Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)
Поэтому для Арчи было несложно не косить глазом в сторону динамика рядом с ухом, а смотреть на Ульмана, который готов был вцепиться ему в глотку. Курсант, тварь, стоит в шлюзовой камере и не пускает наверх, где его сослуживцы переживают аварию.
Арчи приложил юнит к сканеру рядом с дверью. Арт разблокировал замок.
– На поверхность, – приказал Арчи.
Вблизи «Триплоцефал» выглядел – странно. Как огромные рыбы обрастают со временем паразитами, симбионтами, кем угодно, становятся транспортом для многочисленных молюсков, болеют, в том числе и лишаями, так и корабли. Арчи читал как-то путевые заметки одного то ли пирата, то ли купца, то ли оппортуниста, бывшего то тем, то другим в зависимости от обстоятельств, в любом случае неизменно грабившего и убивавшего, но красиво это обосновывавшего, и в них описывалось нечто такое. «Триплоцефал» уже совершил несколько вылетов – учебных, тренировочных, неважно; он выходил на околомарсианскую орбиту, захватывал мелкие астероиды поблизости; за его плечами был и этот – первый серьезный рейс; и трейлер, мать его, выглядел именно так, как выглядит корабль, который используют по назначению. Он был покрыт окалиной, вмятинами, теперь еще и глубокими царапинами; Арт предупреждающе сообщал, что температура корпуса опасно повышена, к ней не рекомендуется приближаться, и Арчи стоял за пятьдесят метров от корабля и пытался определиться, что делать.
Окли сообщал Ставролакису, что видел и предполагал. С ними переговаривались и члены экипажа – пострадавшие, но не унывавшие. Арчи начинал обходить корабль против часовой стрелки, Ульман – по часовой.
– Главный люк поврежден, – бормотал Ульман. – Некритично, но его нужно взламывать.
– Боковой люк может быть открыт, – отозвался Арчи, приложив сканер на запястье к замку люка.
– Эй, вы там как? – крикнул Каратаев и хлопнул по корпусу – чтобы зашипеть: «Сука, горячая, тварь». Арт тихо согласился: температура покрытия была от шестидесяти до трехсот градусов. Несмотря на затяжное торможение, несмотря на практически отсутствующую атмосферу, корпус обгорел. И корабль был очень большим – чтобы обойти его, требовалось немало времени. Бы. Если бы они решили прогуляться вокруг него. Пока же они были заняты совершенно другим – пытались освободить людей.
– Подгоняйте подъемник, попробуем вскрыть люк, – сказал Ульман.
Экипаж корабля был в относительном порядке. Травмы, судя по всему были у всех и серьезные, но ничего критического. Бортврач оказывал первую помощь, речь шла о паре переломов, ушибах, сотрясениях, но все члены экипажа были мобильны и в сознании, либо приходили в сознание и отвечали на вопросы, даже пытались шутить. Обвиняли Смолянина в том, что его симуляции не настолько хороши, чтобы сымитировать и такую болтанку, когда «Триплоцефала» тянет по взлетной полосе. Смолянин – звонким, напряженным голосом,очевидно нервничавший, злившийся и упорно не признававший это – огрызался и категорически настаивал, что его симуляции куда лучше, потому что готовят к невоображаемому, а воображаемому и тем более практическому даже такая дубина и кабан, как многоуважаемый «капитан Чистоплюев», может научиться на любых курсах в любом обществе любителей космических пришельцев и прикладных ремесел. Ульман, который на пару с Арчи разблокировал дверь, переключился на двусторонний переговор и сказал ему, так, чтобы другие не слышали:
– Стервец какой, – и в голосе звучало одобрение, более того, уважение, почти перешедшее в почтение, – если бы Смолянина не было, его нужно было бы выдумать.
Арчи замер на секунду, чтобы обдумать фразу. И согласился: Смолянин и капитан Араужо грызлись на чем свет стоит, к ним время от времени подключались другие, отпускали в адрес Смолянина шутки, тот их с остервенением парировал, это если на первый взгляд, а на второй – все были благодарны друг другу, что отвлекаются от очень нехороших мыслей.
