Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 50 страниц)
Собственно говоря, Максимилиан У. Кронинген был одним из немногих советников второго класса в коллективе, состоящем почти исключительно из перво-классников. Еще два второ-классника были тридцати трех и тридцати шести от роду и твердо намеревались сдать экзамен на первый класс годам к сорока двум. Максимилиан У. Кронинген был тридцати девяти лет от роду и уже четвертый год ловко уворачивался от настоятельного желания начальства засунуть его на этот экзамен. Не последней причиной было и опасение катастрофального увеличения административной работы, которая бы свалилась бы на его голову, стань он перво-классником. Не без основания: тот же Катценберг стал одним из самых молодых перво-классников в Верховной прокуратуре, через полгода после сдачи экзамена получил свой отдел и на третий же день завыл от количества бюрократических заморочек, которые ему пришлось освоить. Вариантом было, разумеется, удаление в профильные отделы, экспертная специализация или подкуп медкомиссии, чтобы она выдала заключение о непригодности Кронингена к постоянной административной работе, но на кой бы хрен так унижаться. Поэтому он готовился потянуть еще пару месяцев, а потом да, придется и ему сдаваться в угоду начальству на милость экзаменатров.
И по большому счету прокуроры были народом, как бы это сказать, невыносимым в личной жизни. Очень тяжелым. Не только в силу своего характера, но и обстоятельств этой работы. Рабочая неделя могла за здорово живешь равняться ста шестидесяти восьми часам, и не одна кряду. Работа приходила домой вместе с сотрудником прокуратуры и не всегда уходила вместе с ним. Так что жить с ними было нелегко. С другой стороны – престижно. С третьей – материально они могли позволить себе очень многое, и соцстраховка была у них ого-го какая и распространялась на семью тоже. Так что заиметь прокурора в личных обожателях было тем еще ништяком и тем еще геморроем. Что испытали на личной шкуре и два прекрасных вьюноша, решивших с интервалом в восемь лет поживиться за счет сухаря Кронингена. Он был не против, даже готов слегка поступиться привычным укладом. В конце концов, у него в квартире заводилось что-то вроде семейного уюта и регулярного секса, ради этого можно было слегка потерпеть скандалы и истерики и даже приучить себя к совместным завтракам и посещениям разных увеселительных заведений. Но, как выяснялось, игра не стоила свеч, прекрасные вьюноши вылетали с треском из квартиры Кронингена – сначала рядового сотрудника прокуратуры, затем третье-классника, а потом он и сам убедил себя, что одиночество – это очень даже неплохо. И ЗППП нет риска подхватить.
В прокуратуре Максимилиан У. Кронинген был известен как патологический педант – а получить такую характеристику от брата-прокурора чего-то да стоило. Но и заполучить Кронингена в рабочую группу значило, что он со свойственной ему неуступчивой методичностью выполнит свою часть работы и будет очень пристально следить, чтобы и другие участки были освоены грамотно. Был ли Кронинген на самом деле таким уж одержимым педантом или это его слава впереди него бежала, шут его знает, было несущественно; но глава рабочей группы имел на него колоссальные виды. В частности, обеспечение сбора научно-технической информации. С людьми и другие поговорят, а выяснить, что да как да куда, да правильно ли было построено, да правильно ли эксплуатировалось, да из экспертов душу вытрясти – это самое дело для зануды Кронингена. Его самого это в полной мере устраивало: подобное поручение значило крайне ограниченные контакты с людьми, в чем он находил некоторое – и даже очень значительное – удовлетворение. Сама отрасль, точней, сами отрасли, включая и промышленное страхование, были, конечно не самым любопытным, с точки зрения Кронингена, объектом для исследования, но если к ним применить знакомые алгоритмы многодименсиональных систем, да законы информации, да всякие там аксиомы перевода, упрощения-усложнения, то и отрасли становились понятными, и можно было получить удовольствие и от их изучения. В общем-то, этим Максимилиан У. Кронинген и занимался во время перелета. Сортировал уже накопленную информацию, изучал в ней лакуны, приценивался к векторам ее трансформации – и перебрасывался остротами с Катценбергом, тем еще засранцем, слушал его пошлые анекдотики, нехотя смеялся, когда Катценберг хихикал над ними, и рассеянно отвечал, когда к нему приставал кто-то еще. Ничего особенного, все как всегда.
