Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 50 страниц)

========== Часть 1 ==========

Дамиан Зоннберг считался оппортунистом и, возможно, признал бы себя вслух и в присутствии не менее двух свидетелей, если бы по совершении данного действия ему были бы открыты новые возможности либо выражена благодарность в виде увесистого кошелька или иного материального, условно материального или виртуального предмета. Наедине с собой он не задумывался о своих качествах, положительных ли, отрицательных, и чувствовал он себя лучше всего в компании людей, которые точно так же отказывались морочить себе головы всякими «зачем?» да «во имя чего?». Последний вопрос, впрочем, был иногда уместен, если знать, как на него отвечать. Дамиан Зоннберг выбирал тот ответ, который подразумевал, опять же, личную субсолярную капсулу бета-класса, личный вип-отсек на Луне– 2 и еще пару ништяков в виде социальной страховки и прочей приятной фигни. Но Дамиан Зоннберг недаром славился живучестью, возможностью всплыть в любой ситуации, да еще и прибавку к годовому доходу поиметь, потому что умел делать такое лицо, глядя на которое, человек, задавший это самое злосчастное «во имя чего?», сам заводил волынку о высших целях, служении человечеству и прочей дребедени. А помимо быстроты реакции в щекотливых ситуациях, Дамиана Зоннберга все– таки характеризовали и психо– нейро– когнитивные функции: очень развитые, надо сказать, усердно тренируемые и развиваемые, постоянно совершенствуемые. Все вместе обеспечило Дамиану Зоннбергу должность технического руководителя рабочей группы ведущего научно– исследовательского института Межгалактической республики.

Чушью было это название, если честно. Ни о каком «меж-» по отношению к галактическим масштабам речи не шло, и в ближайшие пятьдесят лет скорее всего не зайдет. Обитатели Земли освоили Луну, это да, вдобавок к ней спроектировали и осуществили целых два проекта орбитальных городов, назвав их соответственно Луна-2 и Луна-3, все более усердно осваивали Марс и Венеру – в основном возводя там промышленные комплексы, и Совет наций после одного особенно удачного проекта, опять же связанного с добычей, обработкой и первичным промышленным применением редкоземельных металлов, долго праздновал успехи и допраздновался до того, что кто-то сильно ушлый из приближенных к высшим кругам предложил референдум о переименовании Федерации государств в нечто футуристичное, что бы соответствовало потенциалу и устремлениям оной федерации. Самым странным было не само предложение, в конце концов, мало ли чего предлагают слишком умные журналисты и охочие до славы общественные деятели. Самым странным было то, что референдум все-таки состоялся, более того: что это самое идиотское название «Межгалактическая республика» было принято. Генерал армии, глава Генштаба и просто душка – агедонист Эберхард Смолянин позволил себе высказаться скептически по этому поводу, а скорее по поводу всяких нейроштучек для промывки мозгов гражданского «мяса», и вся Межгалактическая республика в упоении следила, как его для начала не пускают в Генштаб, затем лишают всех званий и регалий, а затем, под шумок, еще и институтец один прикрывают, который отказался лишить Смолянина звания почетного профессора. Наука была всем в генштабе очень хорошая: уж где-где, а в Межгалактике найти человека на любой пост было очень просто. Преемник Смолянина этот урок усвоил, да. Зоннберг – тот в таких уроках не нуждался.

