Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 55 (всего у книги 74 страниц)
Лениво подтягивает себя на руках, занимая сидячее положение, когда к глотке подступает тошнота. Напряженно пялится в свое колено, пропуская через себя тягучее ощущение, и глубоким вздохом временно устраняет его. Подтягивает вторую ногу, локтями упираясь в колени, и вновь опускает лицо в ладони, издав подобие сонного мычания, больше напоминающее стон. Пропускает пальцы сквозь волосы, отменно взъерошив их, и, опершись руками на кровать, смотрит на Оушин, спящую в позе… Дилан наклоняет голову набок. Чего она так кутается в это одеяло? Девушка будто создает из него кокон, скрываясь под тканью с головой, один хвост из волос говорит о её присутствии рядом. Если бы не он, Дилан бы предположил, что девушка уже встала. Но нет, эта гусеница продолжает спать. Даже не слышит, как дышит. Дышит ли вообще? Он бы минут за пять сдох от недостатка кислорода в таком убежище.
Благодаря недолгому просветлению сознания, Дилан может оттянуть поход в уборную для опустошения желудка. Он бессильно валится обратно, подбирая под голову подушку, ложится на бок, чтобы снизить давление на больной живот. Как-то эгоистично загребает руками несчастную Оушин, которая от столь бурного воздействия тут же вырывается на поверхность сна, начав негодующе бубнить:
– Отстань… – всё, что разбирает О’Брайен, и жестче обхватывает её живот руками. Девушка пытается извернуться, отворачивается от него, пихая в локти, но сил не хватит, чтобы расцепить руки, да и сознание снова опускается ниже, из-за чего Тея засыпает в странном положение: слегка прогнулась в спине, лицом зарывшись в скомканное одеяло, руки ослабленно ложатся на кровати, пальцы разжимают запястья Дилана. Она и правда как гусеница пыталась изогнуться и уползти на край кровати. Смешно и нелепо. О’Брайен полагал, что он будет страдать от избытка прикосновений во время сна, чего он не приветствует из-за отсутствия удобства, но нет. Страдает Оушин, привыкшая теряться под одеялом в полном одиночестве.
– Щас блевану, – Дилан бубнит ей в макушку.
– М-м-м, – только и может промычать в ответ Тея, в столь безобразно вялом состоянии наплевательски относясь к окружающим раздражителям.
Глубоким вздохом О’Брайен втягивает аромат волос, внезапно повлекшим за собой нехилый удар в голову. Неплохо так его вставляет в утра. Хочет или нет – встать придется.
Хотелось бы вот так бесчувственно проваляться пару… лет. Но увы.
***
Серое, дождливое небо. Серый, неприглядный сад. Бледный свет. На горизонте все погружено в черноту двигающихся к нам туч. Стою возле окна, держась одной ладонью за ткань шторы. В домах горит свет. Настолько темное утро, что приходится расходовать электроэнергию. Такое… пограничное состояние, до тошноты знакомое. Никакого желания двигаться, никакого желания думать. Не понимаю, как Дилан заставляет себя шевелиться. Иногда я вспоминаю о неправильной зависти: О’Брайен сильнее меня. Сколько проходит времени с момента, как он покидает комнату? Он ведь не возвращается. Пока зарывалась глубже в одеяло, отдаленно слышала голоса ребят в коридоре. Судя по всему, Брук совсем плохо. Странно, что шум не привлекает Роббин. Так крепко спит? Или до сих пор не вернулась?
Два часа, а то и больше. Я валялась, рылась в одеяле, как животное, что боится высунуть нос из убежища. Выбираюсь и тут же желаю спрятаться обратно. В груди зудит, в голове путаница, мысли бьются о череп в хаотичном движении. Гулко стучит сердце. Предчувствие… чего-то непоправимого. Тревога о неизвестном. В равнодушном состоянии я не думаю о своем существовании, но как только настроение падает ниже, всё возвращается. Именно «всё» – в данном контексте отсутствует конкретика. Мне не удается понять, что именно не так. Просто «всё». Всё не так. Всё неправильно. Всё неестественно для меня. С этим чувством надо бороться, знаю, но оно такое тяжелое. Столько лет оно живет с тобой, развивается, усиливается и эволюционирует внутри тебя. И просто избавиться? Мне кажется, никому это не под силу. Даже «сильный О’Брайен» борется со своими бесами в одиночку, существует с ними бок о бок. Он умеет переступить через себя, а я… Если честно, я хочу исчезнуть.
