Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 50 страниц)
Но вырвавшись из того термитника, он решительно зашагал к милашке Эсперансе, владелице этно-лавки, в свободное время пищевому технологу, дамочке предприимчивой до безобразия, способной гнать самогон из марсианского песка, но пользующейся и более старомодным сырьем. Там он поругался с ней, пожаловался на свою карму, которая зашвырнула его не куда-нибудь, а в цепкие лапы биологов, и они, эти лапы, даже оставили следы на курточке и брюках лапочки Захарии – тут, тут и тут, – и вообще, это просто уму непостижимо, как люди могут посвящать свою жизнь такому невероятному, такому ужасному занятию. Всю жизнь! Затем они, как водится, поскандалии, Эсперанса пообещала ему всенепременно зафигачить тунику в лучших традициях высокой земной моды, но с марсианским колоритом, вручила бутылку самогона, за которой Захария, собственно, к ней и явился, и вытурила взашей. У него, прохвоста, даже настроение начало подниматься. И оно воспарило к самым небесам, когда в ответ на продолжительную трель звонка и угрозы взломать оный и подсадить в коробочку с домашним искином какого-нибудь крайне неприятного жучка дверь открыл Златан Лутич собственной персоной. В синей пижаме – до чего верен себе, засранец. Причесанный и выбритый. Зануда.
– Я думаю, что если я решу применить против тебя дисциплинарные меры ограничительного характера, как минимум пятьдесят четыре процента населения города объявят меня своим личным героем. – Вежливо высказался Лутич.
Захария всунул ему в руки бутылку с декоктом милашки Эсперансы и просочился в квартиру. Он плюхнулся на диван, сгорбился, сжался в комок и повесил голову.
Лутич не соизволил ни сесть, ни произнести хотя бы слово. Он ждал.
– Я был у биологов. Клянчил цветы на официальную часть, – замогильным голосом признался Захария.
Лутич понятливо кивнул головой и потянулся за стаканами.
Чокнувшись, Лутич шумно выдохнул и мрачно сказал:
– Это похоже на адский ад у них там.
– И вонь. – Охотно продолжил Захария.
– И сырость.
– И лабиринты.
– И трава.
– И вонь. Ой, это уже было! – Захария потянулся к бутылке, налил себе еще самогона, злобно сморщился и втянул воздух. – Ты когда там был последний раз?
Лутич буркнул нечто непонятное.
– А я был там… три месяца назад. Местных. Так там с тех пор заросло все, что могло зарости. А эти… эти осматриваются, куда еще впихнуть кусточек, куда еще приткнуть деревце. Эта Сакузи прямо слюной капала на какой-то стеллаж, который ей должны были сделать в синем пузыре. Этот жуткий Де Велде восхищался какими-то страшными тележками в три этажа, которые более узкие, чем стандартные, а перевозят в три раза больше. И как у них зацветает какое-то странное дерево на «Л». И они лавируют между зарослями, как змеи. Такие же проворные, в смысле, а иногда и такие же бесшумные, и возникают неожиданно, как призраки. Ужас…
Он требовательно стукнул кулаком по столу и решительно сказал:
– Давай стакан!
Лутич подчинился.
Захария плеснул ему, себе, отодвинул бутылку в сторону и снова обмяк перед столом.
– Кстати, чего этот Де Велде тебя боится? – прищурился Захария. – Нет, пойми меня правильно, я очень рад, что он тебя боится, потому что хотя бы тобой их можно припугнуть. Но вопрос остается актуальным: почему этот Де Велде тебя боится?
– Разве он меня боится? – небрежно отозвался Лутич, выпрямляя спину, расправляя плечи, глядя куда угодно, только не на Захарию.
А у того вспыхнули глаза. Он подался вперед и клацнул зубами.
– Златан, расскажи малышу Захарии, что ты такого утворил, что Де Велде трепещет от простого упоминания твоего имени? – заурчал он.
Лутич, вместо того, чтобы впасть в еще большее замешательство, ответил прямым и пристальным взглядом. У него даже хватило нахальства высокомерно улыбнуться. Захария надулся и потянулся за бутылкой, плеснул себе еще чутка, сбросил ботинки и вытянул ноги.