Вообще он был неглупым человеком, этот Дамиан Зоннберг. Умным. С нейрокоэффициентом в сто пятьдесят семь единиц и нейропотенциалом еще единиц в пятьдесят. Свое магистерское звание заработал честно. Почти честно, если быть точней. Научный руководитель был им доволен, в спальне – тоже, охотно подсказывал, что и как делать и как лучше всего писать работу, а помимо – делился сплетнями, кто из научного совета и что любит; неизвестно было, умышленно сей доктор наук позволял себе такую болтливость, под воздействием ли эндорфинов от жаркого секса или с двойным умыслом, но Дамиан был не дурак использовать полученные биты информации себе на пользу. И даже когда Дамиан Зоннберг несколько лет спустя сделал вид, что незнаком с ним, только усмехался недоверчиво, но, наверное, понимал. Ведь Дамиан Зоннберг был родом с самых низов, по статистике –не абы какой, а государственной – просто обязан был ограничиться двумя ступенями образования и вечной каторжной работой на какую-нибудь корпорацию. Ан нет. Дамиан Зоннберг выбивался в люди, почти выбился, по большому счету, и, наверное, такая целеустремленность не могла не вызывать интерес и уважение, пусть и с горьким, угнетающим, хинным привкусом.

Собственно говоря, этот самый Зоннберг занимался наукой только поначалу. И без особой натяжки можно было даже сказать, что эти занятия наукой доставляли ему удовольствие. Юноши и девы во все времена любили что-то исследовать, пробовать себя в самых разных качествах, и Дамиан Зоннберг исключением не был. Но куда большее удовлетворение приносила ему возможность распоряжаться теми, кто исследовал. Получив уже свой диплом, Дамиан Зоннберг присматривался, куда бы пристроиться, чтобы не просто над пробирками корпеть, а сидеть в кабинете размером побольше и жонглировать голографическими экранами. Но у начальства были свои родственники, знакомые, родственники знакомых и знакомые родственников, и Дамиану Зоннбергу с неприглядным фактом в биографии – «выбился из низов» – рассчитывать на теплое местечко подальше от лабораторий и поближе к административным этажам особо не получалось. Но чтобы он – да сдался? В школе смог выбить себе стипендию, в университете не гнушался расталкивать всех локтями, чтобы подобраться поближе к кормушке – ко всяким там общественным фондам, да еще и какую-никакую прибавку к своей стипендии получал. А уж во взрослой жизни и вовсе можно было позволить себе много самых разных ходов. Главное, чтобы шито-крыто было.

Мечтать о своем кабинете на высших административных этажах, свите помощников и прочее – это одно; получить это могло оказаться совсем непростым делом. У Дамиана Зоннберга была возможность выбора, как и всегда, как и у всех. Становиться одним из научных работников средней степени незаменимости, постоянно чувствовать за плечом обжигающе холодное дыхание недофинансирования, реструктуризации, сокращения и других политических штук – и самому решать, кого сокращать, что финансировать и реструктуризировать. Учитывая тот прискорбный факт, что способности Дамиана Зоннберга к науке оказывались сильно средними на фоне тех же однокурсников, добавив к этому тот редкий случай, когда Дамиан Зоннберг объективно оценивал свои возможности – а тут так и вообще честно оценил их как средние, а кабинет хотелось, карьера его была практически решена. Все бы хорошо, он, став средненьким чиновником в не очень значительном ведомстве, вроде как получил возможность карьерного роста, но: стеклянный потолок. Начальство не то чтобы верило в генетическую предопределенность личных качеств вроде ума, управленческих качеств и что там еще – опасно было провозглашать такие вещи в государстве, которое декларировало чуть ли не на законодательном уровне да по десять раз на дню свои приверженности ко всем этим идеям свободы, равенства, братства, но назначать предпочитало не кого-то подозрительного из самых низов, а людей, им подобных, из одного круга. А взобраться на еще один этаж Дамиану Зоннбергу хотелось, а по возможности на два, или даже на три. Ему мог бы здорово подсобить какой-нибудь невероятный проект, успех которого – да хрен с ним, с успехом, главное, чтобы он было мегадолгосрочным – держал бы его у кормушки долго, очень долго. Только проекты все как-то не подворачивались.

