Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 50 страниц)
– Да у вас прямо идиллия! – не удержался Захария.
– Еще бы! – снисходительно ответил Лутич. – Так чего в этих делах особенного?
– Кроме того, что ни один из гражданских прокуроров и только один из военных покидал пределы Земли?
– Я предполагал что-то такое.
– А то, что два из четырех военных зубы съели на террактах? А у гражданских есть пара типов, которые расследовали миллиардные махинации и… – Захария подался вперед, – диверсии?
– Терракт на Марсе? – поморщился Лутич.
– Корпорация против корпорации. Почему нет? – пожал плечами Захария и ухватился за кружку. – Ах-х-х, до чего хорошо, – восхитился он, отпив.
Ной Де Велде засветился от счастья.
– Спасибо, – мурлыкнул он. И потерся щекой о волосы Лутича. Тот блаженно смотрел на него. У Захарии снова начал развиваться сахарный диабет.
– Что еще в досье интересного? – спросил Лутич.
– Я слышал о кое-каких делах, которые раскручивали эти типы, но не о всех. Такое ощущение вообще, что их запускают туда, где нужно однозначное решение, однозначно виновные и минимум прессы. Звезд среди них считай и нет. Дед, кстати, вполне удовлетворен выбором.
Это, наверное, объясняло многое: очевидно, на Земле отбирали кандидатуры, которые обеспечили бы нужный или как минимум желаемый результат. И если старик Смолянин удовлетворен, то кто такой Лутич, чтобы сомневаться в мудрости терранского начальства?
Примерно так утешал себя комендант Лутич, стоя в приемном холле космопорта и поджидая этих двенадцать. Он и полковник Ставролакис уже успели познакомиться с ними поближе, когда крейсер вошел в зону уверенной связи. Эти типы производили одновременно приятное и неприятное впечатление: акулы, но очень умные и порядочные, насколько это слово применимо к ним. Затем традиционный карантин на орбите, когда они уже требовали все возможные материалы, затем традиционная вечеринка, на которой они присутствовали, но с такими лицами, словно это была одна из самых ужасных обязанностей. И наконец посадочная шлюпка доставила их на поверхность Марса. Двенадцать, как и ожидалось, и одним из них был Максимилиан У. Кронинген.
========== Часть 38 ==========
Следственная группа в составе двенадцати человек – четырех военных и восьми гражданских прокуроров – изначально была искусственным образованием, которое никогда не станет единым целым. Взять те же тренировки, которым подвергли всех их, вне зависимости от опыта перелетов, равного, как совершенно правильно определил Захария Смолянин, нулю у одиннадцати из них. У военпроков физподготовка была получше, военная академия давала о себе знать, условия работы и квалификационные требования тоже; к гражданским требования предъявлялись иные – больше к теоретической подгодтовке, и с учетом невероятно сложной, разросшейся похуже кораллов на экваторе законодательной системы, если хорошо разбираться хотя бы в трех отраслях права, то уже оставалось совсем немного времени на личную жизнь. У гражданских были свои поводы поглядывать на военпроков свысока – они в таких делах участвовали, что тем и не снилось; речь в тех делах шла о многих миллионах койнов, за головы четырех из восьми гражданских в разное время бывали объявлены награды всякими преступными синдикатами, случалось и участвовать в заварушках, временами походивших на маленькие войны. И плевать, что они не носили форму, которая на военпроках так ладно сидела и слету привлекала внимание самых разных людей. Зато успех, опыт, достижения…
Попытки установить в группе что-то похожее на равновесие тоже наталкивались на размахивание регалиями, попытки военных побряцать наградами и похвастать погонами; у гражданских дело с этим обстояло поскромней, хвастать не было особо чем, только если благосклонностью начальства и вниманием СМИ, приходилось в присутствии военпроков демонстративно переходить к обсуждению умопопрачительных тонкостей разных расследований и судебных процессов, чтобы хотя бы таким зловредным образом восстановить свою самооценку. И в любом случае дело возвращалось к той причине, из-за которой их всех заслали на Марс. И каждый раз все двенадцать, не сообщая это другим, утверждались в собственном выводе, что случай с «Триплоцефалом» лишь вершина айсберга, а все куда проблематичней, другими причинами объяснить годовую ссылку на Марс двенадцати лучших кадров не представлялось возможным. Наверное, только это и примиряло четырех военных и восемь гражданских прокуроров, а иначе они бы давно уже перегрызлись вусмерть в учебном ли лагере, в ожидании ли рейса или даже на «Адмирале Коэне». Только на эту тему они и были в состоянии говорить относительно спокойно.
