Текст книги "Океан и Деградация (СИ)"
Автор книги: Paprika Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 74 страниц)
– Тея говорит, вы неплохо вчера погуляли, – начинает говорить тихо, зная, какое раздражение может вызвать шум у человека с больной головой.– Ей было весело, – смотрит на сына. Дилан продолжает держать веки опущенными, молча кивает в ответ. Роббин стучит пальцами по стакану, задумчиво анализируя ситуацию перед тем, как сказать следующее:
– Спасибо, что помогаешь мне с ней, – улыбается. – Только больше не води машину в нетрезвом состоянии.
– Окей, -только и может пробубнить О’Брайен сильнее кутаясь в одеяло. Женщина оценивает, как хрипло звучит его голос, поэтому с естественной материнской тревогой хмурится, коснувшись ладонью лба сына:
– Тебе холодно?
– Наверное, – приходится что-то говорить в ответ, чтобы не вызвать подозрений у матери, а та уже с собранным видом, щупает лоб парня, параллельно изучая его внешний вид:
– Заболел, что ли? – Дилан хочет отрицательно помотать головой, но прерывается на сухой кашель, и у Роббин не остается сомнений. – Полежи сегодня, – вчера было достаточно прохладно, а он столько времени провел на воздухе, будучи вспотевшим во время игры. Хотя, здоровье его никогда не подводило, всегда было крепким. С возрастом многое в организме меняется.
Болезнь – такое же ненавистное проявление слабости. Дилан кривит губы, раздумывая, чем бы мог затмить проявление простуды, может, стоит поступить, как обычно? Начать грубить. Но он еще слишком сонный, а чувство моральной и физической слабости усугубляет ситуацию. А этот зуд…
– Поздравляю с победой, – Роббин ломит от усталости, но из-за постоянных смен в больнице у неё не остается времени на общение сыном. Данная истина печалит. Он уже такой взрослый. Кажется, половина его жизни просто пролетела мимо неё, поэтому она хочет растянуть этот утренний момент, когда ни ему, ни ей не нужно никуда спешить.
– М, – О’Брайен равнодушно мычит. Да, победа… Очередная. Бессмысленная. Почему? Потому что речь идет о Дилане – человеке, который быстро перегорает. Этот парень, в угоду своему характеру, бросается ко всему, берется за всё – и так же внезапно остывает. Любое увлечение и дело не доводит до конца, теряя интерес. Сложность в том, что каждое занятие – попытка отвлечься. А сейчас парень не знает, за что взяться. Ему хочется уйти с головой, дабы забыться, но даже команда уже не дает прошлого эффекта. Роббин видит это. Замечает, как уныло О’Брайен окидывает взглядом комнату, после вновь прикрыв опухшие веки. Женщина тревожится не напрасно и не безосновательно – ей знакома апатия, меланхолия, хандра, но страшнее всего в качестве товарища выбрать именно уныние. Состояние души, при котором силы высосаны эмоциональной пиявкой. И множество, множество вытекающих из этого последствий, которые когда-то привели молодую девчонку к алкоголю и прочей дури.
Роббин бы не беспокоилась, если бы не чертово «наследие» её семейки: психические расстройства, пограничные состояние, пожизненные неудачники, не умеющие приспосабливаться, чрезмерные алкоголики. Травка и спиртное – чертов герб семьи О’Брайенов. Роббин боится. Она не просто так изолирует сына от общения с родственниками. Ему не стоит знать, кто и как заканчивает свою жизнь. Не такой судьбы желает ему. Тот факт, что парню столько удается, что он стольким увлекается – поражает. Возможно, гены не имеют такого сильного влияния, как воспитание?
В любом случае, Роббин внимательно следит за психическим состоянием Дилана. Поэтому умело различает за, кажется, ставшей естественной для его лица хмуростью эмоции, заложенные намного глубже.
– Ты унываешь в последнее время, – женщина внимательно смотрит на сына, не скрывая своего волнения. – Что-то тревожит?
Дилан лишь вздыхает, спиной прижавшись к изголовью кровати:
– С чего взяла? – бормочет, еле приоткрыв оба глаза, чтобы видеть мать.