А тем временем Арчи Кремер проходил свою первую стажировку в военном лагере на Средиземном море. Замечательное местечко, укромное, защищенное от внешнего мира и внешних ветров. Огромное и во многом уникальное место, если добраться до него, а такие привилегии доставались далеко не всем. Арчи Кремер был единственным восемнадцатилеткой на территории лагеря за последние лет этак двадцать. Первым салагой прямо со школьной скамьи за этот же период времени. Когда его доставили туда – вертолетом, все дела, когда он подошел к дежурному на площадке и представился, дежурный – в форме, трещавшей по швам на его руках и груди, до такой степени мускулистых, что Арчи не мог не думать о кентаврах отчего-то – осмотрел его с плохо скрываемым презрением. «Ради какого-то пацана вертолет гонять? Что за фигня», – говорило не то чтобы его лицо: оно, скорее всего, вообще не было способно ни на какие мимические действия, за исключением угрожающего оскала и свирепой ухмылки, – его поза.
Арчи, представившись, протянул ему руку, как и положено вежливым мальчикам. Дежурный, конечно же, ее проигнорировал. Устав это допускал, а этот прыщ с точки зрения дежурного был не просто никто и звать никак, он по умолчанию годился только на то, чтобы клозеты драить, достаточно было посмотреть на его постное лицо и тоненькие ручки. И дежурный, рыкнув: «Следтьзэмной», – решительно зашагал к штабу. И счастье Арчи Кремера, что этот тип молчал. Потому что говорить на тот момент этот человек был способен только матами, да еще такими, от которых даже Монти Джонсон нервно заикал бы и залился стыдливым румянцем.
Впрочем, Арчи был в некотором роде подготовлен к такой встрече. Пифий Манелиа в свое время прожужжал ему уши о закрытых группах, об их ритуалах, мифологии и ксенофобии, о высокомерии к любым иноплеменникам и интеллектуальной лени – так, кажется, Пифий называл это: это когда вместо того, чтобы хотя бы немного поинтересоваться, что из себя эти иноплеменники представляют, члены закрытых групп (всяких там братств, клубов и лиг) предпочитают хвалиться друг перед другом, как они вертели всех иных на… вертеле. Да еще и виду Арчи был субтильного. По сравнению с этим ли крепышом, другими ли. Тут группа возвращалась с пробежки: очевидно, с полным боекомплектом, считай, килограммов под сорок, в боевой форме – это при местном климате и нынешней жаре. Пот с них лил ручьями, и двоих товарищи несли на носилках. При этом продолжали бежать. Там еще одна группа возвращалась с местной разновидности триатлона, очевидно: они, кажется, еще и проплыть сколько там должны были. Арчи не удержался и проверил свое предположение, просканировав их форму – светлую и летнюю, куда более щадящий вариант, чем у предыдущей группы: она действительно еще была сырой и насквозь пропитанной солью – от пота, но и от морской воды. Там какой-то инструктор орал на взвод солдат, делавший упражнения на снарядах. Арчи замедлил шаг, глядя на них, взлетавших над снарядами, думая: «Здорово!». И все они были какими-то звероподобными, что ли. Мощными, агрессивными, источавшими тестостерон в таких количествах, что Арчи чихать хотелось.
