Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 50 страниц)
В общем, такая пафосность могла бы вызвать усмешку. И вызывала, что характерно. По этому названию не прошелся только каменный истукан с острова Пасхи, тиранозаврье изящество, с которым проводилась кампания по переименованию, стало притчей во языцех, уже во второй месяц после вступления закона в силу были защищены четыре докторские и бездна магистерских диссертаций, посвященных как раз манипулятивным возможностям частных и государственных идеологических инструментов, но широкие массы, по большому счету, относились к данному действию как к неизбежному злу: ну да, это совершенно не нужно было, согласны, средства, которые изыскивались на все эти пулы, исследования, экспертизы, на саму кампанию, а затем непосредственно на переименование, можно было освоить куда более разумно. Но и драть глотку, доказывая, что в этом переименовании, к примеру, нет смысла, тоже глупо.
Смолянин же, пусть и не был дураком – совсем наоборот, все-таки уперся. Пошел на принцип, чтоб его. В общем-то, скажи ему кто, что он самонадеянный тип, Смолянин бы долго и громко смеялся идиоту в лицо, даром что в принципе мало был способен на проявление простых человеческих эмоций; скорей наоборот. С другой стороны, и смех его был бы куда больше похож на многократно усиленный лай простуженного койота, который к тому же не дурак покурить махорочки-горлодерки, так что это в общем было бы достойным наказанием тому высокомерному идиоту, посмевшему предположить невероятное, – слушать смех Смолянина. Но факт оставался фактом: Смолянин внезапно повел себя именно что самонадеянно. Он же, умница, сын адмирала и внук мичмана, с младых ногтей знал всю эту кухню: подчиняться, лавировать, манипулировать, исполнять, подставлять, аккуратно саботировать, громогласно обличать, снова подчиняться, снова лавировать. Ан нет. Уперся. Решил бросить вызов судьбе. По непонятным причинам рассчитывая при этом на поддержку соратников. Только увы – харизмы не хватило увлечь людей за собой. Так что и осталось ему, что тосковать о несвершившемся и тренировать сослагательное наклонение.
Хотя нет. Это было бы неправдой. Смолянин, внезапно обзавевшийся уймой свободного времени, решил писать мемуары. В них он, как ему представлялось, произвел бы глубокий – да что там, глубочайший анализ своего жизненного пути, там же карьерного роста, там же и той идиотской кампании и причин своих неудач. И в своих мемуарах он упрямо настаивал, что ни в коем случае не бросал вызов судьбе, а отстаивал правое дело. Странное дело: внук мичмана, сын адмирала, сам адмирал, глава генштаба, человек, наверняка проживший невероятную жизнь, стоявший у истоков освоения Луны, переживший немыслимые приключения – а мемуары оказываются унылей некуда. На полтора события приходилось по двадцать тысяч слов, а помимо них еще и карты с диаграммами-таблицами, и если у кого и возникает интерес к этому чтиву, так это у психоаналитиков, изучающих маниакально-компульсивные расстройства. Ничего клинического, но уныло до невероятности. И постоянные рассуждения о том, почему и это решение, к принятию, но и к исполнению которого Смолянин практически не имел отношения, совершенно немыслимо. Книга, которая в соответствии с условиями жанра предполагает если не исповедь, то хотя бы попытку переосмыслить жизнь и как-то переоценить события, оказалась на поверку набитой многословными, желчными, неостроумными, пусть и детальными и не в последнюю очередь справедливыми нападками на всех и вся. Мемуары превратились в сплошные попытки если не доказать всем, что Смолянин – самый главный радетель за правое дело, то по крайней мере как следует оплевать многих и многих людей, держащих в руках бразды власти. Счастье, что он знакомил с чтивом знакомых; счастье, что среди них нашлись люди, способные донести до упрямца, что не стоит издавать мемуары в таком виде. Счастье, что после кулуарных боев сменился клан, управлявший Министерством обороны, а на самой верхушке демократии произошли куда более очевидные, пусть и малозначительные, но перемены. И счастье, что во главе Минобороны стал старый приятель душки Эберхарда Смолянина, который и предложил ему поставить крест на карьере именного пенсионера и мемуариста, а занять должность советника. И – о милосердие небес – этому предложению была придана форма, не унижающая Смолянина. И чистовик мемуаров был отложен подальше – вылежаться, а Смолянин решил заняться чем-то куда более полезным: составлением огромных аналитических записок, которые по умолчанию должны быть полностью лишенными личных нападок. Так что Эберхард Смолянин распрощался с идеей опубликовать мемуары и вернулся в здание, которое любил больше всех других зданий, вместе взятых – Генштаб. Если, конечно, понятие «любил» применимо к лапочке и агедонисту Эберхарду Смолянину.
