Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 50 страниц)
– Здорово, – сказал он. – Я в порядке.
Ставролакис хмыкнул и недоверчиво покачал головой.
– Ну раз так, – пробормотал он. – Так. Татьяна, берешь Кремера и идете к секции 7А…
Арчи шел за Татьяной Рудницкой и с любопытством вертел головой по сторонам. Она остановилась у отметки «7А».
– Клёво, правда? – сказала она, улыбаясь. – Шикарное место. Лучше только Лабиринт Ночи.
Арт развернул карту Марса; Арчи хмыкнул. Лейтенант Рудницкая рассказывала о вылазке в лабиринт – Лакис сделал ей подарок ко дню рождения, так она его достала, что ей уступить представилось ему меньшим из зол. Арчи улыбался, слушая ее. Возможно, и он туда отправится?
========== Часть 32 ==========
Полковник Ставролакис поддался на уговоры Татьяны Рудницкой, повернулся к Арчи, спросил, набычив голову:
– Экскурсию по истории Марса хочешь?
– Очень, – честно ответил Арчи к удовольствию Татьяны Рудницкой и Вильямса; его хлопнул по плечу Ян Ульман – с небольшую гору ростом человек, с трудом помещающийся в самый большой стандартный облегченный скафандр. Рука у него была тяжелая, Арт лениво оценил динамическое воздействие как способное причинить значительные повреждения обычным биотканям, но не более того. Арчи не менее лениво удивился, какого фига Арт решил высунуться и самолично сообщить такие бесцельные сведения. Неужели пытается в мелочах имитировать человеческое поведение?
– Наш человек, полковниче, – довольно пробасил Ульман, глядя на Ставролакиса.
– Заражение позволяет взять джипы? – обреченно спросил тот у него.
– Еще как! – с готовностью ответил Ульман. – Пара часов у нас есть.
Джип – это такая штука метра четыре в ширину и добрых шесть в длину. Арчи ухмыльнулся, увидев на «решетке радиатора» сделанный на Марсе, очевидно, огромный логотип очень известной автомобильной компании, выпускавшей элитные легковые автомобили и гоночные болиды. На болид эта жаба была похожа не больше, чем на обычный земной джип; если Арчи помнил правильно, а Арчи наверняка помнил правильно, то и начинка у нее была приспособленная для эксплуатации на Марсе – при температурах от минус шестидесяти и ниже, при ураганных ветрах, в условиях повышенной радиации. А также: почти полное отсутствие дорог, необходимость преодолевать склоны в тридцать-сорок градусов, повышенная проходимость по неукатанной марсианской почве и по льду и огромная грузоподъемность – в общем, едва ли эта жаба развивала скорость больше шестидесяти километров в час. Больше было просто не за чем. Что за умник нашлепнул джипу на морду эту гоночную бляху, история ехидно помалкивала, но не этот ли умник влезал в совсем небольшую дверь и ругался на клятых инженеров, которые думают, что на Марсе только гномы живут, причем такими словами ругался, что даже Лакис рявкнул: «Ульман!», и не из платины ли эта эмблема сделана – а почему нет, добывают же. Корпус у джипа был очень мощный, пусть броня и была совсем легкая, но на Марсе с силой тяжести в полтора с лишком раза меньшей земной это ли не все равно. В любом случае, с относительной свободой движений в салоне разместились все шесть человек, и даже Ян Ульман устроился со всевозможными удобствами и с самодовольным видом вытянул ноги.
Воздух прогрелся до приемлемой температуры в плюс десять градусов в считанные секунды, и как по команде все щелкнули застежками на шлемах скафандров. Татьяна Рудницкая – единственная женщина в этой вахте – враз высказала все, что думает об ароматах мужского тела. Вильямс хмыкнул. Ставролакис мечтательно смотрел в окно. Арчи механически думал: пусть четыре часа, пусть с замечательной, умной терморегуляцией скафандра – но они потеют, возможно, очень потеют: в некоторых местах пришлось делать мелкие ремонтные работы, кое-где отгребать песок, и каким бы он легким ни был, его намело много, – соответственно и запахи должны быть самыми разными, но в любом случае сильными. И он их вроде как ощущает – но не более того. На субъективную оценку он все-таки не очень способен. Интересно: это сенсоры запаха нужно благодарить, неразвитые или особым образом развитые нейроцентры – или особенности мужского мозга, который, по слухам, иначе оценивает запахи?
