Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 50 страниц)
Попытавшись сравнить голографии свои и своих братьев-сестер, себя теперешнего и себя двенадцатилетней давности, себя и матери, Арчи не мог определиться, можно ли увидеть сходство. Даже не так: хотел ли он увидеть это сходство, хотел ли быть похожим или чтобы они признали похожим его. Скорее нет, чем да. И кроме того, ему не раз довелось столкнуться с корыстолюбием человеческим. Несколько людей в разных лабораториях развелись: некоторые потеряли в разводе практически все, некоторые хвалились, что лишили бывшего/бывшую всего. Сама Анналинда Кровняк без проблем согласилась на отступные и никогда не попыталась восстановить контакт с Арчи. Сам Арчи был объектом такого корыстолюбия: сколько людей сделало на нем карьеру, и не все считали нужным как-то поблагодарить его. Кое-какие записи Кровняков в социальных сетях звучали не очень располагающе. И так далее. Так что если появиться перед родственниками в блеске славы и успеха, они могут решить, что Арчи им должен, что с Арчи можно поиметь немного денежек. Поэтому просто посмотреть на них. Может, если подвернется возможность, познакомиться, но как стороннему человеку, не как Арчи Кремеру.
Что было хорошего в Арте: он был замечательным собеседником. Его мнение, если так можно определить позицию искина, в самых грубых чертах определялось аксиомами кибернетики, а они отталкивались от приоритета человека и его благополучия. Так что Арт был занудливым морализатором, когда речь шла о каких-то этических вещах. Но когда нужно было рассмотреть частную проблему, и чем мельче проблема, тем лучше, он был великолепен – с его-то возможностями подбора и анализа информации, с его-то опытом. Когда Арчи сообщил ему, что хочет разузнать об Анналинде Кровняк, еще двух Кровняках и Аннамарии Кремер, Арт охотно сообщил всю информацию, находившуюся в открытом доступе, но не поинтересовался, имеет ли к Арчи отношение эта Аннамария; кажется, он вообще не предположил никаких связей между ними, как сделал бы человек. И хорошо.
А городок был совсем чахлым. Арчи помнил его куда больше. Куда чище. Но таким же жарким. В нем было и кафе, и Арчи пошел туда. Кстати, там же и Аннамария Кремер работала. Она же и подошла к нему. Спросила, что он будет заказывать. Полюбопытствовала, турист он или как.
– Проездом, решил отдохнуть немного. Мне еще четыре часа в пути быть.
– К морю едете? – полюбопытствовала Аннамария Кремер.
Арчи был одним из четырех посетителей кафе. А столиков на улице стояло целых восемь, и внутри несколько. Очевидно, Аннамария Кремер вынужденно бездельничала; она с радостью ухватилась за возможность развлечься. Когда Арчи спросил ее о том, о сем, она охотно рассказала: не замужем, но есть жених, он найдет работу, они поженятся; братья-сестры есть, мама постаралась, чтобы они получили неплохое образование, даже смогла как-то заработать денег, чтобы у них был небольшой стартовый капиталец. В этом городишке никто из них прозябать не хочет, двое сбежали на север, двое – в столице, мелкие учатся неплохо, тоже хотят вырваться и жить нормально, а не в этом болоте. Отец? Да кто его знает, где отец. Они о нем лет десять вообще ничего не слышали.
Арчи заговорил о якобы своем друге, которого тоже звали Кремером – Арчи. Может, родственники? Аннамария задумалась.
– Не знаю. Может, какой-то родственник отца? А сколько ему лет?
– Двадцать.
Она пожала плечами.
– Не знаю. Может.
Может.
Арчи расплатился, пошел к мотоциклу. Еще лет тридцать назад это мог быть прехорошенький городок. А сейчас – тоска смертная.