Уже на второй день своего пребывания в старом месте, но в новом качестве Смолянин ознакомился с проектом «Арчи 1.1». Бюджет оного проекта его не удивил: в конце концов, военные базы по умолчанию стоят куда как больше, а траты в ходе их возведения не всегда оказываются разумными и соразмерными. И сам проект, наверное, имел смысл. Это не тот уровень глупости вроде переименования огромнейшего колосса – Межгалактического союза, или как там его звали пятнадцать лет назад; это даже не идиотская попытка вицеминистра Министерства ресурсов пропихнуть свою любовницу на место начальника департамента того же министерства. В общем-то, проект не хуже и не лучше других. Но: он был выпестован, продвинут, воплощен – ну ладно, воплощаем – Сигфридом Ромуальдсеном. Этим фанфароном. Что, собственно говоря, Смолянин и сообщил своему давнему приятелю, главе пятого военного округа, человеку, вхожему во многие и многие кабинеты, имевшему куда больше влияния, чем он позволял другим думать. Не выбирая слов, не стесняясь в выражениях, стараясь быть куда более желчным, чем была готова его натура, все торжествовавшая, все упивавшаяся своим возвращением в любимое здание.
– Помилуй, Эберхард, – снисходительно отмахивался его приятель, – тебе ли не знать, насколько Сигги Ромуальдсен ловок, когда нужно решить какую-нибудь этакую задачу. И как многократно его эффективность проверена в самых разных обстоятельствах.
– Я никогда ничего не имел против его решений, когда задача была актуальна и злободневна, а решения не вступали в непримиримое противоречие с целями, которое они призваны решать. Но, Бруно, какие задачи может быть призван решить этот концепт?
– Ты действительно читал объяснительную записку? – скептически поднял брови Бруно.
– Бегло, – помолчав, признал Смолянин. – Позволь поставить вопрос иначе: какие задачи может решать воплощение этого концепта так, чтобы не вызывала сомнений целесообразность применения именно уникального кибер-организма с человеческим мозгом. Какие задачи, с которыми бы не справился либо человек в соответствующем обстоятельствам экзоскелете. От полимерного скина до скафандра пятого класса, к примеру. Или, если участие человека по каким-то причинам недопустимо, почему исключается применение самых разных киберорганизмов без, Бруно, без… – он взмахнул рукой и многозначительно усмехнулся, подержал паузу – все, что сделал бы в момент своего триумфа премьер какой-нибудь захолустной труппы, – проекта Арчи «1.1.»?
– Скажем, испытательные проекты, экспериментальные? – невозмутимо отозвался Бруно. – Кстати, по этой причине проект получил одобрение Генштаба и даже частично финансируется из его личного бюджета, хотя космовойска и не хотят делиться.
– Действительно? – кисло спросил Смолянин.
– Это экспериментальный проект. Арчи 1.1. пока еще нет, смею заметить, подготовительная фаза проекта еще не закончена. Подготовка донора пока еще ведется, равно как и подготовка артефакта-реципиента. Пока мы имеем дело с Арчи 1.0. Впрочем, который шлифуется, чтобы трансплантация произошла максимально бесконфликтно. И признаюсь тебе, дорогой Эберхард, эксперты из высоколобых уже пребывают в восторге, потому что многие вещи просто не приходили им в голову. Так что проект уже приносит дивиденды, пусть и не такие, на которые мы рассчитываем.
Смолянин выслушал его. Помолчав, сказал:
– Чисто теоретически, Бруно. Чисто теоретически.