– Ну, открываем, – замерев, сказал Ульман. – Орлы, готовы?
– Готовы. Мы в рубке, четыре метра под твоей толстой задницей, – ответил Араужо.
Ульман застыл в негодовании.
– Это ты восхищаешься или завидуешь? – возмутился он.
– Это он под тебя клинья подбивает, – тут же вклинился Каратаев. – Он тебя буквально вожделеет.
– Я т-тебе дам, гаду такому! – выпрямился Ульман и потряс кулаком непонятно кому.
Арчи слабо улыбался и терпеливо ждал, когда с них со всех схлынут артистические настроения. Ульман нагнулся над пластиной двери и посмотрел на Арчи:
– Нас так просто не возьмешь, правда, курсант?
– Разумеется, – категорично ответил Арчи.
– Ну, давай. Все там готовы к путешествию вне транспорта? – крикнул Ульман и даже пригнулся к двери, словно готовился расслышать звуки, доносившиеся оттуда.
Они осторожно вытаскивали членов экипажа из люка, передавали товарищам, которые размещали их на тележках, те доставляли к лифтам, а оттуда их везли в лазареты. Через два часа их заменило второе звено, которое должно было проверить состояние корабля, прикинуть, возможно ли развернуть его и как; Ульман оскорбленно доказывал Ставролакису, что это унижение для них всех – позволить только два часа работы вне помещения. Ставролакис поначалу просто молчал, а через пару минут после возмущенных речей Ульмана молчал так, что даже тот заткнулся, и затем коротко приказал всему звену отправляться на диагностику в лазарет. Это было самое позорное наказание, которое только мог придумать Лакис – все остальные будут что-то делать, а они дожидаться, когда врачи найдут для них время, по большому счету – отнимать время у по-настоящему нуждающихся в медицинской помощи людей. Ульман рванулся было к Ставролакису с намерением дать в морду – его удержали.
– Говнюк, – шипел Каратаев. – Добрехался!
Ульман угрюмо молчал.
Арчи просто не пошел в лазарет. Арт доложил ему, что нагрузка, которой он подвергся за два часа работы, оказалась совершенно незначительной, и Арчи решил продолжить участие в спасательной операции.
На его беду, Ставролакис лично решил осмотреть площадку.
– Ты что здесь делаешь? Я приказал всем быть в лазарете! – заорал он.
– Ваш приказ противоречит распоряжениям генштаба, – спокойно ответил Арчи.
– Генштаб за Солнцем сейчас! Я здесь главный!
– Я не помню, чтобы в инструкции, составленной для меня генштабом, содержалось указание на любые ситуации, в которых допускается изменять мое подчинение таким образом, – возразил Арчи.
Ставролакис орал на него, требовал убраться прочь, грозился отдать под трибунал. Арчи начал ждать, что он начнет топать ногами и размахивать руками – Ставролакис уже побагровел, стекло шлема запотело от гневных речей и кажется, покрылось брызгами слюны. Арчи молчал и стоял. Слушал, не шевелился. Не возражал. Ставролакис выдохся.
– Если с тобой хоть что-то случится, с меня же голову и снимут, – обреченно сказал он и стал рядом с Арчи.
– У меня есть опыт участия в спасательных операциях, – монотонно произнес Арчи, рассматривая корабль.
– Да помню я, – отмахнулся Ставролакис.
Людей в любом случае не хватало. И как бы Ставролакис ни пытался оперировать теми, кто были в наличии, те, кто были на поверхности, все равно нахватаются повышенных доз – от солнца, от ядерного двигателя, от самих плит, которые накапливали ее. Потом возможно будет привлечь добровольцев – и Лутич пообещал бросить клич, но это будет через пару дней. А пока нужно обходиться теми, кто есть, и желательно отбирать наиболее умелых – ситуация далеко не простая.
Так что Арчи оставался на поверхности. Через два часа Ставролакис стащил его с поверхности, засунул в лифт и выпнул в комнату. В ней он снял шлем и раздраженно приказал:
– Восемь часов отдыха. Посмеешь выйти на поверхность – вернешься на Землю. Вопросы?