– Такое ощущение, будто тебе перестают приносить удовольствие те вещи, которыми ты занимаешься, – она уже продолжительное время замечает это. – Ты стал каким-то… –пытается правильно подобрать слова, чтобы не навязать сыну своего представления о его состоянии. Подростки – они такие. Впитывают всё, как губки, не умея правильно оценивать самих себя и свои эмоции. – Не знаю. Только уставшим тебя и вижу.
– Я всегда такой, – у него выходит пустить короткий смешок, но веки вновь сжимает, и садится, ровнее, одной ладонью скользнув под одеялом к своему плечу. В шее жжется. Роббин не освобождает его от своего наблюдения, предполагая:
– Нет, сейчас это больше похоже на… – пожимает плечами. – Депрессивную усталость, если можно так сказать.
– Херню какую-то несешь, – Дилан начинает раздражаться, демонстрирует это матери, чтобы та закрыла тему, и ей приходится так поступить, иначе испортит утро выходного дня для них обоих. Роббин опять пожимает плечами, кивнув головой с легкой улыбкой:
– Надеюсь.
***
Медленная смерть. Возможность ощутить процесс каждой клеткой организма, отдаться ему и познать всё его могущество, осознать, что истинно прекрасно. В смерти спасение. В смерти освобождение. В смерти видение счастья и настоящего предназначения. Смысл существования заложен в медленном умирании.
И ты близок к тому, чтобы познать истину. Не так ли, друг мой?
Пальцами аккуратно глажу бледнеющие лепестки цветка, за которым ухаживаю. Холод пагубно воздействует на него. Стебель уже не такой крепкий и зеленый, листья опущены к земле, бутон с каждым днем сильнее клонится в сторону. Придет день – и он более не раскроется.
Потому что его постигает медленная смерть. Ощущает ли он тоже, что и я? Значит ли, что нам посчастливится скончаться в один день? Было бы здорово. Мне нравится ассоциировать себя с цветком, хоть это и неправильно. Он восхитителен. А во мне нет ничего прекрасного.
На заднем дворе холодно. Утро морозное, бледное. Серые облака медленно, лениво тянутся по поверхности неба. Я слышу тревогу в вое ветра, стремящегося сорвать с моего тела легкую рубашку. Он так сильно дергает ткань, что мне приходится одной ладонью прижимать одежду к груди, дабы удержать. Будто бы пуговицы сорвутся от такой непередаваемой мощи. Или же погода в рамках нормы, а я лишь максимализирую? Довольно часто воспринимаю всё иначе. Возможно, из-за слабости мне с таким трудом удается переносить ветер.
Подливаю цветку теплой воды. Могла бы не греть воду, но не отпускает ощущение, будто бы это растение способно воспринимать температуру. Отчасти отношусь к нему, как к человеку. В таком случае, почему не оболью его ледяной водой? Ведь тогда он скорее скончается. Не знаю. Не понимаю.
– Ему холодно, – Роббин какое-то время проводит в молчании, пока ищет что-то на террасе. Полагаю, между нами больше психологического расстояния, чем между мной и Диланом. Так необычно осознавать это, но мне правда хотелось бы разрушить барьер дискомфорта. Чтобы женщина доверяла мне.
Роббин приседает на корточки, кутаясь в вязаную кофту, и я обращаюсь к ней, не сразу повернув голову:
– Он умирает, да? – ответ очевиден. Роббин вздыхает, молчит несколько секунд, изучая растение со стороны, но в итоге усталая улыбка проявляется на её сонном лице:
– Да, но мы пересадим его в горшок. И он выживет, – опускаю глаза, вновь уставившись на растение, и меня охватывает непонятное чувство печали. – Всегда есть выход, – зевает, потирая меня по плечу, и встает с тяжелым вздохом. – Сейчас принесу всё необходимое – и мы его спасем. Больно он красивый, – роняет последнее, направившись к террасе, чтобы взять лопаточку и небольшой горшок. Не провожаю женщину взглядом, продолжив тоскливо наблюдать за покачиванием бледного бутона.
И почему я олицетворяю образ цветка, сравнивая его с собой?