И пауза. Бруно, выждав паузу, которая бы показала, что он никого не торопит, ни себя, ни Смолянина, своего хорошего приятеля, а просто снисходительно-вежлив, произнес:
– Чисто теоретически – что?
– Трансплантация не удается. Проект теряет свою единственную подопытную крысу.
– Будет жаль, – охотно признал Бруно. – Но ориентация на неудачу не похожа на тебя, Эберхард.
– И все-таки.
– Беда в том, что вовлечение нескольких участников увеличивает расходы на порядок, а то и несколько. Кроме этого, несколько участников – это несколько возможных источников утечки, несколько возможных болевых точек, многократное увеличение самых разных бытовых проблем. Учитывая успехи трансплантологии… – Бруно пожал плечами. – Проект практически не рискует. Вероятность успеха оценивается в девяносто с небольшим процентов. Один участник – это минимальный риск. Или ты знакомился с проектом слишком поверхностно?
– Это неважно. Я до сих пор не пришел в себя от недоумения, что Генштаб изо всех инстанциий пошел на поводу у этого фанфарона!
Бруно развел руками и улыбнулся.
Эберхард Смолянин, пусть и лишенный начисто эмпатии, не способный почувствовать, когда следует говорить, а когда молчать, был не дураком – напротив. И то ли настроение у него все еще было благодушное, то ли слишком очевидно было, что Бруно не собирается поддерживать его брюзжания, но Смолянин к счастью для обеих сторон решил сменить тему.
– Хорошо. – Он помолчал, задумчиво оттопырил губу, посмотрел на стол, мельком глянул на Бруно. – Допустим. Я не убежден, совсем наоборот. Возможно, уместность этого проекта сильно недооценивается мной. Ваше право решать. Мое – не соглашаться.
Бруно с трудом сдержал улыбку: чему-то Смолянин все-таки способен научиться. Особенно если непрестанно напоминать ему о скандальной отставке, через которую его пропустили – ко всеобщей радости.
Эта улыбка не осталась незамеченной. Смолянин посмотрел на Бруно. Сквозь сощуренные веки, за которыми любопытно поблескивали глаза.
– Не могу поверить, что ты оцениваешь проект этого Ромуальдсена, хм, высоко, – наконец сказал он. Казалось: только что Бруно и не намекал ему, чтобы неугомонный и принципиальный Смолянин следил за собой, не одергивал его – это и так можно обозвать, не позволял себе снисходительные реплики, которые иногда как бы не побольше открыто язвительных ранили. Нет: Эберхард Смолянин, казалось, искренне наслаждался разговором и – компанией.
– Это начиналось как проект Ромуальдсена, – пожал плечами Бруно. – Еще года четыре назад это был проект Ромуальдсена. Еще два года назад это был проект «XY 1.1.». Но вот уже шестнадцать месяцев это проект «Арчи 1.1.». Едва ли возможно будет так легко избавиться от Ромуальдсена, не уверен даже, что попытки будут предприняты, Ромуальдсен едва ли так просто отдаст проект, но и полными и всеохватными полномочиями он не обладает, уже не обладает. Что бы ты там себе ни думал. Кстати, Бенскотер занимается им очень плотно.
– Бенскотер, – пренебрежительно фыркнул Смолянин. – Бенскотер, – повторил он и зашагал по комнате. Этот флюгер. Буду очень удивлен, если он сможет сделать что-то дельное в этом проекте.
Внезапно он остановился, слегка наклонился и принялся буравить Бруно взглядом.
– Так ты говоришь, даже Бесконтер заинтересован в этом проекте? Неужели его шансы на успех оцениваются так высоко? – спросил он.
Бруно вознес руки в драматично беспомощном жесте.
– Эберхард, – печально улыбнулся он. – Ты действительно хочешь уверить меня, что хорошо ознакомился с проектом? Бесконтер и Рейндерс давали экспертную оценку некоторым узкопрофильным аспектам. Тебя это удивляет? Но ты ведь помнишь, кто заправляет в восьми округах? Опираясь на них, Бенскотер получил значительно больше влияния и теперь имеет доступ к некоторым, хм, рычагам в Генштабе. И он хочет большего. А для этого ему нужно что-нибудь этакое, харизматичное. И да, он заинтересован в проекте. Не в последнюю очередь, чтобы освежить свое реноме.
