Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 50 страниц)
Словно спохватившись, Дамиан Зоннберг распорядился, чтобы кодеры определили, каким образом Арчи сумел отключить или как-то иначе нейтрализовать трансмиттеры. Пифию отчего-то подумалось, что Зоннберг готов заняться чем угодно, наверное, даже начнет переставлять книги в книжных шкафах, лишь бы хотя бы как-то скрасить ожидание.
– Арчи заснул, – сказал ассистент.
Зоннберг вышел, через пять минут вернулся; огрызнулся на лаборанта, предложившего ему кофе, а через три минуты сам направился к миникухне, чтобы сделать себе чашку кофе покрепче. Было что-то около полуночи; ассистент сказал: «Начинают погружение в кому, показатели в норме». Зоннберг сделал несколько шагов к входной двери, но остановился, вернулся на свое место; он все держал в руке пустую чашку. Пифий Манелиа его понимал.
И где-то в это же время крейсер с напыщенным названием «Адмирал Какой-то-там, но не Смолянин» взял курс на Землю. Пути ему было что-то около семи недель. Пассажиров на нем было шестьдесят семь, все как один провели на Марсе около полутора марсианских лет. Груза – очень много, куда больше, чем на пути к Марсу. Капитан крейсера Юджин Эпиньи-Дюрсак находился на капитанском мостике, а где же еще; лейтенант Николай Канторович – тоже. Заработали основные двигатели; крейсер начал набирать разгон; все проходило в штатном режиме, никаких неожиданностей. Капитан Эпиньи-Дюрсак обратился к пассажирам со своим обычным бла-бла о корабле, путешествии и команде. Как легко было предположить, ни один из них не додумался молотить в дверь ногами и устраивать истерики, потому что каюта, видите ли, совсем неказистая – все были довольны, за ужином встретили капитана аплодисментами и забыли о нем до конца перелета.
Где-то за полночь, когда давно уже были приглушены все огни, пассажиры и большинство членов команды спали, лейтенант Канторович отправился в рекреационную зону «Эрмитаж». Зачем-то он перепрограммировал камеры, чтобы шезлонг снова остался в слепой зоне, налил коньяка и устроился на нем. Подумал было музыку включить, но только зубы плотней сжал. И – черт бы подрал подсознание – оглянулся: показалось, что Захария несется навстречу, костеря себя на чем свет стоит за опоздание. Он знал изначально, что это могло только казаться – корабль был слишком новым и слишком обитаемым, чтобы по нему могли бродить призраки, а Захария Смолянин все-таки остался на Марсе. Только отчего-то разочарование от действительности было неожиданно болезненным.
========== Часть 9 ==========
Кое-что у Захарии Смолянина получалось лучше, чем завести интрижку с первыми попавшимися штанами и спроектировать искин этак на четыреста терафлопс: это, как ни странно, была его несравненная способность обзаводиться врагами. Каким бы душкой Захария ни был, и тот же Николай Канторович не даст соврать: умничка, красавчик, да еще и пахнет натуральной ванилью, а уж как смеется звонко, – а если взяться и посчитать людей, которые скрежетали зубами и чуть ли не пену пускали, так их оказывалось куда больше, чем пристало благопристойному молодому человеку, и, наверное, все-таки больше, чем сам Захария находил приличным. Собственно, по прибытии в Марс-сити Захария успел завести двух личных врагов. Слёту, просто враз. Первым оказался, как ни странно, Илиас Рейндерс. Они были знакомы, пусть его дедом был кабинетный, а потому неизвестный широким кругам адмирал Армин Рейндерс, а не Тот Самый Адмирал Смолянин; соответственно, тусовка была общей. Соответственно все всех знали. Захария Смолянин пренебрежительно фыркал, когда узнавал, что еще к одному зданию для еще одного центра обработки данных приложил руку Илиас Рейндерс, а пару раз даже сбежал из проекта, в котором Рейндерс был задействован. Ничего делового, только личное. Ну и сомнения, что внук зубастого Рейндерса унаследует от деда что-то помимо зубов: больно уж признак доминантный, да еще подкрепленный бабкиными генами – та еще курва; а вот насчет мозгов в семье Рейндерсов Захария Смолянин сомневался и даже заявил пару раз, что слухи об их наличии у Рейндерсов не имеют оснований. Ему сошло с рук – дед тогда еще был главным в генштабе; ему сошло и потом – что взять с этого вертихвостки; ему сходило и много позже: Захария предпочитал остромодные гражданские проекты, и в них были задействованы люди, которым плевать на всяких там адмиралов. Но когда посадочная капсула выплюнула пассажиров в приемном помещении города, Захария осмотрелся и сказал звонким голосом, который был слышен очень далеко и очень хорошо:
– Аф-фигеть гробина. Я так понимаю, эти идиоты взяли за основу план-макет общественного сортира из центрально-африканской диктатуры и надули его, как жабу через соломинку. И в этом клозете они пытаются заставить людей жить.
