, как растеряна его мать. Женщина бегает взглядом по полу, после вновь встретившись зрительно с сыном:

– Ты просмотрел её документы? – и сильнее сводит брови к переносице. Дилан продолжает тихо стучать костяшками по столу, молча ожидая её реакции, и Роббин поворачивается к нему всем телом, взяв с тумбы полотенце, принявшись вытирать мокрые руки, но кран при этом не закрывает, дабы утопить в шуме воды этот разговор.

– Так необычно, – Роббин сбита с толку, потому так нервно улыбается. – Ты никогда не интересуешься воспитанниками, которых я беру, – указывает на данный факт, желая, чтобы её сын тоже обратил на него внимание, но Дилан больно равнодушно воспринимает информацию, продолжив сохранять зрительный контакт с матерью, которая вдруг начинает покачивать головой, шепча:

– Не привыкай к ней, ладно?

И не ожидает, что так резко получит вопрос в лоб.

– Почему? – О’Брайен сам не осознает, какое недоумение обрушивает на женщину. Роббин с большим удивлением смотрит на него, с недоверием сощурившись.

Он задает вопрос. С чего вдруг? Ведет себя странно.

Но вариантов нет. Роббин старается не лгать сыну, так что она со вздохом выдвигает стул, чтобы сесть, и тем самым намекает Дилану, что, раз уж он намерен вникнуть, ему придется задержаться здесь. Бросает полотенце на стол, скомкав его. Конечно, всего Роббин не может ему рассказать, но ей хочется поделиться возникшей проблемой, чтобы более не сражаться с ней один на один.

– На прошлой неделе я встречалась с её отцом.

***

Часто пациентов, которых берут на программу, возвращают по одной простой причине.

Оглядываюсь назад, чтобы убедиться – никто меня не видит, и скрываюсь в темноте высоких хвойных деревьев, ладонями касаясь жесткой коры каждого, чтобы разбирать дорогу.

Потому что пациенты предпринимают попытку сбежать.

Глаза еле привыкают к окружающему мраку. Он нездоровый, больно естественный, как я могла позабыть его? Ведь ночной лес был нашим домом на протяжении нескольких лет. Всё, что меня окутывает: тишина, смешанная с разговором сверчков и оханьем совы, аромат хвои – всё это – мой дом. Ориентируюсь на шум воды, чтобы знать, в какую сторону двигаться, но параллельно с этим постоянно оглядываюсь, дабы не потерять еле различаемые огоньки. В той стороне ферма. Роббин не выключает небольшой фонарь на крыльце и заднем дворике. Очень кстати.

Приходится смотреть под ноги. Корни, шишки, острые кустарники. Я пробиваюсь через всё это, достигая намеченной цели, и чувствую, как в мою грудь бьет восторг, и благодаря этому сердце в очередной раз замирает. Добираюсь до края леса, ладонями касаясь одного из высоких деревьев, кора которого обжигает холодом. Передо мной – открытый простор океана, бушующие волны которого с воем разбиваются о скалы у подножья обрыва. Да, передо мной обрыв, к которому ведет серая мокрая трава. Небо черное, оно практически сливается с неспокойной водной гладью. Приоткрываю рот, поскольку не могу справиться с поглощением кислорода, когда в лицо врезается столь сильный соленый ветер. И по его вине мои глаза начинают слезиться и краснеть. С хрипотой дышу, глубоко. Опускаю руки, осознав, что пучок на хрен разваливается под терзанием ветра, и не мнусь, снимая резинку, чтобы позволить волосам вздыматься вверх, хлестать меня по лицу, когда суровый морозный ветер меняет направление.

На меня обрушивается столько эмоций. Выхожу из-за дерева, прихрамывая, и с полными беспричинных слез глазами шагаю вперед, свято веря, что порыв со стороны океана способен разорвать на мне рубашку. Настолько он силен и могущественен. Стихия – то, что вызывает во мне какой-то отклик. Чем ближе подхожу к краю, тем труднее мне дышать. Ветер просто не позволяет мне. И не могу описать, что чувствую, когда уголки моих губ дергаются в улыбке, а тело переполняет неописуемая сила. Срываюсь с места. Бегу медленно, ведь мне тяжело ступать по неровной скользкой поверхности. Руки неуклюже и напряженно держу отстранёно от тела, не прижимаю их к себе, чтобы поддерживать равновесие, волосы в полном беспорядке, в голове приятный хаос. Ветер путает мои мысли, кажется, вытягивая их из сознания через уши. Фильтрует, прочищает – и я могу вдохнуть полной грудью.