Максимилиан У. Кронинген был назначен руководителем этого гадюшника. Хотя два раза писал рапорты о самоотводе и бесчисленное количество раз лично говорил с шефом о своей неспособности «выполнять такую почетную и ответственную миссию». К сожалению, шеф был иного мнения; он категорически заявлял, что Кронинген, будучи опытным и терпеливым человеком, специалистом высочайшего класса и прочее напыщеное бла-бла-бла, должен понимать ответственность их задания и также ценить ловкость начальства, которое выгрызло, буквально выдрало из зубов у военных место главы следственной группы, и поставили бы над ними военного и пиши пропало, плясали бы под генштабовскую дудку; а так шеф, а в его лице вышестоящее начальство вплоть до генпрокурора и даже судей Верховного суда позволяет себе сдержанно-оптимистичную оценку командировки, и Кронинген должен ценить это. Тот именно это делать отказывался, потому что вообще и по жизни куда больше сомнительной ценности регалий ценил свою спокойную жизнь, а ее он как раз и лишался. В лучшем случае на полгода, в худшем на тринадцать с чем-то месяцев – что-то такое с орбитами Земли и Марса, которые допускали совсем немного возможностей для эффективного транспортного сообщения между двумя планетами. Поэтому управятся они за полгода, полетят домой в следующий рейс «Адмирала Коэна», иначе – болтаться им на Марсе еще несколько месяцев. И что-то подсказывало Кронингену, что ему изначально следует рассчитывать на худший вариант.
После того, как его с коллегами обрадовали этой ареанской ссылкой, куратор группы с гаденькой улыбочкой сообщил им, что их в количестве восьми штук отправляют на тренировочную базу, чтобы они познакомились с марсианской силой тяжести и насладились воздухом, близким по составу к ареанскому. Ни первое, ни второе никого в восторг не привело. Попытки двух из восьмерых отказаться от такой великой чести привели к беседе с начальством и безопасниками. И если первое было относительно сносным, то после допроса у безопасников ни у этих двоих, ни у кого другого желания отказаться от командировки не возникало. В качестве льготы женатым и официально сожительствующим было предложено взять с собой партнеров. Трое человек воспользовались этой льготой. Еще у двоих партнеры категорично отказались ставить на своей карьере большой жирный крест и решили остаться на Земле. У Максимилиана У. Кронингена не было ни супруга/супруги, ни партнера, с которым он официально сожительствовал, и никогда не было; а если бы и был: по здравом размышлении сам бы он согласился отправиться в качестве чьего-то довеска в дыру? В черную дыру, пусть и видимую в красном спектре. Так что и от своего партнера он не смел бы ожидать такой жертвенности. И пусть СМИ в триста тысяч иерихонских труб трубили, как на Марсе все здорово и замечательно, и население за шестьдесят тысяч перевалило, и тамошние социологи с демографами уверены, что планета и все семьдесят в ближайшие пять лет способна принять – работы, как выясняется, выше крыши, дроны не справляются, мегакомпьютер тоже пришлось малость умощнять, нужны квалифицированные кадры и очень нужны, и пространства для этих семидесяти тысяч уже сейчас достаточно, и так далее, и тому подобное, но именно из-за упертости, с какой СМИ вопили об успехах ареанской колонии, Максимилиан У. Кронинген и относился все более настороженно к достижениям, о которых те вещали. Собственно говоря, чем больше времени они проводили на тренировочной базе, тем чаще всплывал этот скепсис. Оно и понятно: неизвестно, какими целями и мотивами руководствовались методисты тренировки, но они категорично настаивали на том, чтобы следственная группа провела ни много ни мало – восемь недель в изоляции, чтобы развить какие-то внутригрупповые связи и прочее. Двенадцать рьяных индивидуалистов, поделенных на две неравные группы, которые периодически принуждаются к контакту, засунуть в крайне ограниченное пространство и эталонно стесненные условия. Максимилиан У. Кронинген ждал если не смертоубийства, то по крайней мере мордобоя или какого-нибудь слабительного в супе уже к середине второй недели.
