Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)

Арт охотно отчитывался о нейроинтерфейсе, когда Арчи с удвоенной-утроенной-удесятеренной энергией принимался за изучение таких возможностей. Рассказать кому, поделиться с кем своими страхами? А его не признают чокнутым? Сказать Арту – так он доложит кому нужно, и снова этот результат: его признают чокнутым. А ведь опасения все усиливались, и ответов Арта, и доступа к проектной документации не хватало; Октавия Примстон, когда Арчи спросил у нее о возможности взлома Арта, посмотрела на него круглыми глазами: взломать его искин? Невозможно. Дирк Шверинг, ее докторант, выслушал Арчи со вниманием, заинтересовался, загорелся, предложил произвести расчеты. Октавия на это только фыркнула; но от предложений Дирка она отмахнулась бы, а Арчи сделал скорбное лицо, повесил голову и жалобно посмотрел на нее.

– А если? – спросил он. – А если меня обойдут? Доктор Октавия, мы это посчитаем вечером. Пожалуйста!

Он робко шагнул вперед и жалобно заглянул ей в глаза. Перед этим взглядом сама Железная Матильда устоять не могла, не устояла и Октавия Примстон.

Арчи и Дирк Шверинг, а с ними еще несколько любопытных особ крутили и вертели возможности взлома искина особого, дельта-класса и так, и сяк, и с особыми извращениями, и по всему выходило: взломать его извне невозможно. Только если обладать особыми полномочиями, позволяющими преодолеть две оболочки и пройти несколько тестов на верификацию этих самых полномочий, а затем еще пободаться с цензором искина на предмет благонамеренности, и только тогда можно попытаться взломать его, чтобы завладеть управлением. Но даже тогда у взломщика совсем мало времени, что-то около четырех с тремя десятыми секунд, потому что тогда сработает еще одна защита – и это при условии, что сам Арчи не заметит такого массированного воздействия извне.

Это было интересным занятием. С учетом общей малахольности участников, включая Арчи Кремера и успокоенного им же Арта, лаборатория номер пять на четыре дня превратилась в бедлам, а ее любимым развлечением стало: доберись до четвертого уровня, не разбудив Арта. Арчи следил за усилиями малахольных под руководством все того же Дирка Шверинга с увлечением, даже подсказывал им варианы воздействия. Что самим Дирком воспринималось как несправедливая фора. Но случилось страшное: кто-то брякнул Зоннбергу, чем занимается пятая лаборатория. В шутку, просто для того, чтобы сказать: вот, мол, какие озорные ребята, повзламывали Арта, а матерьялов насобирали на семь статей, полторы главы докторской и четыре патента. И разъяренный Зоннберг ворвался в зал в тот момент, когда Надин Лионель почти, вот просто почти совсем добралась до пятого уровня. Он потребовал, чтобы Арт немедленно – НЕМЕДЛЕННО! – перекодировал защиту, сменил алфавит цензора и подключился к гиперкомпьютеру центра, злорадно называемому Гиппопотамом, для сканирования, а остальные чтобы убирались в недельный неоплачиваемый отпуск, но не сразу, а после того, как явятся к нему на ковер. Арт осторожно коснулся Арчи: «мол, извини, хозяин, но я должен послушаться. У него полномочия, он очень важный человек, и он прав». И буквально через долю секунды Арчи ощутил, как Арт подключается к этому долбаному Гиппопотаму. И он почувствовал, что за штука такая этот Гиппопотам и что значит его сканирование.

Иными словами, на страхи о возможности взлома был получен очень ясный ответ: невозможно. То есть вероятность остается, разумеется, но ничтожно малая. Примерно такая же, как у шимпанзе напечатать «Илиаду», беспорядочно ударяя по клавишам. А помимо этого Арчи получил ответ на еще один вопрос, пусть и не заданный отчетливо и внятно: могут ли посторонние приказывать Арту. Приказывать-то могут. Но Арт обращается за подтверждением к нему.