Вице-адмирал космических войск Сигфрид Ромуальдсен о тех самых мегадолгосрочных проектах не мечтал: он их создавал. Умен был, стервец, время от времени скандален, один из тех, кого называли визионером. Начальство – вворачивало это словечко в таких местах, да еще и паузу перед ним делало такую многозначительную, что только дурак не понимал: начальство терпит ублюдка Ромуальдсена только из уважения к его заслугам и не в последнюю очередь из расчета на то, что Ромуальдсен придумает еще что-то. А чем дальше вниз, тем с большим благоговением говорили о Ромуальдсене: визионер; со все большим трепетом выговаривали это слово, во все большем почтении замирали, глядя куда-то вдаль, где предположительно Ромуальдсен обдумывает новую идею, которая в очередной раз прославит космические войска.

Ромуальдсен был тем еще ублюдком, если честно. Женат был, не без этого. Прямо в Космической академии женился на одной очень алчной до офигенных перспектив дуре, прямо в своем первом гарнизоне начал ее поколачивать, а в третий прибыл уже без нее. Жена его потерялась где– то на переезде, на развод подавала дистанционно, и неизвестно, кто и как с ней говорил, а также сколько ей эти неизвестные пообещали или чем пригрозили, но развод прошел тихо– мирно. Особенно если учитывать, что Ромуальдсен совершенно не умел копить деньги, хотя и умел их зарабатывать. Так что делить им было нечего. Что с женой сталось, Ромуальдсена не интересовало совершенно, через десять лет он и вспомнить не мог, как ее зовут. С тех пор предпочитал очень формальные связи с дамами из обслуживающего персонала, по сути напоминавшие визиты в бордель и обходившиеся примерно так же дорого. Начальство и на это смотрело сквозь пальцы, потому что Сигмунд Ромуальдсен мог быть говнюком с посторонними, не меньшим говнюком с коллегами, но это компенсировалось его изобретательностью и невероятной работоспособностью.

Он нашел себя в космических войсках, этот подлюка Ромуальдсен. Терральные войска, те, которые были и навсегда останутся прикованными к Земле, были для него слишком мелким прудом. В космосе да, можно было размахнуться. Особенно когда ученые, тоже, кстати, работавшие под эгидой космовойск, начали все серьезнее говорить о возможности мегадальних космических перелетов. Это представить только: Солнечная система может быть освоена в ближайшие сто пятьдесят – двести лет, возможно даже, что и эти сроки будут ужаты, потому что технологии развиваются по геометрической прогрессии. Футурологи уже допускали скачкообразный прирост в соответствующих знаниях, допустим, открытие и освоение какой– нибудь частицы, допускающей использование в качестве топлива, к примеру. И тогда весь Млечный путь можно будет освоить – пусть не сразу, пусть лет через триста, но сама перспектива! Масштабы захватывали. Ромуальдсен, стервец, будучи шестидесяти двух лет от роду, все равно затаивал дыхание, глядя в космос где-нибудь на Луне-2, всматриваясь в его бесконечность, которую только последний идиот мог бы обозвать пустотой. Так что да, он был на своем месте: особенно если учитывать, что стоя на смотровой площадке на Звездной башне все на той же Луне-2 – огромной дубине, напоминавший кому леденец, а кому эрегированный член, – под стеклом толщиной в две дюжины дюймов, так просто было ощутить всей кожей и невероятную тишину, и невероятную черноту, и невероятную глубину космоса, а еще поверить, что за спиной, под ногами, вообще рядом нет этих идиотов – людишек.

Но Ромуальдсен, сволочь, был еще и умен. Он знал, когда можно было браниться, топать ногами, даже за волосы таскать, а когда – убеждать велеречиво, страстно, патетично, взывать к человеческим качествам, долгу перед потомками и прочей дряни, в которую сам он не верил ни на гран. В Генштабе, например, в зале совещаний – исключительно второе. В лабораториях – первое, отчего бы нет. Еще можно было применить все свое краснобайство на каких-нибудь публичных выступлениях: начальство любило заигрывать с публикой. Ромуальдсен был об этой публике самого невысокого мнения, одно время высказался крайне зло об народе; научился же придерживать язык, когда его лишили премии, сослали в отдаленный гарнизон и лишили возможности играть в свои любимые игрушки – знакомиться с новыми исследованиями – на почти полтора года. Начальство сказало: капитан первого ранга Ромуальдсен, вы великолепный логистик, ваши достижения бла-бла, мы ценим в вас бла-бла, поэтому будьте добры продемонстрировать все это в жопе мира; а ослушаетесь – пойдете под трибунал. И все это с милой, снисходительной, акульей такой улыбочкой, которая не удавалась ни лейтенанту, ни капитану, ни впоследствии адмиралу Ромуальдсену.