Еле перебираю ногами. В свитере холодно, джинсы не греют, стопы замерзли. Морозный сквозняк носится, обдувая лодыжки. Дом ощущается пустым, хотя ничего не изменилось. Голоса ребят, грохот посуды. Они на кухне. Слышу, как Дилан ворчит на Брук, как Дэниел ворчит на Брук, а голос самой Реин не раздается.
Останавливаюсь у спуска лестницы. Глотаю воздух – его не хватает, дабы освежить разум, взбодрить его. Знаю, правильнее было бы натянуть на лицо маску и не проявлять истинных эмоций, но…
Когда у меня была близкая подруга мы делились пустотой друг с другом, и теперь меня тянет разделить это чувство с другим человеком. Бедный Дилан. Мне жаль его. Приходится иметь дело с подобным мне.
Спускаюсь. Тихо шаркаю ногами. Подхожу к порогу двери кухни и легонечко давлю на неё, заглядывая внутрь бледного помещения, сразу же находя Брук за столом. Она прячет лицо в ладонях, голова опущена. Рядом стакан с водой и упаковка обезболивающего. Дэниел стоит у окна с кружкой чая, коротким кивком приветствует меня, не создавая лишнего шума, Дилан возится у столешниц. Что-то ищет. Все лекарства из аптечки разложены на столе. Да… Не одной мне нехорошо этим утром.
Вяло приближаюсь к столу, шепотом уточнив у бледной Реин:
– Плохо?
Девушка не успевает приподнять головы. Дэниел недовольно прыскает:
– Конечно. Посмотри на неё, – указывает кружкой в затылок Брук. – Не надо было так потреблять.
– Отстань, – она находит, что сказать, а главное, силы на это, но по-прежнему выглядит жалко.
– Он прав, Брук, – Дилан не оглядывается на нас, продолжая перебирать какие-то коробочки с медикаментами. – Ты совсем из ума вышла.
– Идите вы… – Брук хочет повысить тон голоса, но прерывается, схватив стоящий рядом тазик. Хрипло и тяжело дышит в него, более не желая разговаривать. Ни с кем. Подозреваю, в ближайшие пару часов. Дэниел отворачивается к окну, с замученным видом, провожая дождливые облака, влекущие за собой огромную тучу.
Топчусь. Оборачиваюсь к Дилану. Недолго изучаю его со спины, чтобы по движению рук понять, в каком он настроении. Но вместо этого в очередной раз подмечаю, как ему идет черный цвет. Образ плохого парня с татуировками и в вечно мятой темной футболке, джинсах и взъерошенными волосами. Только вот за этим образом скрывается вполне себе адекватный человек.
– Привет, – он окидывает меня коротким взглядом, когда встаю сбоку и без лишних раздумий «плюхаюсь» лицом ему в грудь, что-то невнятное промычав в ответ. Совершенно не заботит присутствие лишних в помещении. Уверена, сейчас каждый из нас погружен исключительно в себя, поэтому и Дилан не сразу реагирует на контакт со мной.
– Что? –продолжает обеими руками перебирать упаковки таблеток, с задумчивым видом рассматривая их описание, пока я вовсе встаю перед ним, всем телом облокачиваясь на его грудь. Дышу в ткань футболки, улавливая нотки никотина, руки продолжают безжизненно висеть.
– Хочу тебе под кожу, – неразборчиво шепчу, без эмоций уставившись в пол.
– Опять? – он отшучивается с каменным лицом. Молчу. Впитываю ответную пустоту с его стороны. Мне нравится вот так просто стоять рядом. Но внутри продолжают копошиться старые друзья. Черти прошлого, настоящего и возможного будущего. Тщетного и безрадостного. Такого, какое я заслуживаю.
Я плохой человек. Я делала и продолжаю делать плохие вещи.