Арчи не имел ни малейшего желания противиться исполнению приказа Зоннберга. Он сам понимал, что вел себя неосмотрительно. А если бы среди этих отчаянных ребят нашлись предатели? А если бы у кого-то кукушка откуковала, крыша улетела, и они решили бы использовать Арта по своему усмотрению просто потому, что хотели отомстить человечеству? Да мало ли что еще, человек тварь непредсказуемая. Так что когда Зоннберг орал на него в своем кабинете, Арчи не спорил и не возражал. Он был согласен. Он и извинился. Это, кажется, ошеломило Зоннберга похлеще удара дубиной. Он уставился на Арчи, тяжело дыша, багрово-красный, со вздувшимися жилами на шее, со встопорщенным воротником рубашки, с приоткрытым ртом, с соплей, выглядывавшей из левой ноздри, и явно не знал, что сказать. Наконец вздохнул, уселся, достал платок, промокнул им лоб, вытер нос и рот, громко высморкался и неторопливо спрятал.

– Что-нибудь вроде «такого больше не повторится» я от тебя дождусь? – спокойно спросил он у Арчи.

– Такого с вовлечением многих действующих лиц и новейших достижений центра? В этом же заключается суть проекта. Я не могу давать слово за всех.

Зоннберг усмехнулся и встал.

Обойдя комнату, он остановился за столом и уперся руками.

– Зачем это было тебе нужно? – медленно, отчетливо, властно спросил он.

– Затем же, зачем службой безопасности проводятся регулярные проверки искинов.

– Вот именно, Арчи. Они проводятся регулярно. И поверь, их проводят очень ловкие люди.

Иногда это может быть непроходимая глупость и ошеломляющее везение, иногда форс-мажор, который просто не мог случиться, вроде черепахи в когтях у орла, лениво подумал Арчи. Арт, услышавший эту мысль, возразил, что для дураковзлома или форс-мажора у него – у Арта 1.1 – слишком велика скорость обработки информации. Арчи не спорил. Он кивнул, соглашаясь с Зоннбергом, и сообщил ему о том, что искренне рад, что проверки прошли успешно, что санкционированные проверки проводятся постоянно, что он имеет честь зависеть от таких замечательных, выдающихся людей.

– Мне иногда невероятно хочется тебя выпороть, Кремер, – откровенно признался Зоннберг.

– Я был искренен, – удивленно поднял брови Арчи.

Зоннберг усмехнулся.

– Именно поэтому. Пошел вон, – бросил он и развернулся к нему спиной.

И поздно вечером он навязал свою компанию Пифию Манелиа. Тот был отвлечен от очень важного дела – смотрел сентиментальную комедию, пил недорогое вино с небольшого виноградника, которое купил в супермаркете по пути домой, заедал его недорогим же пирогом и был доволен жизнью. Даже появление Зоннберга, который явно жаждал свернуть кому-нибудь шею, не вызвало у него раздражения.

Пифий молча прошел в гостиную, уселся на диван и водрузил ноги на стол. Зоннберг последовал его примеру. Затем, подумав, встал, чтобы принести себе бокал и тарелку, и снова плюхнулся на диван.

– Что мальцы в пятой лаборатории учудили, знаешь? – спросил он, налив вина.

Пифий нахмурился. Должно ли это быть что-то знакомое – или предосудительное – или радикально новое открытие – или они просто взорвали лабораторию?

– Лучше бы они лабораторию взорвали, – процедил Зоннберг. – Они, недоумки эти, попытались взломать Арта.

Пифий помолчал. И еще помолчал. И наконец сказал:

– Да ты что.

– Идиоты! Так самое главное: Кремер не просто был не против – он участвовал!

На этот раз Пифий взял куда меньшую паузу.

– Да ты что.

Это было любопытно. очень интересно.

– И как результаты? Смогли?

– А они могут смочь? – ощетинился Зоннберг. – Ни одно тестирование не показало шанса больше трех с половиной промиллей, что это возможно. Дело не в этом, Манелиа, дьявол их всех разбери. Дело в том, что я ждал этого от Шверинга, да от него я чего угодно жду! Но Кремер, собака, Кремер не просто был там, он активно участвовал!

Пифий глубокомысленно сказал: «Хм», – и сделал большой глоток вина. Затем, подумав, включил головизор. Зоннберг угрюмо смотрел на него. Наконец не выдержал:

– Как ты можешь смотреть это дерьмо?