Из молодого и веселого народа – всяких там киберинженеров, просто математиков, ксенобиологов, ксено же геологов и кого там еще – шутку оценили все, и только Валтасар Линк хлопнул Захарию по заднице и сказал неодобрительно:
– Народ здесь живет, и ты сможешь, Заки.
– Валли, красавчик, я смогу жить даже с тобой, но купол – просто ода убожеству, – огрызнулся Захария и обиженно вздохнул. – Я так подозреваю, что мой прекрасный искин будет тоже размещен в общественном сортире. Ах!
Он драматично приложил руку тыльной стороной ко лбу, лягнул еще одного проходимца, попытавшегося шлепнуть его по заднице, и потопал вслед за виртуальным проводником.
Илиас Рейндерс стоял, крежеща зубами, рядом с комендантом города. Он должен был встретить нового главного и четырех рядовых архитекторов, которым предстояло заменить нескольких людей из проектного центра. Он сверлил взглядом Захарию Смолянина, одежда которого ослепляла буйством красок, и представлял, как может его убить и как долго будет наслаждаться его агонией. Комендант не обращал внимания на эстетические достоинства приемного холла до слов того павлинчика, а услышав их, не мог не согласиться. Впрочем – и что? Помещение функционирует, обладает необходимыми защитными качествами, а больше от него ничего и не требуется, сортир или не сортир.
Захария заметил Илиаса Рейндерса.
– Подумать только! – всплеснул он руками. – Илиас, душечка!
А затем он остановился и изобразил на лице усердную работу мысли.
– А вообще, здесь Илиас Рейндерс, известный разводчик сортиров, он стоит в помещении, похожем на заболевший гигантизмом сортир, и единственный возможный вывод напрашивается сам собой, и эта халупа твоего хилого таланта дело. – И Захария добавил печально: – Рейндерс, ты снова облажался.
И уже в следующую секунду Захарию куда больше интересовал человек, стоявший рядом с Рейндерсом. Мощный такой мужчина в тускло-синем мундире; и его лицо, казалось, было сшито из двух разнородных частей: правая, принадлежавшая навскидку человеку лет сорока-сорока пяти от роду, была – обычной, с морщинами, с крупными порами, с нормальной, привычной подвижной кожей. И левая, начинавшаяся на виске, проходившая по середине щеки, тщательно подобранная по цвету, даже фактурой напоминавшая правую, почти неотличимая от настоящей, но все же искусственная. Очень качественная работа, почти неотличимая от оригинала, наверное, и мимические морщины относительно симметричны, и все-таки кожа на левой щеке этого человека была протезом. Захария не удержался и внимательно изучил левую сторону тела этого человека; но хрен что под одеждой разглядишь, левую руку, как и правую, этот тип держал за спиной и смотрел на него как на диковинное животное. В общем, занятная может получиться кампания по укрощению этого вояки, решил Захария, затрепетал ресницами, пошевелил бровями и заскользил по направлению к этому типу.