Всепоглощающая пустота, утягивающая меня в недра апатии и безграничного безразличия. Уныние усиливает жжение в грудной клетке. Это колкое чувство не напоминает пронзительную атаку нескольких тысяч игл. Нет, хуже. Это всего одна игла. Длинная и острая. И она входит медленно. В этом весь её ужас. Ты можешь чувствовать себя нормально, когда она только касается острием кожи между ребер. Но потом проходит глубже. Глубже. Еще глубже. Вызывает легкий дискомфорт, затем он усиливается, а после и вовсе становится невыносимым, когда игла настигает центра твоего комка пустоты. Пронзает его – и безразличие жжением растекается по всему организму, в один неуловимый миг лишая тебя разумного оценивая окружающего мира. Всё постепенно обретает блеклость, в конечном итоге переставая что-либо значить. Мир лишен смысла и… я не понимаю, почему всё еще остаюсь здесь. А потом игла также медленно выходит из тебя. Тебя отпускает. И таким образом снова и снова. Пока ты не решишь окончательно покончить с этим хаосом.
– Убери это всё, – шепчу, пальцами нащупав ткань его футболки. Дилан сохраняет безмятежность в тоне:
– Что убрать?
Подношу одну ладонь к своей груди, надавив на основание шеи. Это не передать словами. Это состояние…
– Не могу тебе с этим помочь, – Дилан долго ждет моего объяснения, в итоге заговорив самостоятельно. -Не спорю, – бросает упаковку таблеток в коробку, – я неплох в качестве антидепрессанта, – даже улыбается краем губ. – Но избавиться от всего этого ты способна только сама, – ставит коробку обратно на полку, закрыв створку шкафчика. – Понимаешь, о чем я?
Понимаю. Прекрасно понимаю. Множество врачей говорят о том же. Пытаюсь помочь себе с помощью другого человека, но это не избавляет от проблемы, а лишь делает твое существование менее удручающим и мрачным.
Я должна быть довольна, ведь наконец в моей жизни происходит что-то хорошее, но нет. Уныние, как сорняк, у которого срезали только верхушку, но корень продолжает оставаться под слоем земли, прорастать, крепче вонзаться в покров. И, гад, не дает о себе знать. Ты мнимо полагаешь, что всё проходит, а эта тварь вдруг дает ростки. Причем один сорванный стебель порождает в два раза больше. И они растягиваются по всему телу, как метастазы.
Уныние всегда возвращается, ведь перестроение психики не происходит. Я остаюсь собой, и Дилан в качестве таблетки не способен изменить мой внутренний мир.
Ничто «извне» не сработает. Только ты и только «внутри».
Но таблетка мне нужна в качестве источника каких-то эмоций и чувств.
Поэтому обхватываю локоть О’Брайена, в молчании потянув в сторону двери. Дилан бросает взгляд на Брук с опущенной головой и Дэниела, смотрящего в окно. Оба в себе. Вывожу парня с кухни. На его лице мелькает интерес. Сует ладони в карманы джинсов, ожидая, пока я тихо прикрою дверь, чтобы точно обезопасить нас от лишнего внимания.
Поворачиваюсь лицом к Дилану, удивляясь такой перемене в его настроении.
– Ну? – слабо улыбается, кивнув на меня. – Что скажешь?
Хмурю брови:
– Ты хороший.
– Что? – Дилан шире растягивает губы, хотя видно, что ему нелегко дается улыбка. – С чего вдруг такие… – подталкивает меня плечом, будто бы смущенно, – откровения? – с подозрением сощуривается. – Ты со мной заигрываешь?
Опускаю взгляд, рассматривая его руки. Мне нравятся запястья со следами ожогов после сигарет. Выглядит красиво, но сомневаюсь, что О’Брайен считает это лучшей частью своего тела, наверное, поэтому часто держит ладони в карманах. Делаю шаг к парню, коснувшись пальцами ткани футболки, чем вызываю любопытное:
– Ты чего? – и не даю ему проанализировать мое странное поведение. Опираюсь на его плечи, точнее, тяну его за плечи на себя, заставив парня наклониться, и оставляю короткий поцелуй на губах, не спеша отскочить назад в привычном смущении. Продолжаю удерживать в таком положении О’Брайена, хмурым взглядом уставившись куда-то ему в шею, пока сам парень обдумывает мой «жест», перескакивая вниманием из стороны в сторону. Вожу пальцами по вороту черной футболки, вновь привстав на носки, и с большим давлением целую парня в губы, испытывая неподдельное желание пробраться внутрь него и закрыться.
