Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 50 страниц)
Одно было ясно: проект финансируется в полной мере и дальше в течение обозримого будущего, он является одним из важнейших в ряду других, не менее важных, и это не только значило, что к услугам Арчи лучшие технологии и техники, но и то, что он и дальше будет находиться в распоряжении этих бессердечных сволочей из науки. Сомнительное удовольствие быть суперчеловеком – больше похоже на диковинного зверя в стеклянном кубе, поставленного посреди центральной площади на всеобщее обозрение. Так что несмотря на сомнительное удовольствие провести три года на Марсе (и кстати, вредненькое коварство бюрократии – ни в одном документе не определялось, три каких года предстояло провести там – земных или марсианских), в этой командировке было нечто завлекательное – вдали от тех, кто изучает, и вдали от тех, кто выдает разрешения на такое изучение.
После шлюпки крейсер «Адмирал Коэн» проводил неизгладимое впечатление – больше похож на искусственный спутник, чем на межпланетный крейсер. Форма-то в космосе не то чтобы принципиальна, необходимости заботиться об аэродинамике нет никакой, там другие враги, и от них тоже нужно уметь уворачиваться; в любом случае – это огромнейшее сооружение, больше город, чем корабль, надежное невероятно, напичканное технологиями по самое «не балуйся». Арчи уже в первом коридоре увидел немало любопытного, о чем слышал-читал, но не видел в быту. А тут вот оно – особо легкие и прочные материалы, остающиеся при этом жесткими; особо обработанная поверхность, способная сбрасывать статическое электричество, которое в любом случае накапливается, в специальные ловушки; удивительные системы наблюдения, изучая которые, Арт затаился в растерянности. Материалы, которыми облицован корпус, точно также способные преобразовывать в полезную энергию не только солнечный свет, но и радиацию, системы внешнего оповещения – метеоритов все-таки хватает, а еще космического мусора прибавлялось, как бы ни требовали власти, чтобы ничего не выбрасывалось в космос. Кстати о мусоре – системы очистки воздуха и воды тоже были на «Адмирале Коэне» передовыми. Воздух был свежим, вода безупречно чистой и даже обладавшей вкусом – после дистилляции она насыщалась полезными веществами, чтобы приблизить вкус и состав к природному: еще одна прогрессивная технология, хранившаяся, как и ожидалось, в строжайшей тайне во избежание всяких диверсий. Иными словами, Арчи был рад, что оказался на крейсере; ему было любопытно практически все, что он видел. О том, что его ждет, когда «Адмирал Коэн» прибудет в место назначения, он не задумывался, а наслаждался тайм-аутом.
Затем был традиционный торжественный ужин капитана. Эпиньи-Дюрсак – вот же имя, подходящее павлину, а носит его тощая утка, даже не селезень, а так, нечто невразумительное. Водил крейсер пару дюжин лет; столь длительное пребывание в космосе не сказалось на его самочувствии, судя по внешнему виду – либо жалование и бонусы у него были такими, что их хватало на новейшие оздоровительные терапии. Даже внешности он был непримечательной, хотя должность все-таки вынуждала думать, что он не так прост.
Последнее, кстати, было очевидно. Он словно из воздуха вобрал информацию о любопытном пассажире, который путешествует по документам, выданным не кем-то там, а очень хитрым отделом генштаба. И билет у него был оплачен тем же отделом. И о размещении Артура Кремера хлопотали не самые простые чиновники все оттуда же. Поэтому капитан Эпиньи-Дюрсак счел более чем объяснимым пригласить Артура Кремера на куда более престижный второй ужин капитана, на который званы были только избранные. На осторожные расспросы главного стюарда капитан Эпиньи-Дюрсак пояснил:
– Ему покровительствуют Аронидес, Тамм и Бенскоттер. Кстати, именно люди Тамма готовили поездку Кремера. И… – он помедлил. – Финлейд вчера интересовался, как обустроился этот, хм, курсант.
