Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 50 страниц)

– Ну что, прокатимся по моему царству? Кстати, -легкомысленно сказал он, делая шаг в сторону и приглашающе вытягивая руку, – начинаем мы с того, что делаем тебе внешний скелет, который заменит тебе эту дурацкую коляску. Но это потом. А пока просто экскурсия. Ты можешь говорить, что хочешь узнать о чем там хочешь побольше, ты просто говори, Арчи: «стойте, Ларри», это я Ларри…– начал было пояснять он.

– Профессор Степанов, – вмешалась доктор Густавссон. Голос у нее был сухой, в нем очень отчетливо угадывалось раздражение. Или это так казалось Арчи – он был привычен распознавать малейшие нюансы в интонациях окружающих людей. Другие-то могли и не заметить, и даже сама доктор Густавссон.

Она натянуто улыбнулась профессору Степанову, а тот хитро посмотрел на нее поверх очков, ухмыльнулся и продолжил:

– Значит, Арчи, говоришь: «стойте, Ларри, а расскажите-ка вот об этой штуковине, окей?», и мы останавливаемся. Ну-с, пойдем?

Доктор Густавссон шла за Арчи, казалась невозмутимой, даже забавлялась болтливостью Ларри Степанова, но взгляды на него бросала недовольные. Он, толстячок этот, знал очень хорошо, что она там думает – необходимость дистанции, избегать утверждения сильных личных отношений, не держать Арчи за своего любимого племянника и тем более за обожаемую домашнюю зверушку, и чтобы Ларри Степанов бросал эти свои игры в фамильярность, особенно с этим лапочкой, но ради грымзы этой отказываться от своего привычного стиля общения не собирался. И кроме того, он знал из личного опыта: сначала обернул пилюльку в сахарную глазурь, подал ее ребенку в прикольной цветной пиалке, и ребенок счастлив ее есть, какой бы горькой она ни была. Сотрудничество – вот какая политика представлялась Ларри Степанову максимально успешным стилем общения в тех же отношениях с Арчи Кремером в частности и со всем миром вообще. В Степановском, разумеется, представлении: делай, как я хочу, милый, и я буду рад с тобой водиться.

Арчи чувствовал нечто в поведении профессора Степанова, ну ладно, Ларри, если он так настаивает, и нечто этакое, зеркальное в отношении к нему, застенчиво отражавшее характер профессора: Степанов не сомневался в себе, в своих представлениях, и в праведности – тоже. Он был главой на вверенной ему территории, не хотел ничего большего: лаборатории хватало; не хотел и меньшего – набегался по чужим поручениям. Был уверен, что заслуженно обладает всеми титулами и званиями, и место заведующего лабораторией ему тоже досталось по праву: потому что он был одним из лучших. Разумеется, сотрудничество с космовойсками накладывало очень существенные ограничения на свободу его действий, но компенсировалось это невероятностью проектов, в которые он мог запустить руки. Не прибрать к рукам: это доставалось другим умникам. Но и участие в том же проекте «Арчи 1.1» стоило очень многого. Потому что исходя из тех данных, которые уже были сообщены ему, и – внимательно присмотревшись к некоторым очень частным задачам, которые уже необходимо было решать, Ларри Степанов мог стоять у истоков чего-то невероятного, о чем пока еще никто не рисковал говорить вслух. А профессор Ларри любил быть первым; едва ли не больше любил, чем стоять во главе небольшого коллектива, где каждый на виду и каждый – обязательно каждый – выказывает ему самое что ни на есть демократичное глубокое уважение.

Примерно это Арчи и ощущал. Доктор Густавссон была милейшей тетенькой, с его точки зрения, но в самых ласковых ее интонациях угадывалась отчужденность, безликость даже. Наверное, это было хорошо, может, и нужно. Помнится, тетя Аннализа, мамина сестра, на какой-то вечеринке, которую организовала мама – кажется, день рождения Анди, старшего брата Арчи, жаловалась какому-то мужчине, как сложно быть психотерапевтом при школе. Там такие требования предъявляются к личным качествам, причем ладно бы руководством – инструкции спускают, заставляют проходить тестирование в этом дурацком порту виртуальной реальности, даже случается, что консультации психотерапевтов прослушиваются тестером центра – таким квантовым мегагиперкомпьютером. На недоумение того человека тетя Аннализа пояснила, что этот самый квантовый компьютер только чутка не дотягивает до человеческого уровня семантики и эвристики, на самом деле очень-преочень умный. Он те данные шифрует очень хитрым шифром, терапевтическая тайна сохраняется, а он только отчет выдает. Ну так этот придурковатый кванком и оценил ее стиль общения как недопустимо фамильярный, хотя тетя Аннализа была уверена, что была вполне корректна. Наверное, на самом деле существовали какие-то такие инструкции, и поэтому доктор Густавссон так сдержанно себя вела. Хотя Арчи ничего против не имел, ему даже нравилась такая манера. Наверное.