– А все-таки в нем что-то есть, – мечтательно произнес он. – У него чудесный цвет волос. Восхитительный. Пару циклов питательных масок бы им и тонирующий шампунь, а потом укладочку что надо, и был бы такой лапочка… и брови подправить.
Он причмокнул от удовольствия.
– Гардеробчик бы ему еще. – Захария в восторге сжал руки. – Что-то мне подсказывает, что под этими хламидами хранятся сокровища… Ты обратил внимание на его кожу? Не персик, нет! Лилия, белая лилия… – Он благоговейно закатил глаза. – Вот мне же обидно. Я столько времени гроблю на то, чтобы у меня все было замечательно, – он нежно провел рукой по щеке, – а тут – все даром, все за здорово живешь! Наверняка ништяки от энергичного образа жизни в здоровой атмосфере. Наверняка если потаскать их горшки да ящики изо дня в день, мышцы оч-чень хорошо развиваются. Как ты думаешь? – хитро смотрел он на Лутича.
Тот не без изящества делал вид, что заинтересованно слушает разглагольствования Захарии. Кивал головой, одобрительно улыбался. Подливал самогон блистательной Эсмеральды. Улыбался, а Захария делал вид, что не замечает, как Лутич скрежещет зубами.
И Захария заливался соловьем. Он уже предложил не меньше двух десятков причесок, которые Ною Де Велде непременно нужно поносить, и в красках обрисовывал, через какие процедуры стоит пройти вначале, а какие можно и задвинуть на потом, чтобы, значит, не утратить к ним интереса, и как здорово Ной Де Велде должен смотреться в одеждах из мягких материалов этаких, знаете ли, натуральных оттенков. Таких, неярких. Чтобы не превращать его в бледную моль, которую втиснули в махаоньи крылья, а позволить остаться самим собой, но очень привлекательным собой.
– Даже больше скажу, – развалясь, задрав ногу, шевеля пальцами на ней в такт словам, плавно взмахивая рукой, вещал Захария, – это, а также многое иное просто необходимо кротчайшему Ною, лапочке Ною, чтобы открыть в себе себя. Он должен оценить необходимость вот такой, знаешь ли, м-м, вот такой необходимости внешнего, чисто эстетического самовыражения. Ной не может не понимать необходимости внешней привлекательности, – Захария блаженно зажмурился, – потому что он проводит часы, дни, сутки напролет в окружении красоты и благоухания. О прелестный Ной, нераскрывшийся бутон!
– И что ты будешь с ним делать? – кротко спросил Лутич, сжимая руки вокруг опустевшей уже бутылки из-под самогона.
– В смысле? – заморгал Захария, вырванный солдафоном Лутичем из восхитительных мечтаний.
– Когда раскроешь этот бутон. Когда окружишь его красотой и благоуханием, – терпеливо пояснил Лутич. А пальцы у него красноречиво крючились на бутылке, как только не раскрошили ее.
– Я? – захлопал ресницами Захария.
Лутич вежливо поднял брови.
– Разве нет? Что-то мне подсказывает, что такой, знаешь ли, неприспособленный обращать внимание на комфорт тип очень быстро утратит твою благосклонность, и лодка любви, бла-бла-бла.
– Ах, ты имеешь в виду… – У Захарии хватило наглости двусмысленно заухмыляться. – Н-н-нет. Ну нет же, – отмахнулся он. – Но я знаю людей, которые очень благосклонно посматривают на этот бутон и согласятся окружать его благовониями и красотами, – замурлыкал он, довольно жмурясь.
– Вот. Как. – Процедил Лутич.
– Ах-ха, – радостно подтвердил Захария. – Лейтенант Морано, например, и тот инженер на центрифуге, или как ее там, ну, в седьмом блоке. Алексис Паркинсон.
Захария даже зажмурился.
– Ах, я бы сам был не против красавчика Алексиса, но что ни сделаешь ради милашки Ноя, ради обновленного милашки Ноя…
Он счастливо вздохнул.
Лутич отставил бутылку (Захария даже удивился, что она осталась целой) и встал.
