Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 50 страниц)
– Ты, – наставил он палец на Араужо. – Ты капитан вашей консервки. Так? У тебя есть право капитана. Так? В экстренных ситуациях ты можешь совершать некоторые гражданско-процессуальные действия. Так? Так, я спрашиваю? – рявкнул Захария на Лутича.
Тот неопределенно пожал плечами, предпочел не отвечать.
– Только в экстремальных ситуациях, – попытался возразить Араужо, – но…
– А это, – Захария указал на спавшего Канторовича, – как называется?
– Они не на корабле, – решил вклиниться Лутич. Захария негодующе подскочил к нему.
– Меня дед учил! – рявкнул он. – Корабль там, где капитан! Капитан – вот, здесь его юрисдикция!
– У меня ограниченная дееспособность, ненадежное состояние здоровья и лабильное сознание. Я не могу взять на себя ответственность за совершение гражданско-процессуальных действий, – отрапортовал Араужо с такой готовностью, что Лутичу стало ясно: репетировал. Очевидно, Захария приперся к нему уже после того, как Араужо отказался что-то там совершать. Причем Лутич начал смутно подозревать, что именно Араужо отказался совершать. – Кантор, между прочим, вообще без сознания, и для заключения – разных союзов, – прошипел он в сторону Лутича, – нужно, чтобы он был в здравом сознании и твердой памяти.
– Он в состоянии контролируемого сна. Почти то же самое, – отмахнулся Захария. Он повернулся к Лутичу. – Или ты не согласен?
Лутич набрал воздуха в легкие и задумался.
Захария пнул его.
– Отвечай!
– Наверное, да, – растерянно буркнул он, глядя то на Захарию, то на Араужо, который неторопливо поднес руку к лицу и бережно приложил ее по лбу.
– В таком случае и с учетом упертости капитана Араужо, а также с учетом твоих расширенных полномочий я требую, чтобы ты заключил брак между мной и Николаем Канторовичем.
– Э-э-э… – растерялся Лутич и уставился на Араужо. Тот мрачно смотрел на него между пальцев. – Мои полномочия не распространяются так далеко. Э-э-э… необходим журнал… я предпочел бы также… э-э-э… более… э-э-э… формальные условия. И печать нужна.
Араужо скептически смотрел на него.
– Ты понимаешь, – со слезами в голосе обратился к Лутичу Захария. – Ты понимаешь, что мне не позволяют принимать участие в уходе моего Николя! Меня пытались выставить за дверь, потому что, видите ли, «отбой»! Я не имею никаких прав на него, несмотря ни на что, несмотря на наш длительный и успешный союз, и даже если бы он был на смертном одре… да что там – он уже на смертном одре – я все равно не имею на него прав!
Лутич поймал сочувствующий взгляд Араужо.
– И давно он тебе мозги ест? – спросил Лутич.
– С полудня, – усевшись поудобней, страдальчески признался Араужо.
– Ты герой, – с суровой миной признал Лутич.
– Итак? – вклинился Захария.
– Я не могу выполнять свои функции вне процессуально определенных условий. В данный момент я не выполняю своих административных обязанностей, а нахожусь здесь как частное лицо, – пожал плечами Лутич.
Захария нахмурился.
– Вот как, – сухо сказал он. – Н-ну хорошо.
Его не было две минуты. Лутич молчал. Араужо подложил под голову подушку и тоже молчал.
– Я, конечно, могу категорически запретить, – начал он, – но боюсь, что в таком случае Кантору будет хана.
Лутич покивал головой, сцепил руки за спиной, перекатился с пятки на носок.
– И… ну ты понимаешь. Мы там треплемся о том о сем. Ну-у-у, времени много бывает, объемы там ограниченные, все такое… во-о-от, – затянул Араужо, глядя куда угодно, но не на Лутича, у которого, по правде говоря, горело правое ухо – органическое которое, свое, родное. – Ну вот если бы Кантор был против, то он был бы против, а так… Ну ты понимаешь.
Лутич снова покивал головой и снова перекатился с пятки на носок.