Как бы ни было, информацию из внешнего мира группа получала в полном объеме, доступ к самым разным базам данных был исключительный, и в силу крайней нехватки непосредственных впечатлений разговор даже в личное время волей-неволей возвращался к целям, выдвинутым перед их группой. К тому, чем им предстоит заниматься на Марсе. К тому, что медийные кампании выглядят слишком уж сдирижированными, и к тому, чья нетрепещущая рука ими управляет. К тому, кто платит медийщикам и с какой целью. К тому, от чего эти фанфары пытаются отвести внимание.
Методисты, конечно, дураками не были; самонадеяны – это да, не отнять. Считают, что если оттрубили семь-восемь лет в высшей школе, а потом потягались по всяким курсам-симпозиумам-стажировкам, так и знают все о профильной области. Скорей даже профильном канале: Максимилиан У. Кронинген не только за другими, но и за собой замечал, насколько сужается кругозор, углубляясь. В любом случае, решение о восьминедельной тренировке было принято этими узкими, но глубокими специалистами, исходя из идеальных представлений о малых группах и о высокоинтеллектуальных, дисциплинированных, цивилизованных людях. Каковыми все восемь человек плюс четыре военпрока были – бесспорно, а как же. И каждый из них, включая и самого Кронингена, высокоинтеллектуально, дисциплинированно и цивилизованно пакостил своим коллегам. Этого как раз методисты не учли – не хватило широты кругозора, – что народец, который они пытались поднатаскать в групповом взаимодействии, давно этому обучен, способен работать в команде, но ровно до тех пор, пока это соответствует шкурным интересам каждого; а в этом пребывании в небольшом поселке в Антарктиде шкурных интересов не было, а очень даже наоборот.
Что, собственно говоря, представляла собой эта тренировка: этих несчастных обеспечивали великолепной связью, достаточно обильным, но сравнительно однообразным рационом и держали на практико-испытательной станции в семидесяти километрах от Южного полюса. К счастью, во время полярного лета, а то еще бы и в вечной темноте там сидеть. Итого две группы имели: жуткие ветры, постоянный холод, временами даже превосходивший марсианский, необходимость передвигаться из шатра в шатер либо по переходам, в которых царила минусовая температура, либо в полной экипировке, которая весила не шестьдесят килограммов, как скафандр, но под тридцать точно – а просто потому, что. На вопросы вроде «на кой?!» методисты пожимали плечами и загадочно улыбались. Аргументы вроде «на Марсе уже давно вполне продвинутые и очень комфортные условия» осыпались с этих самодовольных вурдалаков, как труха.