– Паркинсон, – сухо произнес он.
– Угу, тем более он давно вокруг Ноя вертится, – охотно подтвердил Захария.
– Морано. Ублюдок Морано.
– Почему-у-у? – обиженно заканючил Захария. – Очень даже благочестивый молодой человек. Немного зануден, как на мой вкус, но с такими бедрами ему можно простить один-другой недостаток.
Лутич сурово откашлялся. Сцепил руки за спиной. Уставился вдаль.
– Ты ведь согласишься, что милашке Ною позарез нужно предоставить возможность тихого семейного счастья? – радостно спросил Захария.
– Разумеется. Я буду очень рад за Де Велде.
– И за Морано?
Захария смотрел на него широко распахнутыми глазами, лучился самодовольством и ждал ответа. Лутич выдохнул и решительно вышел из комнаты. Аккуратно прикрыл дверь. Через секунду вернулся. Навис над Захарией, которому, на горе Лутичу, никто не объяснил, что его следует бояться, – он сиял от счастья и ждал ответа. И Лутич еще раз вышел из комнаты, на сей раз хлопнув дверью, но не очень громко, вернулся и уселся в кресло.
– Никаких Морано, – проскрежетал он наконец.
– А Паркинсон?
Лутич хотел высказать свое недоумение в отношении настойчивости пиявки Захарии. Энергично так, по-космовойсковому. Но сдержался. В конце концов, комендант, представитель власти, все такое.
– Он… действительно?
– Еще ка-а-ак! – возмутился Захария и попытался подняться на локте. Но не очень удачно. Плюхнулся на диван. – И если бы эта мочалка неухоженная хотя бы чуть-чуть ему того… этого, они бы уже давно как перетащили свои вещи в совместное гнездышко.
Лутич постукивал кулаками по коленям.
Захария изнывал от нетерпения в ожидании следующей реплики Лутича.
Наконец, после усиленной умственной работы Лутич обратил внимание на счастливую физиономию прохиндея Смолянина.
– Засранец… – прошипел он и засмеялся. – Засранец!
Он хохотал, Захария же был терзаем противоречивыми чувствами: с одной стороны, смех Лутича был заразительным, с другой – хрен он что сказал. Хотя ждать от него прямого признания: «Да, готов бросить серце к ногам Ноя Де Велде, покорить с ним вершины судеб, и прочая, прочая», – слишком хитрожопый он товарищ, чтобы так просто сдаться. Хотя и так немало продемонстрировал. Так что в общем и целом Захария был доволен и тихо посмеивался в унисон Лутичу.
После кофе, который Лутич из простой вредности влил в вяло сопротивлявшегося Захарию, после двух неудачных попыток выставить того за дверь Лутич смирился с тем, что его снова придется подпускать к своему медиаюниту и к официальным базам данных. Задавать в очередной раз вопрос, уверен ли умничка Захария, что найдет хоть что-нибудь не против Рейндерса, так против его коллег, было глупо. Захария – был уверен, что найдет. Результаты – подпитывали сомнения Лутича.
Утром Златан Лутич проснулся от кое-каких факторов, причинявших ему некоторый дискомфорт. Попытался вывернуться, но Захария, сидевший на нем, между прочим, цепко держался за него ногами, да еще и подпрыгивал.
– Зла-тан, Зла-тан! – наигранно-бодро призывал он. – Лу-тич! Лу-тич!
Кажется, произносить само имя доставляло ему куда больше удовольствия; проснется ли при этом Лутич, было не существенно.
– Ну чего тебе, клещ энцефалитный? – забормотал Лутич. – Когда же ты сдриснешь наконец?
– Сделай мне завтрак, и я удалюсь прочь, страдать от непонимания, от твоего пренебрежения, от твоей черствости, – пафосно вещал Захария, пересаживаясь на кровать. – Сделаешь?
Лутич закатил глаза и сел.
– Как тебя только земля носит, пройдисвета такого, – обреченно буркнул он, вставая.
– С удовольствием, с волнительным трепетом, с благоговением, разумеется, – прорек Захария, развалившийся на кровати. – Она счастлива уже тем, что я касаюсь ее своими подошвами.