– На чем?
Ставролакис приблизился к нему. Ну да, был высок. Да, умел угрожающе хмуриться, сверлить взглядом. Обычный, в общем, полковник, каковых на пути Арчи встретилось не меньше полутора дюжин. Арчи не мигая выдерживал его взгляд, и Ставролакис шумно выдохнул и хрустнул шейными позвонками. Уставившись в потолок, он помолчал немного.
– Тебе тоже нужно отдыхать, – решил он зайти с другой стороны.
– Охотно, – вежливо отозвался Арчи. – Я охотно отдохну две вахты. Мне этого достаточно, и вы уже убедились, что я полезен там, – он указал глазами вверх.
Ставролакис кивнул, положил руку ему на плечо и сжал. Затем легонько стукнул по нему кулаком и молча пошел к выходу.
Арчи осмотрел комнату. В ней было четыре человека – техперсонал, обслуживающий переходные системы и аппараты жизнеобеспечения, помогавший забираться в скафандры и выбираться из них, и все они делали вид, что не слушали, не замечали, ничего не думают. Арчи усмехнулся и отправился снимать скафандр.
И ему подумалось, что запах в этой клетушке должен стоять ядреный. Лакис, когда снял шлем, был мокрым от пота. Остальные – тоже. Скафандры, в которых можно было находиться на высоте в двадцать с лишним километров, весили более девяноста килограммов, и в них нужно было работать.
Арт осторожно напомнил ему, что он, конечно, продержится еще тридцать-сорок минут, в конце концов, в защищенном помещении ему нет нужды тратиться на усиленную терморегуляцию и заниматься перемещением тяжестей, но он был бы очень благодарен, если бы хозяин соизволил – в качестве знака доброй воли, снисхождения или чего еще – все-таки обратить внимание и на его нужды. Арчи непроизвольно улыбнулся: до чего хорош артист. И, кажется, он не отказался бы пожевать чего-нибудь. Или выпить кофе. Или еще что-нибудь, чтобы перевести дух, отдохнуть, посидеть в людном месте, отвлечься. Узнать, чем занято и что предпринимает руководство.
Ставролакис находился в малом конференц-зале, который временно был переоборудован в чрезвычайный штаб. Он, а с ним еще восемь человек, в том числе Лутич, внимательно смотрели на видеозаписи, которые Ставролакис сделал сам и потребовал у других участников. По поверхности кружили дроны количеством около двадцати, тщательно проверявшие каждую плиту, стыки, проводившие всевозможные анализы – и так по всей площади. Это должно было занять не менее недели; затем информация с них будет сброшена в гиперкомпьютер для обработки, а до тех пор приходилось пользоваться приблизительными данными и собственными наблюдениями.
«Триплоцефал» все еще лежал на боку. Вокруг него по-прежнему находились люди; кромка кратера отбрасывала странные тени, солнечный свет был неестественно резким, из-за чего казалось, что на поверхности можно было разглядеть отчетливую тень, которую отбрасывала каждая песчинка. Свет не рассеивался совершенно; если бы Солнце решило спрятаться на ночь, можно было бы перейти из нее в день – как на Луне, полностью лишенной атмосферы. Из-за ослепляющего солнечного света и цвета выгорали, существовал только полыхающе-белый и беспросветно-черный. Странная, неестественная, завлекающая картина, до которой никому не было дела.
– Вот они, – глухо говорил Ставролакис. – Одна, вторая, третья. Я дошел до отметки в четыре с половиной километра, отметил их флажками, дроны осмотрят их тщательней. Но они все отличаются от остальных, раз, и два – все деформированы.
– Полоса осматривалась после каждой посадки, – сказал Лутич.
– Обязательно.
– И не было заметно никаких отклонений?
– Расчеты показывали минимум десять лет жизни, то есть лет через пять можно было бы их заменять. Я действительно не понимаю. Было совершено пять пробных вылетов, все нормально. И тут… – он развел руками.