После работы в саду давлю на Роббин, заставляя идти спать. Она намеревалась приготовить мне завтрак, параллельно рассказывая, что Дилан заболел, поэтому даже он не может сегодня «позаботиться» о еде. Я настаиваю на «самообслуживании», мне неловко. Мисс О’Брайен много работает, ей требуется больше отдыхать. У меня сильно болит живот, но не могу обратиться с дискомфортом к Роббин, ей не стоит знать о моих болевых ощущениях. Аптечки в ванной комнате нет, видимо, она осталась у Дилана, но беспокоить его не хочу, поэтому мирюсь с болью, решая на всякий случай проверить кухню. Помнится, Роббин держит несколько аптечек дома, что не удивительно.
За окном начинается дождь. Причем сильный. Крупные капли барабанят по стеклам окон, сильный ветер тормошит шторы в гостиной и занавески на кухне, ведь никто не закрыл форточки. Я нахожу аптечку, выбрав обезболивающее, набираю стакан воды и принимаю лекарство, надеясь, что оно ослабит мое желание употребить что-то покрепче. Подхожу к окну, поднося стакан к губам. Наблюдаю за движением грозовых облаков. В черно-синем небе сверкают молнии. Ого. Я так понимаю, погода здесь живет по своим правилам. Вчера передавали, что нас ждет ясное утро. Ага. Вижу.
Отвлекаюсь от наблюдения за потрясающим штормовым явлением. Оглядываюсь на порог кухни, расслышав ленивое шарканье, и прослеживаю за сонным, каким-то усталым на вид Диланом, ладонью скользящим по своему бледному лицу. Проходит к кухонным тумбам, открывая верхние ящики. Догадываюсь, он ищет аптечку. Не помнит, что в его комнате есть другая? Или там нет необходимых лекарств?
В любом случае, отвлекаю его от поиска, кивнув на обеденный стол:
– Она здесь.
О’Брайен вынуждает себя держать глаза открытыми. Оглядывается, пару секунд бегая взглядом по помещению, наконец, останавливая его на столе с небольшой аптечкой. Подходит ближе, принимаясь перебирать упаковки с лекарством. Он в кофте. Внутри пробуждается былой интерес, и я медленно подхожу к столу с другой стороны, решив не выдавать просьбу в лоб, а начать наш диалог более привычным для людей образом:
– Привет, – но, думаю, этот вариант такой же странный. О’Брайен, видимо, тоже так считает, поэтому поднимает на меня взгляд, изогнув брови, а пальцами сдерживает таблетки от горла:
– Давно не виделись, – сарказм? Наверное. Кручу пальцами стакан, наблюдая за тем, как парень берет одну мятную таблетку, сунув себе в рот.
– Роббин сказала, ты заболел, – нахожу, как продолжить беседу, но и тут Дилан обрывает мою попытку, прервавшись на кашель и выдавив с хрипотой:
– Нет.
И почему этот тип отрицает? Не нужно быть врачом, чтобы понять, что у него температура. Вижу, как он вынимает бинты и мазь. Разглядывает упаковку обрабатывающего средства с хмуростью, явно не разбираясь, что ему необходимо.
– Можно посмотреть? – не сдерживаю желание увидеть результат. Мне нравится, как порезы выглядят позже. Они еще свежие, но уже начинают затягиваться. О’Брайен реагирует ожидаемо: он поднимает взгляд, исподлобья пялится на меня, хрипло дыша, но мне не становится не по себе от такого зрительного давления, которым он меня окидывает, пытаясь понять, как лучше отреагировать на мою просьбу. Удивлена, что парень вообще печется о гуманности. Судя по его виду, он чувствует себя нехорошо.
– Роббин легла спать, – замечаю, как Дилан прислушивается к шуму, боясь, что его мать может внезапно застать их и заметить его раны. – Дай взглянуть, всё равно тебе придется обрабатывать снова, – настаиваю. – И порезы промыть надо. От крови.