С другой стороны, он ехал в совсем крохотный городишко, в котором из развлечений были только башенные часы, родник с минеральной водой и кузница. До моря – полчаса трусцой, до ближайшего вокзала – пятнадцать минут неспешным шагом. Арчи намеревался бездельничать и читать бумажные книги. И никогда больше не думать ни о Кровняках, ни о Кремерах.
========== Часть 29 ==========
Отпуск длиной в шесть недель – что-то невероятное, в жизни Арчи Кремера не случавшееся практически никогда, и вероятность того, что такое счастье повторится в его жизни еще раз, стремилась к нулю. Что-то о снарядах, которые не попадают дважды в одну и ту же воронку. Теория случайностей была с народной мудростью не согласна, но интуитивно – тут Арчи не желал спорить: и фраза была хороша, и предположение тоже. На повторение второго такого счастья рассчитывать не приходилось, если честно. Арчи после Луны провел несколько недель, послушно снося еще и такой экспериментик над собой, еще и такой тестик; ему поменяли несколько участков кожи, которые вроде как выглядели некритично, но подозрительно, прогнали все внутренние органы сквозь бесконечное количество проверок и остались довольны. Невесомость, сниженная гравитация, космические лучи и прочая дрянь оказались нестрашными ни телу, ни искину, ни самому Арчи – той его органической части, которая отвечала за достойное интегрированное функционирование всего организма.
И наконец отпуск. В который Арчи отправлялся с особым настроением. Во-первых, в его квартире в центре лежало письмо, в котором сообщалось, что Артур Кремер, такого и такого года рождения, зачислен в Галактический университет. Название было пафосным, но вполне в духе Союза; выбирать оное не приходилось, за идеологией государства на самом высоком уровне следили очень строго, а она включала как раз эту одиозную уверенность в том, что все освоенное пространство принадлежит союзу, да не просто принадлежит, а радо этому; так что какое еще определение носить лучшему университету Межгалактического союза, как не «Галактический». Предполагать, что речь в этом университете шла преимущественно обо всем «астро-» – физике, биологии, геологии, механике, чем еще, было тоже глупо: обычный классический университет, колоссальный по размерам, финансированию, с невероятной репутацией и почти недоступный для простых смертных. Иными словами, самое место для Арчи.
Во-вторых, Арт, который все-таки был искином. И соответственно, если разобраться в его внутренней структуре, можно и подчинить. Но добившись полного подчинения Арта, Арчи вынужден был признать: это едва ли не хуже: Арт отказался быть самостоятельным, иногда дергал Арчи по пустякам, требовал подтверждения своих мельчайших действий. Подчас Арчи казалось: из вредности. В остальное время было ясно: Арт следует инструкциям, которые ему навязал его хозяин – Арчи, который, осознав свою власть, на несколько мгновений стал слишком самонадеянным. Поэтому чуть ли не каждый день приходилось заниматься интроспективным анализом: перебирать все действия и разбирать с Артом же, что можно было доверить ему, как лучше сделать то и то, а что Арчи следовало улаживать самостоятельно. Особенно после нескольких дней на Луне стало ясно, насколько важно взаимодействие с Артом, осознание собственных возможностей и ни в коем случае не их переоценка: они были хороши, но и пользоваться ими следовало все-таки с умом. А Арчи даже после бесконечных тренировок вел себя то слишком осторожно, то слишком безрассудно; то сомневался в оценке ситуации, сообщенной ему Артом, то действовал слишком самостоятельно и в результате чего-то не учитывал. Или – что еще хуже – забывал, что с ним рядом находятся люди, не обладающие его возможностями, и вел себя неуместно. Иными словами, Арчи взрослел, постигал свое тело и себя в нем. Учился с ним – в нем – жить и, кажется, успешно. Учился сотрудничать с Артом, доверять ему. Последнее было особенно трудным – это после количества отчетов, которые Арт отослал руководству проекта вне его ведома: Арчи и к ним получил доступ, внимательно изучил. Серьезно обдумал возможность разозлиться: вроде как имел на это право – но чувства этого не возникло. Зато изучение отчетов показало слабины Арта и соответственно свои, и ими Арчи воспользовался. При указании на важность автономного существования, например, на существенность осознания собственной безопасности, которое является одной из наиважнейших потребностей человека и которое проистекает из осознания же своей автономности Арт, как показалось Арчи, заскрипел шестеренками не хуже старых башенных часов, но сопротивляться этому не смог. И последние пару месяцев на Луне Арчи убеждался снова и снова: Арт послушно отчитывается ему о запросах извне, спрашивает разрешения о том, следует ли их исполнять, и при этом ни слова не сообщает этим типам о том, что власть внутри поменялась. Арчи убедился в этом, когда добрался до служебных записок Степанова и Робардс, когда после бесконечных бесед с Пифием Манелиа увидел: даже он, хитрый, остроглазый Манелиа, знающий Арта куда лучше, чем поры на собственном носу, считает, что Арт поставляет ему всю запрашиваемую информацию, не фильтруя ее.