Едва ли на такое заявление можно было ответить что-нибудь вменяемое. И Лутич покачал головой и пошел на кухню.
– Так что ты наковырял? – спросил он немного погодя.
Лапочка Захария Смолянин, счастливчик, поцелованный утренней феей и очень усердно реанимирующий этот поцелуй уже которое десятилетие – часа этак по полтора каждый день, выглядел ранним утром после бессонной ночи ни в коем случае не на свои тридцать с хвостиком, но на очень утомленные двадцать девять лет и одиннадцать месяцев точно. У него под глазами, оказывается, могли обосноваться темные круги, а в уголках залечь глубокие морщины. И щетина проступала совсем по-плебейски. Только дреды бодро торчали во все стороны.
– Очень интересный проект под кодовым названием «S86-212». Что за петрушка? И что это за петрушка такая, к которой даже у тебя ограниченный доступ? – ухмыльнулся Захария.
– Двенадцатая платформа, что тут непонятного? – отмахнулся Лутич. – Я – комендант города, и мне этого хватает. Мне подчиняются управляющие установками вне города только в тех пределах, в которых это связано с жизнеобеспечением города. S12 меня не особенно волнует. Тем более она в четвертом кратере устанавливается.
– Взлетно-посадочная площадка, что ли? – недоверчиво спросил Захария. – И кто ее проектировал? Что, тоже типовой план с Земли?
– Ты спрашиваешь меня? Откуда я знаю?
– Так кто ее разрабатывал-то? Какое бюро проектировало площадку? Что за недоумки?
– Захария, – ровно произнес Лутич. – Я. Не. Знаю. Я не желаю знать. Это не моя компетенция. И твой интерес к этим конструкторским бюро кажется мне слишком пристрастным. Ты уже больше года ковыряешься в проектах, но так и не смог найти ничего определенного, чтобы вменить в вину Рейндерсу.
Захария нахмурился и повернулся к окну.
– Я вообще-то прогонял для тебя модель, – раздраженно бросил он.
– Которая подтвердила нефункциональность только при невероятном стечении обстоятельств. Я помню. Массированный метеоритный дождь, ураган, оползень и солнечный ветер, повышающий температуру на сорок градусов за четыре часа. Одновременно. Хотя двухвековые наблюдения не подтверждают одновременного протекания хотя бы двух из этих событий. А четвертое вообще бред сумасшедшего астронома. Займись чем-нибудь полезным.
– Где я могу получить доступ к документации по двенадцатой платформе?
– В Совете, где еще. Подай заявку, укажи причины интереса. Как обычно.
Захария скрипнул зубами. Он подумал было вскочить, затрясти кулаками, потребовать, чтобы Лутич уступил ему, но передумал. Это могло возыметь обратный эффект – Лутич запросто мог упереться, просто из вредности.
– Ты поможешь мне получить доступ? – угрюмо спросил он.
– Нет. Потому что позволю себе повториться. Ты не предоставил ни одного более-менее легитимного доказательства конструктивных ошибок модели. Город уже состоит из тридцати шести куполов, и их эксплуатация подтверждает их надежность.
– Если не считать просадки грунта под четырьмя куполами и крена сорока процентов опор.
– Это известно всем, находится в пределах допустимой погрешности и никак не сказывается на функциональности куполов. По большому счету, ваши хулиганства со внутренними экранами на куполах могут влиять на их функциональность куда сильней.
Захария злился. Лутич, напротив, был совершенно спокоен. Он повидал немало паникеров; не то чтобы у него были основания отнести к таковым и Захарию Смолянина, но его поведение, его упертость, подпитываемая скорей неприязнью к некоторым из архитекторов и Рейндерсу в их числе, чем здравым смыслом, подпитывали скепсис Лутича. Если бы все было так серьезно, либо Захария Смолянин посылал своему деду истерические письма с требованием принять меры, а сам тем временем паковал чемоданы, либо совет по техбезопасности куда более агрессивно требовал реконструкционных работ в тех четырех пузырях, купола которых покосились. Ничего из этого он не наблюдал.