– Комендант Лутич, – официальным голосом обратился к нему Захария, снова появившись в боксе. – Вы ведь подтверждаете, что в экстренных ситуациях возможность совершения гражданско-процессуальных действий передается главврачу?
– Да! – радостно воскликнул Лутич. Взгляд доктора Шеффлер пообещал ему долгие и изобретательные мучения. Лутич сделал пару шагов от них и поближе к Араужо – тоже сжавшемуся в комок и делавшему вид, что он вообще, просто совершенно ни при чем.
– Отлично. Выводите его из сна.
– Смолянин, речь идет исключительно об экстренных ситуациях! – рявкнула доктор Шеффлер.
– А это – какая? – набычился Захария. Доктор Шеффлер попыталась объяснить ему, довести до сведения, так сказать, что экстренные ситуации закончились, а сейчас простая выздоровительная рутина, но со Смоляниным спорить – народ веселить. Который как раз подтягивался.
– Будите его, – обреченно махнула она рукой.
Захария ревниво следил за медперсоналом в количестве двух людей, который выводил Николая Канторовича из сна. Доктор Шеффлер стояла каменным изваянием у ног капитана Араужо.
Захария гневно обратился к ней, чтобы она начинала их женить.
– Он еще не полностью выведен из сна, – хладнокровно возразила доктор Шеффлер.
– Ладно, – процедил Захария. – Тогда я сам. Мы собрались здесь в этот наполненный событиями день, завершающий череду трагических случайностей, которым, к счастью, мужественный персонал всех наших подразделений не позволил превратиться в грандиозную, экзистенциальную, не побоюсь этого слова, трагедию. Это, кстати, об экстремальных ситуациях. Мы пережили одну только что. А эти бюрократы, – Захария обличающе указал рукой в сторону Лутича с Араужо, – эти чинуши не способны даже принять к сведению набат судьбы! Но вернемся к нашим баранам, – куда более оптимистично продолжил он и ухватил за руку Николая Канторовича. – Я собрал всех этих людей – и не против остальных, – повысив голос, обратился он к народу в за пределами бокса, – чтобы спросить у доктора Шеффлер: вы собираетесь нас женить?
Николай Канторович смотрел на Захарию. Тот, кажется, побаивался встречаться с ним взглядом. Зря: Николай улыбался. Он осторожно сжимал и разжимал пальцы, затем положил руку поверх руки Захарии.
– Ну… – смущенно пожала плечами доктор Шеффлер, – да… Вы согласны? – спросила она у Николая.
– Согласен, – негромко ответил он.
Доктор Шеффлер смотрела на Захарию – и молчала, стерва. Он медленно, но верно закипал. Только рука Николая поверх его руки удерживала его от кровопролития.
– А ты? – наконец спросила она.
– А ты как думаешь? – взвился Захария. – Говори давай!
– Согласен? – ухмыльнулась она.
– Согласен! – рявкнул Захария.
– Тогда объявляю вас… – она задумалась, покосилась на Лутича.
– Супругами, – охотно подсказал он.
– Можете поцеловать друг друга, – торжественно кивнула доктор Шеффлер под аплодисменты и улюлюканье очевидцев.
Захария Смолянин наконец смутился.
Николай Канторович тянул его за руку, он – пытался выдернуть ее.
– Поздно, – весело сказал Канторович. – Нагнись, что ли. Я вряд ли смогу подняться.
Доктор Шеффлер жестами и мимикой активно подбадривала их.
Захария все-таки выдернул руку и проворно задвинул панели под общий гул разочарования.
В общем-то, за полупрозрачной панелью можно было смутно угадать, что они там делают. Захария уселся на табурет, положил голову Николаю на плечо и замер. Тот поднял руку и прижал его к себе.
Доктор Шеффлер начала выгонять зевак, поговорила о чем-то с коллегами и вернулась. Она старалась стоять подальше от панелей, отделявших Захарию и Николая от остальных, говорила чуть громче и чуть быстрей, чем привычно, старалась придерживаться самых общих тем. Лутич рассеянно отвечал. Капитан Араужо думал о чем-то своем.