Другое дело профессор Ларри. Он был шумным, веселым, озорным даже. Много тыщ раз успел сказать: «Ведь так, Арчи? Ты согласен, Арчи?». Он шутил не переставая, хлопал Арчи – нет, не по спине, по спинке кресла – и снова что-то рассказывал. Арчи как зачарованный смотрел, как ловко профессор Ларри управляется с виртуальными экранами, завидовал, хотел быть таким же проворным, и пытался уследить за тем, что профессор Ларри рассказывал ему.

– Вот это прототип, Арчи, – зайдя, наконец, в свой кабинет, усевшись и забросив ноги на стол, сказал профессор Степанов и повернулся к огромному экрану. Он взмахнул рукой, и перед экраном появилась странная конструкция. – К сожалению, Арчи, твое состояние генетически обусловлено. Ты знаешь, что такое гены? Это такие маленькие штучки, которые содержат всю информацию о твоем теле и характере. А некоторые поговаривают, что и о судьбе.

Доктор Густавссон закатила глаза. Арчи преданно смотрел на него круглыми глазами. Гены. Ну да, что-то знал. Это такие очень маленькие штучки.

Профессор Степанов посмотрел зачем-то на доктора Густавссон, посерьезнел на пару секунд и посмотрел на голографическую модель.

– Дело в том, что вылечить тебя невозможно. Скоррректировать твое самочувствие вполне можно. – Продолжил он. – Твоей мамаше следовало думать десять лет назад, что она делает, прислушаться ко мнениям тех же генетиков и не играть в великодушную суку.

– Профессор Степанов, вы привели нас в свой кабинет, чтобы разыгрывать благородного дона, или все-таки соизволите показать Арчи ваши представления о его будущих возможностях? – прохладно поинтересовалась доктор Густавссон, опустив ладонь на руку Арчи. Тот – удивленно посмотрел на нее и снова на профессора Степанова.

– Всенепременно, милая доктор Катарина, – заухмылялся профессор Степанов. – А скажи-ка мне, дружище, не хочешь ли ты мороженого? У меня есть банальное ванильное, еще банановое и лимонное, и страчателла. Хочешь?

Арчи покосился на доктора Густавссон, пытаясь определить, что она думает о такой щедрости профессора Степанова, но она сидела, скрестив на груди руки, и сверлила взглядом неугомонного профессора, который совершенно не обращал на нее внимания. Он вскочил, как шарик отскочил от пола и вернулся через полминуты со стаканчиком мороженого.

– Держи. С мороженым куда интересней рассматривать эту штуковину. Значит, смотри. Ты, малыш, сам, наверное, в курсе, что твои косточки с трудом выдерживают твой вес. Особенно вот тут, – он похлопал Арчи по колену. – Но если немного помочь им, то все будет просто замечательно. И вот на это рассчитан вот этот каркас. Смотри.

Голомодель внешнего скелета медленно вращалась в паре метров от Арчи; он забыл о мороженом, смотрел на нее, открыв рот, и недоумевал.

– А как в нем ходить? – настороженно спросил он.

– Очень умный вопрос, – похвалил его профессор Степанов, облизал ложку и сунул ее в стакан. – Молодец.

Он взмахнул рукой. Жест был размашистым, артистичным, широким.

– Вуаля, – сказал он, и от шеи экзоскелета отросли несколько проводков. Профессор Степанов зачерпнул мороженого и сунул ложку себе в рот. – На самом деле электродов будет куда больше, это в любом случае всего лишь схематическое представление. Но общее впечатление у тебя должно сложиться. Не так ли, Арчи?

Тот – посмотрел на него встревоженно, словно опасаясь, что это мираж, и, поколебавшись, кивнул.