Он-то был готов к этой стажировке. Иначе его бы не выслали на эту базу к этим вот людям. Монти Джонсон не дал бы добро. Пифий вдарился бы в бесконечные рассуждения типа «возможно, да, хотя, кажется, не совсем, впрочем, почему бы нет, с другой стороны, едва ли, с третьей стороны, едва ли можно быть уверенным» и так до бесконечности. Зоннберг не рискнул бы. Но Монти решительно сказал: «Справится». Пифий подтвердил: «Справится. Может, не сразу, но справится». И Дамиан Зоннберг отправился в штаб, чтобы лично получить разрешение на стажировку Арчи на этой базе, которая, кстати – стажировка – начиналась на целых полгода раньше запланированного. В общем-то, поэтому Зоннбергу и потребовалось лично доложить. Лично, так сказать, сообщить, какой он молодец и как замечательно развивается под его руководством проект. И сам Арчи, когда сидел в вертолете, когда шел за дежурным, знал: справится. Он был знаком с требованиями, предъявляемым к служащим здесь, со всеми местными нормативами и прочей шушерой, и он это уже делал; правда, в искусственно созданных условиях, на что ему не преминул указать Пифий: мол, ты, мальчик, молодец, что не сомневаешься в своих силах, но на каждое выражение уверенности всегда найдется свое «но». Арчи вообще мог куда больше, точней, Арчи 1.01 мог куда больше. Но и Арчи сможет, дайте только срок.
Очевидно, Арчи был готов и ко многим взглядам, которые бросали в его сторону местные. И к смешкам за спиной. К тому, что у его сопровождающего на шее вздувались вены и он шумно сопел, сдерживая яростный рык, когда его окликали и спрашивали, каково ему приходится быть нянькой при таком сладком младенчике. Этот тип кипел от злости; Арчи смотрел на тех, кто отвешивал в адрес его спутника шуточки и сдержанно улыбался. Действительно замкнутая группа. Как Пифий сказал однажды:
– Должен обратить твое внимание, что девочки лет в одиннадцать очень любят создавать такие вот замкнутые группы. Называть их как-нибудь звучно. Клуб принцесс, например. Олимп. Что-нибудь такое. Присваивать себе имена. Великолепная Ева, Прекрасная Афродита, Надин-Великолепная Драконица. Что-нибудь такое. Сладенькое, превосходной степени, и чтобы много роз и бабочек, которые должны отличаться от роз и бабочек из другой замкнутой группы в их же классе. А отношения в таких группах часто бывают куда хуже, чем в тусовке красных скорпионов. Или в любой другой тусовке очень ядовитых созданий. И бывает такое, что если ты примкнешь к тусовке, то будешь непременно покусан. А если не примкнешь, то тебе может и повезти.
У девочек в одиннадцать лет были розы и бабочки в качестве статустных символов, в этой замкнутой группе – быки и сюрикены какие-нибудь. А нравы – да, нравы почти не отличались. И чем ближе к штабу, тем больше в этом убеждался Арчи.
Вслед этому хмырю-сопровождающему неслись выкрики, поначалу сдержанные; чем ближе они подходили к штабу, тем громче становились окрики. Предложения помочь нянюшке Тому, советы, где раздобыть памперсы малышу, как правильно сажать его на горшок, где нянюшка Томми может сделать укладку подешевле, чтобы его сладкий мальчик был в восторге. Нашелся один тип, который взялся предлагать себя в качестве нянюшки, мол, у него и опыта больше, и вообще он красивее, чем дохляк Томми. С этим было не поспорить: в энтузиасте воспитательного дела росту было значительно больше, чем в Томми, и в плечах он был как бы не шире. По крайней мере, шея у него явно была толще. Арчи предпочитал молчать – он совершенно не представлял, как реагировать и как себя вести. Злиться он отказывался, тем более огорчаться. На энтузиаста, которого звали Карлом, что ли – кажется, именно это имя произносил Томми, когда обещал медленно и со смаком перерезать этому мудаку все сухожилия на ногах, вскрыть живот и присыпать «Карли» кишки каким-нибудь нитритом и что-нибудь еще, пока не придумал – не получалось сердиться; Арчи, тем не менее, внимательно смотрел на него и слабо улыбался. Действительно, Драконовая Принцесса, жутко гордящаяся заколочками на волосах. У него и прическа была будь здоров, внушала подозрения о немалом времени, проводимом у парикмахера, в ванной перед зеркалом или еще где, о крупных суммах, отдаваемых на всякие гели и прочее, хотя, кажется, что можно сделать с шевелюрой, по длине соответствовавшей уставным двенадцати миллиметрам – ан нет, можно.