– А загрузка?
Ставролакис развернулся к нему.
– Захват сопуствующего астероида должен был производиться в следующий вылет, – жестко сказал он.
Лутич поднял брови.
– Топливо, – пояснил он. – Трейлер совершал пробные полеты с частичной заправкой, так? Это около четырех тонн. В этот рейс они выходили с соответствующей заправкой, рассчитывая на несколько маневров ускорения-торможения. Сколько они совершили, сколько топлива привезли с собой?
– И ядерный двигатель. – Задумчиво подтвердил один из инженеров.
Ставролакис связался с лазаретом и потребовал соединить с Араужо. Возмущения дежурного врача, что капитан Араужо погружен в сон, были сметены категоричным требованием привести его во вменяемое состояние. Врач пообещал подготовить его через сорок минут. Ставролакис вновь повернулся к экранам.
Инженеры обрабатывали информацию головного компьютера трейлера; Ставролакис задумчиво смотрел на корабль.
– Златан, я еще раз повторяю: пробные полеты совершались со значительной заправкой. Они вылетали с полной заправкой, даже с учетом совершения разовых маневров и… ну не знаю, встречного ветра в солнечный парус и все такое… даже с учетом очень успешного аэроторможения они должны были израсходовать не меньше трех четвертей топлива, иначе это просто значило бы, что они поболтались перед астероидным поясом и неторопливо вернулись домой, ничего не сделав. Так? – Ставролакис снова повернулся к нему.
– Первый компьютер показывает расход в семьдесят восемь процентов химического топлива, сорок семь ядерного, – сказал один из инженеров. – Третий… – он касался пальцем цифр на трехмерных графиках, сосредоточенно изучал данные. – Подтверждает. Семьдесят семь с половиной, сорок семь. Масса при посадке примерно равна в пробных полетах и в этом, дельта плюс полтора процента. Скорость… сейчас на два пункта выше, но все равно значительно ниже критической. Скорость борткомпьютера и локационных станций совпадает, ошибок нет. Корабль следовал запланированной траектории, выполнял заданный маневр. Без отклонений. Мы еще раз сверим данные, конечно…
Он замолчал. Остальные тоже ничего не говорили.
Лутич смотрел на него. Ставролакис тоже.
– Иными словами, отклонения исключены. – Сухо подытожил он, поворачиваясь к Лутичу.
Лутич и он внимательно изучали друг друга. В Араужо и его команде никто не сомневался. Более того, случившееся подтвердило: они способны действовать успешно в очень сложных ситуациях. Это было хорошо; но злость на те обстоятельства, по которым такая проверка случилась, начала заполнять сознание всех, присутствовавших в конференц-зале, особенно Ставролакиса. Особенно Лутича.
Лутич мог рассказать немало о том, как может быть проанализирована эта ситуация на Земле, кто будет виноват – назначен виноватым, во что это выльется для участников и зрителей и прочее. Он не сомневался в Ставролакисе: этот кащей будет отстаивать своих до последнего – и Лутич видел подтверждение этому в складке между бровями, в плотно сжатых губах. Но кто стоит над Ставролакисом – как будет действовать он?
– Данные по покрытию есть? – отведя глаза, бросил он перед собой банальный вопрос.
– Только первичные. Результаты безаппаратного наблюдения. То есть сейчас мы можем сказать, деформированы плиты или нет. Для того, чтобы установить возможные причины критической деформации, нужно будет время, – ответили ему.
– Как всегда, – помолчав, сказал Лутич. – Каков ущерб?
Ставролакис шумно втянул воздух.
– Увы, вещи банальные и неизбежные, – мрачно произнес Лутич. – Одно из лучших орудий, черт его подери.