– Это непростая штуковина, если честно. Смотри. Все эти блины на другом конце провода, они там большие, на самом деле они совсем маленькие, они присоединяются к твоей голове. Вот знаешь, иногда очень хорошо быть лысым, – профессор Степанов провел рукой по голове, задорно улыбнулся, посмотрел на голову Арчи – тоже плешивую. – Эти блины – да вот они, к примеру, начнем мы с крупных, а потом, когда мы познакомим тебя с твоим внешним скелетом, перейдем и на другие, – профессор ухватил со стола пучок совсем тонких проводов и подал Арчи, – они вот так налепливаются на твою голову, и после подготовительной фазы – настройки волн, ритмов, фаз и прочей ерунды, которая тебе пока ничего не скажет, но потом наверняка покажется очень интересной, вот так, ты сможешь управлять этим скелетом усилием мысли. Ты думаешь, к примеру, взять ложку, и твоя рука ее поднимает. Хочешь, покажу? – спросил он.

– Конечно, профессор Ларри, – благоговейно сказал Арчи.

Профессор Степанов вскочил, дотянулся до протеза руки и плюхнулся в кресло.

– Вот! – торжественно сказал он и помахал протезом. – Сейчас я тебе продемонстрирую. Вообще эта штуковина уже научена общаться со мной безо всяких этих проводков, но чтобы ты представлял получше, я, пожалуй, нацеплю их на себя. Потому что, Арчи, ты поначалу будешь выглядеть так же странно.

Арчи с восторгом смотрел на него; он забыл о мороженом, следил за тем, как профессор Степанов налепливает на себя контакты, что-то бурчит себе под нос, затем оттопыривает губу и угрожающе смотрит на руку.

Профессор хитро взглянул на Арчи, подмигнул и спросил:

– Готов?

Арчи кивнул несколько раз – совсем коротко, едва заметно, а глаза его все смотрели на протез, который профессор Степанов присоединил к своей руке – и та увеличилась в длине в полтора раза.

– Что в этой штуке, конечно, неправильно, так это ее вес. Рука длинней становится, и мне ее держать куда тяжелей. Такие манипуляторы – очень, просто очень удобная вещь для разных там ограниченных пространств, но всегда нужно задумываться об опорах. Понимаешь? – обратился он к Арчи.

Тот немного подумал и честно пожал плечами.

– Ну неважно. Доведется тебе и такое испытать. Куда же без этого. – Отмахнулся профессор Степанов. – Итак, мы готовы, а теперь смотри: я начинаю кормить тебя мороженым. Кстати, нравится?

Арчи решительно кивнул и довольно сощурился.

– Вот и хорошо. Итак. Я ничего не делаю, совершенно ничего, – продолжил Степанов. –Но вот тут, – он хлопнул себя по макушке, – нет, скорее, вот тут, – он постучал себя по лбу, – я хочу взять ложку, зачерпнуть в нее мороженого и отправить его тебе в рот.

Манипулятор приблизился к руке Арчи, перевернулся ладонью вверх и пошевелил пальцами. Арчи хихикнул и вложил в него ложку; манипулятор неловко зачерпнул увесистую порцию мороженого, профессор Степанов чертыхнулся и попытался отделить часть, затем провел ложкой по кромке стакана, чтобы отделить случайные капли, и осторожно поднес ложку ко рту Арчи. Мальчик – смотрел с восторгом.

– От-кры-ваем рот, – бодро приказал профессор Степанов, – во-о-т так, и облизываем. Ну как, вкусно?

Арчи активно закивал головой.

– Интересно?

Арчи в восхищении закатил глаза.