Главному стюарду было положено знать очень много о закулисных играх многих ведомств. И его прямой обязанностью было поддерживать близкое знакомство с Финлейдом – личным помощником Аронидеса. Об этих двоих в генштабе немало анекдотов ходило. Очень тихим шепотом и в очень тесном кругу рассказываемых, разумеется, чтобы не поставить под сомнение репутацию их обоих. Аронидес таскал Финлейда за собой все то время, которое делал карьеру, преданность последнего первому была фантастической, почти невероятной. Благодарность первого второму была очевидна, пусть и не бросалась в глаза. Финлейд знал все о делах и интересах Аронидеса и даже немного больше. Аронидес доверял ему самые щекотливые дела, каковых у него естественным образом заводилось тем больше, чем выше он продвигался по служебной лестнице. Кое-кто пытался позлословить на тему противоестественной и, эвфемистически выражаясь, эротической привязанности этих двоих друг к другу, но Финлейд был вдов семь лет и был удовлетворен этим состоянием, а до этого исключительно верен своей супруге, а Аронидес после брака, длившегося двадцать семь лет, давно умершего, закончившегося очень дружелюбным разводом, неожиданно приблизил к себе одного такого, юного, ловкого, шельмоватого и после четырех с небольшим лет все еще благоговейно затаивавшего дыхание, когда Аронидес подходил к нему; и сам Аронидес – не помолодел, но казался более юным, что ли. Поэтому слухи пожирали себя, самые отчаянные остерегались выставлять себя на посмешище, а Финлейд исправно доносил до Аронидеса сплетни или основания для них. И если он интересуется как бы простым курсантом, это что-то да значит.
Впрочем, главный стюард осторожно довел до Эпиньи-Дюрсака свое намерение посадить этого загадочного курсанта за столом не рядом, а через три человека от капитана – не стоит слишком явно подчеркивать свое внимание к молодому гостю. Три человека – достаточное расстояние, в меру почтительное, позволяющее держать объект внимания в пределах досягаемости, не совсем очевидное и не совсем скрытое для окружающих. Неплохо.
По большому счету, с куда большим удовольствием Арчи провел бы это время в своей каюте. Пока корабль находился в зоне прямого контакта с Землей. Сигнал задерживался на секунды, доступ к сети был полноценным, и это было куда интересней и важней, чем сомнительное удовольствие неподвижно сидеть в парадном мундире в компании других мумий в парадных мундирах за устрашающе тщательно отдекорированным столом и бездарно просирать время – иных слов Арчи не находил. Он, конечно, обладал замечательными возможностями выпадать из реальности и уютно обустраиваться в своей виртуальности: и возможностей, памяти Арта хватало на бесконечное множество информации, которую и за триста жизней не охватить, но Арчи предпочитал и это делать в своем логове. Но иерархия, чтоб ее, субординация.
Капитан Эпиньи-Дюрсак был безупречно вежлив и осторожно-любопытен. Он аккуратно выведывал у Арчи, насколько близко тот знаком с тем из генштаба, и с тем, и с тем. То ли именами хвастался, то ли действительно просчитывал возможности отвоевать себе еще один канал связи с вышестоящими. Он-то, конечно, был на своем месте на «Адмирале Коэне», его устраивала его карьера, положение, отношение общества – самых разных его слоев, но кто его знает, не появится ли или даже не появился ли один помоложе да посноровистей, метящий на его место. Страховки ради, осторожности для еще один хороший знакомый из таких вот, неприметных, но влиятельных, и при этом не до конца осознающих свое влияние, не помешает. Арчи был безупречно любезен, но избегал смотреть на него, отвечал малосложно и не скрывал, что находит данное времяпровождение некоторым образом тоскливым.
Наверное, глупо было надеяться, что Эпиньи-Дюрсак оставит свои попытки приручить мальца. Арчи был почти уверен, что получит еще не одно приглашение на ужин с капитаном: впереди какой-то средненький государственный праздник, затем традиционный бал именинника, еще какая-то фигня. Главный стюард, вручавший приглашение на первый ужин, дал понять, что обязательно поспеют другие. Арчи стоически улыбнулся – все, что ему оставалось, коль скоро избавиться от этого удовольствия было невозможно.