Пока ущерб можно было оценить только приблизительно. Корабль еще лежал на боку, и операция по его возвращению в нормальное состояние может быть начата не раньше, чем через две недели: тягачи должны преодолеть склоны длиной почти в четыреста километров, а до этого площадка и подходы к ней проверены тщательнейшим образом, чтобы максимально удачно разместить тягачи и краны, исключить любую возможность дальнейшего разрушения покрытия; только потом можно будет оценить ущерб, нанесенный кораблю и прикинуть, сколько будет стоить его восстановление. И либо попытаться отремонтировать его своими силами, либо делать заказ на терранских предприятиях. Затем можно будет оценить, во что обойдется реконструкция площадки. Иными словами, работы на несколько месяцев. И это значило, что не будет совершено не менее трех полетов – Ставролакис пытался быть оптимистом. Количество человеко-, машинных и роботочасов с трудом поддавалось оценке, оно будет внесено в общую смету только после окончания восстановительных работ.
В это время можно было совершать полеты средней дальности за малыми астероидами на легком трейлере. Разрабатывать новые стратегии полетов. И прочее. Но даже такая перспектива не утешала.
Ругаться с терранским начальством тоже предстояло. После пакета с первичной информацией по случившемуся, отправленному в генштаб и Главное галактическое управление, оставалось только ждать: пройдет не менее тридцати минут, пока сигнал достигнет Земли, будет расшифрован, передан адресатам, будут составлены первые ответы, и затем пройдет еще полчаса, прежде чем они доберутся до Марса. Так что в ближайшие пару месяцев ругань с начальством должна была носить забавный характер «морская фигура, замри». Это радовало– не хватало к актуальной головной боли добавить еще и непонимание со стороны вышестоящих.
Лутич и Ставролакис сообщили об инциденте максимально кратко, причем Лутич отвел Ставролакиса в сторону и доходчиво объяснил, что следует изначально настаивать: ребята-пилоты сделали все замечательно. Виноват либо случай, либо… Ставролакис сам это понимал, но предпочитал оперировать фактами. Лутич же давно понял, что простое перечисление фактов – это уже политика, одна из ее тактик, применяемая со вполне определенным умыслом.
Собственно говоря, потому, что Лутич отлично понимал, что вляпался в очень большую политическую жопу, он и сказал:
– Старый хрен Смолянин никак не уйдет в отставку.
– М? – недоуменно произнес Ставролакис.
– Я говорю, Смолянин с Аронидесом приятельствует. – Пояснил Лутич.
Ставролакис помолчал.
– И? – спросил он.
Лутич кисло усмехнулся.
– Нам нужен будет гиперкомпьютер. Пусть это «Омникомовская» бандура, но и проект полета за астероидами принадлежит генштабу только частично, – пояснил он. – Так что наш Смолянин тоже будет участвовать во внутреннем расследовании. Надеюсь, у него хватит мозгов общаться с дедом миролюбиво и с уважением.
Ставролакис был очень, крайне недоволен. Он уважал Захарию Смолянина как специалиста, готов был терпеть его в ограниченных количествах по долгу службы, не был против проводить личное время в его компании, но с искинщиком Смоляниным, а не со внуком великого деда Смолянина – такие зависимости его злили. Но Лутич был категоричен.
Подумав же еще немного, он сказал:
– И Кремера как-нибудь втяни в работу. С ним нужно держать ухо востро, парень сильно себе на уме, но он пригодится. Хотя бы для того, знаешь ли, чтобы слегка влиять на мнение его кураторов в генштабе.
Начали поступать первые реакции с Земли. Сдержанно-возмущенные, требовавшие деталей, осторожно прощупывавшие настроения; в них звучали как попытки обвинить во всем тех, кто находился поблизости, так и абстрактные «обстоятельства». Лутич скрежетал зубами; Ставролакис то молчал с каменным лицом, то яростно ругался.
– Это они пока еще в койны ничего не перевели. Когда переведут, тогда рванет, – мрачно сказал Лутич.
Он заявил, что возьмет четыре часа личного времени, велел отнестись к этому времени с уважением, но не чрезмерным, и отбыл в номер. Он успел сходить в душ, натянул чистую одежду, лег на кровать и вытянулся. И какая-то сволочь решила отнестись к его личному времени без должного почтения. Учитывая то, что эта сволочь выражала недостаток почтения, молотя ногами в дверь, Златан Лутич направился к ней, твердо намеренный свернуть наглую Смолянинскую шею.