– Один экземпляр, Бруно. Который пока еще даже не приступил к освоению своего нового тела. Который пока еще даже не взрослый, если говорить формально. И на него делают ставку Бенскотер и Крамаюн? Я, кажется, действительно что-то упускаю в этом проекте.
Бруно кивнул. Задумчиво посмотрел в сторону. Сложил руки домиком.
– Говоря эвристически, дорогой Эберхард, этот проект невероятно, увлекательно, ошеломительно интересен. Сама возможность проверить на практике не только самые новые достижения, но и их взаимодействие… а это иногда оказывается самым проблематичным, сама такая возможность окупает некоторые риски.
Он покосился в сторону экрана, очевидно, задумываясь, не продемонстрировать ли наглядно свои тезисы, но по непонятным причинам решил не делать этого. Немного поведя назад плечами, устроившись поудобнее, он продолжил:
– Глупо было бы заявить, что на этот экземпляр работают все научно-исследовательские центры, входящие в компетенцию штаба космовойск. Но тем не менее. Ряд подпроектов распределен по самым разным центрам, в том числе подчиненным и непосредственно Генштабу. Ты представляешь себе наукоемкость проекта? С другой стороны, тот вариант объяснительной записки, который попал тебе в руки, скорее всего не содержит исчерпывающей информации.
Смолянин принял позу, чем-то напоминавшую Бруно. Он, правда, сцепил руки в замок и прижал к груди. На его лице застыла маска вежливой заинтересованности.
– А вариант проекта, который попал к тебе? – спросил он.
– Я подбирал некоторых экспертов для оценки начального этапа, – кротко улыбнулся Бруно.
– Некоторых, – подчеркнуто вежливо уточнил Смолянин.
Бруно тихо засмеялся.
– Некоторых, – подтвердил он. – Ты ведь помнишь аргументы, которые приводил лично ты в свою бытность главой всего и всея, когда дробил проекты? Почему ты считаешь, что твой преемник считает иначе? Это – разумно. – Пожал он плечами. – Но не в этом дело. Дело в том, что в проекте кровно заинтересованы многие и многие.
– Непосредственно в проекте? – снова уточнил Смолянин, и в голосе его явственно читалось: ну давай, пытайся меня убедить.
– Это непринципиально, – легко отозвался Бруно и обвел глазами кабинет. – Но вернемся к нашим баранам. Предполагается, что экземпляр будет иметь многократный запас прочности. М-м, примерно как если бы посадочный челнок на интрагалактическом корабле обладал возможностями самого корабля, при этом сохраняя свои размеры, массу, маневренность и легкость в управлении. Эквивалент внешнего корпуса интрагалактического корабля, но толщиной в жалкие полтора сантиметра.
– Это невозможно, – категорично заявил Смолянин, рывком расцепил руки и ухватился за подлокотники.
– Примерно, – сухо повторил Бруно.
Смолянин продолжил держаться руками за подлокотники, но в его позе что-то изменилось – он снова обратился во внимание.
– Примерно, – более дружелюбно повторил Бруно. – Ты можешь прочесть об этом даже в том кастрированном варианте проекта, который так возмутил тебя.
– Ужать полтора метра в полтора сантиметра?
– С сохранением всей функциональности. Всей. Включая размещение на корпусе источников питания.
– Даже так? – поднял брови Смолянин.
Бруно расфокусировал взгляд. Для посвященного это значило: он перевел его на контактные линзы, которые дублировали стандартный интерфейс наручного юнита. Он перевел взгляд вправо, еще раз вправо; на экране в кабинете начала отражаться трехмерная проекция ячейки питания.