Откашлявшись, она посмотрела на Араужо, покосилась за спину и сказала:
– Условия у нас, конечно, не самые оптимальные, но думаю, что вас скоро можно будет транспортировать в больницу в городе. Пока, конечно, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Мы как-то не готовы оказались, что сначала весь экипаж к нам, а затем по половине вахт тоже. Места не хватает.
– Да все в порядке, Надя, – сказал Араужо. Помолчав, он спросил, но потише: – Вы только снотворное нам дайте, что ли. И у остальных спросите.
– Это без проблем. – Тут же отозвалась она.
А за ширмой Николай Канторович вслушивался в равномерное пиканье мониторов, редкое дыхание Захарии Смолянина, поглаживал его волосы и улыбался. Он пытался позлиться за то, что его так нагло окрутили, а вместо этого ощущал удовлетворение. Захария поднял голову и уперся подбородком в его плечо.
– Я твою фамилию брать отказываюсь, – предупредил он.
– И я твою тоже, – согласно произнес Николай, любуясь им.
Захария Смолянин выглядел – устало, невесело, взросло, как должен выглядеть нормальный человек, несколько суток спавший урывками. Ему не мешало бы сходить в душ, побриться и почистить зубы – Смолянину, обычно до унылого щепетильному в вопросах личной гигиены. Ему не мешало и одежду сменить, что ли. Зато он был без линз и безо всех этих накладных локонов и чего еще. Глаза у него были обычными светло-голубыми, брови и ресницы – редкими и короткими, нос и губы шелушились. Такое ощущение, что Захария Смолянин категорически отказывался смотреть в зеркало все то время от посадки до свадьбы. Он снова опустил голову Николаю на плечо, обхватил ладонью его шею, судорожно выдохнул.
– Если хочешь, мой номер оснастят под тебя. Хочешь? – выпрямился Захария.
Николай покачал головой.
– Не отвлекай их на такую чепуху, – поморщился он. – Они наверняка и без этого с ног сбиваются.
– Но…– Захария замолчал.
– Все в порядке, – тихо ответил Николай на вопрос, который тот не смог задать. «А как первая брачная ночь? А как нам получить нашу порцию интима, когда вокруг народ шныряет, а на соседних двадцати метрах лежат и скучают еще пять людей?». – Ребята все понимают, – подмигнул он.
Захария встал, на цыпочках подошел к ширме, выглянул из-за нее, затем – с другой стороны.
– Спят, – громким шепотом сообщил он.
Николай широко улыбнулся. «Я же говорил», – не сказал он.
Но первая брачная ночь первой брачной ночью, а на заседание чрезвычайного штаба Захария Смолянин явился вовремя. Ставролакис встал, откашлялся и сказал:
– Поздравляю.
Захария долго молчал.
– Какое восхитительное красноречие. Какой поток пожеланий и шквал восторгов, – кисло заметил он Лутичу. – Тебе у него следует поучиться.
– Пока свадьбу не отгуляли, тебя не с чем поздравлять, – отмахнулся Ставролакис.
– Угу, – хмуро отозвался Захария. – Как только, так сразу. Дед требует черновой материал для твоей служебной записки Рейндерсу, – сказал он Лутичу.
Тот непроизвольно подтянулся-выпрямился.
– Я… – замялся он. – Охотно.
Первая реакция генштаба на Земле была ожидаемо неоднородной. Как-никак, коллегиальный орган, неоднородный по определению, со всевозможными альянсами, коалициями и конфронациями, враждой-ненавистью; пока еще не было выработано единое направление; члены генштаба пытались если не обернуть произошедшее на пользу себе, то по крайней мере во вред избранным другим. Аронидес пока не высказывался однозначно, и его соображения и мысли в приказах и распоряжениях, поступавших к Ставролакису и Лутичу, не просматривались.