Самое интересное: Кронинген не мог не признать– и его коллеги тоже – что это было неплохое время и в чем-то полезный эксперимент. Не в плане того, что они завели новые дружбы, укрепили уже имеющиеся отношения или что-то подобное; но друг друга они узнали гораздо лучше. Эти оптимисты – методисты-инквизиторы – могли заявлять, что члены группы воспользовались возможностью, чтобы открыть друг другу сокровенные тайны и прочая чушь; ничуть: лицемерие в их маленькой вселенной было отточено за это время до императорских размеров. После определенной практики оказалось возможным дурить даже этих горе-психологов, и это становилось предметом тщеславия: не раз поздним вечером, во время спонтанных посиделок, которые казались непосвященному почти уютными, эти птеродактили хвастались друг другу: а я нашего циклопа так и так дурил, а я нашу ведьму на откровения такой и такой тактикой спровоцировал, а я нашему vagina dentata такого о своем несчастном детстве наплел, что он чуть не разрыдался, придурок. Собственно, эти посиделки именно казались уютными: они, конечно, образовывались только после того, как все, собравшиеся в помещении, убеждались, что их не подслушивают; и даже в момент искреннейших вроде откровений делившийся был готов сделать шаг назад и заржать над ними, что в большинстве своем и случалось. В общем, у каждого из практикантов был непростой путь туда, где они оказались; в прошлом у них у всех были вещи-события, за которые было стыдно потому, что они совершали их сами; за некоторые было стыдно вдвойне, потому что их совершали над ними; находилось место травмам, разочарованиям, унижениям, чему угодно еще. И этим как раз никто не рисковал делиться с другими. Потому что – вполне разумно – не доверял. А вот что практиканты друг о друге узнавали, было куда более ценным: в экстренной ситуации, скажем, когда человек без скафандра окажется в шлюзе, а из того начал откачиваться воздух, и вот кто из них сделает все, чтобы разгерметизировать шлюз и спасти бедолагу, а кто артистично смахнет слезу и помашет ручкой на прощание, красуясь за иллюминатором, можно было предсказать с достаточной степенью достоверности.
Все на той же тесной станции проходили нудные симуляции: погрузка в посадочную шлюпку, взлет, пристыковка; знакомство с невесомостью, сниженной гравитацией и прочим; знакомство с некоторыми особенностями физиологии на Марсе; это все было условным – как бы ни хороши были сенсорные костюмы, но они могли сымитировать ту же невесомость лишь частично. В любом случае, Максимилиан У. Кронинген осматривал внутренности посадочной шлюпки в действительности, не в виртуальности, без удивления – она была незнакомой, но и узнаваемой, процедура перелета тоже была лишена новизны, шумы, ощущения не оказывались неожиданными. Иными словами, тренировки все-таки оказались эффективными.
И четыре недели на «Адмирале Коэне». У них у каждого была своя каюта, причем побольше, чем на антарктической станции, и это сразу и с заметным удовлетворением признали все двенадцать человек. Кто-то вголос, кто-то, и среди таковых был Кронинген, молча, с бесстрастным лицом. Зачем делиться тем, что при известной ловкости может быть использовано против тебя?
Сам крейсер был огромным. Людей на нем – не пересчитать. Необходимость в этой дурацкой тренировке была в очередной раз поставлена под очень большой вопрос; словно чтобы подчеркнуть тщетность практики, члены следственной группы держались как можно дальше друг от друга, благо сие на этом огромном кашалоте было проще простого. Максимилиан У. Кронинген был, разумеется, руководителем группы, имел возможность в любую минуту связаться с любым из ее членов, но старался делать это как можно реже, не в последнюю очередь чтобы не трогали его. С тремя из одиннадцати людей он увиделся за все время перелета ровно два раза: при посадке и при перелете на Марс.
– Хороша махина, – сказал один из этих троих. – Прямо как по Средиземному морю плывешь. Бывал на таком, Макс?
Кронинген приподнял брови – на пару миллиметров. Снизошел.
– Еще чего, – процедил он.
– И правильно, – сказал один из восьми – с ним Кронинген встретился раза четыре: один раз они говорили о перестановках в генпрокуратуре, еще два раза о кубке по футболу, и, кажется, обсуждали виски в баре – и все. – Тоска смертная.