– А почему столько таинственности вокруг двенадцатой платформы? Ей присваивают странное имя, прячут чертежи в сейф, а ключи вкладывают в пасть странному и ужасному церберу. Почему вокруг макет-проекта того же административного купола нет такой таинственности?
Лутич поднял брови.
– Захария, если ты сунул свой нос в невероятные глубины административной деятельности в городе, это еще не значит, что и другие так же любопытны. Это во-первых. Во-вторых, ты суешь свой нос где законно, а где и несанкционированно. Так что степень твоей осведомленности не равна осведомленности других людей.
Захария преданно глядел на него и активно кивал головой.
– Так все-таки. Двенадцатая платформа. Жуткая и ужасная секретность. Комендант города выключен из списка доступа. Так подозрительно!
– Во избежание диверсий. Чего непонятного.
Захария недоверчиво хихикнул. Лутич оставался серьезным. И Захария расхохотался.
– Какие диверсии? – спрашивал он. – Кто их будет совершать? Марсиане? Так их нет! Юпитериане? Ужасные ледяные големы, которые способны путешествовать по галактике на метеоритах! Какая прелесть! И генштаб верит в это?
Лутич оставался спокойным.
Захария отсмеялся. И глядя на спокойного Лутича, он посерьезнел.
– Э-э, – задумчиво протянул он. – М-м, так это. Я молчок. Не скажу никому. Какие диверсии?
– Доедай бутерброды и уматывай. Мне нужно на работу, тебе тоже.
– Ну скажи, пожалуйста! Ну пожа-а-алуйста!
Лутич тяжело вздохнул и встал.
– Ты сейчас отвратительно выглядишь, Захария Смолянин. Ты и играешь отвратительно. Выметайся.
– Ну хоть намекни, – надулся Захария.
Лутич помолчал немного, пожевал губы.
– Доставка и обработка астероидов может оказаться успешной, а может и нет, – задумчиво начал он. – Либо экономическая выгода окажется на поверку, скажем так, сильно переоцененной. Так что частные компании в нее ввязываться не спешат. Ну либо подстраховываются очень солидными государственными субсидиями. Как всегда с венчурными проектами. Наверное. Я не экономист. А возведение этих самых платформ является доходым уже на стадии их проектировки. Проект «S86-212», например, до сих пор связан как минимум с тремя частными компаниями. С тремя очень жестко конкурирующими компаниями. Так что диверсии не исключены. Их вообще никогда не стоит исключать.
– Платформу в любом случае будет строить бюро из местных. – Попытался возразить Захария. – Что они, своих, что ли… Да ну тебя!
Лутич сжал челюсти, задержал дыхание. Захария съежился и подался назад: Лутич выглядел как медленно, но очень верно свирепевший бык. Оказаться на его пути не хотелось.
– Запросто, – тихо процедил Лутич. – Люди способны и не на такое. Ты еще здесь?
Захария очень быстро собрался и выскочил за дверь. «Вот блин», – выдохнул он, переводя дух, опираясь спиной о стену. «Вот блин!» – повторил он уже громче, идя по улице. «Вот блин! – возмутился он, глядя в небо. – И он будет обвинять меня, что я пристрастен? Да мне у него учиться и учиться!».
Насчет работы Лутич был прав. И как бы Захария ни хотел оказаться дома, забраться под одеяло и заснуть, долг примерного марсианина влек его на работу. И любопытство: что там делает посудина «Адмирал чего-то там», а конкретно что на ней делает лейтенант Бизон. Нет, никаких парнокопытных – что-то после вспышки ярости миролюбивого обычно Златана Лутича, которой Захария только что был свидетелем, о них думать не хотелось вообще. Лейтенант Гепард – уже лучше. Лейтенант Гризли Канторович. Должен был уже, наверное, вернуться с дежурства.