– Вон там, видишь? – Ульман протянул руку прямо под носом у Арчи. – Это самый первый жилой контейнер. Наш музей, чтобы ты знал. Там первый скафандр, и первый компьютер. И шины с первых джипов. На них ребята к северному полюсу скатались. И так по мелочам. Первый жилой контейнер, Арчи! – Ульман ткнул его локтем в бок. – В нем даже душа не было. Губки, брат. Влажные губки. Хорошо, Рудницкой в той экспедиции не было.
Татьяна Рудницкая перегнулась через сиденье с твердым намерением ударить Ульмана посильней, но смеялась она вполне искренне.
Ставролакис притормозил у контейнера, на котором с двух сторон, так точно, а скорей всего со всех четырех, были нарисованы яркой салатово-зеленой краской крупные единицы. Контейнер был ожидаемо прямоугольным – он транспортировался в разобранном виде, плашмя, затем первые марсиане его собирали, а сами перебивались в посадочной капсуле. Ее потом избавили от лишних деталей, перетащили в центральный пузырь и обустроили под кафе – совершенно гражданское желание создавать свою собственную хронологию.
– Выйти хочешь? – спросил Вильямс, правильно поняв молчание – и пристальный взгляд – Арчи. Тот посмотрел на Ставролакиса. Ставролакис – пожал плечами, одобрительно улыбнулся.
– А мы пока кофейку попьем, – протянул Олег Каратаев.
Арчи выбрался наружу, постоял рядом с джипом, оглядывая контейнер не сквозь плексиглас. Неторопливо подойдя к этому сооружению, казавшемуся ему одному внушительным, но для семерых первых обитателей совсем маленькому, он похлопал рукой по панелям. Арт помалкивал. Арчи скользнул по его оболочке – просто чтобы проверить, чем занимается: он высчитывал состав, степень износа, радиационное заражение – свою обычную скучную дурь. Арчи удивительным образом мог впитать в себя его действия – он всегда имел полный доступ к ним, но на тот момент это казалось ему неуместным. Куда важней было другое. Арчи оглянулся на джип: насколько позволяли стекла и термоанализ Арта, можно было разглядеть-предположить, что Лакис и остальные четверо сидели, развернувшись друг к другу, болтали, махали руками. Арчи подошел к двери, открыл ее. Стандартная структура: переходная камера, которая, как только Арчи закрыл дверь, наполнилась воздухом. Еще одна камера, в которой, очевидно, оставляли скафандры. Все покрыто песком. Не пылью – красным мелким почти полностью лишенным влаги песком. Место для семи человек, недоверчиво покачал головой Арчи. А ведь они еще и исследованиями занимались, и мелочь разную починяли; судя по тому, что четверо из них с ходом времени соединились в две пары и остались на Марсе – навсегда, так и на любовь время находилось. Судя по ровному слою песка, гости здесь бывали редко. Арчи прошел немного дальше, не смог сдержать улыбку, увидев огромное колесо с изрядно побитым ободом в общей комнате – клетушке скорей. Первый компьютер и даже записка, приклеенная к монитору клейкой лентой. Арчи нагнулся, чтобы получше рассмотреть ее – а почерк был старомодным, таким даже в бытность его дошкольником уже не писали. И на полочке в ряд – банки с едой, частью в тюбиках – чтобы в условиях совсем малой силы тяжести можно было беспроблемно есть; специальная кружка – ее заправляли через хитро сконструированный клапан, через него же и пили; еще пара кирпичей, обернутых фольгой – тоже какие-то блюда. Подумать только, первые полеты людей на марс длились по семь-восемь месяцев, и на них решились, как только решили проблему невесомости на космических кораблях; сочтя 0,15 G приемлемой, отправили первую вахту, и места на тех первых кораблях было совсем немного, об отдельных каютах речи не шло, об отдельных кухнях тоже, приходилось есть вот такую бурду. А компьютер из того времени все еще работал. Несмотря на температуру под минус восемьдесят – работал. И монитор что-то там показывал, хотя, конечно, очень плохо.