Пристальный взгляд, который Арчи давно оттренировал на многих людях в центре, пронял и этого Карли: он перешел на очень двусмысленные реплики в адрес Арчи, прикрывавшие растерянность и странное, необъяснимое беспокойство, для которого вроде бы не было причин, а только этот немигающий взгляд этого вот – новенького, сладенького мальчика в форме курсанта. Этот Карли старался, изголялся, чтобы не только продемонстрировать окружающим, но и убедить себя, что все окей, а он – такой молодец, такой мачо, такой весь из себя самец, что он и подтверждал фигней вроде «давай-ка я провожу тебя, сладенькая киска, и покажу тебе моего котика», и этак бедрами поступательно зашевелил. Арчи с интересом посмотрел на его пах, скептически усмехнулся и отвернулся. Он остался удовлетворен и своим ответом, и тем, как загоготали зрители этого спектакля. До штаба оставалось что-то около десяти метров.
Томми гаркнул вахтенному, что курсант Кремер доставлен, повернулся к Арчи, оскалился ему в лицо и решительно зашагал прочь. Арчи постоял пару секунд и пошел к двери.
В соответствии с подлым решением Зоннберга, основанным на бесчеловечной рекомендации Манелиа, Арт молчал все время знакомства Арчи с базой. Арчи мог требовать, приказывать, угрожать ему, но он вынужден был сам представляться, сообщать цель приезда и отвечать на вопросы, которые ему могли задавать; и на весь период знакомства и освоения он был лишен посредника, надежного щита, за которым мог бы спрятаться, если окажется в любых скользких ситуациях, которых возникало тем больше, чем больше Арчи находился в этом проклятом затерянном гарнизоне.
Полковник Оздемир выглядел не более дружелюбно, чем и остальные люди, которых Арчи уже повстречал. Он задавал вопросы скрежещущим голосом – явно был очень недоволен, что его заставили играть няньку при этом вот… этом. И явно его поставили в известность, что этот вот… этот Кремер – это очень ценный кадр, хотя что может быть ценного в кадре восемнадцати лет от роду, он не понимал. В двадцать пять – еще куда ни шло. За тридцать – вообще отлично. Но ценности в восемнадцатилетнем щенке, полностью лишенном опыта, воспитываемом в каком-то загадочном центре, полковник не видел никакой. Но он вынужден был играть все в ту же игру, что и его начальство, поэтому после двадцати минут безрезультативных расспросов счел необходимым произнести пламенную речь о великой истории вверенного ему гарнизона, о величии и первоклассных личных качествах всех членов этой базы, об идеологии, которую он считает единственно верной и о том, что эта база – это одна большая семья. Как сложно может приходиться порой людям, которые противопоставляют себя коллективу, и прочая, и прочая.
Арчи находил особенно назидательным, что полковник Оздемир произносил свою страстную речь стоя. Он замолчал, уперся в стол руками и начал сверлить Арчи взглядом. Подразумевалось, что взгляд должен был произвести на стажера неизгладимое впечатление. Но Арчи упорно отказывался трепетать в ужасе. Он смотрел на этого Оздемира и думал со странной смесью ехидства и неуверенности, неловкости, робости: а может этот тип плавать на глубине полутора километров без водолазного костюма? Арчи мог. Он, между прочим, уже делал это. Этот Оздемир может бегать многокилометровые кроссы со скоростью тридцать километров в час? Арчи мог и делал это – Арчи, не Арт. Поэтому все, произнесенное полковником Оздемиром, впечатлило Арчи куда меньше, чем хотел этот тип. Полковник, увидев это, и рявкнул, чтобы Арчи отправлялся с тем-то и тем-то, который покажет ему комнату, проведет по гарнизону и ознакомит с планом на период стажировки.