Не знаю, почему О’Брайен поддерживает мой интерес, уверена, у меня всё на лице написано. Хочу посмотреть. И всё. Парень какое-то время молча изучает коридор, который видно через щелку двери кухни, при этом потирает локоть, наконец, решаясь вынуть больную руку из рукава кофты Я сразу же замечаю пятна крови на бинте. Не буду скрывать – веду себя неправильно, начиная улыбаться и торопливо разматывать его локоть, отставив стакан с водой. Дилан продолжает следить за дверью и прислушиваться. Настолько боится, что его мать может обо всём узнать. Парень, вроде, сам себе на уме, но страхи есть у каждого. Думаю, основная боязнь для О’Брайена – демонстрировать слабости.
Случайно дергаю ткань бинта, видимо, она приклеилась к ране из-за крови, и Дилан резко поворачивает голову, гавкнув на меня:
– Осторожней.
«Извини», – бормочу под нос, аккуратно разматывая остаток бинта, который начинаю скомкать в ладонях, наклонившись к изгибу локтя парня. Судя по всему, он изрядно поколотил это место, учитывая, сколько здесь синяков. Практически вся рука покрыта отметинами. Синими, фиолетовыми, с крапинками желтого и красноватых оттенков. Вау. Просто… Нет слов. Капельки крови высохли за ночь, ими осыпана кожа рядом с порезом, и не могу устоять – осторожно касаюсь его пальцем, с улыбкой проронив:
– Ух-ты. И почему это не может стать отдельным видом искусства?
О’Брайен, думаю, сдается. Прекращает оценивать меня и мои слова с точки зрения нормальности:
– Самоповреждения? – но уточняет, чтобы убедиться, что именно я подразумеваю под искусством.
– Да, – посматриваю на него, не сдерживая восхищения. – Смотри, – осторожно беру его за запястье, приподнимая локоть выше, будто бы Дилан не видит, к чему привела его агрессия. – Похоже на северное сияние.
Не хочу анализировать то, с каким хмурым недоумением, даже недовольством О’Брайен смотрит на меня. Опускаю голову, продолжая поглаживать пальцами по ране, очищая от сухих остатков крови, благодаря чему на моей коже остаются алые разводы. Дилан продолжает сверлить тяжелым взглядом мою макушку. Плевать. Я продолжаю разглядывать повреждение, перебарывая желание попросить парня сфотографировать.
– Тея.
Спокойный тон. Обращение ровное. Без жесткости.
Не поднимаю головы, немного надавив пальцами на кожу рядом с раной, отчего из-под поврежденной ткани выделяется капелька новой, совсем свежей крови:
– М?
– Ты ебанутая.
Моргаю, поставив О’Брайена в тупик той улыбкой, что лишь растет, и поднимаю глаза:
– Дилан.
Он не отвечает, но смотрит на меня с прежней суровостью. Приподнимаю выше его руку, наклонив голову к плечу, и с чувством необъяснимого наслаждения шепчу, постучав пальцем по его ране:
– Ты тоже.
Поэтому я иначе смотрю на тебя.
========== Глава 20 ==========
Комментарий к Глава 20
Будьте активнее, пожалуйста, а то вдохновение идет к черту.
Приятного чтения.
Нас ждет буря
Опьяняющие ароматы. Необъяснимое желание глотать запахи, кружащие голову. Громкая музыка, на каждом этаже своя, в каждой брошенной комнате уши рвет от голосов, смеха и неприятных трезвому человеку стонов. С серых стен слезает темная штукатурка, в каждом холодном помещении есть старая мебель, которую притащили завсегдатые заведения. Притон – дом для них. Всех. Танцующих, поющих, пьющих, курящих. Занимающихся сексом, разделяющих иные способы интимной близости, часто, с незнакомыми людьми. А это важно? Нет. Совсем уж.
Он сдался, он проиграл самому себе. Но винить за очередной срыв будет завтра, когда протрезвеет и его сознание освободится от оков черноты. Как можно контролировать себя? Нет, правда. Его будто два. Две стороны. Одна противостоит второй, сменяя друг друга. Первый Дилан отчетливо понимает, что творит ужасные вещи, насколько его действия омерзительны, и он стремится бороться с этим. Второй Дилан – ему насрать. Он хочет. Он ставит желания превыше всего. На глаза словно опускается пелена. Аморальный. Безнравственный. Как можно задумываться о здоровом будущем, когда ты не способен примириться с собой?