– Добро пожаловать в будущее, – торжественно произнес Бруно. – Фарадеевит, минерал, найденный на планете-карлике номер… – он замялся, на экране высветилась подсказка: 1/1-MF-3288. – Да, вот там. Планета в диаметре немногим более тысячи двухсот километров, как на ней могли образоваться залежи немонометаллических минералов, неизвестно, объем фарадеевита удручающе мал, но его качества невероятны. Особенно что касается возможностей поглощения фотонов и их трансформации в электроэнергию. Ячейки с этим минералом будут расположены по всей поверхности экземпляра.
– На его коже, – уточнил Смолянин, пристально глядя на него.
Бруно натянуто засмеялся.
– Можно сказать и так, – неловко ответил он. Слова прозвучали совершенно неискренне.
– Ячейки, говоришь ты, – задумчиво произнес Смолянин. – А сама кожа?
Кажется, Бруно скрипнул зубами. Но продолжил вполне ровным голосом:
– Полимер. На основе частично искусственных протеинов. Прошитый сенсорами с частотой, примерно соответствующей частоте рецепторов в человеческой, скажем, коже, но несравненно более универсальный. Способный выполнять роль скафандра. Выдерживающий давление до пятидесяти атмосфер, при двойном слое – и до ста восьмидесяти.
– А в вакууме?
– Функционирующий без отклонений. – По-змеиному улыбнулся Бруно.
– Экстремальные условия?
– Теоретически от минус шестидесяти до плюс восьмидесяти.
– Теоретически?! – Смолянин подался вперед.
– Расчеты позволяют с достаточной степерью достоверности сделать именно такое предположение, – Бруно не собирался поддаваться непонятной пока агрессии Смолянина.
– Вы собираетесь натянуть на артефакт кожу, возможности которой известны только теоретически?!
– Квадратный сантиметр кожи стоит несколько миллионов койнов, черт побери, – оскалился Бруно. – Нужно – две тысячи раз по столько ми-ни-мум. Ты считаешь, что при таких условиях можно позволить разбрасываться бюджетом? Тестирование кванкома так же хорошо, как и любое другое, и оно показывает, что с ней все в порядке.
– Тогда зачем, черт побери, нужна такая кожа?
– Потому что из, условно говоря, пяти тысяч её функций после их обкатки можно будет брать произвольные, скажем, сорок и моделировать оболочку уже только с ними, минуя этап тестирования.
Смолянин посмотрел на Бруно, похлопывая рукой по подлокотнику, затем согласно кивнул.
– А остальные органы?
– Конструируются по схожему принципу. Избыточности то есть.
– Еще конструируются? – скривился Смолянин. – Проект уже начался!
– Именно поэтому они только конструируются. Основополагающий принцип проекта – максимально естественные материалы, даже с искусственным геномом.
– Чтобы… – начал Смолянин.
– …избежать отторжения. – Закончил Бруно. – Называй это старомодной щепетильностью, но хотя где-то за три недели до окончания отбора кандидатов уже было ясно, кто войдет в шорт-лист и в принципе сделать биохимический портрет любого из них было бы совершенно незатратным мероприятием при наличии тех образцов тканей, которые отбирались на этом этапе, но в силу этой самой щепетильности руководство не сочло возможным начать уже тогда. Биопсия для анализа и конструкции тканей была проведена в первую неделю после официального начала проекта. Сейчас активно ведутся завершительные работы этого этапа. Формовочные, так сказать.
Смолянин отрешенно кивнул, начал зачем-то рассматривать подлокотник, по которому все похлопывала его рука с узловатыми пальцами, оканчивавшимися крупными ногтями. Хорошо были отполированы, ничего не скажешь. Очень хорошо.
– У тебя ведь нет детей, – неожиданно вскинул он голову.
У Бруно негодующе расширились ноздри.
– Нет. И я никогда не горел желанием ими обзаводиться, спасибо. – Произнес он, и в голосе его много что можно было услышать: возмущение, оскорбление, что-то похожее на презрение, не в последнюю очередь высокомерие.
– Я знаю. Признаться даже, почти не удивлен, что твоя позиция не меняется практически все время нашего знакомства. Поэтому смею предположить, что ты не особо знаком с детской, подростковой и юношеской психикой. У меня двое детей, и им обоим было и по восемь, и по девять, и по десять лет. Как этому… – он покосился на экран, – Арчи 1.0. И скажи-ка мне: эти высоколобые представляют, что делать с мальчишкой одиннадцати лет от роду, в котором начинают закипать гормоны?
