Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"

Автор книги: Paprika Fox

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 74 страниц)

Брук отмалчивается, лишь какой-то серый взгляд слегка скользит в стену. Норам наклоняет голову, интересуясь вполне искреннее:

– Как ты себя чувствуешь?

Брук переводит на него свое внимание, окутывая холодом, который истощает парня эмоционально, и шепчет, хмурясь больше от измождения, чем от злости:

– А ты как думаешь? – каждое слово произносит с паузами, медленно шевеля языком. – Мне нехорошо. Но это не похмелье, – опускает глаза и вновь смотрит в окно. – Мне просто нехорошо.

Норам решает больше не выпытывать из нее описание её состояния и отворачивает голову, повторно оценив на удивление приятную атмосферу по ту сторону стекла. Когда в затылок ударом прилетает шепот:

– Так ты останешься?

Парень чувствует, как в глотке начинает жечься. Знакомый дискомфорт, от которого он так и не смог избавиться за те пару лет отсутствия. Вина. Гнетущая вина. Прекрасно осознавал, что отец и мачеха с большей «любовью» относятся к нему, поэтому знал, что недолго пробудет в неволе. Думал, этого времени будет достаточно, чтобы избавиться от внутреннего дискомфорта, но в момент освобождения чувство вины усилилось, что заставило его вернуться сюда вопреки желанию отца отправиться учиться за границу.

Ему просто необходимо искупить вину. Но теперь, видя, во что превращается Брук, он понимает, что никогда не сможет смыть с себя ту грязь, которой оброс.

– Если разрешишь, – сглатывает, заморгав, и с опаской переводит глаза на девушку, выражение лица которой по-прежнему не позволяет разгадать её мысли.

Брук всё глубже уходит в себя. А периоды эмоционального истощения приобретают затяжной характер.

Солнечные лучи пляшут среди деревьев, посаженных на заднем дворе. Девушка скачет между ними, касаясь каждого влажного ствола, щупая кору, запрокидывает голову, ловя губами морозный воздух, и пускает пар, протягивая ладонь к голубому небу, затерявшемуся среди сухой листвы. Под ногами валяются замерзшие гнилые яблоки, сбором которых, видимо, никто не занимается. Тея продолжает танцевать среди деревьев, пальцами пытаясь ухватить лучи света за хвостики. Она носится в одной футболке и легких джинсах, но холод приятен коже. Девушка вслушивается в мелодию природы, с улыбкой на лице воспринимая каждое дуновение ледяного ветра, тормошащего сухие листья, оставшиеся на ветках.

Рубби с легким недоумением наблюдает за происходящим через окно рядом с дверью, ведущей на веранду заднего двора. Опирается локтем на подоконник, потягивая никотин, и игнорирует ясную боль в груди, продолжая забивать легкие мусором.

Смотрит на Тею, изогнув брови. И чем она занимается? Чего скачет, как идиотка?

Шаркающие шаги. Рубби оглядывается: Дилан спускается по лестнице, в руке сжимает ремень спортивной сумки, с хмурым видом изучая что-то на экране телефона, который прячет в карман джинсов.

Обычно Дэн быстро реагирует на сообщения, но сегодня О’Брайен всё утро никак не дождется ответа. Заезжать ли за другом? Придется позвонить.

Парень озирается, заглянув на кухню. Рубби понимает, он ищет Тею, поэтому свистит, привлекая его внимание.

– Она скачет в саду, – констатирует, на что Дилан обреченно опускает руки:

– Опять? – задается риторическим вопросом, приближаясь к окну, чтобы первым делом со стороны понаблюдать за происходящим. Рубби двигается в сторону, повернувшись к нему всем телом, и складывает руки на груди, удержав сигарету возле губ. Давяще пялится на профиль парня, тем самым дав понять, что хочет что-то сказать. О’Брайен не терпит выжидающего внимания, поэтому всё-таки интересуется:

– Что в этот раз предложишь? – фыркает, так же повернувшись к девушке и вынув упаковку сигарет из заднего кармана. Рубби покуривает, слегка сморщившись от боли в груди:

– Я хотела извиниться.