Полторы минуты – немало времени, чтобы вышибить из Зоннберга дух негодования, переключить его на иные проблемы, куда менее насущные, и обдумать услышанное.

– С удовольствием. – Пифий поставил левую ногу на пол, второй уперся в стол. – Тупейшее кинцо, тут хрен поспоришь, но некоторые шуточки очень ничего. Так если у ребятишек все равно не было ни малейшего шанса и они еще раз в этом убедились, зачем истерика?

– Затем, что это нарушение режима безопасности!

– Дамми, малыш. – Пифий с умным видом уставился в потолок. – По большому счету, любая вылазка Арчи в большой свет – это уже нарушение режима безопасности. Он может попасть под машину – под очень большую и очень тяжелую машину. Может оказаться в здании, которое взбредет в голову взорвать террористам. Ну и триста миллионов иных причин. Представь, как нарушится безопасность, когда Арчи будет лежать на столе в морге, и его будут пытаться вскрыть, а? Даже стажировки Арчи – это тоже нарушение режима безопасности, потому что, во-первых, не всем сообщались его особенности, а во-вторых, сами стажировки некоторым образом не совсем представляли собой мирное барахтание в чистом пляжном песочке.

– Да, но чтобы это случилось внутри лаборатории?! – вскипел Зоннберг.

Пифий покосился на него.

– Когда Арчи запускали в куб с симуляцией двухкилометровой океанской глубины, это было внутри океана. Например.

– Еще раз повторяю, Манелиа, – зашипел Зоннберг. – Арта. Пытались. Взломать!

Последнее слово он выкрикнул Пифию в лицо. Тот отклонился назад и изящно приподнял бровь в вежливом недоумении.

– Они попали в те три с половиной промилле?

– Нет, разумеется!

– Так в чем проблема, – пожал плечами Пифий и потянулся за бутылкой.

– В том, что Арчи Кремер принимал в этом активное участие! Арт подтверждает, что он санкционировал это, спровоцировал Шверинга и выканючил разрешение у Примстон!

– И? – вежливо спросил Пифий.

– Что и? – удивился Зоннберг. – Этого мало, что ли?

Пифий хмыкнул.

– Скажи мне, Дамми–истеричный хамелеон. И прежде чем ты завопишь, что я тварь, вуайерист и извращенец, я настаиваю, что мои вопросы имеют непосредственное отношение к причине твоего визита. Это понятно? – Он дождался кивка Зоннберга и спросил: – Ты в подростковом возрасте мастурбировал?

Зоннберг снял очки, облокотился о спинку дивана и игриво спросил:

– Ты хочешь подробностей, Пиффи, крошка?

Пифий захохотал.

– Только в кошмарных снах мне может присниться, что я хочу от тебя ЭТИХ подробностей. Но я предположу, что да, мастурбировал. Потому что, малыш Дамми, это делают все. Не только потому, что это одна из достижимых для подростков практик получения определенного, в смысле однозначного, простого и явного удовольствия, но и одна из сторон познания себя. Что в свою очередь является очень важной составляющей процесса взросления. В данном случае мы и имеем нечто похожее.

– Подростковую дрочку, что ли?

– Какая вульгарность! – скривился Пифий.

– Ну так и дрочил бы себе на здоровье! Зачем искин-то взламывать? – буркнул Зоннберг. Он встал, прошелся по комнате, уселся в кресло. Посмотрел на Пифия, отвел глаза.

– Что-то я не очень вижу, как Арчи решается на дрочку. Во-первых, он едва ли получил возможность узнать, что такое плотское удовольствие. Тело не позволяло, ситуация тоже. Сейчас его возможности получения удовольствия все-таки ограничены. А из любопытства – хм. Арчи привык, что каждое его движение фиксируется и анализируется. Едва ли он решится теперь совершать этот акт прилюдно.

– Я все равно не очень вижу, как ты можешь уравнивать эту практику и их саботаж.

– Какой саботаж, – поморщился Пифий. – Ты говоришь, что эту проверку инициировал Арчи?

– По всему выходит, что да.