Арчи заглянул в личные помещения, удивился еще раз, до чего они компактные – на Луне в таких размещались для контроля и зарядки андроиды в количестве двух штук из расчета шесть кубометров пространства на одного. А здесь – один человек, и так годами.
Ульман дремал, даже похрапывал, не соизволил проснуться, когда Арчи уселся рядом с ним.
– Ну что, к четвертому? – сказал Вильямс.
Никто ничего не сказал, никак не отреагировал, даже не кивнул. Но Лакис ехал к четвертому контейнеру. Арчи знал и его историю – о ней не один фильм сняли, было издано несколько книг, правда, среди них не было ни одной, записанной со слов очевидцев. Его история после череды случайностей, каждая из которых сама по себе ничего не значила, закончилась трагично. Лакис остановился перед третьим контейнером. Перед ним лежали почерневшие цветы.
– Я выйду? – спросил Арчи, глядя Ставролакису прямо в глаза.
Ульман проснулся, заморгал по-совиному, посмотрел на контейнер, перекрестился.
Контейнеры обладали оксидизатором и стационарной и вспомогательной системами воздухоснабжения. Оксидизатор выделял кислород из смеси газов. Воздух состоит из кислорода на 21-23 %, остальное – азот, углекислый и другие газы, и стационарная система воздухоснабжения разбавляла чистый кислород из оксидизатора другими газами; вспомогательная просто насыщала воздух в контейнере кислородом. Стационарная система располагалась вне контейнера, и она наравне с оксидизатором обладала очень сложной структурой с фильтрами, электролизными камерами, снова фильтрами, снова камерами, вспомогательная – полностью внутри и была попроще. Когда по каким-то причинами (фильтры непригодны, камеры ненадежны, электричества недостаточно, людей в помещении слишком много или слишком мало, а соответственно расход кислорода и насыщение воздуха углекислым газом идет быстрей/медленней нормального) стационарная установка не справлялась, подключалась вспомогательная. Эта система должна была быть надежной, она была надежной и отлично работала везде. К сожалению, и для исключений место оставалось.
А еще любая космическая техника, а с ней наравне и первые контейнеры, конструировалась таким образом, чтобы полностью исключить возможность пожара. Банально – негорючие материалы. Материалы, которые в исходном виде могли гореть, пропитывались специальными растворами. Длительные испытания конструкционных блоков еще на Земле показали: вероятность пожара ничтожно мала, практически стремится к нулю. Категорично заявлять, что она равна нулю, никто не рискнул – научное мышление, так его.
А фильтры имели свойство загрязняться. Электролизные камеры нуждались в профилактике. Даже сверхнадежные дисплеи оказывались подверженными разным воздействиям, коих на Марсе было на порядок больше, чем на Земле – например, солнечные вспышки, выбросы заряженных частиц, от которых не защищали плотная атмосфера в несколько десятков километров и магнитное поле. Как раз на пике одиннадцатилетнего солнечного цикла, когда станция на Марсе была предупреждена о потоке заряженных частиц, приближавшемся к планете, приказали долго жить и фильтры, вслед за ними прекратила работать стационарная воздушная система, включилась вспомогательная. Воздух начал насыщаться кислородом, и только им. Пережидать, пока поток заряженных частиц минует Марс, космонавты отправились все в тот же контейнер, с собой взяв несколько приборов для ремонта – чтобы не сидеть сложа руки, и просто потому, что эти штуковины требовали ремонта. Нормальное функционирование воздушных систем было чем-то настолько само собой разумеющимся, что никто не обратил внимания на дисплеи – и в любом случае, информация о состоянии систем была сильно искажена все той же солнечной вспышкой. В одном из приборов вдобавок ко всему прохудилась изоляция на одном из проводов – то ли перемерзла, то ли перетерлась, то ли еще что. И дело кончилось взрывом.