Фронтир этот, чтобы его крючило и корежило, был практически всем хорош. Людей – мало. Природа – нетронутая. Пейзаж – камни, пыль. Украшения – терминатор; Ромуальдсен поначалу два часа развлекался, шагая из дня в ночь и обратно. Еще одно украшение – небо: атмосферы всего ничего, Солнце как раз спряталось за Землей, и Ромуальдсен офигел, сколько всего, оказывается, скрыто воздухом. Только, наверное, на этих впечатлениях, он и дотерпел до конца ссылки. На них, а еще на раздумьях над маленькой такой проблемкой.

Технологии, конечно, шагнули далеко вперед хотя бы при жизни того же Ромуальдсена. Летопись телевидения за последние полста лет чего стоит: трехмерному изображению от силы лет девяносто, интерактивному – и того меньше, а люди нынче в сторону аппарата, который не обеспечивает наряду с визуальными и акустическими еще и тактильные, обонятельные и даже вкусовые ощущения, и не смотрят. То есть если ты смотришь документалку о суперэлитном ресторане в Париже, скажем, и тебя вроде как проводят по кухне, а главный– преглавный элитный шеф– повар всея Западной Европы показывает тебе, скажем, как готовит десерт, и даже предлагает попробовать, то ты должен иметь возможность потрогать, понюхать и – интерактивно – попробовать. Кусочек, который предложит тебе шеф-повар, тебя естественно не насытит, хотя – отчего бы нет, если воздействовать на нейроны, отвечающие за ощущения сытости; но вкус его ты сможешь прочувствовать. Нейротехнологии, обманка, по большому счету, но вполне убедительная.

И все вроде прекрасно. Но. С этим «но» Ромуальдсен и столкнулся. Случайно, надо сказать. Оказался свидетелем, как оказались равно неэффективными и дроны, и люди. Дроны – хорошие такие, разумные роботы, которые обладали двумя управляющими циклами – своим собственным и удаленным. Искусственный интеллект у них был не чета человеческому, это точно, но на относительную автономность и на создание своих собственных алгоритмов поведения они были способны. Тест Тьюринга прошли бы, наверное, пусть и не с первого раза. Ни одна живая душа не признала бы их разумными в человеческом смысле, и тем не менее они были неплохими солдатами. Собственно говоря, что армия, что флот, что космические войска постепенно заменяли людей именно ими. А если свой автономный цикл выходил из строя или как-то замыкался, то приходил на помощь дистанционный интеллект базы. И вот Ромуальдсен наблюдал с расстояния метров этак в четыреста, как три дрона, которые занимались чем-то мирным вроде подготовки площадки для еще одного здания, сошли с ума. Сначала выкопали котлован глубиной метров этак в сорок, затем начали швырять камнями вокруг, хорошо они не были вооружены, а так бы досталось и Ромуальдсену и еще пяти бедолагам, которые находились за пределами базы. Киберинженеры разводили руками и рассказывали фигню о квантовых волнениях, о потоках альфа-частиц, которые могли вывести из строя процессоры, еще какая дурь. В принципе, вся электроника на базе барахлила в тот день, то экраны снежить начинали, то в переговорах возникал непонятный шум, то сигнал с Земли и на Землю шел чуть ли не двенадцать минут, и версия о блуждающих электронах, о первичной радиации, о чем там еще, была не хуже и не лучше гипотезы о вмешательстве магов вуду.