– От-лично. – Самодовольно сказал профессор Степанов и злорадно посмотрел на доктора Густавссон. В его лице было что-то такое мальчишеское, казалось: он с трудом сдерживает себя, чтобы не показать ей язык. Доктор Густавссон снисходительно хмыкнула и подняла брови. – Теперь вторая часть, малыш. Я тебе уже говорил, что эта штуковина научена работать со мной без этих проводов. Самое интересное, конечно, что в ней вот здесь расположена туева куча всяких контактов, которые способны распознавать импульсы в конечности. Это, бесспорно, интересно и нужно. Но куда интересней, когда прямо из мозга можно отдать команду без этих посредников. Вот ты, Арчи, ты знаешь, что чтобы от твоей головы и до твоих рук, например, дошла команда, нужно время? Совсем немного, ты даже глазом моргнуть не успеешь, но это время нужно. Иногда это даже секунды, представляешь? Сигнал идет отсюда, – профессор Степанов дотронулся пальцем до лба Арчи, – сюда, – он дотронулся до его руки, – снова обратно, обрабатывается и корректируется, и на все это нужно время. А когда мы пользуемся вот такой штукой, да еще без проводов, то это все происходит за мгновения, потому что импульсы путешествуют со скоростью света. Вот так вот, малыш. Итак. Я удаляю эти провода, – бормотал профессор Степанов. – Вот. Оптический сигнал. – Он торжествующе задрал подбородок. – Эта штуковина следит за мозгом при помощи совсем незаметного луча и считывает, что мозг хочет сделать.

Профессор Степанов снова выпрыгнул из кресла и подтянул к себе куклу, на которую установил руку. Затем замер и наставил на Арчи палец.

– Не забываем о мороженом, молодой человек! – сурово сказал он. – Давай-ка, лопай.

Арчи послушно отправил в рот ложку мороженого, но без какого бы то ни было энтузиазма. Кукла с прикрепленным к ней манипулятором была ему куда интересней.

– Ну что, продолжаем? – спросил профессор. – Итак. Я приказываю руке, исключительно мыслью приказываю, чтобы она сделала то же самое. – Он нахмурился, сложил на груди руки, набычился и уставился на манипулятор – все, что угодно, чтобы как можно более наглядно продемонстрировать работу мысли. – Мы берем ложку, зачерпываем мороженое и отправляем его тебе в рот.

Арчи счастливо глядел на него; мороженое ему приходилось есть, но то, что рассказывал профессор Ларри, было ведь куда интересней. Очень-преочень интересно.

Профессор Степанов решил сделать перерыв, за который они доели бы мороженое, и начал расспрашивать его о школе, о том, какие предметы ему нравятся и что за программки делал Арчи.

– Да так, – смутился мальчик. – Совсем маленькие игрушки. Я их иногда делал для одноклассников. Им нравилось. Или какие-нибудь штучки, чтобы делать разные паттерны, рисунки там, фоны, все такое.

– Это очень интересно, – покивал профессор Степанов. – Ты ведь покажешь их мне?

Арчи недоверчиво уставился на него: не верилось как-то, что после таких захватывающих вещей профессору Ларри могут быть интересны его незамысловатые придумки.

А профессору Степанову действительно было интересно. И кроме этого, куда удобней было иметь спокойный, расположенный к нему и рабочей группе материал, чем человека, медленно, но верно, решающегося на бунт.

Затем профессор Ларри и доктор Густавссон, незаметно устранившаяся из разговора, позволившая профессору вести Арчи дальше, но внимательно следившая за мальчиком, повели его дальше, в отдел номер четырнадцать. В нем еще один профессор, которого профессор Ларри начал сразу называть Бедри, принялся рассказывать Арчи о тканях. Не таких, из которых одежда шьется, а биоматериале. Лаборатория номер четырнадцать была очень большая, о-о-очень большая, насколько Арчи мог видеть. По одной ее части профессор Бедри Гужита провел Арчи, рассказывая и показывая ему то да се, а потом остановился у одной двери, прищурился хитро, посмотрел на доктора Ларри, на Арчи, на дверь и спросил у него:

– Животных не боишься?

Арчи недоуменно моргал, глядя на него.

Доктор Густавссон нагнулась к нему и тихо проговорила, улыбаясь:

– Зверюшек. Мышек и обезьян. Раз профессор Гужита руководит лабораторией биотехнологий, то и зверюшек в ней должно быть много. Хочешь увидеть их?

Арчи растерянно пожал плечами.

– Хочу, наверное, – неуверенно сказал он.

– Вот и отлично, – тут же отреагировал профессор Бедри и открыл дверь – и Арчи сжался от пронзительных криков мартышек. – Прошу, – приглашающе протянул руку внутрь помещения профессор Гужита.

Чтобы никто не подумал, что Арчи испугался или испугается, он, подъехав к профессору, сказал:

– У наших соседей было целых две собаки. Одна овчарка и еще совсем маленькая. Они были очень милые, тетя Сусанна иногда брала меня с ними гулять.

– В таком случае я как-нибудь возьму моего пса с собой на работу, и ты погуляешь с ним, годится?