Второй из трех тут же возразил, что круиз круизу рознь и что новое поветрие – антиэлитные круизы – это просто отпад башки и отличная возможность и в море поболтаться, и не таскать дурацкие формальные костюмы к ужину; первый из трех заявил, что самая суть круиза тем самым утрачивается. Кронингена куда больше интересовали дисплеи в посадочной капсуле. А еще он нервничал. И ощущал такое же напряжение в поведении каждого из коллег.
Их встречали комендант Лутич – имплантированный микрокомм послушно выводил Кронингену на виртуальный экран на сетчатке глаза информацию о нем: раса, возраст, группа крови; примерная схема имплантов; послужной список; причины, по которым его, простого солдата, не обремененного ни родственниками в высших кругах, ни случайно выигранным в казино или лотерее состоянием, обеспечили имплантами класса люкс, медицинской страховкой высшего класса, которой Кронинген, кстати, обладал – спасибо семейке, хоть какая-то от нее польза, и ни в коем разе не работе; причины, по которым Лутича после жутко дорогой и очень долгой реабилитации не оставили в десанте, хотя состояние здоровья позволяло, а сослали на Марс. Кронинген уже знал это, давно изучил, но не мог отказать себе в удовольствии еще раз покопаться в тайнах. Полковник Ставролакис – скорей идейный, в меру циничный, рьяно преданный своему делу, всегда рвавшийся на Марс – служака, надежный, как скала, волком смотревший на Кронингена со товарищи. Ничего особенного в прошлом: из семьи потомственных военных, с детства готовился стать космолетчиком, соответственно учился, тренировался, служил. В карьере ничего особенного – ни тебе угробленных взводов, ни смертельных ловушек, ни двухлетних доз облучения, нахватанных за часы, ни сломанных дверей в кабинетах начальства, ни месяца гауптвахты и даже военного трибунала, ни страховки, отданной семьям сослуживцев. Ни двух высших орденов союза. И едва ли они появятся – не тот материал. Ставролакис неторопливо шел наверх, поднимался по пологому холму, если можно так выразиться. Был, оставался хорошим человеком, утверждался в том, что это правильно и хорошо, был в меру гибок, в меру ловок, иными словами, достойный человек со своими слабостями и недостатками, не более.
Максимилиан У. Кронинген позволил себе осмотреть коменданта Лутича, полковника Ставролакиса, снова Лутича. Представился. Замолчал. Лутич изучал его. Тоже молчал. Ставролакис стоял рядом, набычившись. Комендант Лутич позволил Кронингену и его коллегам порассматривать их обоих еще пару секунд, затем произнес традиционное «Добро пожаловать на Марс».
После долгих недель на крейсере воздух в куполе казался блаженно живым; в нем можно было различить какие-то запахи, включая чей-то пот, что-то похожее на аромат цветов, вездесущие синтетические запахи синтетических материалов и пыль. Она, кстати, пахла, что Кронингена слабо удивило. Не жарой, не водорослями, как в той же пустыне или неподалеку от моря, а чем-то особенным – лекарством–не лекарством, пряностью–не пряностью, возможно, смолой. А возможно, Максимилиан У. Кронинген просто исстрадался в коробке, которая справно несла их от Земли к Марсу, поэтому ему и чудилось всякое-разное. Что-то похожее на фантазии; мозг до такой степени обрадовался избавлению от скуки, в которую его хозяин с коллегами был заключен на крейсере, что увлеченно впитывал, деконструировал, составлял заново и жонглировал новыми впечатлениями.
А помимо этого, Максимилиан У. Кронинген с удивлением ощущал, что прибавляет в росте. Глупая, конечно обманка, упиравшаяся в разницу в силе тяжести на Земле и Марсе. По разным подсчетам, в зависимости от многих факторов, включавших изначальный рост, телосложение и конституцию, а еще в разных зонах здесь, на Марсе, им предстояло прибавить в росте от двух до восьми процентов. Правда, это шло с еще одним неприятным сюрпризом: с ослаблением тканей, в том числе и костных, и по возвращении на Землю им предстояла реабилитация. Дело привычное, добрых восемьдесят лет как поставленное на поток, это даже на продолжительности жизни не скажется особо. Но сама мысль о необходимости реабилитации вызывала некоторую настороженность – болеть Максимилиан У. Кронинген не любил и, даже пострадав в результате травм, старался как можно быстрей избавиться от общества врачей, от заточения в больницах.