Этот провожатый был еще одним злющим кентавром, который не очень успешно и не очень охотно пытался казаться вежливым. Перед дверью в комнату Арчи он говорил:
– Наши ребята располагаются в другом крыле. У них там комнаты. Это – часть для командировочных. Курсанты, если таковые бывают, располагаются рядом с ребятами. – Провожатый помолчал и, цыкнув, добавил: – Но то курсанты. У вас пять минут, чтобы оставить вещи и присоединиться ко мне в южном конце коридора.
Арчи кивнул. Этот тип направился к предположительно южному концу коридора, и шаги его были неоправданно громкими, словно он пытался что-то высказать, и в первую очередь Арчи.
Войдя в комнату, Арчи замер на пару секунд. Эта комната отличалась от других – была похожа на них все. Она была скудно обставленной, это да. Безликой, как и многие до нее. Всего лишь еще одной комнатой. Арчи разжал пальцы, сумка упала на пол; он стоял и оглядывал комнату, прикидывая, есть ли в ней жучки. Арт дал о себе знать – мол, я здесь, Арчи, но я пока воздержусь от слишком явных действий, потому что условиями стажировки не допускаюсь до них. Возможно, в этом был великий смысл, а Арчи должен был исполнить невероятную миссию – стать самым первым кем-нибудь, только он ощущал, как где-то в сердце, что ли, в мозгу растерянно оглядывался маленький Арчи Кремер в невероятной, большой и красивой, совершенно незнакомой комнате-квартире в очень крутом научном центре, а его мать тогда возвращалась домой, цепко держа чек на энную сумму.
Но пять минут прошли куда быстрей, чем Арчи хотел бы. Он подошел к сопровождающему, который с торжественным видом созерцал циферблат наручных часов. Он оглянулся, заслышав шаги Арчи, кажется, даже поморшился. Арчи ровно сказал:
– Четыре минуты тридцать шесть секунд. Я готов к экскурсии по гарнизону.
– Обращаться по уставу! – рыкнул сопровождающий.
После паузы Арчи добавил, приподняв уголки рта в вежливой улыбке:
– Господин майор.
Это не добавило ему симпатии со стороны этого типа. Подчеркнутая вежливость, цивильная такая, не располагала к себе. Арчи, не осознавая этого в полной мере, стремился как раз к такому результату. Ему не нравилось здесь. Но он обязан был пройти эту стажировку. И он хотел, чтобы она была успешной. Просто потому, что он хотел доказать невесть кому – как бы и не себе в том числе, – что несмотря на свою былую хрупкость, несмотря на то, что от него в этом теле всего ничего, что-то около килограмма с лишним, он – успешен, он способен на многое.
Так что этот майор вел его по гарнизону; чем больше он говорил, тем отчетливей слышалась гордость в его голосе. Здесь тренируется такая и такая рота. В последних стратегических играх континента взяли гран-при. Здесь тренируются ребята, которые традиционно берут призы в одиночных видах спорта. Здесь часовня, в которой чтят память тех, кто никогда не вернется к нам. И майор застыл, вскинул голову и замолчал, глядя на дверь часовни.
Арчи, кажется, впервые за все время после посадки ощутил что-то, похожее на со-чувствие, что ли. У них, у этих монстров, в этих вот черепных коробках, тщательно очищенных от всякой цивильной фигни, все-таки находится место для простых, понятных человеческих чувств. И само место было выбрано удачно – то ли кем-то, поднаторевшим в таких делах, то ли кем-то, обладавшим развитым эмоциональным «Я». Если стать лицом ко входу в часовню, то перед тобой расстилается небо – и горы – и она, небольшая и какая-то уместная здесь, не вычурная и не демонстративно простая, правильная. Наверное, сюда можно было бы прийти, когда захочется уединения: в казармах оно едва ли возможно, учитывая, насколько тонки стены и насколько шумны местные.