Ну и люди. Хрупкий и уязвимый механизм сам по себе, дурковатый, самонадеянный, неэффективный до такой степени, что просто удивительно, как люди смогли построить все эти невероятные здания, космические корабли, гиперкомпьютеры и что только еще. Ромуальдсен, к примеру, был трусоват, когда приходилось выходить на открытое пространство. В помещении он был титан, а вне зданий – чувствовал себя неуверено, с трудом удерживал себя от того, чтобы не оглянуться лишний раз, предпочитал держаться за спинами солдат, но так, чтобы и спину ему прикрывало хотя бы полвзвода. Когда приходилось действовать, Ромуальдсен клал большой хрен на свои страхи и действовал, да. Но ситуация, когда на его глазах погибали люди, впечатляла его – все еще. Было в ней что-то особенно угнетающее. Даже гибель мегамиллионного промышленного комплекса не впечатляла его, как разорванное брюхо простого девятнадцатилетнего солдата. Или когда неожиданно, непредсказуемо совершенно на той же Луне рядом с полуротой солдат в горную породу врылся метеорит, и отколовшийся кусок попал в одного из них, и Ромуальдсену пришлось смотреть на то, что осталось от человека, и не спасли его ни углехромопластиковые накладки, ни сверхпрочный каркас скафандра, а потом осматривать место происшествия, докладывать начальству на Землю и говорить с подчиненными, задумываться о хрупкости всего человеческого получалось очень легко. А такие мысли тянули за собой много других: что делать, как защитить, как соблюсти баланс между защищенностью и эффективностью, можно ли сочетать защищенность и мобильность, да мало ли чего еще. И все равно выплывала, перекрывала собой все остальное эта дурацкая мысль: до чего же хрупок, до чего же неэффективен человек.

Вообще для работ на астероидах, на спутниках того же Марса одинаково плохо подходили и люди, и дроны. Люди – потому что люди. Дроны – потому что все еще стоили дофига денег, и отчитываться за их утерю приходилось едва ли не больше, чем за тех же людей. Ну ладно, говорить об утерях с самого начала – дурной тон. Но что касалось эффективности, тут не только Ромуальдсен впадал в состояние, похожее на ступор, но и многие другие старшие офицеры. Дронов послать и садить к пультам одного, а то и двух контролеров на каждого, и это вдобавок к базовому гиперкомпьютеру? Людей послать, а им в подкрепление отправить дронов – и снова сажать к пультам контролеров? Или отправлять простые машины с ИИ первого класса, а их водителей оставлять на базе? Тысяча других вариантов? Что именно может оказаться наиболее эффективным именно в этой ситуации?

В обсуждении подводных камней, на Земле уже, как Ромуальдсен помнил, после какого-то глобального обсуждения какой-то неудавшейся миссии, назначения виноватых, поощрения начальства, не допустившего более значительных неудач, составления коммюнике, когда можно было перевести дух, и зашел разговор все о той же проблеме: а вот в той ситуации – люди или дроны? Допустим, отправляется экспедиция к Сатурну. Вполне допустимо уже предположить, что на борту космического корабля будут уже люди, почти допустимо предположить, что их будет, скажем, две дюжины. Делаем допущение, что они прошли соответствующий тренинг, при необходимости гормональную и нейрокорректировку – все-таки не один год предстоит провести вместе, то есть они готовы к предстоящей миссии. Естественно, корабль будет вынужден совершать полет, а затем выполнять задание на Сатурне совершенно автономно, чисто из-за расстояния полностью исключается возможность какой-то корректировки с Земли, буде возникнет в ней необходимость. И? Должен ли непрестанно нести вахту пилот, или можно это доверить искусственному интеллекту? На Сатурне. Сначала спускаются дроны, это однозначно, а затем? Позволять ли людям вылазки на Сатурн и на самые крупные его спутники, или это делают только дроны? Люди помоложе ратовали за полную кибернетизацию. Люди постарше, поопытней – предпочитали помалкивать. Какими бы здоровскими ни были микропроцессоры, какими бы замечательными – эвристические алгоритмы, но человек все равно остается в состоянии принимать недопустимые с точки зрения машины решения, которые оказываются впоследствии наиболее эффективными. Особенно когда речь идет о жертвовании.