– А ведь для него это могло бы стать критическим действием. Представь, что в результате своих действий он полностью утрачивает контроль за своим телом и никак – никак, Дамиан – не может этого восстановить. И тем не менее идет на это? Нет, едва ли. Это все-таки куда больше подходит под статью о усложнении самопознания.

– Лучше бы он просто дрочил, – бросил Зоннберг и потянулся за бокалом.

– Ну да, и делал бы это, зная, что за ним будут наблюдать. Или как-то иначе анализировать поведение. Я уверен, я давно говорил о том, что Арчи со все большим трудом переносит круглосуточное наблюдение за собой и начинает бунтовать все сильней.

– Да никто за ним не наблюдал бы, – отмахнулся Зоннберг.

– Да? – скептически спросил Пифий. – Чтобы наш брат да отказался от возможности еще что-то исследовать? Тем более такой простор для деятельности. Нет, скажешь? Эта сфера жизнедеятельности существует пока только теоретически, насколько можно судить. Я подозреваю, что господа ученые немало бы отдали, чтобы узнать, хороша ли она, а? А заодно можно было бы сразу открыть небольшую такую лабораторийку, которая бы занялась созданием такой виртуальности, которая обеспечивает древнее, как старый мозг, глубокое, как ядерный анализ, всеобъемлющее, как смерть сексуальное удовлетворение. Деньги бы Амазонкой потекли. Тебе не кажется?

Зоннберг только отмахнулся.

Пифий же только порадовался тихо-тихо, глубоко-глубоко, что Арчи Кремер как-то миновал тот этап, который подстегивал бы его еще и на такие эксперименты. Его жадный интерес к границам своей автономности, к степени своих прав на свое же тело был объясним и понятен; его обстоятельное, кропотливое исследование возможностей тела – похвально. Его безразличие к удовольствиям – тут Пифий остерегался от оценок. Было ли это связано с отсутствием нормального человеческого тела, с тем, что кибернейрологи не смогли полноценно восстановить или создать перцептивные возможности – с тем, что Арчи был слишком тесно сращен с Артом, а Арт к удовольствиям не имел практически никакого отношения – с тем, что Арчи концентрировался на совершенно иных целях и задачах? Как бы там ни было, Арчи не думал о близких, очень близких, интимных отношениях, и Пифия это устраивало – личный, шкурный, эгоистичный, возможно недопустимый, постыдный интерес. С другой стороны, Арчи не расценивал никого как возможного партнера, потому что не знал о такой возможности, не имел такой потребности. Что, соответственно, выбрасывало и Пифия из его жизни.

Зоннберг же все ощущал ту странную беспомощность, которую внезапно испытал, когда Арчи терпеливо, методично и бесстрастно сообщал ему, что считает справедливым гнев Зоннберга, наказание и некоторые ограничения, которые тот решил наложить на его поведение в качестве наказательно-превентивных мер. Вроде слова были правильными, вроде и интонация соответствовала необходимой, вроде и в искренности Арчи сомневаться не приходилось, но вот то жутковатое ощущение от непонятной, невероятной, неестественной – нечеловечной – снисходительности жизнерадостности не добавляли. В общем и целом, Арчи Кремер был отличным объектом, замечательным. Особенно после того, как проект перевалил за десятилетний рубеж, а Арчи побывал в руках Аронидеса. Неизвестно, что тот тиранозавр ему сказал, но Арчи изменился. Стал куда более замкнутым – хотя куда больше. Не то чтобы более деятельным, но куда предприимчивей. Изобретательней. Любопытней. Осторожней. Неуловимей. Непонятней. И еще много «не», которые чувствовал даже Зоннберг, хотя чувства никогда не были его сильной стороной. Иными словами, Арчи получился как бы не лучше, чем это представляли в своих самых смелых мечтах могущественные люди на самом верху; это несомненно рассматривалось как заслуга Зоннберга, хотя не совсем соответствовало действительности – но кто он такой, чтобы отказываться от достающейся даром славы. Но Зоннберг терялся все больше, пытаясь оценить свое отношение к проекту – к Арчи, и ему было очевидно, что он не доверяет Арчи. Не Арчи Кремеру – его оставалось все меньше и меньше, пусть Зоннберг и не знал его до этого, но был в этом уверен. Дамиан Зоннберг не понимал Арчи 1.1, потому что это создание было – становилось – непостижимым.