В любом случае, они уже были на Марсе, доступа на крейсер уже не было, у них было что-то около недели, чтобы освоиться в местных условиях, а пока они, все двенадцать человек, перемещались похожим образом: делая маленькие шаги, стараясь как можно меньше взмахивать руками и время от времени судорожно замирая, словно боялись взлететь. Ничего эльфийского в их походках не было, никакой легкости, изящества, чего там еще, скорей нечто паучье – тоже длинноногое, очень легкое, но куда менее привлекательное. А местные-то шагали широко, ловко пользуясь выгодами, которые предоставлял им сниженный вес.
Комендант Лутич задавал обычные вопросы о том, насколько комфортным был перелет, каково самочувствие у вновь прибывших, есть ли какие-то жалобы, возможно даже на странные и непривычные ощущения, и не следует ли ему попросить медперсонал заглянуть к им в гости; ничего, напрямую связанного с целью командировки Кронингена и его коллег. В этом было что-то двусмысленное: с одной стороны, вежливость, хорошо оформленная, даже отшлифованная многократным применением, которая скрывала недоверие, но и любопытство, но с другой, возможность Лутича практически каждой фразой говорить Кронингену и другим, что они – чужие здесь, мол, непростое это дело – Марс, особенно для таких пучеглазых. Изящное балансирование. Кронинген не возражал.
Кто-то из коллег попытался сравнить Землю и Марс. По дури своей брякнул: «А на Земле, между прочим…», и Лутич со Ставролакисом не сговариваясь посмотрели на него – высокомерно, с издевкой в глазах, мельком глянули друг на друга и снова перевели взгляды в разные друг от друга стороны.
Собственно, из них двенадцатерых оседлым не был никто. Военные в силу самой профессии были вынужденно готовы денно и нощно отправиться далеко и оставить навсегда данное конкретное место. Гражданские – тоже, они не были наемными работниками, а – служащими, что подразумевало иную дисциплину, иное отношение к своей свободе. Максимилиан У. Кронинген собственной персоной сменил что-то около семи городов, в которых жил относительно постоянно, и это не считая более-менее длительных командировок; он хорошо чувствовал себя в гостинице, неплохо в меблированной квартире. Ощущение связи с местом было для него сентиментальной попыткой старомодных типов оправдать боязнь новых мест. Но назвать Ставролакиса сентиментальным? Назвать сентиментальным Лутича? Бесспорно, оба они – чудаки с придурью, но не сентиментальны и нового не страшатся; и после этого «а на Земле, между прочим…» они не скрывали пренебрежения, что ли, словно лопнуло что-то, оборвалась какая-то жила, на которой они были подвешены на крюке к потолку. Даже в том, как они посматривали по сторонам и на самый верх – на куполы, высотой по семьсот-восемьсот метров, а некоторые и того больше, было что-то горделивое, неосознанно говорившее: и это – тоже мы.
А купола впечатляли. Невероятные конструкции, в которых самих конструкций почти не было. Они поддерживали сферическую форму только отчасти за счет решеток; конструкция оболочки выполняла частично и несущую фунцию, а еще давление внутри куполов как бы надувало их изнутри. Максимилиан У. Кронинген ознакомился с немалым количеством мастер-проектов, побродил внутри нескольких куполов в виртуальных экскурсиях; и еще в посадочной капсуле он считал, что его не ждет ничего удивительного. Ан нет: что в симуляции было огромными полусферами, в которых мелкими мурашками суетились люди, забегая-выбегая из домиков–обувных коробок, на деле оказалось – да, огромными полусферами, наполненными самыми разными красками, самыми разными зданиями, со многими уровнями, – обжитыми, что ли.