– Месье комендант, – заворковал он. – Я просто восхищен и горд выпавшей мне честью приветствовать человека, который не только одним из первых вступил на эту зыбкую стезю освоения красной планеты, но и намерен обеспечить максимальный комфорт нам, простым труженикам.
Он нес какую-то околесицу, нагло не обращал внимания на Илиаса Рейндерса, на небольшое столпотворение, которое образовалось за его спиной, и радостно тряс руку коменданта. А тот, сволочь, и не собирался улыбаться.
– Благодарю вас за обильные комплименты, – ввернулся в первую же паузу комендант, – и несомненню переберу их в памяти сегодня на сон грядущий. Осмелюсь также напомнить, что виртуальный проводник останется в вашем распоряжении еще пятнадцать минут, а после этого будет передан другим прибывшим. Или вы уже готовы от него отказаться и способны самостоятельно определить вашу дислокацию благодаря шестому, седьмому и прочим чувствам, развившимся в вас от слишком тесного сотрудничества с искусственным интеллектом?
Захария уставился на него обиженными глазами; комендант, очевидно, и не такое видел в своей жизни. Взгляд Захарии оставлял его непотревоженным. Более того: комендант неторопливо поднял глаза на информационное табло, на верхнюю его часть – на часы. Захария оглянулся, тяжело вздохнул, свистнул виртуальному проводнику и пробубнил:
– Веди, сатрап. Ни тебе рикш, ни тебе рабов, ни тебе цивилизации. Искин – и тот допотопный, да еще и в сортире. Ну что это такое…
Он тихо сокрушался себе под нос о своем горемычном житье-бытье; комендант с каменным лицом развернулся, чтобы приветствовать нового главного архитектора; Илиас Рейндерс старался держать себя в руках и не броситься вслед этому стервецу Смолянину и не впечатать его в стену.
Практически в первые же три дня Захария сумел настроить против себя еще нескольких человек: трех офицеров, в чей адрес он додумался высказывать сомнения в вирильности – мужской, проще говоря, силе; еще пару ученых, которые попытались обратить против Захарии его же оружие и начали во весь голос обсуждать, как такого вот пупсика допускают к чему-то сложней маникюрного аппарата, идиоты; и, как ни странно, продавщицу лавочки с экзотическими товарами. Дамочка продавала какие-то масла, частью синтезированные, частью поставленные с Земли, пряности и специи, которые, что примечательно, вырастила сама в небольшой оранжерейке, и даже поделки из местных камней. Захария после первого скандала с ней заявлял всем, кто только хотел слушать, что жаждал цивилизованного диалога с человеком, который потенциально не мог не разделить его любви к прекрасному, но увы… Он тонко намекал, что бесспорно под прекрасным подразумевает себя, и ничего в этом удивительного, но эти женщины, не способные оценить его тонкий вкус и трепетную артистическую натуру, и прочая чушь, на которую он был способен…
Иными словами, первая неделя лапочки Захарии Смолянина непосредственно в городе прошла просто замечательно: ему было чем заняться, пусть и не приступал он со товарищи пока непосредственно к искину; и, как ни странно, город предоставлял куда больше развлечений, чем думалось еще две недели назад, в нем были бары, целых три вполне приличных ресторана, даже что-то похожее на клуб. Город был полн молодых людей, которые горели энтузиазмом, были неглупы и привлекательны, и они были все увлечены одним общим делом – творили будущее.
Только Захария, оказываясь в своей квартире, часто ловил себя на том, что стоял у зеркала и рассматривал себя, и не было улыбки ни на его губах, ни в его лице. Позвоночник тоже сгибался под невероятной тяжестью, хотя сила тяжести на Марсе в два с лишним, почти в три раза меньше, чем терранская, никак не могла быть причиной такому ощущению. Захария даже опустился до неслыханного: он создал симуляцию «Адмирала Коэна», максимально точно соответствовавшую действительности, и обновлял ее в соответствии с новейшими данными о состоянии космоса и сведениями самого «Адмирала Коэна». Это было невероятной глупостью, утром Захария смеялся над собой, журил за слюнтяйство и давал зарок вечером удалить симуляцию. А вечером, ночью, ранним утром, в общем, перед сном – обновлял ее.