Профессор Бедри Гужита был высоким, плечистым, немного сутулым; носатым, с тяжелой челюстью, густыми черными бровями и гривой черных с проседью волос. Арчи отчего-то испугался его поначалу, но после такого обещания решил, что он просто замечательный.

Наверное, от вида этих животных следовало прийти в восторг: кажется, этого от него ждали если не доктор Густавссон, то лаборантки точно; одна даже достала из клетки мартышку и поднесла ее к Арчи. Он осторожно сказал: «Привет», – протянул ей руку, и мартышка тут же ухватилась за палец.

– Это наша героиня, Манни-Панни. Представляешь, родилась слепой, – произнес профессор Гужита. – А теперь может видеть, потому что мы совместно с Ларри и Октавией придумали, как сделать ей глаза. Так что она теперь полноценная красавица. Ну-ка, Манни-Панни, покажи мне свои глазки.

Он ловко ухватил ее за щеки и поднес ближе к Арчи; тот – заглянул ей в глаза. Не отличить вообще от настоящих. А мартышка орала как резаная, а Арчи не знал, можно ли ему поморщиться или уши закрыть.

– Здорово, – вжавшись в кресло, сказал Арчи и виновато посмотрел на профессора Гужита.

– Замечательная лаборатория. Думаю, у Арчи будет еще немало времени, чтобы познакомиться с ней поближе и даже подружиться с кем-нибудь, правда, милый? – произнесла доктор Густавссон и успокаивающе похлопала его по плечу. – Спасибо, профессор Гужита, это была очень интересная экскурсия. Но Арчи с самого утра путешествует по центру, и кажется мне, что нам пора сделать перерыв на обед.

– Разумеется, разумеется, – воскликнул профессор Гужита, отдавая мартышку лаборантке, снова открывая дверь. Арчи показалось отчего-то, что зверинец зверинцем, но в этой лаборатории есть очень много других сокровищ, которые ему не показали. Например, от приемной, в которую они вернулись, отходил еще коридор; куда он вел, Арчи не мог толком разглядеть – видел фиговато, коридор был тускло освещен, и наверное, доктор Густавссон была права: устал. Хотелось, конечно, чтобы его еще немного поводили по другим лабораториям, но Арчи устал.

Профессор Ларри долго прощался с Арчи, допытывался, как ему понравилась экскурсия и какая именно лаборатория показалась ему самой интересной, требовал, чтобы Арчи еще раз непременно к нему заглянул, злорадно поглядывал на доктора Густавссон, скептически смотревшую на него: можно подумать, Арчи сможет избежать бесконечных часов во всех этих лабораториях. Арчи пытался сидеть в своем кресле ровно, но не получалось, он попробовал поерзать, чтобы устроиться поудобней, но тоже не получалось, отчего-то у него было ощущение, что равномерно ноет все тело, еще и руки болели, особенно тот палец, за который ухватила Арчи Манни-Панни. Арчи украдкой посмотрел на палец – вроде ничего особенного, наверное, поболит и перестанет, попытался прислушаться к тому, что говорила ему доктор Густавссон, но как-то неуспешно. Но доктор Густавссон повторила:

– Ты слушаешь меня, Арчи?

У него покраснели уши; Арчи опустил голову и виновато пожал плечами, а затем поднял на нее взгляд. Доктор Густавссон опустилась на корточки.

– Устал, малыш? – спросила она.

У Арчи защипало глаза. Он попытался отвернуться от нее, но доктор Густавссон повернула его лицо к себе.

– Мы идем обедать, или ты немного отдохнешь, а потом мы пообедаем?

Арчи пожал плечами. Ему бы спрятаться куда-нибудь, посидеть денька два в темноте и тишине, чтобы привести мысли в относительный порядок, только этот ответ доктора Густавссон не устроил бы.

– Наверное, нужно пообедать, – со стариковской обреченной интонацией сообщил он свое решение.

Затем доктор Густавссон милостиво предоставила Арчи возможность отдохнуть. Он уже покатился было в тот корпус, в котором жил до этого, но она сказала:

– Арчи, милый, та комната предназначена для гостей, а ты уже не гость. Так что пойдем в твои новые комнаты.