Бруно сочувственно улыбнулся.
– Какие гормоны, Эберхард? – снисходительно спросил он.
– Они собираются изолировать мозг от взросления? – Смолянин даже приподнялся на кресле. – Заключить мозг мальчишки в тело, способное в посадочном челноке путешествовать по Солнечной системе? Вложить бестолковому недочеловеку в руки оружие массового поражения? На Земле определенно не хватает катаклизмов.
Он развел руками и откинулся на спинку кресла. На его лице было написано большими буквами, как он разочарован такой недальновидностью этих несомненно умных в других сферах людей.
– Что за чушь? – недовольно спросил Бруно.
– Почему чушь, – пробормотал Смолянин, стараясь не улыбаться торжествующе. Стараясь не казаться торжествующим, чтобы ненароком не задеть Бруно больше желаемого. Тот-то был уже озадачен. Наверняка настоит на независимой экспертизе по возрастной физиологии, еще какой сильно умозрительной науке, заполучит в руки раскладки того, как меняется выработка веществ с возрастом, как меняются поведенческие, познавательные и волевые качества с возрастом, как они стабилизируются, как формируется мировоззрение, характер, в конце концов, и все это не в три-пять лет, а позже, много позже.
Бруно сосредоточенно смотрел куда-то расфокусированным взглядом. Смолянин наблюдал с любопытством, как по его радужке пробегают тени, какие-то участки внезапно высветляются, радужки снова покрываются тенями, снова серебрятся.
– Хм, – наконец сказал он. – С экземпляром работают. Психологи, нейрофизиологи, когнитологи. Что ты там еще говорил? Заместительная гормональная терапия проводится, модифицируется внутрицеребральная выработка гормонов. Проводится бихевиоральная коррекция. Волитивная также. Хм. Ромуальдсен и это предусмотрел.
Бруно щелкнул пальцами, очевидно, отключая визуализацию на линзах, ухмыльнулся. Смолянин сидел, до хруста сжав челюсти.
– Меня только интересует, дорогой Эберхард, – весело спросил он, – откуда такие познания о возрастной психологии? Насколько я помню, ни со старшим, ни с младшим сыном у тебя не было проблем совершенно? Оба с безупречной репутацией, с превосходным послужным списком, даже не были замечены за превышением скорости и высотного барьера. Никаких прегрешений. Безупречные экземпляры.
– У них есть свои дети, – хмуро признался Смолянин. – И я иногда понимаю людей, которые отказываются от потомства, потому что с детьми, особенно с детьми детей образуется столько хлопот, что невероятно.
– Вот как, – безразлично бросил Бруно.
– Ты ведь знаком с Карлом. – Смолянин перевел на него тяжелый взгляд. – Он именно таков, как ты его описал. Никогда не сомневался, что хочет пойти в космовойска. В космоскауты, когда он был мальчишкой, затем, повзрослев, довольствовался коммуникациями, преуспел, один из ведущих специалистов. Женат на коллеге. Брак устойчивый. К его жене равно так же никаких претензий. Она из очень достойной семьи, сама ответственный и порядочный человек. Откуда, спрашивается, у них мог родиться Захария?
Бруно помычал невразумительно. Кажется, из уважения к Смолянину даже не воспользовался экраном на контактных линзах.
– Мальчишка категорически противился школе кадетов, занимался балетом. Балетом, Бруно! И в одиннадцать лет был совершенно неуправляем. Совершенно. Это признала даже Ольга. А напоследок отказался служить в армии.
Ничтожество, – скорбно сообщили траурные складки у крыльев носа Смолянина.
– Если я правильно помню, это тот… Это не тот, с зелеными волосами?