Вернулся. Находился в сети. Был возмущен, не обнаружив в ней милейшего, прелестнейшего, вездесущего Захарию Смолянина. Гневно спросил: «Где тебя черти носят?». Ответить на это что-то вменяемое было нелегко. Говорить правду – чревато: она выглядела бы примерно следующим образом – «был у коменданта Лутича всю ночь, не спал». За такое и отгрести можно было. Очень и очень жестоко. И Николай Канторович наверняка думал бы о том, чтобы основательно наказать Захарию, а не позаигрывать со своими извращениями. Нет, нахрен. Нужен был отвлекающий маневр. И Захария, умничка, красавчик, человек, относящийся к моде с исключительным уважением, а к новомодным формам и материалам – с трепетом, выскользнул из куртки и остался в полупрозрачном топе. В меру длинном, аккурат до пояса брюк, в меру узком – дышать в нем еще можно, главное, не переусердствовать. В меру откровенном: вырез горловины еще не дотягивал до гордого звания «откровенное декольте». Николай Канторович продолжил негодовать по поводу безответственности Захарии, но уже не так страстно, а глядел со все большим интересом. Ну как его не поощрить? И Захария потянулся, томно зевнул, неторопливо размял шею, лениво принял изящную позу и чуть-чуть изогнулся.
– Я был томим разлукой с тобой, – печально вздохнул он.
– В чьем обществе? – усмехнулся Николай Канторович.
– В обществе самой лучшей дуэньи в галактике. Которая следит за моим целомудрием куда серьезней, чем ты. Ты можешь быть спокоен. Я уже отчаялся ждать окончания карантина, – обиженно буркнул он и зыркнул на Николая исподлобья.
Ах, отрада сердцу, бальзам на душу! Мужественный и неуступчивый, сдержанный и отстраненный, тот злился. Пытался, кажется, подбирать слова, да только они всё не подбирались.
– Он скоро закончится, – бросил он. Но уверенности в его голосе не было.
– Расскажи, чем ты занимаешься, – кокетливо улыбнувшись, попросил Захария. – Ну или что ты сейчас думаешь.
Николай улыбнулся. Злорадно, многообещающе.
– Ты хочешь правды или дневную порцию осанны твоей блистательности?
Захария оттопырил губу.
– Мне интересно, а что это будет за продукт, если совместить? – задумчиво поинтересовался он, с любопытством глядя на Николая.
– У тебя ужасная прическа. Я никогда не понимал, в чем прелесть этих шерстяных колбасок. Но тебе идет. До Горгоны ты не дотягиваешь, но что-то запоминающееся в этом есть.
– Ха! – возмущенно выпалил Захария.
– Я не знаю, какими безобразиями ты занимался всю ночь, но твоя мордашка выглядит очень привлекательной. Возбуждающе утомленной, умилительно усталой. Я бы с огромным удовольствием погладил бы тебя по щеке. Просто чтобы поверить, что твоя кожа может быть небезупречной. Кстати, у тебя прыщ вскочил.
– Где?! – вскочил Захария.
Николай смеялся.
Захария рявкнул на него и принялся исследовать лицо. Прыщ действительно был. Захария сморщился, но на фонтан негодования его не хватало. Он почесал нос и жалобно посмотрел на Николая, обмяк и положил голову на консоль.
– Вас же хотя бы завтра из карантина выпустят? Ты полетишь сюда? – спросил он.
– Обязательно, но не с первой партией, – хмуро признался Николай.
Захария сонно моргнул, зевнул, подложил руку под голову.
– Вот что бы тебе не послать этого Дюрсака к лешему, – сонно буркнул он. – В конце концов, тебе нужно быть здесь. Ла-а-адно, – смачно зевнул Захария. – Я немного подремлю. Все равно разбудят, гады. Нужно прямой эфир налаживать.
Он оперся подбородком об руку и посмотрел на Николая.
– Ты же будешь здесь? – спросил он.
– Конечно, – тихо ответил Николай.
– И я, – печально признался Захария и улегся на консоль.
Он еще многое хотел сказать: что жутко скучал, что ему надоело ждать, что он хочет много-много времени проводить с Николаем, и не раз в полгода, а раз в полдня, что он даже готов потерпеть другое человеческое существо на своей территории, потому что он это человеческое существо практически не отделяет от себя. Возможно, и по ту сторону экрана бродили схожие мысли. И скорее всего – наверняка, ни одна из сторон не решится подобрать слова для них.