Арчи все еще учился взаимодействовать с Артом – процесс бесконечный, потому что менялся Арчи, менялся и Арт, это неудивительно. После глобального отторжения, после блистательной самоуверенности в своей неуязвимости, которая чуть не стоила ему – его телу – критических повреждений органов, после параноидального недоверия, направленного на каждое действие Арта – и снова к колоссальной самоуверенности в своей хитрости – к относительно взвешенному отношению к Арту – Арчи продолжал учиться доверять ему и, разумеется, себе. Учился воспринимать окружающую действительность как то, чем она была на самом деле – действительностью, а не симуляцией, которая могла быть опасной, неприятной и всякой-разной, но не реальной. На момент отпуска Арчи находился с Артом в состоянии робкой дружбы – робкой со стороны Арта, с стороны Арчи – снисходительной, но почтительной, вновь обретенной, особенно ценной.
В этом хрупком равновесии, которого Арчи все-таки достиг и намеревался сохранить хотя бы на время отпуска, было и что-то новое. Сознательный развернутый диалог с Артом для обсуждения методов действия в какой-нибудь ситуации, который казался ему естественным года два-три назад, становился все более редким – в нем не возникало необходимости. Арт расшифровывал самые тонкие эмоции Арчи и научился уместно реагировать на них, что Арчи находил очень приятным, вознаграждающим, что ли, а Пифий Манелиа – так и потрясающим.
– Если дело и дальше так пойдет, то мы достигнем невероятного – у нас будет искин, который способен чувствовать, пусть и опосредованно! – сказал он после одного из сеансов.
Он был настолько возбужден, что ходил по кабинету, подбирал слова для еще одного умного замечания – и отметал их за недостаточной образностью, неточностью, чем угодно.
Арчи лениво недоумевал: что особенного-то? Ему хорошо – Арт стимулирует чуть повышенный тонус организма – в смысле того, что ниже шеи, а еще точней – того, что вне мозга. Арчи не мог сказать, сам ли улыбался, когда был удовлетворен, доволен и прочее, – то есть отдавал ли его мозг неосознаваемые им сигналы, или это Арт так ловко подстраивался под его состояние. Интроспекция молчала. Арт скромничал, но из бесед с Пифием и нейровизуализаций следовало: а мозг-то и ни при чем, это Арт. Причем при сопоставительном анализе амплитуд движения тех же мышц на лице следовало, что они не полностью повторялись, а из бесконечных изображений Арта, сделанных в различные мгновения, выяснялось, что и выглядело это действительно неодинаково – естественно. Пифий выяснял у Арчи, как функционирует это взаимодействие, как Арт определяет степень, с которой следует проявлять ту или иную эмоцию, к примеру – есть ли какие-то шаблоны, которые сообщил ему Арчи, в которых он сам предпочитает действовать – или это самостоятельные решения Арта. Арчи не знал, пусть и предполагал; Арт сообщал Пифию, что принимал решение, основываясь на анализе ситуации, оценке субъективной остроты эмоции Арчи, традициях и собственной памяти. А на вопрос Арчи о том же отвечал: я счел возможным воспользоваться памятью о твоих представлениях о визуализации, например, тогда и тогда, немного адаптировал и счел, что данное представление будет возможным, ты же не сердишься? Мне продолжать?