– Именно. Теперь они у него платиновые. Флуоресцирующие. Сам Захария упорно называет это экспрессией личного «я». Впрочем, современная молодежь исключительно изобретательна, когда требуется оправдать ее леность, тупость и безответственность. Подумать только, объемы общеобязательного образования расширили, его возрастные рамки накладываются с полной дееспособностью, и практически сразу же возникают движения всяких девятнадцатилетних бездельников по отвоеванию еще каких-то прав в ущерб обязанностям. Они должны иметь право, а с долженствованием иметь обязанности и исполнять их можно и повременить. Когда я учился, никто и не думал о том, чтобы с каждой своей проблемкой бежать за утешением к социальному педагогу, требовать цикла консультаций с самыми разными психотерапевтами, потому что, видишь ли, неудача нанесла им тяжкие душевные травмы. Мы не ныли и не жаловались. Мы делали. И Захария. Который ничем другим не занимается. Он знает всех психотерапевтов отсюда и до Антарктики. Он имел дерзость предложить мне консультацию у одного. Ему как постоянному клиенту можно сделать подарок, и человек по его выбору получит бесплатную консультацию. – Смолянин перевел дыхание. – А уж с какими проблемами Карл и Ольга столкнулись, когда Захарии было четырнадцать лет – просто трагикомедия. Он даже убегал с цирком. Ты можешь в это поверить? С цирком! – Он злобно фыркнул. – Я никогда бы не подумал, что это возможно, но пережил… в некоторой степени… сопережил этот самый подростковый образ. Подростка в семье. И если окажется, что нечто подобное окажется заключенным в такую великолепную оболочку, мало не покажется никому. Экземпляр должен был быть взрослым.
Он решительно стукнул кулаком по подлокотнику и встал.
– Но насколько я слышал, Захария сейчас работает где-то на Луне-2? И, кажется, его очень высоко ценит начальство.
– Он неглуп, это у него не отнять. Но смотри. – Смолянин отдал команду, и на экране появились снимки Захарии Смолянина.
У Бруно непроизвольно приоткрылся рот; он вжался в спинку кресла.
– Форма, Бруно, по заявлениям Захарии, ограничивает ширину его творческой натуры. Поэтому… – Смолянин величественно взмахнул рукой, указывая на одежду легендарного Захарии Смолянина. Ярко-зеленую, частью радужную, переливавшуюся в зависимости от освещения. На ботинки до колена на платформе высотой в пять сантиметров и с каблуком в еще пять сантиметров. На пирсинг. На татуировки. На – бусы.
– Форма действительно крайне безжалостно ограничила бы его свободу самовыражения, – пробормотал Бруно.
Смолянин убрал изображения, начал ходить по кабинету. Бруно воспользовался моментом, чтобы поближе ознакомиться с Захарией Смоляниным при помощи внутреннего экрана на контактных линзах.
– Хм, – начал он. – База данных позволяет сделать предположение, что он успешный специалист.
Смолянин посмотрел на него, но не прекратил шагать. Время от времени он останавливался, поворачивался к экрану, вызывал еще один блок информации о проекте «Арчи 1.1» – о доступной ему части этого проекта, изучал, хмыкал, продолжал шагать по комнате.
– Вообще, – внезапно сказал он, остановившись, – насколько готов его мозг, чтобы принять такую трансформацию?
– Захарии? – недоуменно переспросил Бруно.
– Арчи, – процедил Смолянин. Бруно непонимающе посмотрел на него. – Арчи 1.0.
– А, – покосившись на экран, отреагировал Бруно. – Наверное, с этим работают.
– Наверное? – усевшись, желчно переспросил Смолянин.
– Наверное, и с этим тоже работают, – поправил себя Бруно. – Эберхард, мы уже установили, что проект подготовлен куда лучше, чем тебе хотелось бы, и не только благодаря Ромуальдсену, хотя и благодаря ему тоже. Наверняка возможные болевые узлы нейтрализуются, некоторые области прорабатываются дополнительно. Никто не заинтересован в неудаче проекта, и тем более не хочется, чтобы проект не удался, потому что экземпляр внезапно начал бунтовать. Даже если его бунтарство заключается в перекрашивании волос в революционно новые цвета.
Смолянин хмыкнул и сел.
– Как бы тебе ни хотелось обратного, – усмехнулся Бруно. Смолянин выпрямил спину и вскинул голову.