Тогда же Ромуальдсен и начал готовить свой новый, невероятный, дерзкий, сумасшедший проект. С начальством он не делился вообще: само-то начальство поймет. На самом верху думать о всякой чуши вроде эмпатии, сочувствия, чего там еще – недопустимая роскошь. По большому счету, первый промышленный комплекс на Луне строился не в последнюю очередь на человеческих костях, и люди, принимавшие решение о его закладке, знали и понимали это. Это простой люд, для которого своя рука всегда была и останется дороже чужой жизни, любил возмущаться по поводу неудач на том копмлексе. Перед генштабом проходили демонстрации, особо оголтелые идиоты приковывали себя к ограде. Это хорошо, что нашелся тогда отчаянный человек среди охранников и отключил тысячевольтное напряжение на ней. Ему досталось: нарушил инструкцию. Ему досталась и премия: не допустил человеских жертв. Его же и отправили в отставку: профнепригоден. Но эти пацифисты все больше о своих руках думали, чем о том же охраннике и о простых же исполнителях, которые вынуждены действовать по приказу, а потом мучиться совестью, перли напролом, пребывая в уверенности, что им не посмеют ничего сделать. И естественно возмущались: как это так, нарушать девственную красоту Луны, обезображивать ее бородавками промышленных комплексов, небо никогда не будет прежним. Но промышленный комплекс был построен, а вслед за ним и туристический; и когда открылась продажа путевок, за две недели были распроданы все места на два года вперед. И плевать, что это еще одна бородавка на прекрасном лике Луны и прочая шушера. Собственно говоря, Ромуальдсен был уверен, что и с его новой идеей, которую он постепенно начинал оформлять, чтобы представить начальству в лучшем виде, все будет обстоять так же и даже лучше. В конце концов, это не строительство сооружений на нескольких десятках квадратных километрах, а нечто куда более незаметное. Нечто совершенно незаметное, нечто, что скорее всего останется незаметным, если все будет разыграно правильно.

Примерно в это же время родился Арчи Кремер. В местечке, о котором не слышали ничего ни Ромуальдсен, ни Дамиан Зоннберг. Но это было одно из тех местечек, которыми Ромуальдсен брезговал, а Зоннберг – узнал бы. Буквально с первой же минуты сказал бы: в этой халупе должен быть муниципалитет, по этой улице скорее всего окажется школа, эта улица – местная пятая авеню, ага, а в этом переулке скорее всего была забегаловка какого-нибудь вьетнамца: она закрыта уже лет семь как, а вонь от пищевых отходов все не выветривалась. В этом городишке было два врача – терапевт и зубной, оба одинаково старые, одинаково бестолковые; даже музей был, в который кроме школьников никто не ходил. Была железнодорожная станция, которая типа работала, хотя в ней кроме автомата не было ничего: ни тебе дронов, ни тем более людей. Это в центре считалось престижным пользоваться услугами людей – агентов по продаже, а в маленьком городишке и автомат сойдет, а дрон – слишком большая роскошь. А еще в этом городишке практически полностью отсутствовала жизнь. Люди работали, не без этого. Кто в магазинчике, кто в муниципалитете, кто ездил за двадцать километров в районный центр, а там уже кто куда – на шахты, в школы, еще куда. Наверное, изо всех доступных удовольствий в этом городишке было делание детей. Их было много. По статистике, каждая женщина в детородном возрасте обзавелась детьми в невероятном с точки зрения здравого смысла, но вполне допустимом с точки зрения статистики количестве: 3,8. У Анналинды Кровняк, к примеру, их было четыре, пятый – Арчи.