По крайней мере, так предполагали эксперты на Земле. Им не возражали оставшиеся в живых космонавты – они просто молчали. Пожара не случилось – гореть было нечему, кроме воздуха, но взрыва было достаточно, чтобы вышибить окна. Этого было достаточно для разгерметизации. Этого было достаточно, чтобы температура в контейнере упала до минус девяноста и вышел весь воздух.
И кто-то упорно носил цветы к контейнеру. Настоящие живые цветы, и нет чтобы хотя бы в капсулу прятать, просто оставляли на пороге, подоконнике или где придется. Арчи смотрел на стены контейнера, на незаделанные окна, обошел его, провел рукой по стене – она была очень холодной, на периферии сознания засветились привычные сведения, если чуть пристальней присмотреться туда, можно и точные цифры разглядеть, но это было совершенно ни к чему.
Отсюда до пузырей было около десяти километров. В принципе, можно будет как-нибудь добраться досюда, просто для того, чтобы принести цветы. Арчи прислонился спиной к контейнеру и замер. На Луне тоже было место таким случайностям. Кто-то рассказывал о роботах, чьи алгоритмы давали сбой. Аварии в космосе всё случались, особенно в маленьких, хлипких космических челноках. Просто аварии тоже имели место.
Арчи еще раз посмотрел на небо, праздно подивился тому, что оно казалось изжелта-фиолетовым – странный, незнакомый цвет. И пыль за пределами дорог – тускло-красного цвета. Арчи возвращался к вездеходу по ней, у его двери долго стоял, сбивая пыль с сапог.
– В бункере народ был куда внимательней, – сказал Лакис, отъезжая.
– Первые пару месяцев так точно, – буркнул Ульман. – А потом… – он махнул рукой. – Кстати, там первый камин обустроили. На Марсе.
– В космосе! – возмущенно уточнила Татьяна Рудницкая, повернувшись к нему.
Он осторожно щелкнул ее по лбу.
– Вот всюду же влезет, зараза! – оскалился он.
Она перехватила его руку, попыталась стукнуть Ульмана кулаком. Лакис невозмутимо вел вездеход; Вильямс лениво ругался, что они снова мешают спокойно возвращаться домой после вахты.
– О бункере знаешь что-нибудь? – спросил Каратаев. У него был, как бы сказать поаккуратней, назидательный тон.
Арчи усмехнулся.
– Слышал, – помедлив, подтвердил он.
– Можно подумать, ты его строил, – бросил Каратаеву Вильямс. – Лакис, нас впустят, если что?
Бункер был вторым этапом освоения Марса. Вместо контейнеров-конструкторов, отправленных с Злемли, для строительства бункера были использованы ареанские материалы – и терранская техника. Это был именно что бункер – на шесть метров утопленная в грунт коробка размером с два футбольных поля, двухэтажная по периметру, с атрием, покрытым стеклопластиком. Все из местных материалов.
– Наша гордость, – самодовольно сказал Ульман, как будто лично таскал цементные блоки – или там вбивал сваи из магния или титана, или даже платиновых металлов – с этих рейнджеров станется, или что еще. – Мы сейчас у угла, с которого все начиналось. Видишь?
Ставролакис смотрел на бункер с самодовольным видом; он не спрашивал у Арчи, полезет ли он еще и здесь наружу. Пусть времени было дофига и больше, пусть дело близилось к ночи, никто не спешил обратно. Для них всех это было не приключением и не экскурсией – возможностью похвастать перед новичком своими достижениями, но и чем-то иным, гордостью за тот народ, к которому они тоже относятся.
– В нем живут? – спросил Арчи.