А этот майор, выдержав положенную по уставу почтительную паузу, тут же, без особых усилий вернулся к предыдущему модусу. Он властно сообщил Арчи, чтобы тот следовал за ним, и сам энергично зашагал дальше. Арчи же показалось, что его выдернули из уютного кокона, и это было больно – ну ладно, не больно, но неприятно. И он снова шел рядом и на полшага сзади за майором и делал вид, что внимательно слушает и мотает на ус. Хотя со всеми этими разглагольствованиями он встречался бесконечное количество раз. Тот же Зоннберг, кстати, профессор с некоторого времени, очень любил произносить речи на какие-нибудь такие темы: долг, честь, ответственность перед обществом, великий дар жизни, что-нибудь еще. Кажется, в мире невозможно придумать ничего нового, угрюмо думал Арчи; кое-какие темы и даже слова, которыми о них вещают, схожи в самых разных обстоятельствах.
Дальше был ужин; Арчи посадили с ротой, в которой было два новичка. Один – двадцати девяти лет от роду, три месяца как прошедший испытание и до сих пор гордый этим: соискателей было за четыреста, их, прошедших испытание – пять. Второй попал сюда по обмену с другим гарнизоном, имел за плечами лет десять службы в самых разных условиях и, кажется, был поснисходительней к окружающим. И Арчи. Отлично понимавший, как он выглядит на их фоне: мальчик, паж, любимчик монарха и его супруги, не умеющий ничего, кроме как терзать лютню и орошать сентиментальными слезами страницы рыцарских романов – а, еще кружевные манжеты изящно откидывать, чтобы были видны красивые запястья. Кажется, уместным была бы злость, гнев, ярость, ненависть ко всему миру и к тем конструкторам, которые придумали для Арчи тело, выглядевшее именно так – приятно глазу, уютно руке – а не внушающе, как эти вот. Вояки. Которые не обливали Арчи презрением – даже это нужно заслужить. Они его не замечали. Правда, выходя, его толкнул один, другой. Кто-то наступил на ногу, еще один засмеялся, глядя, как Арчи придавили ногу. Самым поганым во всем этом было недоумение Арчи: что делать?
Все тот же майор-проводник, заметивший, очевидно, все эти тычки–толчки–оттоптанные ноги (как будто такое можно не заметить), но ни слова не сказавший, даже движением бровей не выразивший неодобрения, подошел, бросил Арчи: «Отбой в двадцать два ноль-ноль, подъем в пять ноль-ноль. Выполнять». Арчи кивнул – чисто цивильный жест – и получил вздрючку от него: неуважение к уставу – следовательно к офицерам и товарищам. После отбоя, сидя на кровати, Арчи думал: связаться с Пифием, спросить у него совета – или попробовать разобраться самому? Или, может, Монти поможет – служил ведь? И было стыдно бежать к ним за утешением – он же взрослый уже, а при первой трудности раскис. С другой стороны, Пифий ведь настаивал, чтобы Арчи не играл в героя, не стыдился того, что его знания и опыт ограничены, а задавал вопросы, требовал, чтобы ему помогали.
И Арчи не решился связаться ни с кем из них: ни с Пифием, ни с железной Матильдой, ни с бестолковым Монти. Он отсидел всю ночь, изучая устав и историю гарнизона, копался в биографиях начальства и временных сослуживцев и пытался определиться, что делать дальше.
Как-то неприятно было узнавать о себе правду. Болезненную такую, жалящую. Арчи уверовал в свою уникальность, в бесконечные способности и прочее, в то, что он замечательный, выдающийся, неповторимый, самый милый, самый расчудесный мальчик. А оказалось, что никто не обязан его любить. Могут – запросто, многие даже искренне, некоторые по разным причинам, в том числе и корыстным. А ведь и на дух не переносить могут, как эти, бравые вояки, чтоб их. Пинков отвешивать, толкать, грохотать по двери, проходя мимо – а что такого? Он – младший, он – никто. А помимо этого Арчи понял с ослепляющей отчетливостью, что его успехи в искусственно созданных условиях, в стеклянной колбе, устланной супермягкой ватой, ничего не стоят здесь. Служащие, конечно – ни один из них – никогда не смогут сравняться с киборгом, особенно таким, которого творили клетка к клетке, мегамолекула к мегамолекуле в течение многих лет, но ни один киборг не сравнится с человеком вроде тех хамов и мобберов, просто потому, что как бы он ни старался, ему будет не хватать их опыта, эвристических способностей, интуиции, просто находчивости. У Арчи был Арт; у него не было этих вот дюжин лет в невероятных условиях. У Арчи был доступ к мегакомпьютеру своего центра, но у него не было опыта такого вот свободного обращения с информацией, ловкости, которая позволяла даже при удручающем обилии лакун сделать шаг к верному решению.