========== Часть 23 ==========
Дальше все проходило как обычно. Капитан Эпиньи-Дюрсак стоял на своем мостике, за его спиной – офицеры, справа лейтенант Гепард собственной персоной, смотрел прямо перед собой, делал вид, что внимательно слушает бесконечные велеречия капитана; комендант Лутич изливался в потоках встречных восторгов, благодарил за доблестный труд, прочие бла-бла, и все были рады. Коллеги Захарии Смолянина то бегали с очумелыми лицами, потому что выискали все-таки какие-то недостатки в трансляции, связи или еще чем-то и принялись их исправлять, потакая собственной значимости, то стояли и любовались на дела рук своих. Захария делал вид, что скучает. В смысле на этом празднике жизни ему скучно: больно отдает казенщиной. А на самом деле он тихо тосковал, потому что три дня, трое, мать их суток, и еще двенадцать часов, прежде чем появится хоть какая надежда просочиться на крейсер либо дождаться в городе партии с крейсера, в которой мог быть и Николай Канторович.
Но это вряд ли светило. Чтобы помощник капитана – да не был загружен работой по самое темечко? Еще и личность Эпиньи-Дюрсака могла добавить пару грузиков: он был не против командовать, а следить за исполнением своих команд-распоряжений приставлял других людей, особенно неглупых, как тот же Канторович. Захария замечал это еще в то сладкое время, когда перемещался в безграничном космосе в направлении Марса: Эпиньи-Дюрсак очень любил слушать, как за его спиной суетятся люди, что и вынужден был обеспечивать лейтенант Канторович в том числе. Но даже и без его установок работы на крейсере хватало.
Так что если Николай Канторович и попадет на поверхность, то для того, чтобы решать самые что ни на есть насущные проблемы. Например, по наилучшей посадке грузового блока. Или по профилактике каких-нибудь там частей крейсера. Или еще что-нибудь. Захария Смолянин будет в списке его приоритетов не на первом месте. Потом, возможно, когда придет время традиционной вечеринки на крейсере – а как же без нее, не будет вечеринки, так и экипаж будет глухо роптать, и здесь в Марс-сити могут возникнуть недовольства, – так во время оной можно будет рассчитывать на что-нибудь такое. Этакое. Оторваться всласть наконец. После нескольких месяцев тоски.
И снова эта тоска будет приглушена. Притаится, сытая тварь, позволит пьяной, недоверчивой радости взять верх над разумом, душой и телом Захарии Смолянина, чтобы вскинуть голову уже на излете ночи и снова вцепиться ему в загривок. Неожиданно – и ожидаемо. В прошлый, раз, когда «Адмирал Коэн» дрейфовал рядом с Марсом, Захария заснул прямо на плече у Николая Канторовича. До этого – тоже. И долго-предолго злился на себя, что прохлопал несколько часов драгоценного времени, которые можно было потратить на другие, куда более важные вещи.
Но ладно. Это еще впереди. Может, если подкатиться к Найде Белл, если сделать этой пилюлькиной триста один комплимент, можно будет выцыганить стимуляторы и принять их перед вечеринкой, чтобы не спать двое суток кряду и не ухлопать время на сон, пусть и в объятьях Канторовича. Его гепарда. А если как следует взяться за дело, если кому нужно пообещать каких-нибудь материальных услуг, то вполне реален шанс оказаться на замене в той бригаде, которая будет участвовать в посадке грузового блока. Захария имел о технологии приземления крайне смутное представление, а тем более как это должно происходить здесь, в условиях пониженной плотности и особого марсианского грунта, он предпочитал не думать, но нисколечко не сомневался, что услуги блестящего и блистательного, умнички и скромного почти гения наверняка принесут команде немалую пользу.
Это, впрочем, тоже чуть погодя. Когда напьются местные диспетчеры, когда подобреет и размякнет Златан Лутич, когда Захария сманипулирует Ноя Де Велде ему в зону дружеской близости и под его прикрытием попытается втереться в компанию на время совершения посадки, или что-нибудь другое, но тоже действенное. А потом, заручившись согласием, он сбежит домой, запрет дверь, влезет в какие-нибудь штаны попрозрачней, выключит свет, оставит только пару свеч на лотке с марсианским песком, а его поставит поближе к экранам, и найдет Николая Канторовича в общей сети, чтобы в такой романтичной, интимной атмосфере пожелать ему спокойной ночи.