Когда Дирк Шверинг со товарищи был снова допущен в лабораторию – после выговора, неоплачиваемого отпуска, внушительного штрафа, проверки безопасности и так далее – Арчи пришел к ним в лабораторию. Извиниться. Раскурить трубку мира, то есть съесть пирог мира и запить вином мира. Октавия Примстон, увидев Арчи со свертками, заявила:

– Никаких проверок!

Арчи с серьезным видом кивнул:

– Только санкционированные и только на аллергены. Присоединитесь к нам?

– На пару минут, так и быть, – охотно согласилась Октавия Примстон.

Не то чтобы Арчи жаждал этого, но против не был. Тем более можно было еще раз поговорить о теме, которая беспокоила, даже если принять, что этот их «саботаж» подвтердил: Арта взломать, а значит, уничтожить Арчи практически невозможно. Осталось обсудить возможность воздействия на Арчи – на то человеческое, что являлось ключевым элементом, наверное, в этом злосчастном проекте, и двигаться дальше. То есть возможно ли подчинить Арчи влиянию извне, минуя Арта – обманывая его при этом тоже.

– От Арта к тебе невозможно, ты же видел. Извне – пуф, – Октавия задумалась. – Как?

– Гипнозом? Гипнотерапией?

Дирк Шверинг глухо закатил глаза. Октавия Примстон застонала.

– Арчи, малыш, ты преувеличиваешь возможности гипноза, – протянула она. – Особенно сейчас, когда ты можешь расчленить любое действие гипнотизера и оно не произведет на тебя никакого воздействия, даже если допустить, что Арт устранится на несколько минут, чтобы гипнотизер мог действовать на тебя напрямую. М-м-м, гипнотерапия тоже возможна, но, Арчи, во сне на тебя воздействовать может только Арт и только с позволения начальства, которое изначально будет согласовано с тобой. Даже если ты заговоришь о нейрокоррекции, там все те же условия. Разрешение начальства, твое одобрение. Так что любое воздействие извне контролируется Артом, и твой нейроинтерфейс слишком хорош, чтобы была возможность обойти его или как-то просочиться сквозь.

– В принципе твой мозг действительно остается самым уязвимым объектом, тут фиг поспоришь. Но он и защищен на порядок лучше, так ведь? – подхватил Шверинг.

Все так. Мозг был очень хорошо защищен от механического, радиоактивного и иного другого воздействия. Даже имунные опасности были исключены: Арт тщательно отслеживал состояние органического вещества и при необходимости отреагировал бы быстро. Все было отлично, здорово и убедительно. Арчи и сам знал это, а теперь еще и убедился. Практически поверил.

Он и другое узнал во время этого демарша, из-за которого Зоннберг был все еще зол на него, а Пифий потребовал пройти несколько дюжин тестов – Арта в первую очередь, и донимал в это время Арчи своими умными беседами: даже самые высокие чины не могут беспрепятственно управлять им. Таких штук, какие раньше устраивал Зоннберг, приказывая Арту делать то и то – и успешно, больше не будет.

Оставался еще один вопрос, на который Арчи пока не мог получить ответ: насколько глубоко могут копаться в его голове все эти чины да ученые. Насколько плотно следят за ним. Что именно Арт сообщает им. Пока Арчи не мог придумать, как достоверно узнать это. Причем как узнать это, ничего не сообщая никому: Арчи был уверен, что у них были заготовлены обтекаемые вопросы на самые разные ответы, и скорее всего эти чины попытались бы подсунуть ему какое-нибудь решение, которое бы устраивало их, но лишило бы бдительности Арчи, и все было бы по-старому. Так что Арчи отказывался доверять им вообще и сообщать свои размышления. Всем. В том числе и Пифию Манелиа.