Исчезнуть.
Опускаю голову, принявшись нервно теребить край темной ткани, пока Дилан обдумывает, таким же образом дергая мой свитер, и в итоге наклоняется, коротким прикосновением оставив поцелуй в краю моих губ, затем отстраняется, кивнув в сторону двери на задний двор:
– Можем немного посидеть, – без конкретики. Просто. Посидеть.
Не ломаюсь, испытывая искреннюю нужду в обыкновенном уединении с О’Брайеном, беру парня за запястье и веду за собой в сарайчик, чтобы окунуться в наше общее одиночество.
***
Неправильно пытаться пополнить себя за счет другого. Подобный способ самоподдержания выматывает человека, обязанного терпеть твое присутствие. Эмоциональное поглощение, чувствительная зависимость и дальнейшая неспособность контролировать себя самостоятельно.
Тея согласна. Дилан редко говорит опрометчивые вещи. Вытащить себя из ямы удастся исключительно своими усилиями. Но сложно мыслить здраво в состоянии, при котором обычный подъем с кровати кажется делом невообразимой трудности.
Оушин удобнее располагается под боком О’Брайена. Оба сидят на диване небольшого домика, внутри которого витает аромат краски. Свет не включают. Полумрак придает ощущение уединенности. Пока Тея предпочитает держать веки прикрытыми, Дилан изучает помещение. Бывает здесь редко. По себе знает: врываться в «мастерскую» творческой личности не стоит. Огрести можно. Поэтому с тех пор, как он передал ключ от домика Оушин, не появляется без её присутствия. Холсты она накрывает тканью. Даже тот, над которым работает. Интересно, какое оно – её творчество? Чем оно пропитано? Распространенный факт – творчество передает чувства и суть своего создателя. Дилану нравилось рисовать океан. Бушующий и пугающий. Мрачный, готовящийся волнами наброситься на Северный Порт. Потому что именно так он ощущал себя. Ощущает до сих пор, но сокрытие эмоций приводит к мощным вспышкам, поэтому долгое время он спасался благодаря написанию картин. А потом всё как-то сошло на нет. Переполняющие его чувства прекратили казаться важными. Дилан научился пресно смотреть на мир и потерял умение передавать его.
Её комната тонет в серости, мысли туманной пеленой кутают разум. Каждый вдох никотина отдаляет от проблем. Роббин О’Брайен лучше хорошенько проветриться перед тем, как наконец соизволить покинуть помещение, запертое на замок. Женщина сидит на кровати, поджав одно колено к груди. Подносит сигарету к губам, не пытаясь обругать себя за небольшую слабость. Смотрит в сторону окна, на волнующиеся небо. Губами сдавливает сигарету. Дерьмово, Робби. Очень. Её тревожат многие вещи. И тревожат не безосновательно.
Дилан и Тея. Тея и Дилан. Женщина с непроницательным лицом пускает дымок изо рта, после пальцами скользнув по вискам.
Слишком проблематично.
Брук Реин рассыпается. Медленно, в процессе осознания пустоты своего существования. Каждый новый глоток усиливает чувство безысходности, максимизирует бредовые идеи. И что самое смешное, Брук не ищет спасения, не пытается помочь себе, а стремится к попытке ухудшить свое состояние, как подтверждение тому, насколько её жизнь и мир вокруг черны и безрадостны. Девушка ладонью упирается в лицо, накрыв сжатые веки глаз, тем самым намереваясь скрыть от себя и других эмоции, выдающие её искреннюю душевную боль.
Если бы всё сложилось иначе, каким бы являлся её мир сейчас?
Дэн отвлекается от созерцания улицы, расслышав тихое мычание, и оборачивается, опустив кружку на подоконник. Реин пальцами влезает в локоны своим волос, покачивает головой и издает нервный смешок, когда мысленный поток ускоряется, вызывая ещё большую эмоциональную нестабильность. Хочется всё прекратить. Всё это.