– Круто, – парень реагирует с сарказмом в голосе, но девушке это не мешает вполне настырно уточнить:

– Мир?

– Наверное, – Дилан зажимает сигарету зубами, принявшись хлопать по карманам в поисках зажигалки. Свою протягивает Рубби, чиркнув. Парень наклоняется к образовавшемуся языку пламени и делает пару затяжек, наконец, прикурив. Выпрямляется, с серьезным видом уставившись на Рубби. Ему действительно плевать, в каких отношениях пребывать с этой дамой. Точнее, ему вообще не хочется строить что-то, выходящее за рамки нейтралитета, поэтому он как бы намекает:

– Но нам не стоит вот так контактировать наедине. Моя девушка опасна, а ревность – именно то, что пробуждает в ней гнев.

– Да, – Рубби усмехается. – Я это уже поняла. Она… – отводит взгляд к окну, видя, как Тея прижимает ладони к дереву, о чем-то разговаривая с ним, и с долей выраженной в глазах печали шепчет. – Странная она, если честно.

О’Брайен следует за вниманием девушки, так же наблюдая за Оушин, которой не в тягость быть в одиночестве. Она сдержанно улыбается, протянув одну ладонь к небу, и сжимает-разжимает пальцы, словно пытается поймать солнечный свет. Это заставляет Дилана усмехнуться.

Странная, верно. Но именно это так притягательно в ней.

Парень вынимает сигарету изо рта, выпустив никотин, и открывает дверь на веранду, с хрипотой в голосе позвав:

– Тея.

Девушка оборачивается, споткнувшись на яблоке, но удерживает равновесие, раскинув руки в стороны. Дилан вроде закатывает глаза, реагируя с раздражением, но Оушин видит его скрытую улыбку, поэтому с довольным лицом спешит за парнем в дом, делясь позитивными впечатлениями.

Ведь в первую очередь она должна вбить себе привычку замечать хорошее. А потом это уже станет обыденностью.

– Еще один плюс – машина в твоем полном распоряжении, ведь Эркиз может отвозить Роббин на работу и забирать, – топает позади парня в коридор, а Дилан хмурит брови, покосившись на неё через плечо:

– Это еще что?

– Ищу плюсы, чтобы подбодрить тебя, – признается открыто, а в ответ О’Брайен набрасывает ей на голову кофту, которую снимает с крючка, и ровно произносит:

– Идем. Я опаздываю, – поворачивается к двери, ведущей в гараж. Эркиз заранее сделал дубликаты ключей, а Дилану так и вовсе отдал запасной пульт, открывающий гараж. Предусмотрительно.

– У соседей столько собак! – Тея выходит за ним в помещение, в котором покоится автомобиль. – Мне нравится наблюдать за ними, – тараторит, как не в себе, преследуя парня. – А еще солнце светит прямо в окно утром, видимо, здесь солнечная сторона.

Дилан сдержанно вздыхает, разблокировав двери. Оушин встает рядом:

– А еще у них своя кормушка для птиц. Круто. А у соседки слева так вообще пять кошек!

Парень открывает дверцу, замерев и уставившись на девушку. Тея осеклась, запрокинув голову, чтобы смотреть ему в упор:

– Не любишь кошек?

Выглядит так чертовски невинно. Как он может на неё злиться? Все её действия сопровождаются детской наивностью, несмотря на потрясения, которые пришлось пережить. Это не перестает поражать О’Брайена. Будто внутри Теи живут две личности. Или же её психика сама оберегает разум девушки от постоянного угнетения прошлым, позволяя побыть ребенком.

Дилан кладет тяжелую ладонь ей на голову и треплет волосы, пока девчонка натягивает кофту, сморщившись от грубого действия.

– Садись уже, – парень усмехается, забравшись на место водителя, а Тея бурчит что-то под нос, выполнив просьбу, параллельно собирая волосы в хвост.

Она старается настраиваться на положительное. И, несмотря на раздражение Дилана, будет и ему навязывать привычку видеть хорошее в незначимых мелочах. Именно этому учит Мэгги.