Одним из основных развлечений Захарии Смолянина все так и оставались дискредитирующие действия, направленные против чванливого зануды Илиаса Рейндерса. Тот же в свою очередь ничего противопоставить не мог: ему не хватало чего-то, чтобы парировать колко, язвить остроумно и не выглядить глупым, когда он сердился. И словно подстегивало что-то Рейндерса: нет чтобы избегать встреч со Смоляниным, так самолюбие Рейндерса восставало словно феникс из пепла, и он жаждал очередной схватки, пребывая в уверенности, что вот теперь он точно отпарирует достойно.
Знал бы Пифий Манелия, что мелкие стычки с Захарией Смоляниным стали чуть ли не основой существования Илиаса Рейндерса, – посмеялся, но удивляться отказался: с Рейндерсом общался достаточно часто на всяких семейных сборищах, но отказывался считаться его другом; и он тихо радовался, что Илиас Рейндерс был слишком увлечен завоеванием своего места под солнцем, чтобы еще и на троюродного кузена внимание обращать. За помощью, за разговором по душам, просто за тем, чтобы посидеть вечером в каком-нибудь баре, побрюзжать, Рейндерс обратился бы к своим коллегам; на Захарию Смолянина жаловаться бы счел невозможным – ниже его достоинства было бы трепать нервы из-за этого прохвоста, в крайнем случае побрюзжал бы жене, какой этот младшенький Смолянин идиот. Пифий Манелиа был в какой-то мере рад, что его не трогают, а если бы тронули, предложил бы походить на консультации и заломил такую цену, чтобы Рейндерс наверняка отказался. Впрочем, зануда не объявлялся, был слишком увлечен участием в том флагманском проекте, и Пифий Манелиа жил относительно спокойно.
По большому счету, даже когда Арчи сбежал, он оставался относительно спокойным. Зоннберг бегал как ошпаренный, матерился себе под нос, и Пифий милосердно держал свое «Я же говорил» при себе. Хотя ловкость Арчи его впечатлила; он еще раз пересмотрел отчеты всех преподавателей, освежил в памяти рандомные записи своих с ними бесед и в легкой задумчивости сделал себе кофе, а подумав, еще и коньяка добавил. Он снова вернулся к отчетам, затем к своим беседам с Османовым; и теперь, что называется, задним умом, видел, где и как Арчи смог нахвататься сведений о том, как заглушить следилки, как действовать при встрече с посторонними, что говорить, как себя вести, и, кажется, даже разработал приблизительный алгоритм действий вовне – на свободе. Жаль, конечно, что Зоннберг так радикально принялся за дело; Пифию хотелось получить возможность и пообщаться с мальцом на предмет того, куда бы он дернул, если бы добрался до города – это без всех-то медикаментов и терапий, без возможности заряжать экзоскелет, без денег. Он не питал особых иллюзий насчет того, что ему предоставится возможность такой беседы после того, как этот этап закончится: кто его знает, как изменится мозг Арчи, кто его знает, сколько времени пройдет и сколько сил будет угроблено на то, чтобы Арчи снова доверял ему; кто его знает: если допустить, что доверие или просто возможность откровения со стороны Арчи будет восстановлена,насколько можно будет доверять воспоминаниям Арчи об этом эпизоде, насколько значительным
окажется воздействие Арчи 1.01?