О’Брайен сидит на кресле, самостоятельно не проявляет стремление к взаимодействию с кем-то, но люди каким-то образом собираются вокруг него – и когда-то пустующее помещение заполняется разговорами, смехом. Музыка со стороны зала за дверью здесь слышна намного тише, но всё равно приходится напрячься, если желаешь услышать собеседника. Темно. В углу стоит какая-то мерцающая лампа, горящая неприятным красным светом. В одной руке держит бутылку, в другой – косяк с травкой. Сегодня обычные сигареты ему не товарищи. Сидит сутуло, пуская перед собой белый дымок, с хмуростью уставившись куда-то вниз. Даже для такого состояния ведет себя необычно. Редко реагирует на общение, даже девушка, присевшая на колени рядом, не способна вытащить его из мыслей. Он спокойно видит её оголенную грудь, но взгляд уплывает в сторону, а к губам тянет свертанный косяк, когда незнакомка касается его щеки пальцами, чмокнув в шею. И улыбается, ощутив приятное напряжение под кожей. Садится напротив Дилана, скользнув ладонями по плечам, татуированным рукам, ниже. В помещении душно, несмотря на сильный дождь за окном. О’Брайен сдерживает желание стянуть с себя футболку, пока остальные присутствующие не особо заботятся об одежде. Большая часть девушек раздевается до белья, парни не отстают. Душно. Дышать нечем, при этом комната лишена окон, оттого её нельзя проветрить. В нос забиваются запахи сладких духов и мятных мужских одеколонов, смешиваясь с никотином и прочими ароматами «грязной» ночи.
Незнакомка крепкой хваткой обладает над О’Брайеном, яро отгоняя от «добычи» других претенденток, и давит на его грудь руками, вбираясь на колени, окончательно демонстрируя, что занимает его. Полностью. Дилан прижимается спиной к креслу, впервые бездействует. Девушка целует его, удобнее усаживаясь на бедрах, и не ощущает пронзительного интереса.
У другой стены расположен небольшой диван из рыхлой ткани, два кресла и столик, на поверхности которого разложены упаковки сигарет, пакетики с травкой и стоят бутылки пива. Компания взрослых ребят постоянно совместно проводят время здесь, общаясь только в своем тесном круге, но в этот раз одна из девушек с ровной укладкой блондинистых волос и челкой, под которой можно спокойно скрыть заинтересованный взгляд, уже минут пятнадцать наблюдает за молчаливым, отрешенным парнем в другом углу. Яркий макияж красиво смотрится на бледной коже, худое тело устроилось под бок к двум «мощным» на вид парням. Сетчатые черные колготки, короткая кожаная юбка, кружевной темный лифчик. Выглядит по-царски, с довольно властным выражением лица. Надменный взгляд продолжает изучать незнакомца, которым без труда овладевает девчонка. Подносит к губам сигарету, слегка повернув голову, чтобы говорить на ухо сидящему рядом парню:
– Кто он? – кивает в нужную сторону. Парень делает глоток пива, изучая предмет внимания свой собеседницы, и отвечает:
– О’Брайен. Нечасто тут зависает, – обращает взгляд на девушку рядом, заприметив её интерес:
– Он неплох, – она делает вывод, основываясь на внешних качествах.
– Да. Видел его в игре, – парень удерживает бутылку возле подбородка, задумчиво наблюдая за выражением лица подруги, которая наверняка имеет в виду не талант Дилана к футболу. – Что? – усмехается, догадываясь о последующих действиях. – Хочешь его к нам?
Девушка переводит «острый» взгляд на друга, лицо озаряется довольной улыбкой:
– Он не кажется слабаком, – затягивает никотин, элегантно держа тонкую сигарету между пальцами. Её собеседник с прежней усмешкой качает головой, дернув краем горлышка бутылки кончик своего носа, и не томит девушку ожиданием, поднявшись с дивана. Она довольнее улыбается, уложив ногу на ногу, и принимается потрясывать верхней, следя за перемещением друга. Остальные из их круга также заинтересованно наблюдают за «товарищем», без особого труда понимая намерения, с которыми он приближается к креслу в углу помещения.