К краю. Резкий спуск вниз, покрытый скалистыми выступами. Я застываю в нескольких шагах, зная, что, будь на то воля стихии, она без труда сорвет меня вниз, так как я не особо устойчиво держусь на ногах. С детским восторгом неимоверной силы смотрю перед собой, медленно разводя руки в стороны, и прикрываю веки, пропуская сквозь себя шум океана. Чайки кричат. И ничего более не существует.

Это место… Оно настолько идеальное. Оно будто создано для того, чтобы дарить ощущение свободы и легкости. Мне было необходимо окунуться в одиночество, но лишенное привычной тишины. Мне требовалась тишина, которая затмила бы мысли. Я нашла её. Здесь.

– Красиво, да?

С головой отдаюсь ощущениям, окутывающим меня, оттого, наверное, не замечаю чужого присутствия. Женский голос звучит тихо, правда, меня встряхивает от неожиданности. Резко оборачиваюсь, опустив руки, и напугано смотрю на Брук, закутывающуюся в теплый плед. Теперь ветер бьет мне в затылок, и волосы без остановки лезут в лицо, мешая четко видеть девушку, которая… Как давно она здесь? И почему? Неужели видела, как я ушла?

Брук мягко улыбается, медленно перебирая ногами. Её всегда идеально уложенные локоны волос теперь в большем беспорядке. Мне приходится откинуть шок и вернуть себе напряжение. Киваю головой, с недоверием следя за Брук, которая встает рядом со мной, уставившись вперед, на горизонт. Так необычно, она… Она выглядит такой уставшей и её глаза, под воздействием ветра, слезятся. Девушка с наслаждением глотает воздух, крепче обнимая себя руками:

– На самом деле, я уже была здесь, – шепчет, мне приходится напрячься, чтобы слышать её. Почему-то… Присутствие Брук не лишает меня возможности поддержать внутреннее успокоение. Это странно, но возникает чувство, словно девушка ощущает нечто похожее. Будто бы мы воспринимаем это место одинаково. По крайней мере, я могу прочесть это в её глазах.

– Дилан приводил меня, – Брук тепло улыбается, вспоминая приятные моменты, а я моргаю, повернувшись всем телом обратно к горизонту, и мечусь взглядом по океану, не зная, что так будоражит тяжелый камень в груди:

– А вы… – хочу уточнить, но не знаю, как спросить о подобном. Но Брук понимает, о чем я, и пожимает плечами, сохраняя уже печальную улыбку на уставшем лице:

– Не знаю, – на её лице читаю неподдельное напряжение – видно, её выматывает такая неопределенность в отношениях. – Честно, – признается, вздохнув. – Но… – моргает, кончиками пальцев осторожно смахивая мелкие слезы с краев глаз. – Очень на это надеюсь, – начинает кивать головой, будто в первую очередь стараясь убедить себя в лучшем исходе. – У него свои сложности, поэтому мне остается только ждать, когда он примет их и сможет ответить мне взаимностью, – уголки губ опускаются, а взгляд продолжает медленно скользить по горизонту. Я с интересом наклоняю голову, не в силах побороть возрастающее любопытство:

– Ты его любишь?

Брук на мгновение опускает глаза, приоткрыв рот. Пару секунд молчит. Поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня, и не может сдержать улыбки:

– Почему ты так это произносишь? – действительно. Мой вопрос звучит с таким… Не могу описать. Это не похоже на удивление, это, скорее, неверие, сомнение. Приходится объяснить:

– Просто… – дергаю край рубашки, отводя глаза. – Мне всегда было интересно посмотреть на человека, который испытывает это чувство, – признаюсь, устремив внимание на черный горизонт. – Не верю, что оно реально, – не хочу нагонять унылость, но это правда. Я не верю в существование этого чувства. Но Брук не разделяет моей меланхолии и с широкой улыбкой элегантно откидывает локоны волос с плеча:

– В таком случае, смотри, сколько влезет, – и смеется. Смотрю на неё. Поистине, такой человек привлекает внимание и к нему хочется тянуться. Не пойму, что в Брук такого особенного, но мне хочется говорить с ней.

– Верно, – девушка дергает коленом, будто мой вопрос всё-таки вызывает у неё скованность. – Я думаю… – моргает, пристально смотря на океан. – Я думаю, я влюблена в твоего брата, – прикусывает губу, после скользнув по неё кончиком языка. – Сильно.