Они старались сделать искин «Арчи 1.01» максимально соответствующим личности Арчи 1.0 – проще говоря, Арчи Кремера, а иначе это не имело бы смысла. Конфликт двух не очень подходящих друг другу личностей в одном корпусе мог бы оказаться неразрешимым; что было бы в таком случае – это даже не двое заключенных в одном каменном чулке, это – хуже, на данном этапе можно было только надеяться на то, что оба персонажа окажутся достаточно гибкими и готовыми к сотрудничеству. Искин был таковым по определению; Арчи, казалось, тоже, и в его истории не было ничего, опровергающего это предподолжение; Пифий только и мог, что удивляться, как это Зоннберг выбрал такой удачный экземпляр. В принципе, даже в каких-нибудь нештатных ситуациях, когда искин будет вынужден взять на себя управление корпусом – даже тогда у Арчи останется маленькая лазейка, чтобы противодействовать ему. Пифий, правда, настоял, а остальные его поддержали: оставить Арчи в неведении насчет такого маневра. Если он окажется достаточно смекалистым, чтобы обнаружить эту лазейку – честь ему и хвала. А нет – искин ориентирован на безопасность и благополучие хозяина, на непричинение вреда, отчасти даже на выполнение функций няньки по отношению к Арчи – тому, что от него останется. Так что все должно быть в порядке.
И Пифий Манелиа ждал.
Ему нечего было делать в ближайшие четыре дня. Более того, он мог бы взять выходные на все это время, и никто ничего бы не заметил. Звездой ближайших четырех-пяти суток был, бесспорно, Альдобранд Кронинген.
И чувак знал это, осознавал, вел себя соответственно. Выходил из зала неторопливо, словно рассчитывая, что хотя бы один человек помашет ему вслед платочком и возрыдает, бросится в ноги и оросит их горячими слезами; хотя, возможно, Пифий злословил не по делу, а просто Кронинген сам по себе был флегматиком – это нейрохирург-то; может, ему просто было жутко от предстоящего действа – и он торжествовал при этом от его величия. Кронинген, насколько мог судить Пифий, был самолюбив, не в последнюю очередь эгоцентричен, но – один из лучших. Можно было только догадываться, сколько отвалит ему проект за операцию, и сколько времени Кронинген будет доить этот случай, публикуя о нем еще одну статью, еще одну главу, еще одно что-нибудь. Он ушел – Зоннберг снова начал делать шаги: два шага в одну сторону, пауза, недоуменно вскинутая голова, бегающий взгляд, снова пара шагов в другую сторону. Кронинген уже и на экранах появился, начал отдавать короткие приказания, а Зоннберг все не успокаивался, метался.
Температуру тела Арчи предстояло снизить до двенадцати градусов цельсия, одновременно заполняя кровеносную систему раствором всевозможных сахаров, питательных веществ и кислорода и обезболивающих. Собственно, это мог сделать и ассистент Кронингена, но чтобы этот самолюбивый перец отдал свой жезл маршала кому-то другому даже на шесть часов, да еще самых первых? Было отчасти забавно наблюдать за этим тощим мужчиной, даже в мешковатом операционном костюме казавшимся тощим, который пытался сохранить величественный вид, распоряжаясь о каких-то мелочах. Этот этап был закончен благополучно, он позволял выиграть те самые трое суток, во время которых и случалось этапное изменение в проекте – создание Арчи 1.1. Степанов и Октавия Примстон выгнали своих сотрудников в принудительные выходные, потребовав, чтобы они как следует отдохнули; Степанов выразительно посмотрел на Пифия, но тот отрицательно покачал головой: приказывать ему Степанов был не правомочен, и пусть и мог советовать, но Пифий был ненамного младше, мог и послать к чертям собачьим, и кроме того – самое интересное происходило здесь. Им бы самим не мешало отправиться в свои лаборатории и прилечь на кушетку на пару часов, но это можно было сделать потом, когда подвернется момент.
Они тоже должны были быть там немного позже. Одно дело отсечь мозг Арчи от своего природного кровеобеспечения и подключить его к искусственному питанию; одно дело поместить его в капсулу, которая будет расположена в голове его нового тела, и совсем другое – подключить его к искусственным трактам. Профессор Кронинген был, бесспорно хорош в первом: извел не одну резус-макаку, прошел не одну симуляцию. При втором он тоже был необходим: и Примстон, и Степанов, и Робардс проверили и перепроверили свои действия на десятках симуляций, они знали географию мозга Арчи куда лучше, чем даже он сам, но самая лучшая виртуальная реальность все-таки хороша лишь настолько, насколько хороши люди, ее создававшие, и все равно остается место неожиданностям. Так что они тоже болтались как можно ближе к Кронингену в расчете на его пояснения, комментарии и просто какие-то незначительные замечания, которые на поверку часто оказывались ключевыми.