Но кое-что вызвало у Лутича и Ставролакиса недоумение; но по здравом размышлении, удивленными они все-таки не были. Аронидес лично рекомендовал включить в группу по расследованию инцидента Артура Кремера, указывая на его способности, возможности и заслуги. Ставролакис при молчаливом одобрении Лутича вызвал к себе Арчи, чтобы сообщить о своем решении, основанном на рекомендации Аронидеса.
Арчи выслушал сообщение Ставролакиса, сказал обычно-нейтральное: рад стараться, оправдаю доверие, бла-бла.
– Что у тебя за возможности такие, что они так необходимы для расследования? – поинтересовался Ставролакис.
Арчи пожал плечами.
– Спросите у Аронидеса, – сухо ответил он.
Это было именно то, что ни Ставролакис, ни Лутич не отважились бы сделать.
Но через полтора суток Захария Смолянин – осунувшийся, усталый, злой как черт, страстно желающий мстить – с похожей на восхищение интонацией сообщил Лутичу, что Арчи Кремер способен поставлять огромнейшие массивы информации, очень хорошо структурированные и обработанные. Даже его лапочка-гиперкомпьютер в восторге и хорошо их кушает. Захария задумчиво смотрел на Лутича – на его левый глаз, кожу на левой стороне лица, киберухо – и явно не решался предположить ничего такого. Лутич же подозревал, что это объяснило бы очень многое, в том числе и почему двадцать-двадцать два человекочаса в марсианские сутки не отражаются на внешности Арчи Кремера. Его искусственная половина тоже не менялась, а правая – старела, загорала и бледнела, на ней росла щетина и многое другое, что с левой не случится по определению. Ребята, работавшие на площадке, были похожи на ребят, отработавших тяжелую вахту, но не Кремер – хотя он вкалывал наравне с остальными и даже больше, а при этом еще и информацию для гиперкомпьютера собирал. И Лутич злился все больше и больше: ему на реабилитацию потребовалось что-то около десяти лет. То есть Кремеру было сколько – двенадцать, четырнадцать лет, когда над ним поставили такой эксперимент? Не на себя он злился, не на Кремера, а на тех ублюдков, которые позволяли себе такие эксперименты. А к Арчи он поневоле испытывал странное, очень теплое, очень интимное, что ли, – отцовское чувство, которого сам же и пугался.
========== Часть 36 ==========
Когда комендант Лутич появился в восьмом пузыре, Бруна Сакузи отбросила секатор, которым взмахивала с изящностью дирижера тройного оркестра, и подбежала к нему. И ладно: в два раза меньшая сила тяжести, воздух полегче да поразреженней, чем на Земле, все, что угодно, но комендант Лутич в который раз удивился ее резвости. Тетка была основательно сбитой, плотной такой, из тех, которые за один раз способны перерубить шестисоткилограммовый валун мечом-кладенцом, и никак не ассоциировалась у него с подвижностью. Никак, когда комендант Лутич рассматривал ее вне ареала обитания. Но в родном пузыре или других, так или иначе захваченных ей под свои шкурные интересы, она вела себя именно так – неожиданно ловко. Проворно. Энергично. Навевая мысли об алхимии, мётлах, чего уж там, остроконечных шляпах и прочих ведьминских ухищрениях.
Это же могло быть совершенно праздной мыслью – комендант Лутич развлекал себя таковыми, чтобы отвлечься от других, очень неприятных, завязанных на многих людях и на одном событии – аварии «Триплоцефала». Уже вроде и несколько отчетов были отосланы на Землю, и к ним прикреплены симуляции события, а их авторами указаны инженеры по искину, группа разработчиков, возглавляемая Захарией Смоляниным; они уже раз, наверное, триста, – вместе со Ставролакисом, Араужо и еще парой-тройкой людей, часто и с Лапочкой Смоляниным, куда без него – обсудили, обсосали мельчайшие детали произошедшего, а реконструкции выучили наизусть, и все равно Лутич возвращался к произошедшему, пытался заглянуть в прошлое, в себя самого: а все ли он сделал, не упустил ли чего-то тогда, не он ли виноват в произошедшем? Как бы он ни старался убедить себя в том, что как раз он и ни при чем, но осознание того, что шестеро космолетчиков и еще две дюжины работников были доставлены в город в специально оборудованном под санитарный вагоне, а «Триплоцефал» все лежит на боку и терпеливо дожидается, когда вокруг него возведут леса – краны – что там еще, оптимизма не добавляло.