– Живут – громко сказано, – тут же отозвался Ульман. – Посменно. Для разных опытов, а потом обратно в свои пузыри возвражащются. Тут света только на площади, а так киснешь в склепах как термит.
– Зато защита отличная, – подхватил Вильямс. – Стены – три метра толщиной. Фундамент – ого-го. Первый ураган ребята пережили, подвиснув под куполом и высчитывая скорость ветра изнутри, представь прочность! Кстати, первая сауна и первый бассейн тут тоже были, вот так вот!
– Бассейн! – фыркнула Рудницкая. – Лоханка два на три метра.
– Зато в воду можно было полностью погрузиться, цыпа! – пробасил Ульман.
– Это да, – согласилась она, ухмыльнулась и повернулась к окну. – Кстати, Арчи, в этом бункере волевым решением гражданского самоуправления целых три номера выделены для новобрачных. – Рудницкая подмигнула ему.
– Угу, и на ближайшие полгода они все расписаны, – пробормотал Каратаев.
Рудницкая цыкнула.
– А тебя это с какой петрушки интересует? – протянула она.
Лакис безмолвно спросил у Арчи: «Пойдешь смотреть?». Арчи покачал головой и улыбнулся. В другой раз – обязательно. А сейчас им нужно возвращаться. Им – без него. Он-то способен еще несколько часов вполне бодро разгуливать, а затем дремать, в то время как Арт будет курсировать к дому. У них же такой возможности не было.
Оставшиеся десять с небольшим километров они ехали по дороге, не останавливаясь. Ян Ульман, вошедший в образ экскурсовода и не желавший из него выходить, несмотря на обреченные стоны остальных, сидел развалясь и повелительно провозглашал: «Посмотри налево и всмотрись в зарево над горизонтом: это наш «Обнинск». Посмотри направо, это наши пищевые комплексы. Посмотри налево, это наш Форт Нокс. Там сейчас сто сорок тонн золота и платины хранится. Торжественный зал, кстати, ей отделан». Посмотри направо. Это наш мозг. Супер-пупер-дристопуперкомпьютер. Говорят, даже на Земле он был бы одним из лучших. А он – у нас». – И он стукнул себя в грудь кулаком.
– У нас, Яна Первого? – негромко уточнил Арчи.
Каратаев злорадно фыркнул.
– Подъезжаем, – произнес Ставролакис, категорично пресекая попытку Ульмана разразиться громом ругательств. Он, кажется, смеялся.
Затем стандартная процедура. Проверка радиационного заражения. При необходимости деконтаминация, благо технологии позволяли нейтрализовать поверхностное заражение на девять частей как минимум. Ставролакис лично обследовал Арчи. Затем сказал:
– Ни фига не понимаю, но ты в порядке.
– Я в порядке, – охотно подтвердил Арчи. – На Луне было куда веселей.
Ставролакис хмыкнул, посмотрел в сторону, затем хлопнул его по плечу. Арчи подумал, что у них какой-то совершенно странный этикет – они все просто повернуты на тактильных коммуникационных знаках, все, начиная с Лутича. За несколько дней в этом городе ему столько раз жали руку, хлопали по плечу, даже обнимали, что он со счету сбился. И разумеется, Арт ехидно спросил: уточнить?
– Это вообще адово пекло, – согласился Ставролакис. – Но ты неделю не высовываешься на поверхность. И мне плевать на твои суперспособности, зачарованность, астральные тела и все такое. Сидишь в помещениях.
Арчи согласно наклонил голову.
Через три часа в гостях у Ставролакиса сидел Златан Лутич собственной персоной. На столе перед ними стояла бутылка самогона красавицы Эсперансы – ядреная вещь, по составу чистый гирдазин, не иначе. Ставролакис показывал, что заметил в пузырях и что предполагает.