Наверное, на Луне можно было заняться этим вплотную. Из-за удаленности центра и ограниченных возможностей связи с ним (далековато, как ни крути, безопасной считалась только пакетная передача данных в определенное время, а не непрерывное их сообщение, и само собой разумелось, что объем передаваемой информации сам по себе был ограниченным, а значит и то, что передавалось на Землю, вынужденно дозировалось) что Арчи оказывался почти самостоятельным. Он, разумеется, отчитывался нескольким людям, на Луне начальству, да на Земле все тем же. У него, разумеется, были свои задания, которые он выполнял помимо обычных обязанностей, возлагаемых на служащих полковником Кожевниковым, но кроме этого – ничего. Ни необходимости возвращаться в центр и подвергаться тестам и изучениям, ни необходимости быть настороже круглосуточно, чтобы не сказать и даже не подумать чего-нибудь неосторожного, что может быть донесено вышестоящим и послужить основанием для нового приступа тестов и допросов. Иными словами, Арчи нравилось на Луне – на лунной базе. И, как выяснялось, он был отлично подготовлен для этой командировки. Сниженная сила тяжести не вызывала проблем; с координацией движений все было в полном порядке; Арт – и само тело – вел себя превосходно, даже странный, непривычный свет и резкие, чернильно-черные тени не вызывали у Арчи неприятия. Они оказались именно такими, как на симуляциях, и даже резче. Военные, отслужившие несколько циклов на Луне, признавались, что самым сложным было перестроить восприятие окружающего мира – после Земли на Луне, но и после Луны на Земле, пусть Арчи этого и не испытывал, а вообще здесь было неплохо. Пусть и тихо. Пусть и эти дурацкие перепады температуры. Пусть и эта бездна над головой. Зато очень стимулировало размышления о вечном. Так что у Арчи было немало возможностей заняться Артом. Выяснить, как подчинить его себе полностью, как отсечь любые пути сообщения Арта и внешних центров управления, а оставшиеся перепрограммировать таким образом, чтобы Арт действовал в его, Арчи, интересах – так, как он, Арчи, это понимает. И все это, не привлекая внимания центра, генштаба и самого Арта.

Это начинало получаться. Например, когда нужно было вкратце сообщить, какие задания ему поступили от центра: в случае с лунами отчет о поведении искусственных органов кибертела в условиях взлетно-посадочных перегрузок, сниженной силы тяжести и постоянной подвержденности космическому облучению. Арчи подозревал, что какая-то подобная задача должна была быть поставлена перед Артом, потребовал отчета, после нескольких минут боданий Арчи убедил Арта, что это имеет значение и для него, Арт и изобразил схему, которую Арчи мог изучить за несколько секунд. Он все-таки был очень ловким искином, самостоятельно разработавшим не один алгоритм взаимодействия с Арчи, который можно было применить для обучения других искинов.

«Отлично, – подумал Арчи, изучив схему. – А ты сам? Как ты оцениваешь свою эффективность в этих условиях?».

«Она пока отличается от земной. Я вынужден корректировать действие тела в совершенно незнакомых условиях, которые отличаются от симуляций, которые мы использовали. Но думаю, что через две недели мы полностью сравняемся с прежним состоянием».

«Угу, замечательно. И что дает тебе основания думать, что такие сведения несущественны для меня? – спросил Арчи. – Даже если принимать во внимание, что разница быстродействия составляет миллисекунды, а твоя обучаемость позволит и эту дельту скорректировать через три дня, я давно уже привык думать и такими категориями, для меня и это время уже ощутимо. Почему ты решаешь изолировать меня и от этого знания, но в центр сообщаешь, как будто для них чисто формальные сведения куда важней, чем для меня жизнено важная информация?».

Арчи ощутил – нет, на самом деле не увидел, а именно ощутил – как Арт словно нашкодивший щенок припал к земле, втянул голову и робко повиливает хвостом. Простить бы его, только это же искин. Машина. И Арчи продолжал. Все то время на Луне он упрямо спрашивал его: почему то и то знает центр, но не знаю я? Почему то, что делаю я, ты сообщаешь на Землю, хотя это не имеет никакого отношения к текущим и стратегическим задачам центра? Почему в профиле Арчи 1.1 обеспечение максимально комфортной жизнедеятельности человека стоит впереди всех остальных задач, а именно это не соблюдается, например, тогда и тогда, а особенно когда Арт так радикально ограждает его от взаимообмена информацией с центром – дезинформирует, по большому счету? Как это соотносится с аксиомами функционирования кибердеятельности? Арт молчал, припадал к земле, вилял хвостом, корректировал что-то в себе, подставлял под руку Арчи лобастую голову, показывал: тут и тут установлен фильтр, который информирует тебя о запросах извне. Тут и тут поставлен мини-цензор, который будет действовать полуавтономно и обязательно спрашивать тебя о том, какую информацию можно сообщать в центр. Арчи не был уверен, что преуспел – это можно установить только в центре, пообщавшись с гиперкомпьютером, проанализировав информацию, а также из интервью с Зоннбергом, Пифием и Бенскотером из штаба – куратором, чтобы его. Из разговора с людьми можно будет понять, успешен ли был Арчи. Но до того времени оставалось еще два с половиной месяца.