Бруна Сакузи ухватила Лутича за рукав и потащила за собой. Она, конечно, была той еще заразой, думавшей о своих деточках – растениях – практически все двадцать четыре с лишком часа в марсианские сутки, иногда вспоминавшей о подчиненных, радевшей о последних куда меньше, чем о первых, но на то она и землеройка. У нее, думал Лутич, глядя по сторонам на буйство (иначе и не выразить) цветов и растений, инстинкты такими всегда были, а потом еще и прогрессировали, чего с нее ждать. С другой стороны, и подчиненные были при деле и в делах, увлеченные в той же мере, что и Бруна, а значит – и такие же счастливые. По крайней мере, увлеченные своей работой, что стимулировало оптимизм, которого комендант Лутич не испытывал достаточно давно.
В кабинете Бруны Сакузи комендант Лутич позволил усадить себя, огляделся, принял чашку жуткой травяной гадости со снисходительным кивком и величественно положил ногу на ногу. Она села напротив.
– Это – наша последняя смесь трав, которая очень неплохо реализуется в лавках. У Эсперансы тоже, – задумчиво сообщила Бруна Сакузи. Она сложила руки на коленях, подумав, подсунула их под бедра, поерзав, снова сложила их на коленях. Глядеть на Лутича она не осмеливалась.
– Очень интересный букет, – решив побыть милосердным, сообщил ей тот, понюхав настой.
Бруна зыркнула на него недовольно, затем начала изучать ногти – основательно обломанные, обношенные, грязные ногти.
Комендант Лутич с важным видом сделал первый глоток. Он изобразил на лице глубокое раздумье, причмокнул, задумался, стоит ли делать второй глоток – смесь была ядреная, и последствия от ее применения могли быть самыми неожиданными; а еще его беспокоило, что хитрая жаба Сакузи хочет от него.
– Ребята в порядке? – хмуро спросила она. Словно слышала его размышления.
– Вполне. Врачи пока настаивают, чтобы они вели щадящий образ жизни. С полетами придется повременить. – Лутич повертел перед носом чашку, изучая бока, заглядывая зачем-то под донышко. – Только если вторая команда будет вылетать за мелкими астероидами на тренировочном трейлере.
Сакузи посмотрела на него и отвела взгляд.
– Но они тоже должны будут делать это с Олимпа? – угрюмо уточнила она.
– С учебного космодрома тоже допустимо. Ты сама знаешь. Это было нормальной стратегией полетов. – Лутич посмотрел в направлении площадки.
– Даже принимая во внимание, что и ее проектировало то же конструкторское бюро? И наш пузырь, Златан. И остальные. Одно и то же бюро. Я говорила много раз, что с архитектурой не все в порядке. Давление в пузырях пониженное, чтобы поддерживать приемлемую влажность и насыщенность воздуха, нам приходится дополнительно обогащать его водным паром, нейтральными газами, делать химанализ воздуха каждые полчаса вместо проектных двух, и прочее. Ты знаешь. – Угрюмо подчеркнула она. – И я думаю, остальные пузыри как себя ведут?
– У тебя есть конкретные наблюдения? – Лутич с радостью отставил чашку с травяным чаем. Сакузи гневно выпрямилась в кресле, Лутич вскинул руку. – Конкретные наблюдения, Бруна. Повторяю, конкретные. Я знаю многое о твоих проблемах от тебя лично и с твоих слов, и при этом я получал очень мало запросов, рапортов и жалоб.
Она обмякла.
– Златан, ты постарайся понять меня. Я знаю, как это было на Земле и, скажем, на Луне-1. Я знаю, что и как нужно делать в условиях низкой гравитации и недостаточного давления. Я знаю, какой предполагалось создать микросреду здесь – в идеале. Естественно, идеал – это нечто недостижимое, а мы – биологи. Не какие-нибудь там искинщики, а «зеленые пальцы». Как бы это сказать, второй сорт, – мрачно заметила она.