А пока Захария Смолянин стоял в целомудренном удалении от высшего начальства, бодро скалил зубы и крутил головой по сторонам, а время от времени поглядывал на экран, чтобы проверить, жив ли Николай Канторович, не подыхает ли от скуки на таком удручающе пафосном мероприятии, да и просто полюбоваться на него в парадной форме. До чего хорош!
Умничка и великий стратег, а также внук великого стратега, зануды и самовлюбленного сухаря Эберхарда Смолянина, и при этом душа компании и просто лапочка Захария Смолянин пытался делать вид, что вечеринка приводит его в восторг. В такой же восторг, как и всегда. Когда Марс был предоставлен самому себе и никаких кораблей не было на подлете. Когда все только начинали перешептываться, что когда-то в обозримом будущем снова можно рассчитывать на гуляния в честь прибытия судна. Когда подготовка к встрече шла полным ходом. У него вроде неплохо получалось; он, кажется, сходил за себя обычного – почти, не совсем, скорей нет, чем да. Ну да, тот же Морано попытался приударить за ним, причем без балды, презренный изменник, и Захария не скалил зубы, не оттачивал на этом чурбане свое остроумие, а просто посылал к чертям собачьим. Когда Рамон Вега Гаэталь снова принялся возносить осанну блистательному и несравненному, клясться в вечной любви и бесконечной преданности, а попутно пытался лапать Захарию, то вместо того, чтобы поднять юнца на смех, Захария очень энергично приложил колено к его паху. Когда комендант Лутич в своей ипостаси официального лица осмелился попенять Захарии за его агрессивное поведение, Захария и на него рыкнул.
– Я могу посадить тебя на гауптвахту, – металлическим голосом произнес Лутич.
– Можешь. Но продержать меня на ней бесконечное количество времени не можешь, – прижавшись к нему вплотную и ухватив за руку, протянул Захария. – А этот придурок по крайней мере будет думать в следующий раз, когда ему будут говорить «нет».
Лутич стряхнул его руку со своей.
– Иными словами, я могу рассчитывать на то, что тебя не придется изолировать и иммобилизовать с применением подручных средств. Или мои надежды тщетны? – холодно спросил он.
– Если ты рассчитаешь будущее таким образом, чтобы моя нежная и утонченная натура не подвергалась домогательствам со стороны маньяков и психов, то можешь рассчитывать и на свои расчеты. – Захария растянул губы в улыбке и злорадно прищурился.
Лутич задумчиво посмотрел на носки своих ботинок. Помолчав немного, он сказал:
– Этого я однозначно не смогу предсказать. Но я могу рассчитать будущее так, чтобы коробочка с приглашениями на воздушную вечеринку минула твои цепкие лапы.
– Только посмей! – взвился Захария. Лутич высокомерно посмотрел на него и повернулся направо. Захария прыгнул на него и уцепился за руку. – Ты же не сделаешь этого! Не сделаешь же!
Он начал с гневных выкриков, а к концу чуть не канючил.
– Я могу, – вежливо ответил Лутич. – Сделаю ли, зависит на данный момент только от тебя.
Захария сверлил взглядом его спину. Затем решил выпустить пар. Пнул колонну, и еще раз пнул. Метрах в трех маячил Рамон Вега Гаэталь, и на его лице намертво застыло выражение глуповатого обожания. Захария угрожающе нахрурился и сделал шаг в его направлении. Вместо того, чтобы воспылать счастьем, Вега Гаэталь отчего-то испуганно попятился.
– Ну хоть что-то, – удовлетворенно буркнул Захария и печально вздохнул.
На огромных экранах веселились экипаж и пассажиры «Адмирала Коэна» – посудины, в чей адрес Захария все больше ленился отпускать высокомерные шуточки. И вообще его вражда с этим крейсером начинала казаться ему чрезмерно ребяческой. Он побрел к столу с закусками, но на полпути передумал и поплелся к бару. У него взгромоздился на стул, печально вздохнул и обмяк.