Она произнесла это легко, как само собой разумеется, наверное, имела право, но Арчи стало обидно. Страшно. Жутко. Захотелось рассердиться. Когда какие-то похожие вещи вытворяли братья-сестры-тети-кузены, это было как-то объяснимо, наверное. Что на них сердиться? Даже не так: на них Арчи никогда не мог сердиться – по многим причинам. Он был приучен к тому, что это было недопустимо, и удивительно было, что они – одной с ним крови – были совершенно здоровыми, а он – нет. Их проказы принимались Арчи с пониманием, даже с завистью: они-то могли шалить, бегать как угорелые, разбрасывать вещи, бросаться друг по другу чем под руку попадет, а он – нет. Но вот так переселить его куда-то, не спросив, не поинтересовавшись его мнением, они такого никогда бы не сделали. Ему было обидно: та комната была очень хорошей, Арчи нравилось в ней, он чувствовал себя защищенным, и покидать ее не хотелось совсем. И на тебе, да еще и доктор Густавссон…

– Мы постарались обустроить комнату так, чтобы тебе было удобно. Она больше и красивее гостевых комнат, а из окна открывается совершенно чудесный вид. Ты можешь каждый вечер любоваться озером, – ласково говорила она. Арчи держал голову опущенной и упрямо рассматривал пальцы. – Ну что, пойдем?

Арчи, надувшись, смотрел в сторону. Он небрежно дернул плечами, вроде как говоря: да мне пофигу, и покатил за ней. Она, эта комната, действительно была совсем в другом месте. Если, допустим, вспомнить, что та, старая – номер для гостей, то тот корпус, как там мама называла его: гостиничный, что ли, – он оставался все дальше за спиной. Лаборатории профессора Ларри и профессора Бедри были где-то слева и тоже все отдалялись. И в этом здании Арчи не был никогда.

У двери его встретил доктор Османов, флегматичный, насмешливо щурившийся пожилой человек. Он спросил у Арчи, как дела, сказал, что он отлично выглядит, в общем, как всегда. Доктор Густавссон передала Арчи ему и ушла. Наконец. Арчи все еще сердился на нее. И он жутко не хотел входить в те новые помещения, которые ему вроде как отвели теперь.

Но комнаты были куда больше, очень, очень красивые и удобные. Доктор Османов показал ему, что да как, спросил, нравится ли ему, предложил помочь освоиться. Как бы между прочим спросил: как провел день, как понравилось в лабораториях. Арчи не утерпел и шмыгнул носом.

– Давай я буду делать тебе массаж, а ты расскажешь, что тебе больше всего понравилось, – предложил доктор Османов. Голос у него был глубокий, теплый, отеческий такой, располагающий, и у Арчи покатились слезы; ему было жутко неловко, в конце концов, у него своя здоровская комната, даже две, и уголок, в котором стоит совершенно невероятный медиаюнит, а еще спальня, в которой стояла кровать в форме самой настоящей гоночной машины, и при этом Арчи все равно чувствовал себя неблагодарным. Ему было стыдно от этого, но злость упорно не уходила. Да еще и доктору Османову не хотелось признаваться, что ему не понравился этот переезд. Но доктор Османов начал массаж; он все задавал вопросы, и Арчи не утерпел и начал жаловаться.

В кабинете Ромуальдсена двое мужчин в форме смотрели подборку отдельных кусочков из одиссеи Арчи Кремера по центру в его первый официальный день в проекте.

– Сигфрид, – сказал один из них, – при всем моем уважении к тебе… к твоей прозорливости, – с сарказмом добавил он, – это едва ли годный материал для проекта. Мальчишка распустил сопли после простого вопроса.

– Мальчишка был оставлен один в центре, познакомился с двумя дюжинами людей, пережил переезд, а сопли распустил только в конце дня, – возразил Ромуальдсен.

– Неубедительно. Он не отличается четкостью внешнего проявления эмоций, насколько я могу судить. Кто его знает, когда он начал распускать сопли.

– Это тоже скорей достоинство, чем недостаток, Армин, – возразил Ромуальдсен. – Ты сам знаешь, сколько проблем возникает с неуравновешенными типами с ярко выраженными и лабильными реакциями. У этого мальчишки чего не отнять, так это выдержки.

Армин повернулся к своему спутнику. Вопросительно поднял брови, качнул головой. Спутник его сидел на диване, раскинув руки, положив ногу на ногу.

– Проводились комплексные опыты с биопротезами? – спросил тот.