Лутич подумал было: возразить, что ли, – но ни сам не знал, что именно ответить ей, ни Бруна Сакузи не ждала ничего такого. Скорее всего, она бы и не поверила его заверениям.
Она снова переплела пальцы, начала изучать синяк под ногтем большого, сжала пальцы в кулак.
– Естественно, я знаю, чего бы я хотела для своих питомцев. И я хотела бы многого. Даже, как ты сам понимаешь, куда больше, чем требую от тебя, рассчитывая получить хотя бы половину. Но меня интересует другое: насколько вообще надежна наша микросреда. Даже не конкретно наши оранжереи. Они проектировались хлипкими, строились… – она махнула рукой. – Растения – не люди. Если потерять несколько десятков стволов, никакой гуманитарной катастрофы не произойдет. Но знаешь, после этого происшествия я не уверена, что готова так легко относиться к нашему положению.
– Бруна, дорогая, – вздохнул Лутич. – Я позволю себе еще раз повториться. У тебя есть конкретные наблюдения? Информация о сомнительном функционировании ваших пузырей?
– Златан, дорогой, – Сакузи посмотрела в одну сторону, другую, снова начала изучать синяк на большом пальце. – Я понимаю, что ты в сложном положении. Ты всего лишь распорядитель здесь.
Она замолчала, начала вычищать грязь из-под ногтя. Лутич отказывался думать, много ли ее там, и вообще: что творится под ее ногтями. О том, как первые землеройки создавали необходимую микрофлору почвы, народ предпочитал не задумываться; до сих пор очистительные сооружения охотно вносили свою лепту – скорей даже таланты, десятками, сотнями, децитоннами – в удобрение стерильной, полностью неплодородной марсианской почвы. Естественно, часть городских фекалий оказывалась и на руках землероек, пусть и в крайне сублимированном виде. Воистину, подвиг во имя общества.
– Иными словами, даже твои ребята начали говорить о том, насколько ненадежны наши условия. Так?
Бруна Сакузи виновато посмотрела на него и робко кивнула головой.
– Бруна, дорогая. Ты присутствовала при обсуждении многих ситуаций, связанных с недоверием, которое мы не можем не испытывать по отношению к местным архитекторам. Ты же присутствовала и при некоторых экспериментах. Они успешны, не так ли?
Она помолчала немного, пожевала губы, несмело улыбнулась и покивала-покачала головой.
– Златан, я верю тебе и доверяю. Я уверена, что не только ты, но и мы все делаем все во имя нашего будущего, и мы заинтересованы в том, чтобы оно было максимально успешным. Но понимаешь, я сама понимаю, что не могу поделиться всей информации с моими питомцами. А они спрашивают, – пожаловалась она. – Сначала спрашивают о причинах аварии «Триплоцефала», затем о том, почему давление в шести пузырях из семнадцати ими обследованных на девять-двенадцать процентов ниже нормы, затем – еще что-нибудь такое. У меня очень любопытные дети.
Она пыталась сделать вид, что виновата, но в ее голосе слышалась гордость. «Старая перечница», – не без одобрения подумал Лутич. Он был не менее горд, когда его подчиненные неожиданно оказывались куда более сообразительными, чем он предполагал.
Но то служащие администрации. Разные люди, частью чиновники-бюрократы, частью раздолбаи и предприимчивые до кругов перед глазами олухи. Они-то поневоле развивали в себе странную черту, именуемую политическим чутьем, оценивали любое событие с точки зрения его значимости и делали выводы, которые оказывались критически близкими к правде. Пусть они и руководствовались в первую очередь политическими выгодами, что комендант Лутич одобрял, но и правду знали. Что Лутич находил опасным. Поэтому он предпочитал апеллировать к их разуму, мягко и незаметно направлять на путь истинный, наставлять, чтобы они ориентировались административной выгодой прежде всего. У него были неглупые подчиненные.