И еще одну вещь не следовало игнорировать: ничто и никогда не позволит этим хмырям забыть, что Арчи – не они, что он не относится к их группировке и всегда будет чужаком. Не только потому, что он был непохожим на них, но и потому, что он настроил себя против них. По собственной дури и самонадеянности.
Вместо того, чтобы ожидать от них такого же отношения, как и в центре, – благожелательного, ласкового, очень и очень бережного , следовало готовиться не то чтобы к худшему – к плохому. Вместо того, чтобы рассчитывать на то, что достаточно приехать, и к ногам Арчи падут все сердца, следовало готовиться к чему-то другому – ко всякой разной фигне. Но дело было сделано. Только дурак мог не заметить, как холодно относятся к Арчи эти солдаты. А люди поумней с полным основанием могли бы говорить о неприязни, а то и открытой враждебности.
Это было вполне объяснимо. То, за что другие сражались месяцами, годами, а некоторые и десятилетиями, Арчи Кремер получил на блюдце с голубой каемочкой, походя, причем причины такого благоволения не были очевидны даже полковнику Оздемиру. В неформальной обстановке, когда подчиненные сочли возможным спросить, что за фигня и по какой такой странной причине наверху решили, что их гарнизон следует преобразовать в детский сад, полковник Оздемир не мог сказать ничего. Только что за решением стоят люди даже не из армейских бонз, а куда, куда выше, а у этого мальчонки результаты экзаменов очень неплохие, а по правде говоря, так и в первой пятерке, и показатели физподготовки в принципе соответствуют нормативным – находятся на верхем рубеже и даже чуть выше, так что формально он подходит.
– Очередной умный проект высоколобых, что ли? Евгеника, все дела? – спросил один из офицеров.
– Речь не идет о таком проекте, – категорично заявил полковник Оздемир.
На него очень скептически смотрели его сослуживцы.
– Речь не идет о таком проекте, или нашей информированности просто недостает, чтобы обоснованно прийти к такому заключению?
– Любые проекты такого толка требуют колоссальных затрат и очень большого количества участников. Наверняка бы этот Кремер был даже не первым, кого бы отправляли на обкатку, а в данном случае ничто и никто не подтверждает, что существуют другие участники. – Задумчиво заметил еще один.
– Или они просто умеют держать язык за зубами, и мы ничего об этом не слышали.
– Или их просто нет, а тот же самый эффект, что от селекции, был достигнут генным инжинирингом. Два-три поколения вместо двадцати-тридцати, а результат тот же.
– Манипуляции с геномом человека запрещены.
В ответ прозвучало флегматичное:
– Не все.
– Ну да, угрожающие жизни и ее качеству состояния допускают раннеэмбриональное тестирование и коррекцию. Насколько я знаю, список этих состояний крайне мал, приведен законченным списком и едва ли допускает трактовку. Манипуляции с геномом человека, способные привести к селекции выдающихся людей, изначально находятся вне этого списка, следовательно противозаконны, – говорил еще один человек.
– Есть высшее благо, – произнес все тот же флегматичный голос.
– Даже если принять во внимание эту мотивацию, проект, который предполагает генно-инженерную или условно-естественную селекцию сверхлюдей, не может не быть колоссальным, потому что требует невероятных человеческих ресурсов, как тех, кто будет направлять селекцию, так и тех, чья селекция будет направляться. Соответственно он слишком велик, чтобы оставаться в тайне. А у меня создается именно такое впечатление: я не слышал ни о чем подобном. Даже разговоров не было. О киберсолдатах ходит сколько слухов, например, а о таком – ничего.