– Странно, очень странно. Но фермы деформируются. Причем у всех пузырей. С разными скоростями, но процессы в принципе одинаковые, – хмуро говорил он. – Я в инженерии ничего не смыслю, но когда вижу, как пузыри один за одним проседают, как внешняя оболочка деформируется, как приходится все чаще забираться на верх купола для ремонта, я говорю, что с ними что-то неладно. Причем мы были у объекта номер восемь. Ты понимаешь, что это – бункер, который запросто мог бы служить бомбоубежищем?
– Понимаю, – процедил Лутич.
– Он стоит, и ему хоть бы хны. А эти пузыри – хрен.
– Смолянин уверен, что пузыри изначально рассчитаны под другое давление, это потом цифры очень сильно корректировались, в том числе и задним числом.
– В смысле?
Предполагалось, что купола накрывают не одно, но очень большое здание, а группу, квартал, а то и несколько. При этом они выполняли все те же защитные функции: должны были выдерживать ураганы даже до трехсот километров в час, которые на Марсе пусть и редкость, но случались, с другой стороны, они были пусть и сильными, но за счет редкой атмосферы не очень опасными; покрытия куполов защищали от солнечной радиации и даже частично от небесных тел, которые не удавалось отловить спутникам – и они действительно справлялись с этой обязанностью. Лутич мог припомнить несколько случаев, когда в пузырь попадали камни весом до десятка килограммов, которые не отследили и уничтожили на околопланетарной орбите спутники. Первая оболочка замедляла их скорость, вторая полностью останавливала. Лутич даже мог показать те секции, которые приходилось ремонтировать – с гордостью рассказывая, что они справились. Но купола строились очень высокими – чтобы иметь возможность поддерживать внутри относительно высокое давление, что достигалось и за счет плотности воздуха в том числе.
– Короче говоря, воздух пригоден для дыхания, и для травы разной тоже. Но вот для того, чтобы пузыри были хорошо надутыми, его не хватает. Их каркасы и деформируются, соответственно из-за каких-то натяжений меняется нагрузка на фундамент, и это тоже нехорошо, – закончил Лутич, откатываясь от голоэкрана. Он размял шею, развернулся к медиаюниту спиной и вытянул ноги.
– И? – помолчав, спросил Ставролакис.
– И я отдал расчеты Смолянина на экспертизу математикам, инженерам и геологам. Результаты экспертизы отправил на Землю.
Лутич взял бутылку и задумчиво проверил ее на просвет, затем потянулся за стаканами.
– И-и? – помолчав, спросил Ставролакис.
– И-и пузыри – это еще терранская заготовка, первые делались из модулей, которые готовились на Земле. Тогда было куда проще доставить их сюда на барже, чем здесь шлёпать. А в лобби проекта при генштабе входил генерал Рейндерс.
Ставролакис молчал, глядел Лутичу прямо в глаза; тот после нескольких секунд отвлекся, чтобы разлить остатки эсперансиной настойки по стаканам.
– Ну? – подозрительно спросил Ставролакис.
– А в инженерном бюро здесь очень долго состоял Илиас Рейндерс, из гражданских.
Ставролакис вскинул бровь.
– Сын? – коротко спросил он.
– Внук, – мрачно поправил его Лутич.
Ставролакис скривился.
– Не знал, – процедил он.
– Ничего не потерял, – отмахнулся Лутич.
– И что с твоей докладной? – погрустнев, спросил Ставролакис, заглядывая в стакан. Он подозревал. Он был почти уверен. Его счастье, что он никогда не забирался так высоко, был просто очень хорошим офицером, который очень хорошо выполнял приказы непосредственного начальства и любил самостоятельность чуть больше, чем того допускала политика на Земле. На Марсе он пришелся ко двору, все так же знал только свое непосредственное начальство, слышал о высших погонах, но ни с кем не здоровался за руку. Но это не значило, что он не знал, что именно творится на самом верху. Так что Лутичу не особо нужно было рассказывать, куда он вляпался.
– Ее хранят под многими грифами, меня проверяют на благонадежность, сам факт наличия этой докладной – на возможность все-таки допустить ее к рассмотрению. А комиссию по рассмотрению моей докладной возглавляет… – многозначительно замолчал Лутич, поднимая стакан.