Дэниел складывает руки на груди, с хмурым видом наблюдая за поведением девушки, которая пускает короткие смешки, но при этом давится тихим мычанием.
– Ты двинулась? – Браун вовсе не сердится, просто всеобщая усталость с успехом влияет на его способность взаимодействия с людьми. Делает осторожные шаги к спине Реин, продолжает с напряжением прислушиваться и всматриваться. Брук прячет бледное лицо в ладонях, выдавив с придыханием:
– Мне плохо.
– Я вижу, – Дэн встает сбоку, а неестественный смех Реин становится отчетливей, как и протяжные стоны, которые нет возможности утаить под ладонями. Дэниел с настоящей растерянностью смотрит на Брук, всё еще пытаясь понять, что с ней происходит. Она плачет или смеется? Истерика? Ей настолько плохо или причина в чем-то ином?
– Брук? – предпринимает попытку достучаться до её здравомыслия и опускает руки, нервно перебирая пальцами воздух. Топчется, не знает, куда себя деть, ведь вот она – девушка, к которой у него неоднозначные чувства, и она совершенно в психически раздолбанном состоянии. И черт его знает, как ей помочь.
– Я не пойму, смеешься ты или плачешь, – он признается, опершись кулаками на край стола. Наклоняется к макушке Брук, надеясь расслышать её ответ, но девушка только посмеивается, прерываясь на хныканье, и пальцами оттягивает свои спутанные волосы. Парень молчит. В какой-то момент, Реин прекращает хихикать – и на кухне образовывается тишина, разбавляемая редким шмыганьем.
Дэниел долгие минуты взглядом исследует затылок девушки, после опускает его в стол и выдвигает стул. Садится. Устало вытягивает ноги, локтями упирается в деревянную поверхность. Ладонями растирает лицо. Пялится в потолок. Дыхание Реин сбито. От слез и эмоционального давления у Брук усиливается тошнота, поэтому она пальцами начинает щупать стол в поисках тазика. Дэн двигает его к ней, тем самым помогает. И вновь подпирает щеку ладонью, с тяжестью в глазах наблюдая за человеком, моральное разложение которого заставляет его сильно нервничать.
Реальность недолго была поделена на три части. Дилану не приходится уговаривать Тею. Девушка сама принимает решение скорее вернуться обратно к друзьям. Равнодушие к их вниманию и вопросам, которые могут возникнуть из-за странного поведения, до сих пор не беспокоят.
О’Брайен отходит от двери домика, ожидая, пока Оушин закрывает её на замок. Оба оборачиваются, молчаливо направившись в сторону террасы. На расстоянии не меньше метра друг от друга. С опущенными взглядами.
У самого порога Дилан расправляет плечи, с трудом отогнав от себя хотя бы внешнее проявление меланхолии, и открывает дверь, впуская Тею первой внутрь прохладного коридора. Тишина позволяет расслышать шаги на лестнице. Роббин спускается вниз, оборачиваясь на знакомое шарканье сына, и необычно долго всматривается в его лицо, с неким подозрением, затем таким же вниманием одаривает Тею. Девушка тут же ощущает приступ нехватки кислорода от охватившего её волнения. Она останавливается, сцепив ладони перед собой, а взгляд опускает в пол, нервно отступив назад, а вот О’Брайен наоборот берет себя в руки, натянув на лицо улыбку:
– Итак, женщина, – указывает на мать пальцем, пригрозив. – Нас с тобой ждет очень-очень серьезный разговор.
– Да, – Роббин почему-то роняет шепотом, довольно пристально разглядывая Дилана, энтузиазм которого немного снижается. – Верно, – женщина вздыхает, сложив руки на груди, и делает паузу, с кивком головы перескакивает вниманием с одного «ребенка» на другого. – Разговор будет серьезным.
Тея нервно дергает заусенец на пальце, пытаясь понять, отчего так сильно переживает, еле сдерживается от желания посмотреть на Дилана, чтобы найти объяснение происходящему, но сам парень сует ладони в карманы джинсов, с хмурой задумчивостью отвечает на зрительный контакт матери и с похожим непониманием ощущает посасывание тревоги между ребер.