Когда Арчи было плохо – тогда все усложнялось. Воистину, отрицательных эмоций существует на порядок больше. С чисто физиологическими реакциями Арт справлялся без проблем, при этом не рисковал полностью останавливать взрывную выработку гормонов или нейтрализовать уже выработанные, блокировать возбуждение, а всего лишь сглаживал их – в конце концов, эти реакции вырабатывались в миллиардах организмов за миллионы лет, были критически важны и в качестве сигнализаторов, и Арчи был с ним согласен. Но и проявлять их как-то тоже не позволял. Он предпочитал сохранять хладнокровие и невозмутимость – и внешнюю тоже; поэтому отрицательные эмоции переживались им куда более смазанно. Это было где-то даже скучно: ни тебе стресса, ни страданий, ни катарсиса – ни-че-го. С другой стороны, это позволяло прагматично и эффективно разбираться с любой ситуацией.
И конечно же это не проходило мимо Пифия.
– Тебе не скучно живется? – интересовался он.
– У меня достаточно развлечений помимо этих трагедий, спасибо, – спокойно отвечал Арчи. – Кстати, как ведет себя человек, когда его озадачивают таким вопросом? М, Пифий, тебе не скучно живется?
– С тобой соскучишься, – хмыкал Пифий.
Арчи пожимал плечами – осознанный, им желаемый жест, а не псевдорефлекторная реакция Арта, говоривший: ну вот видишь.
И в сложных ситуациях Арт осторожно обращался к Арчи: что делать будем – изображать гнев? Злиться? Что-то еще? Арчи предпочитал «что-то еще». Он не позволял себе думать, насколько связана его безэмоциональность с той странной ситуацией, в которой он существовал, старался не замечать безразличия ко многим вещам, прохладности, с которой относился ко всему, что происходило с ним и вокруг него. Разумом-то он понимал: то и то плохо, то и то следует поправить, там – помочь, там – настоять на своем, а переживать не получалось. С моральной точки зрения все было неплохо – Арчи отлично понимал, что есть хорошо, что плохо, и Арт – тоже. Чувствовать при этом что-то яркое, выразительное не всегда получалось: и изначально, и благодаря осторожным коррекциям Арта. Для Пифия эта выдержанность Арчи не была незаметна, он неоднократно заводил разговор на эту тему. Арчи был не против. Нейровизуализация показывала: мозг Арчи функционирует в сложных, критических ситуациях вполне нормально, и в рациональной, волевой, аналитической частях, и в эмоциональной тоже; диагностика Арта подтверждала это, и тем не менее внешне это не отражалось – Арчи предпочитал обходиться каменной миной, Арт не осмеливался самовольничать.
– Хотя я должен признать, что протоколы Арта отличаются очень тонкой детализацией, – говорил Пифий. – Причем его оценка ситуации опирается не только на рациональные, но и на этические критерии. Удивительно, просто поразительно, насколько он сближается с человеком.
И Арчи снова пожимал плечами: и что удивительного?