Открыв дверь, Лутич уставился в макушку: Смолянин молотил дверь, повернувшись к ней спиной и ритмично ударяя по ней ногой. Зыркал по сторонам и сердито сверкал глазами, а если кто-то недружелюбно смотрел в его сторону и собирался воззвать к благоразумию или состраданию – или еще каким гуманным чувствам, Захария Смолянин огрызался. Бедняжка был не в лучшей форме: был бы в лучшей, обгавкал бы с ног до головы.
Златан Лутич набрал было воздуха в легкие, чтобы отругать наглеца, но Захария уже повернулся к нему.
– Спишь! – зашипел он. – Ты спишь! – он ударил Лутича в грудь. – Ты смеешь спать, гад! Предатель, изменник! Бюрократ! Негодяй и лицемер! Ты смеешь прохлаждаться в своем номере, когда вся планета затаилась в ожидании, готовая всколыхнуться в едином порыве негодования, наказать виновных и заставить справедливость торжествовать!
Он теснил Лутича в комнату, ритмично ударяя его в грудь в конце каждой фразы. Тому бы развернуть лапочку и выписать ему пинка, да так, чтобы он в стену напротив впечатался, но Лутич поддался на угрозы. Тем более человек, стоявший перед ним, был полезен, а мог стать крайне полезным.
– Есть розовая водка. Будешь? – предложил он.
Захария опешил.
– Какая? – недоверчиво спросил он.
– Розовая. Цвет такой.
– Цвет? Не цветок? – подозрительно уточнил Захария.
Лутич без слов достал бутылку – с жидкостью розового цвета.
– Настояна на десяти травах, – пояснил он. – Будешь?
Захария задумался.
С одной стороны, розовая водка. Это – изысканно. Вполне соответствует элегантной натуре и общей утонченности стиля собеседника Златана Лутича, что последний ценил, выражая в предложении откушать такого удивительного продукта. Правда, именно эта утонченность, элегантность и общая элегантность стиля сейчас беспокоили Захарию меньше всего. С третьей стороны, именно водка могла оказаться необходимым стимулом, который бы подстегнул его на совершение задуманного. После того, как Захария в достаточной степени выплеснет горькие думы и достанет Лутича ими до такой степени, что тот Фобос с Деймосом столкнет, лишь бы только отстать от Смолянина. С четвертой, для совершения задуманного действия, во имя которого Захария Смолянин решил лишить Лутича его честно заслуженного личного времени, лучше быть трезвым. С пятой, если совершить то действие трезвым, оно может не получиться, с шестой – еще как.
И в конце концов, розовая водка! Почему Захария Смолянин ничего о ней не слышал?!
– Конечно буду! – рявкнул он.
Лутич кивнул, взял винные бокалы, плеснул туда водки и протянул один бокал Захарии. Молча поднял свой бокал и залпом выпил. Захария вздохнул и выпил свой. Облизался. Сделал зверскую рожу.
– Что делают мои расчеты? И где они? – спросил он.
Лутич сел в кресло.
Захария потоптался на месте, а затем уселся на кровать. Сел по-турецки, склонил голову к плечу.
– Я подозреваю, адмирал Рейндерс решил, что я бездоказательно паникую, – сардонично улыбнулся Лутич.
– Рейндерс, – сказал Захария и кровожадно оскалился. – Когда ты ему сообщил?
Лутич задумчиво посмотрел влево, активируя виртуальный интерфейс и запрашивая информацию, затем перечислил четыре даты – ареанскую и ее терранский аналог.
– Дед может поудивляться недальновидности Рейндерса, – самодовольно улыбнулся Захария. – Он очень любит читать перед сном документы, косвенно подтверждающие человеческую тупость. Так откуда декокт? Это же не Эсперансин.
Лутич высокомерно ухмыльнулся и плеснул еще водки. Себе – и Захарии. Тот хищно следил за тем, чтобы Лутич ни в коем случае не обделил его, а лучше наоборот.