***

Телефон молчит, ответа на звонки не поступают, и Дилан предполагает, что сверхпунктуальный Дэниел Браун уже торчит на тренировке. Сам О’Брайен серьезно опаздывает, но не давит по газам, не спешит, кусая ногти от осознания, как ему влетит от тренера. Он успевает выкурить пару сигарет, томно посмотреть в окно, стоя на светофорах. Мысли не приходят в порядок, а ведь перед матчем необходимо собраться.

Подъезжает к повороту улицы, вдруг заприметив вышагивающего из автобуса Дэна с таким же поникшим сердитым видом. Дилан проезжает чуть вперед, тормознув рядом с тротуаром, и опускает стекло окна, выглянув. Дэниел не сразу замечает друга, будучи погруженным в свои мысли он редко воспринимает окружающий мир, и если бы О’Брайен не посигналил, наверное, так и прошел бы мимо.

Браун не совсем рад видеть Дилана. Он намеренно предпочел добраться до школы самостоятельно, в одиночестве, чтобы в него было время прийти в себя после бессонной ночи, проведенной с агрессивным настроем против всей реальности.

Врач говорит, что его проблема в неспособности отпустить негативные эмоции, но Дэн почти добился этого, точнее он так думал, а возвращение отца стало катализатором агрессии. Парень не избавился от проблем. Он лишь сделал вид.

– Все в норме? – Дилан интересуется, наблюдая за тем, как Дэн садится на место рядом, захлопнув дверь. Парень развалено располагается, затылком упершись в подголовник, и переводит глаза на друга, который правильно анализирует его взгляд, вернувшись к вождению.

Да. День предстоит тяжелый.

***

– Смысла в жизни нет в целом, но каждый создает его для себя. Свой смысл. Свою причину для радости. Мы не можем сказать о смысле жизни, как о чем-то общем, для каждого человека он субъективен. Я хочу, чтобы вы поняли, что не стоит рассматривать данный вопрос с точки зрения целого мира. Только внутри вас. Только для вас. И поводом для смысла жизни может быть любая незначительная вещь. Я, например, знаю, что дома меня ждет мой огромный пес. Он сидит и печалится в мое отсутствие, а то, как он счастлив моему возвращению, делает меня счастливой. Или я безумно люблю осенними вечерами гулять по хвойному лесу. Или пить горячий кофе, наблюдая за волнующимся океаном. Или слушать прибой, делая записи в своем дневнике. Наш смысл, наша радость от пребывания здесь строится на множестве мелких и кажется незначительных деталях. И сейчас я хочу, чтобы каждый из вас попытался нарисовать то, что дарит ему счастье и может являться причиной продолжать жить.

Растерянно озираюсь по сторонам, изучая лица остальных пациентов. После речи Мэгги остальные дети воодушевленно берутся за фломастеры и располагаются на полу, пытаясь изобразить свое личное счастье, а я продолжаю сидеть на мягком стуле, держа в руках свой альбом и простой карандаш. Конечно, Мэгги старательно разжевала свое представление о смысле бытия, подобрала слова так, чтобы наши детские умы смогли осознать суть.

Вижу, как остальные всерьез принимаются за дело, на лице каждого присутствующего – глубокая задумчивость. Дети, а работают с таким умным видом. Мне даже неловко из-за своего бездействия. Посматриваю на чужие листы. Кто-то рисует дом и семью, насколько мне понятно по корявым очертаниям. Кто-то изображает космос – видимо, ребенок мечтает стать космонавтом. То есть, мечта тоже считается смыслом для жизни? У меня была мечта – умереть. А теперь?

Покусываю кончик карандаша, раздумывая над тем, что могла бы назвать ярой причиной для жизни. Это сложно. Столько лет я была погружена в желание умереть. И теперь насильно заставляю свое сознание искать причины для обратного.

Опускаю карандаш, коснувшись им чистого листа. Напряженно стискиваю пишущий предмет, ведь не представляю, как зарисовать мысли, приходящие на ум.

Что мотивирует меня к переменам в лучшую сторону? Люди, которым не безразлична моя судьба. Да, наверное так. Но зарисовать их… я сомневаюсь, что смогу, так что продолжаю сидеть без движений, решая просто понаблюдать за детской площадкой через окно. Думаю, Мэгги замечает мое бездействие, но не давит, позволив побыть наедине со своими мыслями в шумном кабинете.