– Я меньше всего хочу, чтобы деятельность Генерального штаба была скомпрометирована любым образом. Даже если на этом будет зиждиться инструмент, который разрушит самомнение Ромуальдсена.
– Помилуй, – прищурился Бруно. – Не создан еще инструмент, способный разрушить самомнение Ромуальдсена, равно как и твое.
Они оба смотрели на экран некоторое время – молча, не обмениваясь даже взглядами. Эберхард Смолянин изучал отчеты отдельных специалистов, отчеты глав лабораторий, задержался на метастатистическом анализе, из него проследовал к частным отчетам нейротехников и психотерапевтов, остановился на квартальном отчете доктора Густавссон и на динамическом анализе адаптации Арчи 1.0. Наконец он сцепил руки в замок и повернулся к Бруно.
– Кажется, я тоже хочу, чтобы этот проект оказался успешным. – Невозмутимо произнес он, глядя на Бруно – чуть свысока, потому что его голова была немного откинута назад. Самую малость, на полсантиметра, больше не стоило: Бруно не был обидчивым человеком, злопамятным тоже, но за любые оскорбления, и ничтожно малые тоже, мстил всегда, пусть и пребывая в самом благодушном настроении.
– И конечно, к твоему новому мнению не имеет никакого отношения тот незначительный факт, что Ромуальдсена становится в проекте ничтожно мало, – флегматично предположил Бруно.
– Он наверняка затеивает что-то новое. Не скажу, впрочем, что этот проект проиграет от отсутствия Ромуальдсена.
– Сигфрид хорош, когда нужно сделать рывок. Рутинная работа все-таки не его конек.
– Согласен.
Снова пауза.
– Я все-таки рекомендовал бы более тщательный анализ психического состояния экземпляра. Отчеты этой цивилки, конечно, хороши, но ее квалификации уже становится недостаточно, насколько я могу судить. Она звучит на удивление однообразно во всех своих отчетах, а я еще раз позволю привлечь в качестве примера Захарию в этом возрасте. Это время скачкообразного роста со всеми сопутствующими осложнениями. Ситуация в данном проекте осложняется ведь и тем, что она, прямо скажем, штучная. Такого никто и никогда не пережил, и терапевтам приходится чуть ли не наощупь действовать, а эта Густавссон действует больше в соответствии со знакомыми парадигмами. Все эти «из моего опыта», «соответствует случаю из моей практики». Впрочем, это не мой проект, – решительно одернул он себя. – Я не имею к нему никакого отношения.
– Но ты ведь вхож к Аронидесу, – осторожно сказал Бруно.
Смолянин позволил себе многозначительно помолчать. Совсем немного – так, чтобы Бруно потом думал, а не показалась ли ему эта пауза. И не был уверен, в себе в том числе.
– Мы ужинаем в клубе в пятницу.
– Он с любопытством следит за проектом, – усердно изображая невозмутимую улыбку, произнес Бруно.
– Надеюсь, что смогу удовлетворить его любопытство, если о нем зайдет речь.
Бруно кивнул.
========== Часть 5 ==========
Если бы Арчи Кремера спросили, нравится ли ему в центре, он бы сказал: «Да, здесь интересно». Наверное, по своему обыкновению сделав паузу перед ответом, чтобы оценить собеседника, возможно, как-то иначе сформулировав ответ – сделав его более распространенным, к примеру, более обстоятельным, указав на достоинства и плюшки, которые ему доставались от пребывания в нем – если бы человек, который задавал Арчи этот скользкий вопрос, желал бы развернутого ответа, а надзиратели Арчи, то есть воспитатели, конечно, учителя и просто врачи дали понять, что удовлетворение этого человека для них возможно. Арчи такие вещи чувствовал ого-го как. Правда, остерегался делиться, потому что из своего собственного опыта знал: попытка дать понять другому человеку, что его чувства для Арчи не тайна, мало когда приветствовалась, а если быть точней, практически всегда наоборот. И вообще – куда проще сказать: «все замечательно, все здорово», а не объяснять, что именно ему не нравится: это могло иметь непредсказуемые последствия.