А Пифию нечего было делать и тогда. Он был спецом по действующему мозгу и по действующему искину. А они оба пока еще спали. Ему было любопытно, что и как происходит; ему было любопытно, как ведут себя люди в этой ситуации. И ему было бы удручающе скучно вдали от этой суеты, в тишине своей квартиры, да еще и зная, что здесь происходит.
Собственно говоря, и Дамиану Зоннбергу нечего было делать. Сводки в Генштаб он передавал каждые восемь часов, но и передавать было нечего: бесконечные графы, которые соответствовали прогнозам, отличались на три-четыре процента, нигде не выходили даже в желтую зону, все оставалось в зеленой, хотя несколько показателей и лежало на границе; краткий вербальный отчет о состоянии экземпляра, который тоже ограничивался невразумительным: «Экземпляр по-прежнему в коме, показатели в норме, предположительно ограничены и любые болевые ощущения, скан мозга подтверждает это». Затем представитель генштаба задавал вопросы, если таковые возникали, интересовался, будет ли пересадка завершена в срок, удовлетворенно кивал, когда Зоннберг говорил, что профессор Кронинген работает даже с опережением, – и все. До следующего брифинга.
Так что Пифий Манелиа ничего не имел против приглашения Зоннберга посидеть у него в кабинете, выпить за здоровье всех вовлеченных в проект и просто посидеть в тишине.
– Я, наверное, сбегу куда-нибудь далеко-далеко, когда это дерьмо закончится, – оскалившись признался Зоннберг, глядя на отключенный экран.
– Да-а-а? – протянул Пифий, оторвавшись от сигары.
Зоннберг посмотрел на него, и Пифий удивился: у этого зануды были красные глаза. Несколько капилляров полопалось. Пифий подумал было настоять на медосмотре, но – заботиться о Зоннберге?
– Ты удивлен? – скептических спросил Зоннберг. Кажется, он был почти трезв, но устал не на шутку.
– Дамми, прелесть моя, и что ты будешь делать далеко-далеко? Там не будет ни жоп, чтобы лизать, ни языков, чтобы лизали жопу тебе. – Пифий задумался. – Хотя языки на твою жопу как раз найдутся, были бы деньги.
Зоннберг поглядел на него, словно недоумевал: кажется, от него хотят, чтобы он разозлился? Так, что ли? Пифий, наверное, был не против. Но Зоннберг засмеялся.
– Я не становлюсь моложе, Пиффи. И как-то мне становится все трудней наклоняться, чтобы лизать их эффективно.
Пифий смотрел на него, кажется, даже испытывая нечто похожее на растерянность. Зоннберг – добровольно – признал, что он лизоблюд – Пифию Манелиа.
– Только не говори, что этот проект подвел тебя к этому, как его… – после паузы решился он. Решился обратить все в шутку. – К катарсису.
Зоннберг затряс головой. Вместо ответа налил коньяка себе и Пифию.
– Не-не-не! – взмолился тот и рванулся, чтобы убрать бокалы подальше от него. – Дамми, засранец, тебе Аронидесу отчитываться!
Зоннберг ухватил его за руку, дернул на себя, повалил на диван и прижал всем своим весом. Он неторопливо допил коньяк и цыкнул.
– Пусть симулякр отчитывается. Все равно сам Аронидес до меня никогда не снизойдет.
Пифий поднапрягся и сбросил его с себя, уселся рядом с ним и взял бокал.
– Ты, придурок, – буркнул он, покачав головой. – Где гарантия, что Аронидес не смотрит твои отчеты?