– Тогда с чем мы имеем дело? Почему мы имеем удовольствие наблюдать этого молокососа? Что мы должны говорить нашим ребятам?
– Что три месяца закончатся, и едва ли мы увидим этого Кремера здесь снова. И… – сквозь зубы, – не стоит усложнять его жизнь. Неизвестно, кто и с какими целями стоит за ним.
– Он не из внутренней полиции, – убежденно заявил кто-то. – Совершенно не выглядит так.
– Даже если так. Умелый интервьюер сможет узнать очень много интересного и сделать самые разные выводы, хочет этого Кремер или нет. Мальчишке восемнадцать, противостоять опытному интервьюеру он не может по определению. Из него можно вытащить все, что угодно. Поэтому никаких экстремальных действий.
– Восемнадцать?!
Это слово было произнесено несколькими людьми почти в унисон.
Полковник Оздемир, сообщивший о возрасте Арчи Кремера, внимательно осмотрел офицеров.
– Восемнадцать, – подтвердил он. – В соответствии с его личным делом.
Минут сорок спустя один из них заметил другому:
– Я был уверен, что этому мальчишке лет двадцать пять.
– Двадцать три, но из этих… – после неопределенного движения рукой его собеседник попытался повнятней выразить свою мысль: – из генеральских. Ну знаешь. Кадетская школа, именная стипендия, академия сразу после. Личный шофер.
Ответом было невнятное угуканье.
Майор Винце, тот, который знакомил Арчи с гарнизоном, а потом присутствовал при этом злосчастном обмене мнениями, велел солдатам придержать коней и не слишком доставать парня. Что он заносчивый, так, может, не потому, что заносчивый, а потому, что боится; у них слишком мало возможностей было, чтобы убедиться, что он на самом деле из таких. А сам следил за Арчи, как коршун за сусликом. Тот чувствовал его взгляд – на самом деле ощущал; хотя они с Пифием, Ларри, Леонорой и еще кое-кем неоднократно разбирали самые разные объяснения, отчего людям кажется, что они чувствуют, что на них смотрят. Арчи одно время даже увлекался идеей об особо длинных нейронных волнах, частота которых почти дотягивает до инфразвука – теория, которая никак не подтверждалась, как бы он ни старался изогнуть доказательства. Так что он знал, что это невозможно, тем более что его мозг был помещен в корпус не из кости, а особого материала, прочней и плотней кости, тем более что у Арчи не было глаз, которые охотно обманывали мозг, у него многого не было – а взгляд он все равно ощущал. И ему снова было пятнадцать, и снова операция была две недели назад, и он снова переживал всю ту бездну отчаяния – неуверенности – растерянности, как и тогда. Но ладно три года назад: там был Пифий, который возился с ним, объяснял терпеливо и доходчиво; сейчас Арчи был один, и он не видел рядом с собой ни одного человека, готового поддержать его или как-то объяснить, что да как. Майор Винце, под чье начало Арчи поступил, вел себя не очень дружелюбно и требовал соблюдения устава; к остальным было бессмысленно обращаться – в лучшем случае поднимут на смех.
Так что Арчи терпел. Тычки. Фразы, которые звучали двусмысленно, которые посвященным говорили очень много и позволяли смеяться – над Арчи, а самому ему сообщали только то, что это над ним смеются, а по какому поводу – Бог весть. Самые неожиданные задания, которые нужно было выполнять срочно и рассчитывать при этом только на свой ум, чтобы после их исполнения человек, который отдавал приказ, долго распекал его за неизобретательность, что не посмотрел там и там, не спросил у того и того и вообще сделал все на редкость бестолково. То, что когда они отправлялись на марш-броски, ему не выдавали никакого груза: мол, мальчик же надорвется, Карли и Тони, несете его оружие, Барти и Улли, отдайте ему свою воду, чтобы он хотя бы что-нибудь нес. Когда он предлагал помощь, ее не принимали, как бы тяжело им ни было, и совершенно не замечали, что Арчи справлялся со всем, что от него требовали, не жаловался, не просил скидки на возраст или отсутствие опыта.