– Интересно, – задумчиво произнес он, ехидно щурясь, – а к оранжерейным пузырям эта водка никакого отношения не имеет?
Лутич многозначительно поиграл бровями.
– Опытная партия. Коллек… ци-он-ная, – с трудом выговорил он и сплюнул. – Скоро промышленные пойдут. Твое здоровье. Или Канторовича.
Захария враз подобрался, посерьезнел, выпрямился.
– И остальных тоже, – тихо сказал он.
– И остальных, – согласился Лутич.
Захария посмотрел на пустой бокал и отставил его.
– Они в порядке. Будут. Немного отравились. Немного облучились. Немного сотряснулись. Немного поломались. Но они будут в порядке. – Захария растянул губы в улыбке. – В конце концов, это нелегкая профессия, правда? Опасная.
– Идиот, – неохотно признался Лутич, обмякая в кресле и готовясь к вспышке лапочкиного гнева.
– Неужели? – звонко спросил тот.
Профессия эта, конечно, опасная, наполненная романтикой до такой степени, что та вместо того, чтобы влечь к вещам полезным и нужным, может отравить невыполнимыми и бесцельными желаниями. Но помимо возвышенных представлений о ней, оторванных от реальности настолько, что они превращаются в злостную сатиру на саму себя, существуют и другие, прагматичные и эффективные, не очень заметные и очень действенные. Ничего не было в профессии, которую выбрали и которой оставались – и будут оставаться верны – Дарио Араужо, Николай Канторович и остальные, чрезмерно опасного, если заниматься ей с холодной головой, не искать в ней упоение невероятными эмоциями или опьянение неисполняемыми целями.
Захария слушал Лутича, сморщив нос. Зол он не был, только если на… но если говорить о том человеке, кто допустил, что площадка будет покрыта плитами с разной теплопроводностью, сопротивляемостью и фиг знает чем еще, даже не о том – о тех людях, ну и об Илиасе Рейндерсе как их типичном представителе, то это была не злость. Это было иное чувство – желание гнать его – их – до тех пор, пока эти твари не свалятся замертво от разрыва сердца. Или что-нибудь такое. А что Николай, гепард его сердца, лыцарь его либидо, относился к своей профессии именно с таким вот ироничным благоговением, которое Лутич пытался растолковать Захарии, так это не было секретом. Николай пел оды звездам, но и анекдоты о сослуживцах рассказывал с неменьшей охотой, и над своими восторгами мог подшутить. Иными словами, здравое отношение, ничего особенного.
Розовой водки оставалось немного, и Захария решил брать дело в свои руки. Он щедро плеснул Лутичу, вылил остатки себе, предложил тост за успех во всех сферах жизни каждого из людей, которые коптятся в этих пещерах, и даже приподнялся под осуждающим взглядом Лутича: тот отчего-то расценил эту тираду как подвох – в лучшем случае, а в худшем как откровенную насмешку. Не то было причиной поступка Захарии и даже его тирады, но объяснять это хитрющий и пронырливейший, изобретательный и целеустремленный Захария Смолянин не собирался. Ну разве когда дело будет сделано.
И так как дело должно было быть сделано в тот короткий промежуток, когда Златан Лутич вроде при исполнении, но и отдыхает, когда он не то чтобы пьян, но его самоконтроль сильно снижен, Захария принялся за выполнение своих коварных намерений.
Самоконтроль Лутича действительно был ослаблен. Даже не розовая водка была тому причиной, пусть в ней как в коллекционном образце было куда больше сорока градусов; и даже не усталость – которые сутки он спал урывками. Его дезориентировала ртутная подвижность Захарии – то он зол, то почти счастлив; то треплется, то слушает, то многословно соглашается со всем, что говорил Лутич, то не менее многословно возражает. Просто в глазах темнеет. И еще это неожиданное ощущение – Смолянин, оказывается, понимает, о чем говорил Лутич, когда он по пьяному делу заговорил о чести, достоинстве, верности и порядочности. Сам удивлялся, какими словами вещал, а остановиться не мог – ему действительно хотелось говорить об этом, объяснять что-то, оправдывать себя перед собой же.