Наверное, если бы Арчи малость поднапрягся, он смог бы собственными глазами и без особых усилий увидеть, как стартует и многострадальный крейсер «Адмирал Коэн». Крейсер пропустил один рейс к Марсу – необходим был капитальный ремонт, небольшая реконструкция, позволяющая ему летать не быстрее, но эффективнее, увеличивавшая грузоподъемность, делавшая куда более удобным для пассажиров и для экипажа. Эта посудина болталась рядом с техстанцией на околоземной орбите, затем отшвартовалась, сдвинулась чутка, чтобы висеть над космопортом на земле, и ее команда начала подготовку к рейсу на Марс. Ничего особенного, все как обычно. Если не считать несколько избыточного багажа лейтенанта Николая Канторовича.

Все было как обычно: унылые, однообразные часы полета, лихорадка приближения и остановки, рутинный уже праздник в честь прибытия, суета разгрузок-погрузок-посадки, пара часов передышки – и вперед на Землю.

А Николай Канторович сидел перед комендантом Лутичем и вместе с ним изучал помещения, которые мог снять. У местного главвоенного уже побывал, остался доволен им, что было взаимно. Захария Смолянин должен был быть на работе. Его Николай Канторович тоже видел. Щупал там, все такое. Но не сказал, что в ближайших планах у него – остаться на Марсе. Как-то не решился. И вообще: это дурацкие отношения, которые признать моногамными не позволяет совесть, а открытыми – сердце. Они не нужны Канторовичу и еще меньше – Захарии, этому вертихвостке, этому… лапочке. Возможно, когда Николай Канторович освоится на Марсе, можно будет попытаться заново познакомиться там, то-се.

– Вот это. Неплохое помещение. Недалеко от ангаров, удобное здание. Очень хорошие коммуникации, – сказал Лутич.

– Хорошо, – отозвался Николай Канторович. Любая дыра в два раза больше его каюты на «Адмирале Коэне» его устраивала.

– Хорошо, – задумчиво произнес Лутич. – Хорошо. – И не предпринял никаких действий.

И – дверь ударилась о стену.

– Какая квартира? – зашипел сзади Захария Смолянин. Лутич просиял. – Какая к херам квартира в седьмом пузыре? У МЕНЯ ЕСТЬ КВАРТИРА!!!

Он прыгнул на Николая Канторовича, ухватил его за грудки и затряс.

– Ты чурбан безмозглый! Ты сволочь! Гад! Животное! Сказать не мог?! – орал он.

Лутич наслаждался сценой. Николай Канторович смотрел на Захарию Смолянина. Молчал. Не дышал. Наконец выдохнул. С облегчением. Даже осмелел настолько, чтобы положить руку на талию этому… Захарии.

– Он живет у меня, – усевшись на нем поудобней, любезно сообщил Захария Лутичу. – Ты там оформи что надо и дай знать.

Затем повернулся к Николаю.

– Пойдем, – сказал он и спрыгнул на пол. – После такой беспардонности я просто обязан доистязать тебя до беспамятства. – Затем он повернулся к Лутичу. – А ты посмеешь побеспокоить нас раньше завтрашнего утра, натравлю на тебя Бруну Сакузи. Скажу, что ты жаждешь пригласить ее на кофе. И постараюсь, чтобы Де Велде был рядом.

Захария мило улыбнулся и потащил Николая за собой.

– Как я испугался, – хмыкнул Лутич и встал, чтобы закрыть дверь, проверить, как себя чувствует стена, о которую дверь ударилась. И заодно чтобы полить диффенбахию, которую Де Велде ему все-таки притащил.