Дилан и Роббин. Страшно признать, но… они стали моим смыслом. Это нехорошо, когда люди являются источником твоей мотивации. Но увы, ничего светлого в моей жизни пока нет.

Кстати… Изучаю присутствующих, вдруг заметив, что кое-кого не хватает, и мое сердце принимается активнее биться о грудную клетку от предположений, лезущих в голову.

Интересно, где Глория?

В завершение занятия я остаюсь с чистым листом и тревогой внутри. Покидаю кабинет первой, не желая акцентировать внимание Мэгги на том, что я так и не показала ей рисунок. Поэтому героически сваливаю, пока её облепили остальные пациенты, желая рассказать о том, что было ими изображено на листах.

Быстро иду по коридору к лифту и оглядываюсь, словно боюсь, что меня могут нагнать. Особенно не хотелось бы снова оставаться с Луисом наедине. Иногда мне кажется, что голоса в его голове реально существуют отдельно от его сознания. Уж больно много он знает и замечает…

Захожу в лифт с медсестрой и каким-то мужчиной. Вынимаю телефон, чтобы позвонить Роббин. Она должна отвести меня домой. Неловко. Не хотелось бы отвлекать её от работы.

Но в сообщениях обнаруживаю одно непрочитанное от мисс О’Брайен, в котором она извинялась из-за загруженной смены и предупредила, что меня встретит… Рубби. На парковке.

С обречением вскидываю взгляд, сделав глубокий вздох.

Что ж. Надеюсь, обойдется без унижений. А то я не до конца доверяю её настроению.

Двери лифта раскрываются на первом этаже. Я покидаю его, обратив внимание на мужчину, который остается внутри. Но лишь краем глаз. Меня это не особо интересует. Здесь полно чудиков, подобных мне.

Как и сообщалось, Рубби уже меня ждала. Я без проблем замечаю красивую девушку в вызывающе короткой кожаной юбке и сером топе. Ей не холодно? Дочь Эркиза бродит рядом с машиной отца, покуривая сигарету, и за то время, пока я приближаюсь к ней, она раз пять пинает колесо автомобиля.

Чувствую, она не рада быть здесь.

Молча встаю в шаге от красотки, нервно заморгав, а Рубби неожиданно улыбается, покачнувшись на слабых ногах:

– Роббин попросила меня отвезти тебя посмотреть матч, – сообщает известную мне информацию, и я виновато подтягиваю ремень рюкзака, сползающего с плеча:

– Извини, – вряд ли она планировала провести так вечер.

Но на удивление Рубби беспечно отмахивается, бросив окурок в ноги:

– Ничего. Я сама хотела отправиться туда, – открывает дверцу, вдруг взяв с сидения небольшую бутылочку карманного виски. – Даже глотнула для храбрости, – я с напряженным лицом наблюдаю за тем, как она совершает короткий глоток, и это вызывает ухмылку со стороны Эркиз: – Не боись, руль из рук не выпущу. Это я для настроения, – и протягивает мне. – Хочешь?

– Нет, спасибо, – а прошлая Тея не отказалась бы от бесплатного алкоголя.

– Как будто ребенка забираю из сада, – девушка забирается на место водителя. Сама сажусь рядом, хмыкнув почти равнодушно:

– Ты не первая, кто сравнил.

Рубби улыбается, заводя мотор и, когда машина начинает выруливать с парковки, вдруг заговаривает, хотя я думала, что мы проведем путь в молчании, от которого, по традиции, неловко будет только мне.

– Я ходила в такие группы раньше. Только они были поделены на тех, у кого есть шанс выжить, и на… ну, в общем, я была во второй группе, – смеется, наверное, потому что пьяная. – Нас учили принимать мысль о неизбежном. С позитивом мыслить, но при этом напоминали о тщетности бытия, – произносит каким-то важным тоном, явно пародируя человека, ведущего ее терапию.