– Отвези Брук и Дэниела домой, – Роббин не проявляет сердитости, её голос ровен, но почему-то напряжение в прихожей увеличивается, когда женщина открывает рот, раздав команды. – Тея, – Оушин набирается смелости взглянуть на мисс О’Брайен. – Помоги мне прибраться, – окидывает сына с ног до головы до того, как отворачивается, с каменным лицом двигаясь на кухню.
Дилан сощуривается, проводив мать до двери взглядом, и обращает внимание на Оушин. Девушка с волнением моргает, вытирая вспотевшие ладони о ткань свитера. Поднимает глаза на парня, выражая неуместную беспомощность. О’Брайен оценивает выражение её лица, но не решается анализировать подозрительное поведение матери. Не сейчас. Кивает в сторону двери гостиной, в которой они еще не убрались после вечера кино, и ладонью подталкивает Тею в её сторону. Девушка смиренно опускает голову, руки сложив на груди, и вялым шагом приближается к порогу комнаты, оглянувшись на Дилана, с такой же неуверенностью входящим на кухню.
Оушин опускает взгляд, отвернувшись.
Странное утро.
***
Грозовое небо нависает над городом. Дождь никак не решается обрушить всю свою мощь на Порт, и эта натянутая атмосфера придает моему самочувствию особенный оттенок напряжения. Останавливаю автомобиль возле калитки пляжного домика. Я бы не отвозил Брук сюда, учитывая состояние погоды, но девушка отказывается возвращаться домой к родителям. Отчасти разумно. Она не совсем в удачном настроении. Да и до сих пор выглядит нетрезвой.
Реин сидит позади, томно вглядываясь в домик. Дэниел с похожим недоверием изучает чернеющий горизонт, медленно приближающиеся тучи и беспокойную воду океана:
– Может… – почему-то обращается ко мне. – Всё-таки домой её? Здесь небезопасно.
Стучу пальцами по рулю, мысленно соглашаясь, но не мешаю Брук самостоятельно принять решение. Девушка никак не реагирует на предложение Брауна. Молча открывает дверь, устало выбравшись из теплого салона на прохладную улицу. Ветер сильно дерет её лицо и волосы. Брук кутается в одолженную мною куртку, без прощания шагает к калитке под нашим бдительным наблюдением. Одолевает вина, хотя не подписывался оберегать и помогать ей. Но так или иначе у меня была сильная привязанность к этому человеку, поэтому не могу просто забить на девушку хер. Возможно, это такой период. Я понимаю лишь то, что не могу помочь ей. Брук может и демонстрирует себя, как человека открытого, но на самом деле о личном заикается не столь часто. Не стану говорить с ней о Нораме. Уверен, она прекрасно понимает, что я в курсе его возвращения. И знаю о их встречах.
Посматриваю на Дэниела. Парень сидит сутуло, подперев висок кулаком, пристально следит за Брук, но выражение лица какое-то непривычное. Чересчур задумчивый. Часто ловлю его на подобном. Он… постоянно смотрит на Брук. Даже когда мы с ней были вместе. Скорее всего Браун полагает, что я не замечаю, но я лишь делаю вид. И в данном случае решаю проигнорировать как по мне достаточно открытую заинтересованность друга в девушке.
– Поехали? – обращаюсь к нему, когда Брук благополучно добирается до двери, закрыв её за собой, дабы остаться наедине с темнотой, царящей в пляжном домике.
Дэн отмирает, активно заерзав на сидении, и пытается принять менее замкнутую позу:
– Только не к дому, – просит, напряженно вдохнув аромат океана, сочащегося через приспущенные стекла окон. – Пойду в зал.
Не настаиваю, но приступаю к вождению с вытекающим вопросом:
– Твой отец уже перебрался к вам? – посматриваю на Дэна, который кивает, пальцами потирая сжатые веки и невпопад роняет:
– Дерьмово.
– Вовсе нет, – в очередной раз имею обратную точку зрения, тем самым вызвав у друга интерес. Уверен, Дэн с давних пор ловит себя на мысли, что ему приятна наша с ним разноплановость мышления. Две точки зрения лучше, чем одна, так что Браун с вопросом, хоть и хмурым, обращает на меня внимание, управляющего машиной.