– Рейндерс, – процедил Ставролакис.
– Рейндерс, – подтвердил Лутич.
С Армином Рейндерсом он знаком не был – не та значимость у его скромной персоны. На важность более любезного отношения к Илиасу Рейндерсу Лутичу указали в свое время люди из генштаба, которые не хотели, чтобы у внука такого человека было много проблем. Мальчишка вроде был неплохим, не то чтобы слишком изобретательным, но исполнительным, педантичным, что в какой-то мере компенсировало его блеклость. Зато теперь, когда докладная записка Лутича лежала под сукном у старшего Рейндерса, серость младшенького расценивалась несколько иначе. Лутич хотел вернуть этого говнюка и вытрясти из него ответы на вопросы, в правильности чьей формулировки он сам не был уверен.
По прошествии времени как-то незаметно оказалось, что невыразительный, нехаризматичный Илиас Рейндерс не просто умудрился оказаться на Марсе в составе одной из важных групп, но и поучаствовал в самых разных проектах. Нигде на первых ролях, но это оказывалось непринципиальным, потому что портфолио у «рыцаря красной планеты» по возвращению на планету голубую оказалось пухлым. В нем было много чего унылого – бесконечные оранжереи, гидропонные фермы, технические сооружения непонятного толку, туннели и прочая шушера, и наравне с ними нечто великолепное – тот же космодром.
Стартовая площадка для «Триплоцефала» находилась в ста с небольшим километрах от города. Точней, город находился неподалеку от нее. Забавная штука: Марс, считай карлик рядом с Землей, весит раз в десять меньше, объем у него – тоже что-то около десяти процентов от земного, а рельеф по сравнению с терранским просто гигантский: кратеры на нем огромнейшие, диаметром по нескольку сотен километров, и реки – куда больше, чем Амазонка, и когда были полноводными – в них текло в десятки тысяч раз больше воды, чем в ней; самая большая гора в Солнечной систем тоже на Марсе располагается – и выше Эвереста в два с лишком раза. Собственно, именно гора Олимп служила стартовой площадкой для грузовых кораблей, которые начинали летать в астероидный пояс все чаще. Во-первых, относительно ровная поверхность; во-вторых, камень, на котором не оседала марсианская пыль – не то что в долинах; соответственно не так усердно нужно счищать ее. В-третьих, высоко: невысокая сила тяжести на Марсе уменьшалась еще в несколько раз, что делало значительно более легким взлет огромного корабля.
В проектировке этого взлетного комплекса принимало участие бюро – именно так, одно из нескольких, – в котором имел несчастье работать и Илиас Рейндерс – он, конечно, долетел до Земли, прошел реабилитационный курс, почти полностью привык к земной силе тяжести, был доволен, горд считаться героем, благосклонно принимал восторги от земных обывателей, и все, что происходило на Марсе, особенно эскапады Захарии Смолянина, остались в далеком прошлом – вроде как. Отношение этого заразы и реакция самого Илиаса Рейндерса на него въелись в мозг так, что вытравить их не получалось никакими средствами. Даже приглашение на небольшой праздник, который Надежда Рейндерс организовала по совершенно незначительному поводу, но очень тщательно, на который пригласила немного людей, но отобрала их крайне внимательно, и на котором небольшой звездочкой мерцал сам Илиас Рейндерс, восторга не вызвало. Еще лет десять назад Илиас Рейндерс был бы в восторге от внимания, которое ему уделял дед, от благосклонности, с которой бабка зазывала его в гости, а нынче куда больше его волновало, что он убрался с Марса, не оставив после себя особой памяти. Ну был на Марсе, но один из – их много там было, которые что-то проектировали, что-то строили, что-то наблюдали. С другой стороны, те, кто мог презрительно фыркнуть, отказаться подать руку при встрече или высказать нелестные замечания по поводу работы Рейндерса, тоже остались на Марсе. А на Земле имело значение, насколько красочно составлен список достижений. Он-то был хорош, но гордиться ни им, ни собой не получалось.