Я с интересом смотрю на девушку:

– Как давно ты болеешь? – вопрос не совсем культурный и не настолько мы в «ладах», чтобы я позволила себе спросить о личном. Правда Рубби оказывается человеком беспечным и открытым, что нельзя сказать благодаря ее поведению ранее. Подозреваю, она тоже придумала себе образ, который позволяет чувствовать себя комфортно.

– С четырнадцати, – ее глаза вдруг загораются, а эмоции на лице становятся ярче. – Крутой был год, под конец которого оказалось, что мамочка оставила мне наследство. А всё ведь шло своим чередом, – Рубби крепко держит руль, выезжая на освещенную фонарями улицу и вклинивается в негустой поток машин. – Знаешь, это так… неожиданно, – она так погружается в воспоминания, ее лицо выражает смесь из печали и непонятного восторга. – Тебе кажется, что с тобой такого не может произойти, – ее открытость наталкивает меня на мысль, что девушка редко делится с кем-то своими мыслями, а возможно, совсем не делится, и потому мне становится совсем не по себе. Я не лучший собеседник.

А Рубби тем временем продолжает говорить:

– Я всегда была худой, с чистой кожей, модными шмотками. В тот год только получила титул черлидерши, – я невольно улыбаюсь, видя, с каким восхищением она вспоминает свою прошлую жизнь. – Встречалась с классным парнем из баскетбольной команды. Всегда была в окружении огромного количества людей, – уголки ее губ немного опускаются, сама улыбка вдруг кривится, а взгляд холодеет. – Весь этот шум, вечеринки, пустые разговоры. Всё казалось таким значимым. Понимаешь? – бросает на меня беглый взгляд. – Этот максимализм по отношению к тому, что на самом деле не имеет никакого значения. А после обследования жизнь будто поделилась на две части. Я помню, как умирала моя мать, и не хотела повторить её судьбу, поэтому продолжала вести обычную жизнь. Но болезнь сильно сказывалась на ней. Прошло немного времени, и люди вокруг иссякли. Все те ребята, которые, казалось, были так важны, просто исчезли, – она перебирает пальцами руль, заерзав на сидении. – Я больше не могла заниматься в группе, поэтому меня исключили. Круг общения сузился до моего парня, но и с ним мне не о чем было говорить. Общих тем не находилось, ведь я не посещала группу и не участвовала в матчах, – блеск в ее глазах окончательно меркнет. – Я осталась наедине с новой собой и новой реальностью. И больше всего боялась, что меня прикуют к кровати в больничной палате.

Я непроизвольно изучаю внешнее состояние девушки. На ее лице много косметики. Наверное, под ней она скрывает свое истинное обличье. Вряд ли ее кожа так светится, не имея ни пятен, ни покраснений. Она скрывает от самой себя и от других правду о своем здоровье?

– И тогда-то у меня появился план, – она улыбается, но улыбка горькая, и у меня сохнет в глотке при виде такого опечаленного лица, хотя Рубби пытается выглядеть весело и беззаботно. – Когда мы еще жили здесь, я познакомилась со своим близким другом. После переезда мы поддерживали общение. Я просто сказала ему, что хочу сбежать. И он как-то с легкостью согласился мне помочь. Я выкрала деньги на самолет, оставила отцу записку и… ушла. Мир будто заиграл новыми красками. Адреналин, страх, волнение и неописуемое предвкушение чего-то нового, неизвестного. Тогда я поняла, что если мне и осталось недолго, то я, черт возьми, хочу ощутить как можно больше. И каждый раз, испытывая сильные эмоции, я уверяю себя, что всё не так и плохо. Прозвучит дико, но моя жизнь стала намного ярче после постановления диагноза. Весь мусор вывалился из моей обыденности, мысли о том, что действительно важно, обновились. Я будто поняла, в чем заключается истинный смысл пребывания здесь. И это так вдохновляет.

– Но иногда ты унываешь, верно?

– Иногда. Как же без этого. Унываю, если сижу в четырех стенах. Да и смысл? Нытьем лучше не сделаю. Это тяжело – настраивать себя на позитив, когда ты умираешь. Поэтому я выбрала отрицание.