========== Часть 28 ==========

Захария Смолянин был зол. И посмей хоть кто-то сказать ему, что он зол несправедливо, он бы разозлился еще больше. Посмей даже гепард его сердца, бизон его либидо сказать, что Захария ведет себя несерьезно, ох бы Захария объяснил ему, как он неправ. Но бизон его сердца, гепард его эроса смирно стоял сзади, робко молчал и время от времени судорожно втягивал воздух. Штука такая: пузыри постарше были совсем небольшими. Пузыри побольше, на которые уже и воздуха хватало: наработали, добыли – со всеми кислородами, водородами, азотами и прочими углекислыми газами – были куда крупней, и их было много, по ним пешком не набегаешься. А всего пузырей было очень много, и для того, чтобы перемещаться по ним, ног уже не хватало. Были скутеры – электрические, потому что чего-чего, а электричества на Марсе хватало. И на скутере, на маленькой совсем, условно двухместной фиговине, Захария Смолянин, злющий, как тюлень, севший на стаю морских ежей, вез в свое логово лейтенанта Канторовича.

Нет, конечно, злющий – слово, не совсем точно определяющее состояние Захарии Смолянина. Впрочем, лексический запас даже такого разносторонне развитого и очень языкастого молодого человека, как Захария, тускнел, сталкиваясь с непосильной задачей: описать вот это состояние. Они, значит, год с небольшим не виделись. Встретились. Канторович побывал в увольнении, все как положено; Захария похитил его у марсианской цивилизации, у арео-общества, чтобы пресытить свое ненасытное либидо. Они, значит, простились. Захария, значит, мужественно не возрыдал и даже не всхлипнул; говорить, правда, не смог – потому что у него был выбор: говорить, перемежая слова со всхлипами – или молчать, но не всхлипывать. Захария был гордым молодым человеком, выбрал второе, хотя потом, когда лейтенант Канторович отбыл восвояси – ЯКОБЫ, сволочь такая, гад, садист и бессердечный чурбан, восвояси, – Захария не удержался и не просто всхлипнул, а заскулил, завыл, застонал, так больно ему было. Ни слова не было сказано о будущем, потому что тема болезненная невероятно, щекотливая до асфиксии, ситуация – уже который год по умолчанию считавшаяся безвыходной. И н-на тебе.

Хвала Аресу за удивительного, проницательного и мудрого коменданта этого муравейника. Хвала ему и за то, что он воспользовался не обычным мануальным, а нейроинтерфейсом, чтобы отослать краткое и очень емкое сообщение исстрадавшемуся вдрызг, доставшему его сил нет как, вынувшему всю душу своими стенаниями, так мало этого, еще и споить пытавшемуся – у него, видите ли, драма, он, видите ли, страдает, ему, видите ли, просто позарез нужно унять тлеющее в груди пламя одиночества, и сделать это, непременно залив горе декоктами стервищи Эсперансы – лапочке Захарии Смолянину. Николай Канторович ничего не заметил, потому что кто его знает, как бы быстро он удрал оттуда, не желая неподготовленным предстать пред светлы очи Захарии. Ну или просто не был бы застигнут врасплох, а значит, и вырвать из него согласие на совместное проживание в перспективе, и как минимум одни сутки безудержного секса в ближайшем, в наступившем уже будущем было бы не в пример сложней. И в триста раз более решительно стоит вознести хвалу коменданту Лутичу за чуткость и понимание, а также за неприемлемое для мужчины вообще, но крайне уместное в данном случае желание свести этих вот двоих… носорогов. Но это потом, Захария обязательно поднесет Лутичу кое-чего за чуткость и понимание, пожалуется на всякие там телесные, эм, неудобства, связанные с, эм, упоением от встречи, и обязательно разопьет с ним еще один пузырек еще одного декокта Эсперансы, может даже, выцыганит у Де Велде какой-нибудь цветок, а пока ни одной мысли о благородном Златане не задерживалось в голове Захарии. Там, в этой голове, был полный раздрай, ураган мыслей, шквал чувств и прочая фигня, а самое главное: он тут, и он тут надолго!