Смешным он был, этот Арчи Кремер. Не успел родиться, как у него оказалась сломанной ключица. Упал с крыльца в возрасте двух с половиной лет – сложный перелом руки и ноги. Папа Кремер, сожитель Анналинды Кровняк, предпочел обеспечить ее двумя здоровыми детьми, а не возиться с этим. Чего Анналинда так с ним возилась, понять было сложно. Точней, можно было, если обратить внимание на социальную страховку: на здоровых детей Анналинда получала пособие только до полугода, затем приходилось идти работать. А вот на Арчи – постоянно больничные, пособие по уходу за инвалидом, еще что-то, фонды приходили в ужас от тяжелой ситуации в семье и дарили где игрушки, где – обучающие программы, где одежду, где чеки выписывали. Инвалидная коляска, в которой Арчи Кремер ездил по улице, тоже была подарена одной филантропкой. Та мадам даже приехала в гости, да не одна, а в сопровождении съемочной группы. Долго восхищалась Арчи и мужеством, которое требуется ему и его семье, долго промокала слезы платочком, печально рассуждая о тяжелой его болезни. Долго потом давала интервью, в которых страстно проповедовала необходимость генной коррекции эмбрионов. Анналинда Кровняк слушала сама ее интервью, даже записывала их, чтобы похвалиться подругам, и заставляла Арчи смотреть их вместе с ней. Мадам филантропка позванивала иногда, чтобы поинтересоваться, как дела у Арчи, но намеки на то, что ему еще и компьютер не мешал бы, не понимала.

Болезнь Арчи Кремера звучала красиво: несовершенный остеогенез. Сам Арчи был очень красивым мальчиком, тихим и спокойным, не столько приученным вести себя осторожно, чтобы не спровоцировать перелом еще одной кости, сколько благоговевшим перед шумными и здоровыми братьями и сестрами. Анналинда Кровняк была особенно горда внешностью Арчи, его тонким лицом, огромными глазами, мягкими волосами, застенчивой улыбкой, еще более горда его молчаливостью: Арчи Кремера можно было беспроблемно брать с собой на шопинг, к примеру, или на посиделки к подругам; он прекрасно обходился книгой или какой-нибудь игрой и совершенно не роптал, что приходилось ждать маму часами. А когда маме требовалось внимание, она вспоминала об Арчи, бралась катить кресло, хотя то же самое можно было прекрасно сделать самому Арчи – аккумулятор у кресла был отличный, джойстик очень ловкий; но мама время от времени наклонялась к Арчи, чтобы спросить, как у него дела, трепала по щеке, легко касалась ее губами, делала это особенно усердно, если поблизости оказывался кто– то из городского руководства, готова была задержаться еще на пару минут, если мэр или его супруга интересовались, как дела Арчи, охотно рассказывала, что все просто плохо, и высмаркивалась, и Арчи ничего не оставалось делать – только сидеть и виновато глядеть на свои колени.

От него вообще не было пользы в доме. Даже раздевался он с большим трудом. Еще и дышал тяжело: легкие у него были не ахти. Часто простужался, а это требовало денег, нуждался в особой кровати со специальным матрасом, ну ладно, ее-то папа Кремер получил в каком-то фонде – горласт был, ему давали все, лишь бы отвязался. Когда пришло время идти в школу, папа Кремер помахал маме Кровняк ручкой и растворился в неизвестном направлении. Анналинда попыталась истребовать с него алименты, и ее иск был принят в суде, но надежды на то, что господин Рихард Кремер будет обнаружен в скором времени и примет решение суда к исполнению, было крайне мало. Ситуация осложнялась еще и тем, что Межгалактическая республика была по сути дела федерацией, а Рихард Кремер осел в другой области, так что исполнение решения суда могло быть затянуто на многие годы. И неизвестно, какая добрая душа сказала при простушке Анналинде Кровняк, что от бабы, которая рожает здоровых детей, нормальные мужики не сбегают, но прозвучало это крайне убедительно и осело в ее голове катастрофически прочно. И Арчи Кремер мог быть одним из самых успешных учеников в школе, быть неплохим музыкантом, пытаться заработать какие– то шиши онлайн, клепая простенькие кодики для простеньких программок, но вся семья, включая еще двух деток Кремеров, знала: из-за него у них нет папы.