– Что ты чувствуешь? – не сдерживаюсь, сжав пальцами ткань кофты.

– М? – она косится на меня, не отвлекаясь от дороги.

– Ты умираешь, – шепчу, чувствуя, как в носу начинать покалывать. – Что чувствуешь?

Рубби моргает. Быстрым движением языка увлажняет губы и откашливается:

– Желание как можно ярче проводить остаток времени, – стеклянно смотрит вдаль. – Хочу буквально впитывать в себя всё, что меня окружает. И…

Замолкает. Задеваю что-то крайне личное для неё. Чувство вины внутри меня усиливается. Девушка еле собирается с мыслями и продолжает слабым тоном:

– Хотелось бы провести это время с близким другом. А не всё вот это, – опять облизывает губы, куснув нижнюю. – Думаю, он… – пропускает смешок. – Думаю, он понял, насколько тяжело ежедневно контактировать с больным человеком. И просто отказался от меня.

Отворачиваю голову. Больше не буду открывать рот. Какого черта я вообще начала это?

А тем временем Рубби недолго молчит, полагаю, размышляя о своем друге, и сердито фыркает, сунув одну ладонь в карман, чтобы нащупать бутылочку:

– Ну и ладно.

***

Вечер обещает быть шумным. На Порт опускается темнота, гонимая ослепительным светом прожекторов. Стадион гудит. Подобное мероприятие местные жители ждут, как чертов праздник, порой относясь серьезней, чем, например, к Рождеству или ко Дню Порта. И готовятся с особым вниманием к деталям. На огромной панели уже десять минут восьмого, счет ноль-ноль, начало матча немного задерживают из-за приезжей команды, члены которой долго проходили проверку на станции.

Сегодня на трибунах много сторонников команды противника: друзья, близкие, родственники. Не местного легко узнать среди горожан Севера. Обычно они забавно кутаются в теплую одежду, в то время, как привыкшие к такому климату жители Порта обходятся легкими кофтами.

У самого поля по обе стороны расположены места для членов команд. После вдохновляющего напутствия (по мнению тренера школы О’Брайена в качестве мотивации и пинок под зад сойдёт), тренеры переговаривают с директорами состязающихся школ и судьей. Это дает время ребятам еще раз размяться и морально подготовиться.

А они готовы?

Дилан сидит на скамье, слегка согнувшись, и отпивает воды из бутылки. Физическая пытка, которую тренер устроил перед матчем, очень помогла отстраниться от лишних мыслей, поэтому парень ощущает себя вполне готовым. Даже выглядит не таким замученным, бодрее, чем после пробуждения ото сна. Дэниел сидит рядом, наконец, сумев дышать полной грудью. Всё-таки физические упражнения – лучший способ прийти в себя.

– Готов? – Браун интересуется со смешком, на что О’Брайен закатывает глаза, промычав что-то вроде: «Ага», – и отставляет бутылку, хмыкнув:

– На самом деле, я прекрасно расположен к тому, что надирать всем подряд задницы.

– Я тоже, – взгляд Дэна направлен на поле. – Всю ночь об этом мечтал.

Дилан искоса смотрит на друга, с настороженностью напомнив:

– Только не переусердствуй, иначе тебя исключат, – разминает шею, хрустя позвонками. – Или – что еще неприятней – покалечишь кого-нибудь.

– Знаю, – Дэн со вздохом унимает колотящееся сердце. – Знаю, – повторяет шепотом, пристально следя за выступлением их группы поддержки.

Брук – капитан. Брук должна стоять впереди и блистать улыбкой, заряжать всех боевым настроем, но её лицо самое бледное. Девушки вокруг намного ярче, намного активнее, намного веселее, даже если и притворяются. Их движения резкие и сильные, голоса четкие, улыбки широкие. Реин теряется среди них, несмотря на то, что стоит ближе к публике. Она нанесла нехилый слой макияжа, подвела глаза и губы, но внешний вид остается нездоровым. Она невысоко прыгает, негромко подпевает под песню, просто открывая губы и не давя из себя никаких звуков, её руки не поднимаются выше головы, вскидывание ног не выглядит гибким. Взгляд не здесь. Мысленно не здесь. Морально она ведет диалог с собой, дабы не потерять связь с реальностью, не погрузиться в размышления.