Зоннберг покосился на него, дернул рукой – очевидно, ручной юнит давал знать, что с Зоннбергом хотят говорить.
– Может, – подумав, признался он. – Но едва ли. Я уже чуть ли не семь лет в проекте, угробил дохрена генштабовских денег… восемьдесят семь миллионов, Пиффи, – Зоннберг неторопливо повернулся к нему и криво усмехнулся, – и ни разу не получил ни одного документа за его подписью. Это делает даже не его секретариат. Так что Аронидес обычный зритель, не более.
Он отставил бокал, задумчиво посмотрел на бутылку, но, выдрессированный собственным благоразумием, предпочел убрать ее подальше.
– Нейроинтерфейс готов к установке, – наконец сказал он. – Вывести на экран. Приступаем. – Произнес он.
Грузно опустившись на диван – Зоннберг, жилистый, не самый высокий человек – он, вздохнув, потерев переносицу, помассировав ее, нацепил очки. Пифий Манелиа с недовольным видом отряхнул одежду и взгромоздил ноги на стол. Как бы он ни хорохорился, но страх липкой ладонью провел по его спине. И, сволочь, самое обидное: Дамиан Зоннберг был образцово спокоен.
Сама процедура была утомительно монотонной. Она практически из одного тестирования и состояла; определяется тракт, подсоединяется к электродам, тестирование. Снова определение, снова подсоединение, снова тестирование. Сам корпус – тело, черт побери, тело – оставалось неподвижным. Пифий – и, кажется, Зоннберг вместе с ним – не мог позволить себе иначе определить этот конструкт: назвать корпусом язык не поворачивался, до чего похож на настоящее, назвать телом – еще, наверное, рано, но до чего хороша работа! Все-таки скульпторы постарались. Это – был Арчи. Это – был не Арчи. Лицо было невероятно похоже, но голова избавлена от всех деформаций, вызванных его болезнью, связанных с несовершенством его костей. Зоннберг принялся составлять очередной отчет, Пифий продолжал следить за тем, что происходило на экране. На котором по большому счету не происходило ничего. Одни и те же скупые движения, одни и те же краткие фразы, одни и те же повторяющиеся слова. Зоннберг – и тот действовал по давно отлаженному принципу, отчитывался – по досконально изученной формуле.
Кажется, Пифий задремал. Кажется, прикорнул рядом с ним и Зоннберг. В лаборатории не изменилось практически ничего. Они все еще возились с интерфейсом. Прошло более суток.
В общем зале, когда Пифий вернулся туда, было значительно меньше людей. Нервное возбуждение, та странная, неизбежная, почти неконтролируемая дрожь, похожая на судорогу, ушло. Присутствовавшие в помещении люди и на экран смотрели лишь время от времени; он словно утратил свою магию. Так что ничто не мешало Пифию подойти к нему поближе и начать рассматривать пристальней все, что там происходило. Тело Арчи оставалось неподвижным, лицо – обычное выражение спящего человека, разве что у людей мышцы расслаблены, а Арчи был просто неподвижным.
Альдобранд Кронинген появился, наконец, в общей комнате. Был ожидаемо встречен аплодисментами. Зоннберг долго тряс ему руку, выражал свое восхищение, и прочая, и прочая, передавал мнение Генштаба о высочайшей квалификации и профессиональных качествах Кроненберга, его хладнокровии, дерзости и решительности, пару раз даже пошутил; Кронинген не счел необходимым отвечать на шутку шуткой, но охотно посмеялся, принял из рук Зоннберга бокал с шампанским и произнес тост. Он благодарил всех ответственных лиц за возможность принять участие в проекте, коллег за обеспечение комфортабельной работы, сотрудников за замечательную подготовку, и что-то там еще, ничего особенного. Кронинген был бесконечно доволен собой, и у него было очень одухотворенное лицо: наверняка придумывал, где можно похвастаться своим успехом так, чтобы не нарушить соглашение о неразглашении, составленное не кем-нибудь – юристами Генштаба. В любом случае, на то он и выдающийся, что знал все ходы и выходы; да даже если в кулуарах бросить пару многозначительных замечаний, из которых все поймут, что именно Кронинген сделал, да даже если за ужином в узком кругу в каком-нибудь клубе рассказать максимально общо, как реагирует мозг, когда знакомится со своим новым искусственным интерфейсом – этого достаточно, чтобы он стал легендой особого толка. Пока, разумеется, Кронинген открыто и многословно обсуждал операцию со своими ассистентами, упивался возможностью обсудить детали, они снова и снова вызывали записи операции, изучали их, но адреналин уже сходил на нет, хотелось и просто посидеть, вытянув ноги и прикрыв глаза, наверное даже, хотелось побыть наедине со своими мыслями, а может, и с блаженной пустотой в своей черепной коробке.