Армин Рейндерс читал, разумеется, рапорт Лутича. Читал и скрежетал зубами. Лутич постарался быть как можно более дипломатичным, ни в коем случае не называл виновников и даже отказывался смотреть в ту сторону, в которой они находились, но это было ненужным: в условиях ограниченного количества действующих лиц прямое указание на подозреваемого необязательно, человек знающий и без этого поймет. А Рейндерс был как раз из очень знающих.
С другой стороны, Златан Лутич был не тем человеком, чьему мнению можно было доверять полностью. Он разбирался в конструкциях-материалах-строительстве на уровне, пусть и впечатляющем, но недостаточном для адекватной оценки экспертных заключений – а экспертные заключения скорее всего пристрастны, даже не так, скорее однобоки, потому что людей, способных дать грамотную оценку сооружениям, на Марсе пока еще нет. И кроме этого, сама личность Лутича, она, как бы это помягче выразить, не была кликушеской, то есть не вполне. Но некоторые особенности его биографии, о которых Рейндерс был неплохо осведомлен, позволяли уделять немного менее внимания содержанию рапорта и немного более конъюнктуре, контексту, так сказать, психической подоплеке, которая некоторым образом повлияла на решение Лутича оставить этот документ. Сомневаться в качестве произведенного продукта не приходилось – оснований, с точки зрения функционирования комплекса, не находилось. В том, что некоторые люди чуть более внимательны, чем принято, есть определенные положительные стороны – народ бдит, значит, вероятность преступного небрежения снижается до ничтожно малой.
Иными словами, по изучении материалов и после привлечения к их оценке специалистов генерал Рейндерс велел своим адъютантам составить развернутый ответ, включающий и рекомендательную часть. Срок – три месяца. Важность: незначительная. Секретность – повышенная, потому что Рейндерс был категорическим противником нагнетания эмоций. И кроме того, специалисты все как один признали: возможность критической деформации куполов возможна при одновременном воздействии на них самых разных факторов, что представляется крайне маловероятным. Опять же: неравным нулю, разумеется (это было бы ненаучно), но к нулю стремящимся.
Лутич подозревал нечто подобное, поэтому решился на консультации с друзьями-инженерами в Марс-сити и привлечение к общественно-полезному и аресо-угодному делу Захарии Смолянина, точней, не столько его, сколько гиперкомпьютер, который этот прохиндей воспевал на каждом шагу. И если первые сказали: «Отлично, с удовольствием!», то последний кокетливо ухмыльнулся и спросил, трепетно взмахивая ресницами:
– А что мне за это будет?
Лутич сделал два решительных шага и навис над ним.
Захария застенчиво заулыбался.
– Это так любезно с твоей стороны, но ты совершенно не в моем вкусе, и кроме того, мое сердце сейчас в определенной степени занято, что находит свое отражение и в, м-м-м, энергичности либидо, – он томно потянулся.
Лутич шумно втянул воздух и совершил уставный поворот на сто восемьдесят градусов.
– Ладно, попрошу Майю Фишер, – процедил Лутич и сделал вид, что собирается уходить.
– Стоять! – рявкнул Захария. И голос у него был – звучный. Как у пра-прадеда, того, который был простым капралом на простом эсминце. Но весу в Захарии было не в пример меньше и по сравнению с пращуром, а особенно по сравнению с комендантом Лутичем. – Ты серьезно собираешься это сделать?
– Что? Повысить давление до расчетного? Да. Но сначала я хочу проверить, выдержат ли купола после нескольких лет эксплуатации.
У Захарии вытянулость лицо.
– Ты подумал, что сказал? Ты только что предположил, что нескольких лет эксплуатации достаточно, чтобы пузыри утратили свои расчетные характеристики настолько, чтобы херакнуться, когда в них давление повысится? То есть мы все потенциально ходим под одним большим кабздецом, так, что ли? Нам на голову может в любой момент обрушиться вот вся эта херня?!