Кто его знает, что за одержимые были в подчинении у Бруны Сакузи. Судя по тем ребятам, которых Лутич знал, это были смекалистые люди – во всем, что касалось их профессии и – глубже – призвания. Во всем же, что касалось безболезненного существования кластера их пузырей, приходилось договариваться с Бруной Сакузи – старой вешалкой, которая очень хорошо чувствовала, откуда ветер дует, что нужно делать и куда улепетывать, если что.
– Это просто здорово, что у тебя именно такие дети, – задушевно начал отвечать комендант Лутич. – Это бесспорно свидетельствует не только о твоей замечательной команде, которая вместе куда больше, чем просто сумма ее частей, но и члены которой поодиночке являются замечательными участниками гражданской жизни в нашем маленьком обществе. Я должен признать, что именно это ценю в своих подчиненных, и мне очень хочется думать, что я тоже воспитал такой зрелый, изобретательный и ответственный коллектив.
Бруна Сакузи улыбалась все более натянуто и наконец глядела прямо ему в глаза.
– Насколько я могу судить, уполномоченные органы достаточно энергично ведут расследование, – заметив ее мину, решил побыть чуть более искренним Лутич. И он продолжил в том же духе: причины будут установлены, причинно-следственные связи определены-зафиксированы, виновные будут наказаны, герои награждены, пострадавшим выплачены компенсации, мы все извлечем необходимые уроки. Он не сказал ничего, что сама Бруна при должном желании не смогла бы придумать сама, и она понимала, не могла не понимать это, но помалкивала и делала вид, что удовлетворена его велеречиями и даже считает их этаким своеобразным откровением, что ли.
Когда Лутич выдохся (а лить воду на мельницу истории он не мог бесконечно долго, как бы ни считал, что это просто), Бруна Сакузи оглядела комнату.
– Замечательная брехня, – виновато сообщила ему она.
Лутич тоже осмотрел комнату. Его компьютер сообщал, что подозрительных узлов не обнаружено, за пределами комнаты не находится подозрительных личностей, так что все вроде в порядке, их не подслушивали. Он посмотрел на Бруну, та – оживилась, поняв, что ей достанется два карата откровений.
Подобравшись, прищурившись, сцепив руки, она совьим жестом склонила голову к плечу.
Лутич, важно помолчав, еще раз оглядев комнату – больше для того, чтобы выиграть время, чем для лишней проверки обстановки, – сказал:
– Спецбригада прорабатывает самые разные направления. Для тебя поясню: тут дело даже не в том, чтобы установить виновных и собрать достаточно доказательств. Я догадываюсь, что твои детки уже подозревают кое-кого, и сдается мне, что их подозреваемые и наши не отличаются особо.
Бруна Сакузи молчала; выражение ее лица подтверждало: еще как. Мы тоже кое-что можем. Мои детки тоже соображают и способны делать очень грамотные выводы, а иначе не было бы их в моем царстве да на Марсе.
– Дело в том, дорогая Бруна, – продолжил Лутич, – что нашему начальству может не понравиться тот виновный, и я имею в виду не физическое лицо, а скорей некую организацию, группу людей, как ты сама понимаешь. Ни моему, ни Ставролакиса, ни чему-либо другому. Боюсь, мы вляпались в политику.
Это тоже не было для нее секретом. Оставалось выяснить, какие силы задействованы сейчас – не тогда, когда речь шла о жизнеобеспечении крайне разношерстной публики в заведомо экстремальных условиях, а сейчас, когда несколько компаний – корпораций, если быть честными – заполучили дыру в бюджете в несколько сотен миллионов койнов. И если, к примеру, генштаб к упущенной выгоде относится как к чему-то мифическому, то есть допускает существование еще и такой статьи в бюджете, но только не в своем и только с изрядными допусками, условиями и оговорками, то есть же огромные корпорации, которые ничем другим не интересуются и в R&D вкладываются ровно настолько, чтобы не допустить излишних расходов, которые значили бы недополучение выгод, что в свою очередь значило бы крайнее недовольство нескольких, но очень влиятельных людей.