Сигфрид Ромуальдсен не знал ничего об Арчи Кремере. То есть вообще ничего. Он и Дамиана Зоннберга еще не знал. Потому что Ромуальдсен был увлечен своим проектом. Он проедал плешь всем, кто хотел его слушать. Начальство – хотело. Выслушало однажды, задумалось, взяло документы, которые Ромуальдсен подготовил, на рассмотрение, восхитилось, задумалось. Пригласило Ромуальдсена к себе и начало объяснять, что за фигня этот проект с политической точки зрения. Ромуальдсен упрямился, доказывая в прямом смысле с карандашом в руке, насколько эффективной может оказаться его реализация, да пусть не непосредственная реализация, а практическое применение частей проекта. Начальство проникалось, но обращалось к юристам, за каким-то лешим к киберфилософам, к тем же биологам всяких разных направлений; и вишенка на торте – к специалистам по связям с общественностью. Все приходили в ужас, а последние – так чуть ли не в обморок падали. И начальство приводило их мнения Ромуальдсену. А само ждало: что скажет теперь этот гадючий сын. Ромуальдсен готовил возражения, а сам потихоньку подбирал людей, которые могут участвовать в проекте. Начальство ждало ответа Ромуальдсена и позволяло ему подбирать людей. Дамиан Зоннберг, заслышав, что в космовойсках что-то такое интересное происходит, прислушался, подсобирал информацию о Ромуальдсене и решил: есть, то, что надо. А начальство после нескольких лет боев сделало наконец вид, что позволило Ромуальдсену убедить себя. Дамиан Зоннберг, узнав, какой суммы бюджет планируется для проекта, открыл рот, а через пару минут осмелился стереть слезы благоговения. Он ввязался в этот проект на самом начальном этапе и так неспешно, неторопливо, неприметно и дорос до технического директора. И как раз ему и выпала честь составить текст вроде незамысловатого, но очень важного объявления для этого проекта.

========== Часть 2 ==========

Текст объявления, которое обязан был если не составить, так отредактировать и сунуть Ромуальдсену на подпись Дамиан Зоннберг, должен был быть крайне расплывчатым, но содержащим все характеристики, на которых решило остановиться руководство по настойчивой рекомендации психологов: подопытный должен быть высокоинтеллектуальным ребенком с хорошо развитыми когнитивными и нейрофункциями, обладать гибкой психикой и никакими значимыми отклонениями. Здоровье – фигня, подправится, если что. А вообще, просто фигня, главное, чтобы подопытный был бодрым и здравым. Предпочтительно ребенком, подросток тоже пойдет. А еще Дамиан Зоннберг понимал сам без того, чтобы ему это говорил Ромуальдсен: ребенок, а может подросток, должен не иметь слишком прочных семейных и других связей. Ну, чтобы в случае чего их можно было и аккуратненько рассоединить.

Все это предстояло впихнуть в куцый текст объявления, которое следовало сделать одновременно и приметным, и неприметным. Чтобы, значит, дотянуться до целевой аудитории, и это не были представители высших классов гражданского и военного населения. Но и чтобы избежать самых корыстолюбивых из целевой аудитории – на кой бы исследовательской группе еще и такая проблема: в виде исков, компенсаций, проблем со СМИ и так далее, и список этот может оказаться бесконечным. Ну там еще чтобы возможным оказывался и некий простор для манипуляций, если что. И снова, дабы по возможности избежать огласки. Уж что-что, а огласка не каждому гражданскому проекту нужна и полезна, а такому, на который возлагают надежды космический флот, и, кажется, тот же Генштаб смотрит со вниманием, – тут уж все должно быть очень неприметно для широких слоев общества.