Компания ребят. Татуированных, громких, забитых наколками и пирсингом.
– Эй, парень, – незнакомец подходит к Дилану, привлекая его равнодушное внимание, и протягивает бутылку пива.
Вторая личность О’Брайена идеально впишется в их круг.
Этому невозможно дать логическое объяснение. Вокруг Дилана собирается народ сам по себе. И теперь к его креслу ближе ставят столик, другие стулья, самые пьяные парни вообще передвигают диван, чтобы устроиться комфортнее в кругу «товарищей». Их немного. Человек пятнадцать. Ребята смещают с мест других отдыхающих, заставляя их перебраться в другой угол помещения. Кажется, такая сплоченная компания внушает ощущение угрозы, поэтому никто не рвется в драку, когда на вид недружелюбные татуированные парни толкают других с кресел, занимая места. Можно уверенно заявить – эта комната теперь принадлежит им, поэтому «чужаки» медленно, но покидают помещение, решая держаться подальше.
Диван ставят напротив кресла Дилана. О’Брайен не придает никакого значения тому, что образуется вокруг него. Ему, честно, параллельно, кто тусуется рядом с ним, но неиспаримый плюс – у этих неформалов есть выпивка. И кое-что покрепче, так что окей. Дилан не против.
Девчонка продолжает сидеть на его бедрах, пытаясь подвести поцелуи к кое-чему более интимному. О’Брайен отвечает, но не может спокойно впитывать колкий взгляд незнакомки, сидящей на ручке кресла. Худая девушка с уверенной улыбкой смотрит в ответ, отставляет бутылку пива на столик и поднимается, коснувшись плеча своего друга, расположившегося в кресле. Парень поднимает на подругу взгляд, усмехнувшись. Всё, пошла. И возвращается к общению с друзьями.
Девушка приближается к креслу, на котором сидит Дилан. Тот без эмоций смотрит на неё, пока незнакомка углубляет поцелуй, вдруг отстранившись и с болью ахнув, сморщившись. С первичной агрессией оглядывается, тут же осекаясь, когда встречается взглядом с девушкой, которая сжимает тонкими пальцами её волосы на макушки, с довольной улыбкой мягко мурча, подобно кошке:
– Лолита, – тянет её локоны. – Кыш, – взгляд острее. Девчонка корчится от боли. Слезает с колен О’Брайена, подчиняясь довольно грубой девушке, которую может искалечить только мысленно. Блондинка с красной прядью в волосах провожает Лолиту к двери взглядом, затем опустив самодовольный взгляд на Дилана, который с прежней незаинтересованностью смотрит на неё, намереваясь сделать глоток пива, но девушка отнимает у него бутылку, свободной рукой опираясь на его плечо. Садится на его колени, двигается пластично, словно змея, устраиваясь ближе, чтобы плоским животом коснуться его тела. Улыбка не пропадает с лица.
– Привет, – ей нравится, с какой хмуростью он смотрит на неё. – Меня зовут Рубби, – локти ставит на его плечи, пальцами принявшись водить по темным волосам парня. – Хочу, чтобы ты запомнил мое имя, – наклоняет голову, выражение её лица… Есть в нем что-то… Необъяснимо настораживающее, но нетрезвый Дилан – неосмотрительный Дилан. Ему всё равно, какая шлюха садится ему на колени. Только вот Рубби вовсе не шлюха. И она уж точно не останется в рядах девушек, которых он забудет через пару суток.
Наклоняется ближе к его лицу, губами коснувшись уха:
– Потому что теперь ты принадлежишь мне, – с наслаждением шепчет, вызывая большую хмурость у парня, который поворачивает голову, чтобы повторно изучить девушку. Та облизывает губы, сильнее прижавшись к его груди, и одной рукой сжимает его шею, второй продолжая удерживать бутылку. Накрывает губы парня, резким движением проникнув языком в его рот. Дилан прикрывает веки, оставаясь внешне сердитым, но его ладони непослушно ползут к талии девушки, которая приподнимается на его бедрах, всё больше и больше углубляя поцелуй, словно желая заставить парня задохнуться к черту от такой грубости. Но она не ошибается в выборе. Ведь Дилан без сложности переносит её действия, отвечает, даже резче, изощреннее, пальцами разминая её кожу талии спины. Рубби успевает улыбнуться ему в губы, отпустив бутылку, та падает на пол, вроде разбивается, не важно. Она ерзает на его бедрах, пальцами схватив Дилана за шею, чтобы начать душить. Несильно. Но давит. Нехватка кислорода кружит голову. Он хватает её за волосы, погружаясь в омут наслаждения. Грубость в ответ на грубость – двойное удовольствие. Да. То, что нужно.