Прошло еще часов пять, прежде чем ассистентка обратилась к Пифию с просьбой следовать за ней и готовиться к переходу в операционный блок. Зоннберг следил за ним с хищным интересом, но не пошевелился, чтобы подойти, только поднял кулак и подмигнул: мол, удачи, приятель. Пифий оскалился, показал ему средний палец, но постарался сделать это неприметно, на уровне груди, держа руку близко к телу. Зоннберг хмыкнул и отвернулся, а Пифий пошел за ассистенткой, пытаясь укротить самые разные чувства, которые забушевали в нем. Ему было страшно – не без этого. Ему было невероятно интересно – разумеется. Он почти благоговейно ожидал того момента, когда…
Когда Арчи 1.** откроет глаза и начнет изучать его.
Пифий не смог удержаться и спросил:
– Как себя чувствует Арчи?
Октавия Примстон недовольно посмотрела на него, но перевела взгляд на мониторы. В ее взгляде, предназначенном Пифию, было что-то такое, трудно определяемое – недоумение, что ли, словно она не могла понять, как неглупый человек может задавать такой тупой вопрос. Арчи – в порядке. Тот Арчи, который сидел перед ней и вокруг которого она хлопотала, был ведь в порядке.
Но она все-таки опомнилась. А опомнившись, посмотрела на мониторы, на которых передавались данные о мозге Арчи: все еще охлажденном до двадцати шести градусов, все еще находящемся в коме, все еще подпитываемом коктейлем из питательных веществ и медикаментов. Но анализаторы вовсю считывали и пытались расшифровать нейроимпульсы мозга Арчи. Несколько экранов беспрерывно транслировали какие-то сполохи, наборы пятен, в которых, если постараться, можно было угадать очертания человеческих и животных фигур.
Октавия Примстон еще раз сверилась с показателями.
– Неплохо. Показатели в норме, наблюдается повышенная активность в древней коре, я бы предположила, что Арчи пытается плавать. По крайней мере посмотри сюда: эти участки мозга Арчи выстреливали, когда он плавал. Мы постарались максимально затормозить новую кору, чтобы избежать ненужной сензитивной перепитки.
Пифий обходил Арчи, пытался привыкнуть к нему, познакомиться с ним. Пытался заставить себя видеть в этой кукле живого человека; точней, он видел человека – то, что сидело перед ним, было совершенно неотличимо от человека. Его кожа была похожа на человеческую, даже поры наличествовали. Возможно, даже морщинки на ней могут появиться. Под кожей угадывались мышцы – такие же, как у человека. У очень хорошо тренированного человека. Пальцы рук-ног – с ногтями, все те же 2-3 фаланги, никаких дополнительных функций вроде выбрасывающихся лезвий или встроенных стволов сонорного и оптического оружия – это потребовало бы дополнительных расходов при сомнительной целесообразности. Чертовы скульпторы даже вполне достоверным пенисом Арчи снабдили – обеспечение максимального психологического комфорта; Пифий вспоминал, как готовил им аргументы за и против, как сам пришел к выводу, что делать скопца было бы не просто жестоко, а бессердечно; оставалось полюбопытствовать праздно, предусмотрены ли возможности пользоваться пенисом, захочет ли Арчи.