– Мы по возможности используем минимально энергозатратные средства передвижения, – говорил комендант Лутич, подведя их к небольшой площадке, на которой стояли самокаты. – Разумеется, инфраструктура улиц внутри сфер, а также переходы между ними позволяет использовать и полноценные кары, и, к сожалению, время от времени возникают некоторые экстренные ситуации, в которых невозможно не использовать их, но мы все-таки предпочитаем обходиться такими нехитрыми устройствами.
Рядом с Кронингеном присвистнул Айк Минасян. Его можно было понять: на Земле мода на эти штуки – устройства с двумя колесами по полметра в диаметре, расположенными не одно за одним, а рядом, так что человек стоит на площадке между ними – то появлялась, то снова хирела и исчезала. А здесь, судя по всему, их очень уважали.
– Как ни странно, очень удобная конструкция. Требует некоторой практики, но совсем немного. С точки зрения экологической исключительно удобны. Исследования наших ребят подтверждают снова и снова, что они куда экономней канонических самокатов. – С довольным видом говорил Лутич, поглядывая на машины.
Кронинген с трудом представлял его на этом самокате. Передвигающегося пешком и неторопливо – запросто. Величественно возвышающегося на бегущей ленте, которая использовалась в некоторых местах вместо тротуара – тоже.
– Пока вы можете использовать их как кары для транспортировки груза, я не рекомендовал бы вам сразу использовать их по прямому назначению. Все-таки вы еще не освоились у нас, – сказал комендант Лутич. Последняя его фраза была произнесена медленней, а завершил он ее двусмысленно-вежливой улыбкой.
– Бесспорно. Адаптация к местным условиям наверняка займет некоторое время. Но все с чего-то начинают, вы в том числе, – ответил Кронинген.
– Разумеется. Эта колония тому ярчайшее подтверждение, – скупо ухмыльнулся Лутич, удовлетворенно оглядывая пузырь. – Это один из первых куполов. Если вам интересно, можем подняться наверх. Оттуда видны другие. Много других.
Ставролакис скользнул взглядом по лицам коллег Кронингена и выразительно посмотрел на Лутича. Ухмыльнулся едва заметно, одним уголком рта и отвернулся. Комендант, казалось не перехватил взгляд – визуального контакта не было, по крайней мере, Кронинген не заметил, но настроение у обоих было слишком похоже. Старые приятели, не меньше, способные понять друг друга и ситуацию без лишних слов.
– Вас едва ли удивит, если я предложу воспользоваться вашим щедрым предложением позже. Спуск с марсианской орбиты дело не самое легкое, – вежливо ответил Кронинген. – Мы также с огромным интересом познакомимся и с самыми первыми строениями здесь. Возведенными до куполов.
– Конечно. – Лутич вернулся к первоначальному настроению: собранному, внимательному, подозрительному, готовому защищаться до последнего. Не нападать – он явно не считал, что знал противника достаточно хорошо еще и для этого. – Мы взяли на себя смелость разместить вас в одном здании в шестом куполе. Он удобно расположен, в нем находятся многие службы. Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы совершить небольшую прогулку пешком, или предпочли бы воспользоваться каром?
Максимилиан У. Кронинген ощутил спиной, как затаились за ним его коллеги. Коварный Златан Лутич, местный макиавелли, изящно поместил их в зону дискомфорта. Кары, как он сказал некоторое время назад, используются местными, но их применение само по себе значит экстренные обстоятельства, читай, внимание к их группе будет привлечено и обсуждать их будут очень долго. Идти пешком – прогуливаться, как выразился Лутич – заманчивая идея, разумеется, но не для них: как ни странно, именно сниженная сила тяжести утомляла их куда больше, потому что из-за нее приходилось более тщательно контролировать движения, а соответственно чувствовать себя более неуклюжими и неловкими и уставать тоже куда больше. Комендант Лутич вежливо улыбался, терпеливо ждал ответа, глядел то на Кронингена, то на других, и на заднем фоне одобрительно ухмылялся маневру Лутича Ставролакис.