Этические критерии и искин – несочетаемые в принципе вещи. Алгоритмы разума, рассудка еще можно было как-то уловить, а этика – вещь эфемерная, хотя профессиональные философы с этим не согласились бы – тут же предложили формулы, задачи, что угодно. Но то, что человеком было бы воспринято как убедительное, для искина оставалось бы набором абстрактных понятий, не подчиняющимся структурным требованиям – иначе говоря, информационным мусором. Любая этическая категория опирается на усвоенные знания, опыт, как личный, так и общественный – чего искин был лишен по определению; даже если определить, какие базовые знания необходимы для относительно удобного существования, этих знаний будет критически мало для принятия сугубо этических решений. У Арта же был бонус – Арчи. Тот случай, когда искин паразитировал на эмоциональном «Я» человека, пусть это и звучит преотвратно. Но Арчи охотно делился своими соображениями с Артом, немало времени проводил, разбирая самые разные случаи, с Артом ли, с Артом и Пифием – и это приносило плоды. Пифий восхищался способностью Арта улавливать нюансы абстрактных понятий, категорически заявлял, что уровень развития искина соответствует годам семи-восьми человека, но без неизбежных осложнений вроде стремления прихвастнуть, пофантазировать, солгать, покрасоваться. Милая такая, прехорошенькая конвенциональная этика неспособного лгать, предавать и стремиться в центр внимания ребенка. Арчи совсем мало времени был знаком с ней, хотя чуть ли не у ее истоков стоял, следил за зарождением; он не против был обсудить ее с Пифием, даже соглашался поделиться ей с учеными. Его занимало и то, что сам он тоже недалеко от Арта отошел, во многих вещах оставаясь ребенком, переживая детские еще чувства, пусть и способен был на чисто человеческий рост – а Арт так и тянулся за ним, а самостоятельно расти был не в состоянии. Арчи оказывался способным оценить, почему какие-то ситуации вызывают душевные переживания; затем он примерял их на себя, равнодушно пожимал плечами – ну да, драматично, и что? Арт нуждался в пояснениях, в детальном разборе, что именно и как влияет на оценку ситуации с этой треклятой этической точки зрения, тихо негодовал, что оценки практически схожих ситуаций почти никогда не совпадают, потому что один-единственный фактор может повлиять на решение; и только Арчи знал, сколько времени такие анализы занимали. Пифий – предполагал, по некоторым фразам улавливал; после длительных обсуждений с Арчи и анализа протоколов Арта это выливалось в относительно стройную схему обучения киберорганизма, а Арчи даже к похвалам оставался равнодушным. И в щекотливых ситуациях он мог знать, что да как да почему, но чувствовать не получалось. А с другой стороны – пусть лучше так, чем стресс или шок.
Иными словами, с Артом было удобно сосуществовать, особенно когда знаешь, что никто не следит за мыслями, не ковыряется в мозгах, не нарушает то маленькое и беззащитное уединение, которое только и было у Арчи.
И в отпуск он отправлялся, зная, что он в кои-то веки проведет его наедине с собой: ничего из него не просочится в центр, ничего не попадет в цепкие руки этих уродов.
Арчи не очень хорошо представлял, как именно он структурирует свое время. Дурацкая привычка: жить по расписанию. Ему сколько угодно могли говорить о свободе и прочем, но Арчи последовательно попадал одно за одним в места, где именно структура и ценилась. То центр, где на его счет были заготовлены пятидесяти– и десятилетний планы, годовые, месячные и ежедневные; затем все эти бесконечные части и базы, где Арчи снова попадал в сетку расписания, и это в довесок к собственным заданиям, которыми его исправно снабжали в центре. Вне этих жестких структур он проводил слишком мало времени, чтобы уметь не цепляться за планы. И перед тем как выехать, Арчи представлял себе: он будет ничего-не-делать, что бы это ни значило. Хотя домик уже снял, карту изучил, прочими деталями озаботился. И вот он приехал, оставил позади забытый Богом и человечеством городок, в котором продолжали существовать и плодиться Кровняки, вычеркнул его из своей жизни, – и кажется, есть план: ничего-не-делать, отдыхать. А как?
Маленькими шажками, как еще. Любой план состоял из пунктов количеством больше одного, соответственно пункт один – доехать, заселиться, оглядеться, перевести дух, прогуляться. Отчего бы нет?