Компания ребят редко бросают короткие взгляды в спину Рубби, параллельно стараясь оценить нового парня, который обязательно вольется в их круг. Они всегда рады новеньким. Единомышленникам.
О’Брайен даже не подозревает, во что ввязывается.
***
Чувство бессилия после сна, это нормально? Роббин не глупа, в течение года женщина анализирует свое здоровье, замечая, как ослабевает её выдержка. Работать в прежнем ритме сложнее. Она изрядно следит за своей нервной системой, поддерживает стабильную работу организма, но тот значительно ухудшает свои показатели – и на очередном обследовании Роббин окончательно убеждается в том, что для её возраста состояние здоровья желает оставлять лучшего. Перенапряглась, переработала. Но не жалеет потраченных сил. Она продолжит себя терзать. В этом есть смысл.
Стоит у комода в прихожей. Слабым движением руки роется в сумочке, проверяя наличие необходимых вещей. Иногда её образ ослабевает – и она касается пальцами лба, ненадолго прикрыв веки. Слой пудры не способен скрыть недостатков, проявление которых кричит всем о нездоровье женщины. Секундное проявление – и вновь принимает собранный вид, застегивая молнию сумочки, ведь к лестнице выходит Тея. Девушка с немым интересом оглядывает Роббин, спускается вниз, придерживаясь за перила. Мисс О’Брайен улыбается ей, оповещая:
– Я на работу, – очевидное. Поправляет осеннее пальто, взяв сумку в руки.
– Вы не поправились, – Оушин почему-то убеждена в этом, вид у женщины болезненный. Ей бы больше полежать дома. Роббин со сдержанной улыбкой пропускает слова девушки, вынув связку ключей:
– Дилан ушел ночью, да? – переводит тему. Заговаривает о том, что действительно актуально и заставляет переживать. Её сын часто пропадает по ночам, но возвращается к пяти, шести утра. Мать нервно дожидается его, лишь после ложась спать, но тут она проводит целую ночь без сна. Дилан так и не возвращается. И это не отпускает её. Где он? Как он? Что он творит несколько часов подряд, игнорируя звонки?
Тея останавливается на последней ступеньке, сложив руки на груди, и кивает головой. Роббин со сдержанным огорчением на лице отходит к двери, открывая замок, и дергает ручку на себя, впуская в прихожую прохладный ветер с улицы:
– Когда придет, напиши или позвони мне, – с бледных губ слетает непроизвольный вздох. – В общем… – прикрывает на мгновение веки, позволив себе вновь коснуться лба кончиками пальцев. – Сообщи, – просит, опустив ладонь. Тея изучает бледное лицо Роббин, старательно выдергивает себя из замкнутого сознания, чтобы поддерживать здоровое взаимодействие:
– Хорошо, – остается безэмоциональной внешне, хоть и испытывает легкую жалость по отношению к женщине. Роббин набирает больше воздуха в легкие, напоследок растянув губы в улыбку, и разворачивается, переступая порог. Прикрывает дверь. Звучат тихие щелчки. Оушин остается одна.
И по очевидной причине её задевает отношение Дилана к матери, ведь у Теи нет человека, который таким же образом переживал бы за неё. А О’Брайен, имея семью, так наплевательски к ней относится. И говоря «семья», Оушин имеет в виду не только Роббин, но и Дэниела с Брук. Если бы у Теи было бы всё, что есть у Дилана… Как бы сложился склад её ума? Посещали бы её те же мысли, что изводят её ночами напролет?
Кажется, жизнь была бы совершенно иной, но чего гадать? Тея Оушин – это Тея Оушин. Её жизнь никогда не будет иной.