– Разумеется, – негодующе воскликнул Ромуальдсен и поморщился. – Они применяются направо и налево, как будто ты не знаешь. Биокиберпротезирование уже лет пятнадцать как входит в стандартный объем медстрахования.

– Я не это имею в виду, и ты отлично это знаешь.

– Юрген, я отлично понимаю, о чем ты говоришь. Опыты с животными показали успешность технологий. Проблема в том, что если имплантировать резус-макаке конечность, внутренний орган и прочее, да даже искусственный глаз, можно достаточно объективно оценить успешность технологии. Мы видим это, видим, насколько эффективно макака пользуется протезом и прочая радость. В принципе, технологии по сохранению мозга живым вне тела тоже успешны. Нужны демонстрации материала?

Юрген пожал плечами, искривил губы, немного подумал и отрицательно покачал головой.

Ромуальдсен наклонился вперед, встал не без усилий, пошагал по кабинету.

– Дело в том, однако. – Он пожевал губы. – Однако дело в том. Видишь ли, физиологические параметры мозга читаются достаточно успешно. Это как раз и подтверждает, что мозг остается живым. В лаборатории того же Гужита отдельные экземпляры живут в течение месяца и больше. Более того. Лаборатория номер пять смогла создать отличный интерфейс для раскодировки нейронных импульсов и их последующей кодировки. Поэтому относительно успешно удается, скажем, подключить мозг макаки к протезу напрямую. Это тоже действует. В принципе биохимики не менее успешно толкуют показатели всех этих ликворов и прочей ерунды, чтобы определить состояние мозга, не преломленное через физиологию тела. Понимаешь? Но внятное представление о состоянии изолированного мозга макаки составить невозможно, потому что макака чисто эволюционно не в состоянии разумно отчитаться о своем состоянии. Для разумных отчетов нужны разумные существа. Эрго…

Он развел руками.

Юрген посмотрел на Армина.

– Сигфрид, – помолчав, сказал он, – это известно нам уже давно. Даже несмотря на то, что экспертные заключения, которыми ты пичкал нас последние годы, составленные исключительно мудрено, мы смогли понять примерно то, что ты только что соизволил рассказать нам простым языком. Вопрос в другом. Зачем тебе нужен именно этот проект, если, скажем, умный скафандр с модулями искина, если, скажем, экзоскелет для некоторых предприятий, – ухмыльнулся Юрген и посмотрел на Армина, – уже функционирует и поставляется серийно. В этом проекте нет необходимости как таковой.

Ромуальдсен шумно выдохнул и опустился в кресло.

– Ты филистер, Бенскотер. Всегда был и всегда будешь, – огрызнулся он. – Потому что в большинстве проектов нет необходимости как таковой. Потому что в этом проекте мы приобретаем чистейшие реакции, не замедляемые физиологией. Потому что мы можем создать тело с какими угодно функциями, далеко выходящими за пределы человеческих, а управлять ими будет все тот же самый надежный аналитический центр, лучше которого ничего до сих пор не создано. Не ты ли это говорил? Что самые мощные навигационные системы, имеющие центром управления искин, все равно должны надзираться человеком. А? – Ромуальдсен хлопнул руками по коленям. – Человеческий мозг, к моему прискорбию, все еще остается непревзойденным инструментом познания. А помимо этого – ряд функций этического контроля и цензуры, к примеру, ни в коем случае не стоит отдавать на откуп машин. Согласны? – он посмотрел на Юргена Бенскотера, на Армина Рейндерса и прищурился.

Юрген и Арми переглянулись.

– Я все-таки предпочел бы иметь этим самым… – Рейндерс указал на голоэкран, – кого-то более жизнерадостного.

– Да? – хмыкнул Ромуальдсен.

Он велел искину показать, что делает Арчи Кремер. Тот – сидел в своем кресле у медиаюнита и знакомился с ним. Он сосредоточенно изучал функцию юнита за функцией, пробовал оперировать виртуальными экранами; насколько можно было судить, когда у него получалось, он не показывал никаких эмоций. А когда не получалось, он плотнее сжимал губы и продолжал.

– Жизнерадостности у него явно поменьше, чем у твоих внуков, Армин. И несравнимо меньше, чем у твоих ретриверов, Юрген, – желчно заметил Ромуальдсен. – Зато дотошности хоть отбавляй. Кстати, Армин. Помнится, ты жаловался как-то, какую знатную истерику устроил твой жизнерадостный Илиас, когда его отправили в летний лагерь. А?