Это был самый простой пункт плана, как оказалось. Приехать, вселиться, выйти из домика, осмотреться, заметив скамейку, усесться на нее. Поднять голову к небу. Попытаться – по дурацкой привычке – проанализировать свое состояние; по дурацкой привычке постараться сделать это мыслеобразами, чтобы не разбудить Арта. Тот, казалось, дремал где-то рядом с периферией сознания, готовый в любой момент проснуться и с искренним энтузиазмом спросить: что-нибудь нужно делать?
Как оказалось, Арчи совершенно не умел быть один. Все в центре знали, что Арчи в отпуске, устроили по этому поводу вечеринку, пожелали ему самых разных всякостей, самое главное – как следует отдохнуть и набраться сил перед невероятным – полетом на Марс и несколькими годами там, под завязку загруженными самыми разными заданиями центра, и это при том, что Арчи ехал туда не баклуши бить, а работать; но центр остался позади, и даже, кажется, вымер в той его части, которая обслуживала Арчи. Пифий так точно умотал в такой же отпуск, но в куда более экзотическом месте – на каком-то супер-пупер-курорте.
– Я заслужил, – высокомерно сообщил он. – Вот подготовлю черновик рецензентам и пошлю все нахрен.
Так что и до него не дотянуться.
Вот оно, желанное одиночество.
Арт помалкивал. Словно понимал, что Арчи хочет чуть-чуть подумать о себе, но так, чтобы ему никто не мешал. Тот и собирался это сделать; буквально неделю назад только зубами не скрежетал, как хотел избавиться от вечного надзора, непрекращающихся попыток навязать общество, обсудить еще такой аспект опыта, уточнить еще деталь; Арчи жаждал не просто удалиться на время от людей, но словно дверь закрыть между собой и всеми остальными. Представлял, как втянет алчно лесной воздух и заставит Арта молчать, пока будет просто смаковать его, как вслушается в мурлыкающую тишину, запретив Арту – и себе самому тоже, черт побери, привычному анализировать каждую деталь – расчленять ее на отдельные шорохи, затем пойдет по лесной тропинке к небольшому ресторанчику, а там усядется за столиком на отшибе и будет смотреть на небо – в кои-то веки голубое, в кои-то веки розовеющее на закате, будет любоваться тенями, которые будут не угольно-черными, дожидаться ночи, которая не наступит внезапно, а будет подкрадываться осторожно, как кошка на бархатных лапках; как затем пойдет домой, возьмет книгу, усядется на улице в плетеном кресле и обязательно включит светильник над головой, хотя читать он мог бы и ночью: киберзрение и последующая обработка изображения и не такие шалости позволяли. Но сама атмосфера была Арчи куда важней, и он уже нарисовал себе в мельчайших подробностях, что и как мог бы делать. Беда в том, что детальнейшие картинки остались картинками, а когда Арчи Кремер вошел в комнату, бросил на пол сумку и сделал шаг в центр комнаты, он осознал, что плана-то у него и нет, и что делать дальше, не представлял совершенно.
Он побродил по домику, привычно просканировал стены, двери, окна и то,что за ними, растерялся, просканировал еще раз и более детально и усилием воли заставил себя поверить, что в домике действительно нет никаких жучков. Это оказалось для Арчи еще одним сюрпризом, и как с ним справиться, он не представлял. Но ладно. Он здесь, он в отпуске, он, как выясняется, никому не нужен – точнее, сам настоял на том, чтобы выключиться на пару недель из цивилизации, и отстоять все это время посреди комнаты, прислушиваясь к незнакомым звукам и к себе было бы по крайней мере глупо.