– У тебя последний год в старшей школе, – напоминаю, принявшись за рассуждения. – Потом свалишь. Твои родители – взрослые люди. Они вольны сами принимать решения. И если же чувствуют, что могут начать все с начала, то почему бы им не попробовать, – пожимаю плечами, взглядом внимательно следя за дорогой. – Но уже без тебя, – всё-таки добавляю после недолгой паузы, чтобы подытожить свой монолог.
Дэниел молча переводит взгляд на улицу, пытаясь проанализировать сказанное. Я неправильно воспринимаю тишину, поэтому намереваюсь продолжить:
– Твоя мать уж точно не тупая женщина, – пропускаю короткий смешок. – Она ведь догадалась, какое я дерьмо? – улыбка становится шире, когда Дэн растягивает губы, качнув головой, вновь подпирает кулаком висок и обращает взгляд в мою сторону. – Мы подростки, – хмурю брови. – Максимализм и прочее…
– Он избивал ее, – Дэниел не отводит глаза, наблюдая за моим выражением лица, прекрасно знаю о ситуации в семье Браунов, оттого, наверное, Дэну искренне интересно, к чему подведет этот разговор.
– А ты избивал его, – не мнусь, сохранив спокойствие. – И ты молодец, – проговариваю с отчетливой задумчивостью, ведь невольно пропускаю в голову мысли о своем личном опыте взаимоотношения с отцом. Не самые приятные воспоминания, но не заставляющие меня жалеть о чем-либо. Кто знает, чем закончилась бы наша история с матерью, если бы в один день я не решился…
– Правильно делал, – откашливаюсь, вырвавшись из себя, чтобы всецело окунуться в проблему Дэна. – Думаю… ты помог своему отцу завязать, – краем глаз замечаю, как он прикрывает веки, раздраженно надавив на них пальцами одной ладони. – Ты обижен и зол. Окей, – пытаюсь правильно подобрать слова. – Просто оставь их, – торможу на светофоре, имея возможность наладить зрительный контакт с Дэном. – Ты не был рожден для того, чтобы решать их проблемы. Дай им шанс, – он с напряженно сжатой челюстью отворачивает голову, принявшись нервно барабанить пальцами по подлокотнику. – Просто будь начеку. Если твой отец возьмется за старое, возвращайся, чтобы сломать ему руку, а может две, – усмехаюсь. – Порой насилие – единственный выход, – и снова перед глазами мелькают картинки прошлого, которые резко отгоняю, испытав нестерпимое желание закурить. – Главное, чтобы твоя мать знала, что у неё есть опора, – сажусь прямо и давлю на педаль газа. – Кто-то помимо потенциального мужа. Думаю, она и без того понимает, что может положиться на тебя. Пускай ты немного и не…
– Не совладаю с собой? – Дэн наконец открывает рот, вступив в диалог. Я хмыкаю, сощурившись:
– Последние полтора года ты ни на кого не набрасываешься.
– Потому что могу бросаться во время игры.
Поворачиваю голову:
– И тренер очень-очень ценит эту твою черту.
Дэн с громким смешком расслабляется, приняв менее напряженную позу, и я понимаю, что теперь он настроен иначе.
– Все взрослые те еще уебки, – поворачиваю руль, чтобы машина выехала на другую улицу. – Говорят, что их волнует твое мнение, но на деле лишь создают видимость. Всё равно поступает так, как считают нужным.
Браун с отяжелевшим взглядом хранит молчание, затянувшееся на пару минут уж точно, и с хрипотой шепчет, зло оттянув губу пальцами:
– Из-за него я стал таким.
– Это твоя лучшая версия, – спешу перенаправить его восприятие собственной несдержанности, и фыркаю, сморщившись. – А то вырос бы слюнтяем.