И как-то забавно получилось, что Лутич разглагольствовал об этом, идя по коридорам к лазарету. Как это удалось Захарии, осталось загадкой и для него тоже. Что-то было такое: то ли разговор зашел о том, что героям следует воздавать почести не только посмертно, или о том, что Лутич чувствует себя виноватым, хотя и не определял напрямую ни условия взлета-посадки, ни полета, ни возведения всех этих конструкций. Он был всего лишь комендантом. Почетная синекура. Минимум обязанностей, чуть-чуть ответственности, представительские функции. Подальше от Земли, чтобы ни на что не влиять. Устранен, что называется. Но он нашел свое место на Марсе и горд им.
Лутич договаривал это, стоя перед боксом, в котором находились герои. Захария величественно заломал руки – его торжественности позавидовала бы Сара Бернар, не меньше – и провозгласил:
– В таком случае ты просто обязан сообщить это лично им. Ты, наша опора, наш законодатель и блюститель. Вперед.
Он отодвинул панель и простер руку.
Лутич не был уверен в том, что сойдет за трезвого. С другой стороны, сдавать назад, особенно перед этим клещом, который стоял перед ним, злорадно улыбался и готовился плевать в спину, когда Лутич поспешит скрыться в своей комнате, – да не бывать этому!
Захария прилип к нему сзади; Златан Лутич чувствовал его горячее дыхание на своем затылке. Дарио Араужо открыл глаза, увидел Лутича и попытался сесть. Но тот поднял руку, и Араужо откинулся назад.
– Я совершаю визит государственной важности в сопровождении центрального сплетничьего органа нашего населения, – хладнокровно уведомил его Лутич. Араужо попытался заглянуть за спину, чтобы получше разглядеть Захарию. Нужды в этом не было – Захария стал рядом с Лутичем и склонил голову к плечу, затем широко улыбнулся.
– Народ должен знать все о своих героях, – сообщил он Араужо.
– Даже анализы их мочи? – сардонично полюбопытствовал тот.
– Если это послужит великому делу вдохновения их на подвиги – да. Но я попрошу, – повел он рукой в сторону Лутича, явно жаждавшего что-то сказать. – Не будем о бытовых неурядицах. Мы здесь для того, чтобы восхититься вашим мужеством, узнать о самочувствии, высказать слова полной и абсолютной поддержки и… административные органы тоже должны чего-то сказать. Например, что виновный не уйдет от наказания. Златан! – зашипел он. – Говори хоть что-нибудь!
Араужо подозрительно смотрел на Лутича.
– И что именно из этого правда? – осторожно спросил он.
– Все, – печально сказал Лутич. – Административные органы восхищаются вашим мужеством, высказывают слова полной и абсолютной поддержки, обещают, что виновные не уйдут от наказания. Как самочувствие?
Араужо помолчал, опасливо посмотрел на Захарию, который по-хозяйски устроился на табурете рядом с его кроватью, затем с надеждой – на Лутича.
– А он что здесь делает?
Захария встал, выпрямился и гордо вскинул голову.
– Я здесь, чтобы вырвать у парок ножницы судьбы и выбросить их прочь, чтобы выхватить нити судьбы из их старушечьих лап и не подпустить ведьм к ним. Я здесь, чтобы восторжествовала вселенская справедливость, – заявил он.
Лутич сделал шаг в сторону от этого чокнутого.
Араужо попытался отодвинуться от Захарии, который угрожающе смотрел на него, затем на Лутича.
– Итак? – холодно спросил Захария. – Вы со мной или против меня?
Лутич неопределенно пожал плечами и начал изучать потолок.
– Или ты хочешь сам говорить с дедом? – невинно поинтересовался Захария.
Лутич зыркнул на него и отвернулся.
– Итак, вы не имеете ничего против восстановления справедливости? Отлично, – подпрыгнул Захария и отдернул штору, отделявшую их от Николая Канторовича, который находился, очевидно, в состоянии контролируемого сна.