И Лутич рассказал о мнениях, которые уже были доведены до него и до Ставролакиса людьми, приближенными к тем, занимающим вершины. А мнения эти были по-прежнему разнородными. Кто-то пытался разглядеть в аварии недосмотр чиновников здесь на Марсе, причем ему было крайне желательно увязать его со своими недоброжелателями на Земле; кто-то настаивал на халатности младших офицеров, которые в свою очередь подбирались по инструкциям, разработанным на Земле своими недругами, и так далее. Лакис получал пакеты с информацией каждые три часа, и каждый раз он чуть ли не накачивался успокоительным, потому что крайне велик был шанс, что он получит распоряжения-приказы, противоречащие друг другу и тем, которые он получил в предыдущем пакете. Иными словами, нормальная практика. А что пока было совершенно неясным, так это позиция адмирала Аронидеса. Он пока был осторожен в своих замечаниях и предпочитал высказывать самые общие слова поддержки. Еще и его свита помалкивала.
– Захария Смолянин считает, что они наверху разберутся, потому что Аронидес не терпит дураков, – осторожно сказала Бруна Сакузи.
– Захария Смолянин считает, что его дед до сих пор обладает неограниченным влиянием в генштабе, – мрачно произнес Лутич. – Я хотел бы верить в это, но что-то мне подсказывает, что они не настолько консервативны, чтобы прислушиваться ко мнению старого скандалиста, которого вышибли из генштаба добрых две дюжины лет назад.
– Иными словами? – подумав, решила уточнить Сакузи.
– Иными словами, начальник генштаба позволяет всем думать, что адмирал Смолянин может на него влиять, а так ли это на самом деле, я не знаю.
Более того, Лутич не доверял Аронидесу – тот стоял на самом верху, смотрел на него сверху вниз, ожидаемо знал о Лутиче очень много, возможно, больше, чем сам Лутич, и его не интересовали отдельные личности – Аронидес вынужденно думал в иных категориях, в которых счет велся не единицам или десяткам людей – десяткам тысяч скорей. Или даже больше. Ему весь Марс-сити – дельце на половину средиземноморского гарнизона; ценность города была скорей в его уникальности, в колоссальных вложениях в его жизнеобеспечение, в совокупной стоимости проекта. В потенциальной значимости: на тот случай, если дела на Земле будут обстоять совсем плохо, экологически ли, климатически, социально, физически, как угодно, Марс может оказаться отличным плацдармом для того, чтобы отправить туда Ноев ковчег с ключевыми тварями и там уже начать все заново. С этой точки зрения и Лутич, и Ставролакис были отличными кандидатурами, чтобы обеспечить преемственность. Но как тот же Смолянин был вышвырнут на обочину жизни просто за свой слишком громкий голос и самонадеянность, невзирая на все его заслуги и прочая, прочая, так и им с Лакисом найдется замена – за здорово живешь. Автономия ареанских поселений – это иллюзия, в которой растворяешься, за которой забываешь, что чуть ли не полностью зависим от терранского начальства.
Бруна Сакузи должна была понимать это; судя по внимательному взгляду темных, непрозрачных глаз, она понимала. Наверняка сама сталкивалась с этим не раз за всю свою долгую жизнь. Лутичу было интересно, хотела ли она уточнить его с Лакисом положение, чтобы решить, следует ли ей сменить союзников и присмотреться к тем, кто может занять его место – или что-то другое.
– Я могу думать об этом Смолянине все, что угодно, – кисло произнесла она, – о нашем Смолянине, – поправилась Сакузи, – но он не дурак, Златан. И едва ли питает неубедительные иллюзии насчет деда. Ну и кроме того, анализ статистики ведь проходит через него. – Она снова принялась рассматривать пальцы. – Жаль, что я не могу ничем вам помочь. Что мы не можем помочь вам.
Лутич потянулся и положил руку поверх ее рук.
– Вы здорово помогаете всем нам. Хотя бы тем, что у нас к столу постоянно подаются замечательные овощи и фрукты, – ответил он, улыбнувшись.