«Куда ты пропал?»
Сообщение получено сегодня в девять утра. Причем ровно. Если Дилан не появляется до конца первого урока, значит, он не явится вообще. Тогда Дэниел пишет ему, интересуясь, куда опять делся его друг.
А куда он пропадает этим утром после бессонной ночи? Громкой, опьяненной, странной бессонной ночи. Нет, правда, что это было?
О’Брайен сидит на одной из разваленных ступенек каменной лестницы, ведущий вниз на непригодный для людей скалистый берег. Серый океан разбивается волнами о неровные камни, пенится, солеными каплями осыпая темные камни. Небо такое серо-синее, бугристое. Тревожный ветер гоняет сухие листья по тротуару рядом с безлюдной тропой, что уходит глубоко в рощу, перерастающую в хвойный лес, куда уже не сворачивают люди, гуляющие по парку только в специально оборудованных местах.
Усталость не накатывает. Но и бодрости парень не ощущает. Он… Никакой. Серьезно, будто бы эта ночь лишила его способности рождать эмоции. Они высосаны. Дилан задумчиво выпускает никотин через ноздри, касаясь пальцами своего затылка. Всё его тело «истерзано», эта девчонка… Хмурится, поднося сигарету к губам, на нижней из которых небольшая ссадина от укуса.
Она будто хотела прикончить его к чертям. Но Дилан прошел проверку.
Это было безумное, животное «взаимодействие». Такого разряда грубости и жесткости никогда прежде ни от кого не получал, оттого он лишен физических сил. И, пожалуй, моральных. Но это помогло. Определенно. О’Брайен чувствует – его отпустило. Но надолго ли хватит эффекта? Сейчас, когда личности сменяют друг друга, Дилан пропитывается злостью. Он не должен был сдаваться, не должен был идти на поводу у своего дискомфорта. Ему не нравится грубый секс. В нем нет того, в чем он нуждается. Это лишь иллюзия, обман. Внушение, будто бы подобное – как таблетка усмирительного лекарства. Если бы только О’Брайен смог найти что-то, что заменяло бы ему пустой трах. Точно, без плана этот тип давно бы сломался, но у него есть, куда двигаться. Он должен найти замену, равносильную. Подменить понятия в голове, и каким-то образом убедить «другого Дилана», что новый вид «деятельности» будет приносить должное успокоение.
Но как? Всё это не точно. Кто знает, как себя поведет О’Брайен? И чем, мать твою, можно заменить дикое соитие с распитием алкоголя? За столько лет данное времяпрепровождение смогло стать привычкой. А от привычного трудно отказаться.
Господи, он правда собирается разделять себя на двух людей? Он совсем рехнулся?
Закатывает глаза, сжав зубами кончик сигареты. Ясно лишь одно. На ближайшие сутки ему гарантирован эмоциональный штиль. А потом…
Потом придется приковать себя к батарее в запертой комнате.
Мерзок.
Дом. Гребаный, милый дом. Дилан шаркает ногами от автомобиля, зная, что ему еще влетит от матери, ведь транспортное средство у них одно, а Роббин часто требуется машина, чтобы добраться до работы. Конечно, чаще автомобилем пользуется О’Брайен, да и плевать ему сейчас. На всё. Буквально. Он с таким нежеланием бредет к крыльцу, вынимая связку звенящих ключей из кармана кофты. Пахнет от него отвратно. Смесь из никотина и… Духов. Сладких, резких. Во рту ужасный привкус алкоголя, травки и прочей херни, что ему посчастливилось употребить. Точно. Отупение. Вот, каким словом можно описать его состояние. Мысли медленно тянутся в сознании, словно вата.
Встает у двери, вставив нужный ключ, но обнаруживает, что преграда от внешнего мира не заперта. Без стремления сводит брови, проявив кое-как различимую сердитость. Роббин не закрыла? Да нет, она достаточный параноик для такой безалаберности. Открывает, оценивающим взглядом скользнув по прихожей, и даже при таком оглушении (по вине пребывания в помещении с громкой музыкой) без труда улавливает голос. Незнакомый. Мужской. Голос.