Домик был расположен на окраине крохотного, совсем игрушечного городка, который когда-то мог похвалиться даже городской стеной; когда по нему шел Арчи, стена частью была включена в постройки, а частью выходила за его границы и превращалась из ухоженного артефакта в не менее ухоженные и при этом очень живописные развалины. Была ратуша, в которой помимо администрации, были расположены музей, архив и нотариальное бюро – и кажется, две комнаты сдавались внаем. Был замечательный фонтанчик, который даже действовал. И кафе. За один раз осесть в двух кафе – многовато будет. Но делать все равно было нечего; в городке было тихо, народ, который неспешно фланировал вокруг фонтанчика, глазел на документы, выставленные в окнах-витринах ратуши, сидел в кафе, вел себя подобно самому городку – неспешно, нешумно, благодушно. Арчи опустился на стул, вытянул ноги, запрокинул голову, посмотрел на темное небо, словно познакомился с ним заново, и потянулся за картой меню.
Затем он сидел на крыльце – телу-то было плевать, в какой позе; у Арта вообще не было поз, которые способны причинить ему дискомфорт или как-то спровоцировать повреждения. Можно было устроиться цаплеподобно – на одной ноге, согнутой в колене, наклонить тело влево на тридцать градусов, скажем, и вытянуть перед собой руку – и в такой позе провести несколько часов – а можно и суток. Арт не уставал, Арчи мог скорректировать свое восприятие действительности, как ему угодно. Так что стулья-кресла поудобней, даже пледы были скорей данью своему человеческому «я», чем необходимости. И на крыльце Арчи сидел, привалившись к перилам, вытянув ноги, держа книгу раскрытой, но не читая ее. У него вообще было странное настроение. Словно был завершен какой-то важный этап жизни, а начинается еще один, куда более сложный, а Арчи благополучно проспал и завершение предыдущего, и начало нового.
И что за фигню он читал? Что-то умное, сложное, психологичное. Высокобровое, из серии тех книг, которые рекомендуют профессиональные критики, но которые даже они сами не выдерживают до конца; но прочтением таких книг приличествует хвастаться, их приличествует держать на видном месте, а когда перевернешь последнюю страницу, ощущений от них остается шиш и немного. У Арчи была еще пара штук таких; если же совсем невмоготу станет, можно скрутиться в город и еще подкупить или обратиться к великой и могучей сети – или что-то еще. И при этом им овладело жутко тоскливое настроение – в начале-то отпуска, считай в его первые сутки.
Часов в семь утра Арчи решил отправиться к морю. Раз делать все равно нечего, раз спать совсем не хочется, то почему нет? Хотя ни к морю, ни в море, если честно, не хотелось. Оно наверняка было таким же, как и в дюжине других мест, в которых Арчи уже побывал; оно и правда было таким же – и не таким: сизоватым – наверное, из-за раннего часа или скал, возможно, из-за каменистого дна. Казалось теплым; но это было совершенно несущественно. Арчи бросил полотенце на камни, подошел к самой кромке воды, замер.
«Вода приятная», – задумчиво подумал он.
«Очень чистая. Побережье славится природными условиями, достаточно только посмотреть, как они себя обзывают», – с готовностью отозвался Арт. На внутреннем экране поплыли бесконечные рекламные слоганы – «Кристально чистые воды», «Удивительно чистая почва», «Сертификат экологического института такого, а еще такого и такого, признанный натуральный климат» и прочее.
Арчи хмыкнул. У него в голове промелькнуло насмешливое:
«Им бы порекомендовать язык подчистить, чтобы он соответствовал их природе».
«Похоже на самодеятельные слоганы», – согласился Арт.
«Угу». – Арчи зашел на пару метров в воду. Задумался: вот то ощущение – это приятно освежающая или все-таки подозрительно прохладная вода?
«Здесь возможны прибрежные течения, приносящую воду из глубоководных областей. Вода может оказаться неприятно холодной для человека», – тут же встрепенулся Арт.
«Для меня критично?».
«Еще чего!» – возмутился Арт.
Арчи засмеялся. Иногда Арт вел себя совершенно по-ребячески. Он пытается имитировать его – или это такие своеобразные зачатки характера в искине утвердились?