Громкая музыка. Сотни взглядов. Выжигающий глазные яблоки свет. По её вискам стекает холодный пот. Ведет счет в голове в ритм музыки. Иначе собьется.

Дэн хмур. Наблюдает за ней, но лишь негодующе покачивает головой. Этой девушке точно необходима помощь. Но не его, не Дилана, не родителей.

О’Брайен не способен долго разглядывать Реин. Как бы он не противился, внутри него всё еще томятся дружеские чувства к ней, и видеть её такой разбитой угнетает. Парень оглядывается на трибуны, с легкостью находит человека, которого не должно здесь быть. Но…

Дилан моргает, невольно сглотнув, когда Норам обращает на него внимание. На фоне общей массы активных болельщиков парень выглядит неуместно спокойным. Сидит себе, руки сложены на груди, поза зажатая. О’Брайен неоднозначно реагирует на присутствие старого друга. Это сложно объяснить, когда ты одновременно зол, обижен и радуешься. Чувство ностальгии – одно из самых неприятных, вызывающих эмоциональную слабость.

Норам был его близким другом. Был?

Реин скованно приподнимает ладонь, приветствуя О’Брайена данным неуверенным жестом. Дилан вновь глотает сухость, ощутив, как твердо колотится сердце, и с таким же сомнением подносит ладонь к виску, ответно здороваясь. Норам улыбается уголком губ и снова смотрит на поле, а Дилан чуть опускает задумчивый взгляд.

Его разрывает на части.

Хочет отвернуться, чтобы не поддаваться возникшим эмоциям, как вдруг замечает поднимающихся по ступенькам трибун Тею и Рубби, и хмурит брови. Видеть этих девушек вместе слегка тревожно. Но, кажется, они общаются без напряжения. Рубби даже смеется, наверное, над Теей, которая неуклюже пытается пробраться на свободные места. О’Брайен следит за ними до тех пор, пока девушки наконец не присаживаются на сидения, устроившись между нетрезвыми зрителями.

Вряд ли Оушин его отыщет взглядом, так что…

Здесь слишком шумно, так что Рубби наклоняется к уху Теи, о чем-то ей сообщив, – девушка сразу же привстает, обследуя вниманием нижние ряды, и находит глазами Дилана, широко улыбнувшись и по-детски помахав ладонью. Неясное успокоение приходит моментально. О’Брайен усмехается, ответив тем же жестом, и Тея довольно опускается обратно.

Пронзительный свист. Дилан и Дэниел поднимаются со своих мест, как и остальные участники команды, и они собираются в один полукруг, в центр которого возвращается тренер, дабы… раздать еще парочку моральных пинков. На самом деле, это лучшее средство заставить этих ребят нормально играть.

Судья выходит на поле, девушки из групп поддержки разбегаются на противоположные стороны, чтобы теперь танцевать у границ поля. Музыка прерывается громким сигналом – и команды выбегают на поле, каждый занимает свою позицию. И как только судья вторично оглушает свистом и игра начинается, многие из болельщиков на эмоциях принимаются поддерживать криком своих ребят. Тея невольно накрывает ладонями уши. Она была лишь раз на матче, но запомнила это безумство людей. Рубби вдруг вскакивает вместе с другими, с нетрезвым восторгом начиная повторять слова зрителей, а Оушин, улыбаясь, косится на неё, качнув головой.

Последующее время Оушин следит за игрой, практически не убирая рук от ушей, дабы уберечь себя от потери способности слышать. И откуда у этих людей столько энергии? Девушка плохо разбирается в правилах игры, но для интереса ей достаточно просто искать взглядом Дилана, а потом стараться не потерять. Парни так стремительно носятся по полю, уследить сложно. Тея может отыскать его по номеру на спине.

– Дилан здорово играет, – Рубби знает, что не должна обсуждать этого парня с Теей хотя бы потому, что между ними всеми натянутые отношения. Ей правда не охота состоять с кем-то в ссоре, у неё слишком мало время, чтобы тратить его впустую. Правда, будучи навеселе, она сначала говорит, а потом анализирует.