Браун опять смеется. Коротко и тихо, как-то сдержанно, но мне нравится, что его настрой меняется. Он наклоняет голову, прижавшись к стеклу, и вдруг хмурится, задумчиво постукивая пальцем по коленке:
– Иногда люди меняются, – тихо произносит, делая вывод из сказанного мною. – Да? – продолжает смотреть перед собой, как и я, чувствуя, как нечто странное принимается копошиться под ребрами, сдавливая грудную клетку. Дэниел медленно скользит по лобовому стеклу взглядом, переводя его на меня, и смотрит искоса, без негатива, а с каким-то расслаблением. – Им нужно дать шанс, так? – почему-то его голос воспринимается давящим. Скорее всего проблема в том, как я воспринимаю его слова. Он продолжает наблюдать за мной, поэтому мне следует что-то сказать, и я глотаю ком в глотке, выдавив ровно:
– Я так и сказал.
Браун избавляет меня от своего надзора. Отворачивает голову, прикрыв веки и сложив руки на груди, а меня поглощают новые размышления. О своих же словах, которыми заставил наглотаться Дэна, а сам не прибегаю к их сути.
Люди заслуживают шанс.
Хмуро пялюсь перед собой, одной рукой удерживая руль, пока другой нервно провожу по лицу.
Верно?
***
– Тея.
– Да?
Роббин стоит у раковины, вымывая посуду после неудачной готовки Брук. Опущенный взгляд бесцельно бродит по пенистому дну, руки слабо держат сковородку, мочалка уже сползает, рассчитывая выпасть из ладони. За спиной Оушин. Девушка протирает обеденный стол, но прекращает, осознав, что женщина делает долгие паузы, будто ей необходимо отдышаться. Тея оборачивается, слегка напугано впитывая напряжение, витающее в небольшой кухне.
– Скажи мне, только честно, – мисс О’Брайен продолжает автоматически водить мочалкой по сковородке, которую «вымывает» на протяжении десяти минут. Оушин дергает пальцами влажную тряпку, с волнением глотнув воздуха. Стены помещения странным образом сужаются, сдавливая девушку уединением с женщиной, которая по какой-то причине настораживает, несмотря на свое хорошее отношение к пациентке.
– Конечно, – Тея боится выдать себя, но голос предательски слаб. О’Брайен не придает этому значения, поэтому продолжает с легкой тревогой, от которой сильно дрожат пальцы. Ведь она боится подтверждения своих страхов.
Страхов о том, что Дилан недалеко уходит от своего родного отца.
– Мой сын… – Роббин рада, что стоит спиной, Тее не увидеть выражение её лица, а женщина сильно перепугана. – Он не обижает тебя? – всё-таки выдавливает, сжав мочалку. Оушин хмурится, недолго гнетя собеседницу молчанием:
– С чего вдруг? – действительно не понимает, и Роббин сдержанно вздыхает, пытаясь скрыть свое состояние. Глубоко дышит, продолжает взглядом тонуть в воду, набирающейся на дне раковины. Почему она переживает? Потому что это страшно. Страшно осознавать, что её сын может быть… Нет, не хочет думать. И пугает не только это. Тея Оушин всю свою сознательную жизнь была жертвой. Роббин притворяется дурой. Она делает вид, что не замечает ветрености Дилана. Он слишком часто меняет девушек, чтобы вот так осесть с одной из них. Оушин нельзя заводить отношения с человеком, который сам еще не разобрался в себе, девушка будет искать в нем стабильности и защиты, а О’Брайен… он слишком… он слишком «не для Теи», если учесть проявление эгоизма, агрессивности и прочих вспышек, которые так сильно напоминают в нем его отца.
Как он посмел переступить черту с такой, как Тея? Зная о пережитом ею ужасе. Как он посмел?
– Он хороший.
Роббин прикрывает веки, испустив вздох. Оушин продолжает смотреть ей в спину, пугаясь повисшему молчанию. Она не знает, в чем причина такой напряженности, но понимает, почему мисс О’Брайен может пребывать в таком состоянии. Когда-нибудь всё это должно было всплыть, и скорее всего женщина начинает догадываться. Но почему её это так напрягает? Из-за прошлого Теи? Потому что она из детского дома? Потому что числится пациентом больницы для душевнобольных?
Оушин сдавливает тряпку, набравшись сил уточнить:
– Вы в порядке?
Роббин разжимает веки. Губы приоткрывает, но не знает, что должна ответить. Это чертовски сложная ситуация и она еще недостаточно хороша и мудра, чтобы понимать, как себя вести.