И он с торжествующим блеском в глазах кивнул в сторону экрана.

Бенскотер хрюкнул, давя смешок. Армин Рейндерс недовольно хмыкнул.

– Малец оторва, – согласился Бенскотер.

– Пороть его надо,– буркнул Рейндерс, вставая.

Ромуальдсен не позволял себе перевести дыхание. И торжествующий взгляд тоже попытался скрыть, уставившись на экран.

– Как долго будет длиться подготовительный этап? – спросил Бенскотер.

– Я рассчитываю на год. Возможно, с учетом личности Арчи, этот период сократится. Возможно, он вынужденно сократится и по причинам ухудшения его общего состояния.

Рейндерс и Бенскотер переглянулись. Рейндерс кивнул.

– Заглянешь к нам на кофеек? В конце следующей недели моя миссис устраивает свое дурацкое кофепитие, – сказал он.

– С удовольствием, – Ромуальдсен растянул губы в улыбке. Ему все-таки можно было торжествовать, раз уж великий Рейндерс зовет его в гости: с неудачниками его миссис возиться отказывается наотрез.

========== Часть 4 ==========

Душка и агедонист Эберхард Смолянин предполагал, что взявшись критиковать глас народа, который, как известно, определяет, куда ветер дует, для политиков с душонкой пожиже, он сует палку в гнездо с шершнями. Для него вопрос о том, как зваться государству, был совсем не принципиальным. Эберхард Смолянин не особо обращал внимания на такие мелочи – что там на официальных документах стояло над названием родного ведомства, которому он служил верой и правдой несколько десятков лет, было для него совершенно несущественно. Куда важней был сам принцип, из-за которого Смолянин – адмирал космофлота, заслуженный что-то там, почетный где-то там, кавалер такого-то ордена стольких-то степеней, всего и не упомнишь, пусть этим медийщики промышляют – пошел на конфликт. Как можно называть союз межгалактическим, если освоение своей галактики идет ни шатко ни валко? Добраться до Луны, создать Луну-2 и Луну-3 – ну ладно, к этому шло давным-давно. Об этом мечтали еще в замшелом девятнадцатом веке; каких только басен о возможностях человека на Луне не складывали. Основали. Смогли возвести кой-какие блоки – жилые, промышленные, нужное подчеркнуть. Выяснили, что в плане освоения самых разных энергий Луна – просто рог изобилия. Все хорошо, но как эту самую энергию на Землю транспортировать? Напряглись, выдумали оптическую трассу, соорудили невероятные приемники на Земле, обрадовались, потому что на ней вопрос нехватки энергии становился все более злободневным. И? Построили искусственные спутники, они же Луна-2 и Луна-3 – более дань тщеславию, чем необходимость; вбухали колоссальные бабки в эти два проекта. И – задумались: а использовать их как? Хорошо на Земле все еще оставалось много любопытных богачей и не меньше изобретательных шарлатанов. Придумали «антигравитационную омолаживающую терапию». Придумали «оздоровляющий эффект реликтового излучения», в дозированных, разумеется, дозах; просто надавили на любопытство, предложив искупаться в бассейне или попариться в сауне, наполненной паром из самого что ни на есть космического льда. Правда, кстати: поймали в ловушку совсем небольшую комету, а у ней кора – из алмазной твердости водного льда. Что характерно: вода полностью лишена органической жизни и всех ее следов, просто абсолютно. Примесь солей – тоже стремится к нулю, что-то вроде одной-двух молекул на квадратный сантиметр, если верить рекламным проспектам. Первые билеты в этот бассейн продавались на аукционах, еще когда сооружалась ловушка, их стоимость возросла в десятки тысяч раз. Часть доходов, разумеется, перераспределилась в государственную мошну этого самого союза. Но даже если допустить, что комета откололась в свое время от небесного тела в соседней галактике, а потом в веществе, которое с нее соскребли ушлые земляне, попарили свои телеса терральные же богатеи, заплатили за это звонкой монетой, на которую намеревается процветать союз, разве это делает его Межгалактическим? Да куда более продуктивное с точки зрения добывающей промышленности освоение Марса и Венеры разве делает союз Межгалактическим?