Оушин сидит смирно и, кажется, не реагирует на услышанное негативно:

– Он многие вещи делает хорошо.

– Ты прям первая фанатка, – Рубби смеется, а Тея вздыхает, махнув на девушку ладонью. Смущена.

Группа поддержки вновь принимается исполнять номер. Брук по-прежнему стоит во главе девушек. Она уже не старается правильно двигаться, рот не открывает, не кричит со всеми заготовленные тексты. Иначе её дыхание окончательно собьется. Ей не удается заглотить кислород полной грудью, и это вызывает путаницу в мыслях.

Только панической атаки ей сейчас не хватало.

Когда девушки завершают номер и бегут обратно к трибунам, Реин плетется за ними, совершенно сбив дыхалку. Она подходит к скамейкам, вскинув голову, и напуганным взглядом ищет среди зрителей Норама. Она не видела, куда он сел. Поэтому её глаза выражают больше паники, а все тело пробирает дрожь.

Она не может отыскать его, но натыкается на мать и отчима, которые, неожиданно, решают посетить игру. Сидят на местах, общаясь и выпивая по стакану кофе. Такие беззаботные улыбки, словно…

Брук чувствует, как к глотке поступает тошнота, а в голове образовывается шар из дурных мыслей. Тяжесть клонит её к потере равновесия, и девушка спотыкается на ровном месте, чуть было ни свалившись возле скамьи.

Будто всё нормально.

Норам с прищуром смотрит на отца с мачехой, что сидят далеко и повыше, нежели он, и отворачивает голову, сжав зубы И какая нелегкая их принесла? Почему именно сегодня?

Трибуны взрываются победным криком. Под конец матча победа местной команды была очевидной. Тренер орет громче всех и активнее машет кулаками. Всё-таки его волшебные пинки – секрет к победе. Парни с эмблемой школы Порта сбегаются, по привычке проявляя немного агрессивный вид восторга, пихая и запрыгивая друг на друга.

Тее приходится встать с места, чтобы видеть происходящее на поле. Она мягко хлопает в ладоши, тепло улыбаясь и наблюдая за беспечным и таким счастливым лицом О’Брайена. В данный момент он кажется таким обычным парнем, ничем не обремененным. Запыхавшийся, глаза горят, теряется среди своих товарищей. Оушин с наслаждением наблюдает за ним вот таким и шире улыбается, вновь прижав к ушам ладони. Играет громкая музыка – и на поле выбегают девчонки. Брук занимает позицию впереди всех и на секунду позже приступает к исполнению номера, из-за чего всем приходится подстраиваться под неё. Девушка делает ошибки, спотыкается и теряет контроль над дыханием и мыслями. Взгляд сумбурно скачет по зрителям. Все перед глазами искажается, паническая атака не позволяет нормально вдохнуть. Время, словно, растягивается, шум звучит отдаленно. В ушах долбится давление, принося нестерпимую боль.

Она видит свою мать. И учащенно дышит, пытаясь отвести взгляд, сфокусировать его на чем-то ином, но каждый болельщик носит её лицо. Брук издает громкий полустон, осознав, что её тело не поддается контролю вслед за разумом. Рассудок заставляет её видеть неправду.

Лицо. Все вокруг носят её лицо. И все они улыбаются её улыбкой. Смотрят её глазами. А восклики звучат сумбурно, но её голосом.

Реин задыхается. Вялые движения больше не относятся к подготовленному танцу. А вспотевшее лицо выражает ужас.

Рубби пританцовывает и слегка недоумевает:

– В мое время, – шутливо замечает, – танцевали синхроннее.

Тея отвлекается от Дилана, обратив внимание на танцующих девушек, и не сразу узнает в предводительнице Реин. Прекращает улыбаться. И правда. Что с ней?

Пронзает знакомое давление. Оушин резко меняется в лице, выразив что-то животное во взгляде, и начинает вертеть головой в поисках источника.

Темные пятна перед глазами Брук окончательно затягиваются, лишая её зрения, и девушка теряет опору, окончательно пропадая во мраке сознания.