«Сомнительная гипотеза, – помедлив, взялся рассуждать Арт. – У меня есть определенные личностные характеристики, но концепт характера слишком сложен и многогранен, чтобы даже в моем случае задумываться о его применении».
«Даже в твоем? – скептически спросил Арчи, отгребая все дальше от берега. – Нет, ты определенно гадкая и самонадеянная сволочь».
«Боюсь, в плане личностных характеристик я всего лишь твое отражение, – лукаво отозвался Арт. – Так что присмотрись к себе, друже».
Арчи засмеялся.
«Не открывай жабры», – бросил он и нырнул. На пару десятков секунд, на полметра, не более. Вынырнул на поверхность, перевернулся на спину, открыл глаза, сощурился солнцу. Вода была приятно свежей – для него. Ему-то было совершенно все равно; будь температура воды плюс четыре градуса, это никаких последствий не имело бы. Все упиралось в то, как Арчи хотел это воспринимать: получать удовольствие или беспокоиться за свое функционирование. И было ли это благословением или наказанием. Ответ Арчи не мог дать. Он – хотел почувствовать то же, что и человек. А что чувствовали люди?
А на берегу стоял человек и с напряженным интересом следил за ним. Арчи встал в воде, обозначил вежливую улыбку, поднял брови. Человеку было лет тридцать-тридцать пять от роду; Арт настаивал на тридцати одном, Арчи склонялся к верхней границе. Рост – сто семьдесят шесть, вес, температура тела, что там еще; Арт осторожно спросил, проводить ли поиск по биометрическим характеристикам – и вообще, начинать тревожиться или подождать пару секунд?
– Доброе утро, – произнес мужчина. – Я, признаться, думал, не следует ли мне помочь вам выбраться на берег.
Арчи выходил на берег, обдумывая его слова.
– Доброе утро, – наконец сказал он, остановившись рядом с ним. – Разве я выглядел беспомощным?
– На несколько секунд. Словно решали какой-то крайне серьезный вопрос. Признаться, здесь особенно легко решить его не в пользу своего здравствования. Но я рад, что ошибался. Мартин.
Он протянул руку.
– Рад познакомиться с человеком, который способен оценить прелести раннего пробуждения… и ранних морских волн, – мягко улыбнулся он, разглядывая Арчи. У него был любопытный, все более заинтересованный взгляд; рот, явно любивший улыбаться, волосы, подстриженные вроде как в угоду моде, и тело, покрытое ровным загаром.
– Арчи. Уже восьмой час. Это скорей поздно, – ответил Арчи, пожимая его руку.
– В этом богом забытом месте – возможно. Здесь сама аура такова, что в девять вечера тянет спать. Но я из крупного города, в нем несколько иные отношения с часами пробуждения и отбоя. Позволите предположить – вы недавно приехали? Мы здесь уже четвертый день, и я уверен, что не видел вас до этого здесь.
– Вчера, – подтвердил Арчи, сделал шаг в сторону – этот Мартин методично расстегивал рубашку, очевидно, собираясь искупаться, глядя на Арчи и улыбаясь – странно улыбаясь: не пугающе, не угрожающе, не опасно – незнакомо. Арчи не мог подобрать определения этой улыбке. Арт – тем более. Но интерес Арчи обеспокоил его.
«Ты уверен, что этот человек не опасен? – настойчиво спросил он. – Этот интерес может показаться подозрительным». И он упрямо начал сообщать сведения о нем: Мартин Латифи, тридцать четыре года, из Центральной Европы, по образованию инженер, частная контора вместе с двоюродным братом и – хм, партнером. М-да, судя по соцсетям, бывшим партнером, решил Арчи через полторы секунды.
– Мы остановились в доме номер четырнадцать по Глиняной улице, – любезно сообщил Мартин, подходя к воде.
Арчи уселся на камни.
– Шестнадцать, – удивленно признал он.
– Мы соседи, – радостно сказал Мартин, заходя в воду. – Присмотрите за моими вещами?