Помолчав немного, Кронинген ответил:
– Мы воспользуемся карами.
В конце концов, они уже были поставлены в особые условия. Первая следственная группа на Марсе, о которой население скорее всего уже знало.
– Кстати, они такие же забавные, как эти штуки? – с любопытством спросил Валерий Кемпер, озираясь, выискивая кары.
– Наверное, забавней. Похожи на гольф-кары. В пузырях нет смысла использовать полностью закрытые аппараты. Мы практически находимся внутри помещений, если брать ситуацию предельно общо, – флегматично отозвался Лутич. Азарт Кемпера неожиданно разрядил обстановку.
Кемпер фыркнул.
– Хотел бы я заполучить такую комнатушку, по которой нужно передвигаться либо на этой двухколесной фигне, либо на каре, – ощерился он.
– Либо на бегущей ленте, либо на подъемнике. Либо даже в инвалидном кресле, и тогда это будет возможно и в комнатушке четыре на пять метров, – томно глядя вдаль, произнес Минасян. У него ловко получалось говорить сладким голосом: собеседник поддавался гипнозу паточных интонаций и совершенно не замечал за приторным вкусом смертельного яда. Примерно как в этот раз, только Кемпер был привычен к ехидствам Минасяна. Он хлопнул Минасяна по спине и ухмыльнулся.
– Не дождешься, – ответил он.
И как раз подоспели кары.
И в них оказалось возможным немного поговорить о примерном режиме работы. По сути, ничего особенного: те же дни, складывавшиеся в знакомые недели с такими же выходными, те – в почти привычные двенадцать месяцев по пятьдесят пять–пятьдесят шесть дней, и получался марсианский год. Шестьсот шестьдесят восемь дней и еще чуть-чуть. И не факт, что длина года не изменится через пару тысяч лет: за Марсом водится такая особенность – не самая устойчивая орбита. Праздники – государственные и местного значения; Ставролакис не удержался и фыркнул, рассказал, как они ломали голову, прилаживая нововведенный праздник из метрополии на местном календаре; как его ребята настаивали, чтобы отмечать их профессиональный праздник по земному и ареанскому календарям, и как это выглядело в действительности – эти оглоеды готовы на все, что угодно, чтобы заполучить лишний повод для веселья, не меньше. После пары секунд снисходительных ухмылок коллеги Кронингена снова становились серьезными, потому что нужно было уточнить немало деталей. Оснащение, например. Возможность пользоваться лабораториями. Операторов мегакомпьютеров. Медиаторов.
– За мегакомпьютерами дело не станет. У нас есть несколько. Главный инженер в курсе, согласен, будет оказывать всяческую помощь, – спокойно сообщил Лутич. – Вы познакомитесь с ним через четыре дня. Сейчас у него семейные обстоятельства, – трагично сообщил он.
Ставорлакис снова хрюкнул и уставился в сторону. Ухмылялся он очень ехидно.
Кронинген знал кое-что о Захарии Смолянине – личности в чем-то харизматичной, на Земле не самой уживчивой, на Марсе пришедшейся к месту. Но кажется, его семья в полном составе осталась на Земле, начиная с патриарха – Эберхарда Смолянина, или Смолянин-младший обзавелся еще одной здесь? И как-то не вязался трагичный тон коменданта Лутича с вредной ухмылкой Ставролакиса. Но им – чужакам – никто не собирался растолковывать повод для веселья, это – только для посвященных. В любом случае, Захария Смолянин в качестве одного из местных экспертов устраивал терранское начальство и самого Кронингена: репутация замечательная, характер не самый сучий, въедливостью сравнится с ними, а чем Смолянин-младший занимается в свое личное время, прокуроров по сути не интересовало, пока не было оснований подозревать его в противозаконных действиях.