Впрочем, это вечерами. А дни были в полном распоряжении Арчи. Он и изучал корабль, развлекался с Артом, дальше изучал корабль, смотрел на звезды, копался в себе. Пытался понять, действительно ли чем дальше от Земли, тем больше натягиваются какие-то неведомые, незаметные струны в его душе и готовятся лопнуть, когда будет преодолен какой-то непонятный рубеж, – или эти струны связывают его с Землей. Но для того, чтобы склониться на какую-то из этих сторон, чего-то не хватало. Наверное, времени: возможности оглянуться назад, месяца этак на два, а лучше двадцать два, и задуматься еще раз, хорошо ли было то решение, правильным ли было то ощущение, верным ли то настроение.
А иногда Арчи уединялся где-нибудь, в одном из залов, в закутке, смотрел сквозь панорамное окно – и ни о чем не думал. Странное состояние. Арт тоже приглушал контакт с внешним миром, развлекал его тишиной, но не той, из ганцфельд-эксперимента Пифия, когда Арчи вообще ничего не слышал, кроме бездны, а иной, любопытной, что ли. Внимательной, искрящейся. Он и со зрением развлекался; Арчи пытался объяснить ему, как мог видеть окружающий мир – мог бы, если быть точней: в свое время и в своем теле к пятнадцати годам он и не представлял, что значит хорошо видеть, и готовился ослепнуть, в общем-то, но кое-что он мог рассказать о том, как человек видит. И Арт осторожно менял объемность – насыщенность – палитру – спектр – еще что-нибудь в картинке окружающего мира, стараясь подстроиться под настроение Арчи. Тот не возражал, давал советы, хотя, наверное, должен был раздраженно одернуть Арта за самоуправство.
Как-то незаметно задержки в общении с Землей увеличивались, наконец дежурный связист сообщил, что связь с ней становится пунктирной; Арчи поначалу терялся – как он может существовать вне сети, затем удивлялся – может. У него появилось любимое место – в третьем зале, на решетке перед панорамным окном, в одной из ячеек, в системе координат корабля считавшейся верхней правой, а космосу не все ли равно. Траектория корабля представляла собой дугу – в идеале корабль направлялся радиально, предпочтительно по прямой, но из-за корректировок курс немного менялся, изгибался, и было видно не только незнакомые звезды, ослепительно яркие на бархатистом черном фоне, но и почти незнакомое Солнце. И это ощущение, что ты совершенно беспомощен, что малейшая ошибка экипажа неминуемо приведет к гибели их всех, что они нигде, и само понимание этого «нигде», становившееся все более острым, выпуклым, живым – оно вдохновляло Арчи на самые странные рассуждения, картинки, которыми он пытался делиться с Артом. И самое смешное – лажал со страшной силой. Он не умел формировать изображения, и это было забавно, неприятно, обидно, подстегивало на то, чтобы учиться, чтобы хотя бы с Артом поделиться своими фантазиями.
Земля все отдалялась, до Марса было по-прежнему бесконечно далеко, оба этих пункта существовали как-то потенциально. А вместе с ними и люди – те, которых Арчи уже знал, те, с которыми ему только предстояло познакомиться – оставались – становились тенями без лиц, миражами с неясными контурами и почти полностью отсутствующими личностями. Их не существовало пока еще, они ничего не значили и ничего не решали. Арчи проводил время, развлекая себя совершенно ненужными вещами. Ему казалось, по крайней мере, что это дурь и никому не пригодится. Те же изображения, которыми он обменивался с Артом, упрямые попытки Арчи представить себе что-то такое, узнаваемое, чтобы и Арт смог увидеть, а все не получалось. Арчи привык, что Арт с полтыка угадывает, что от него требуется, привык и к тому, что он сам способен достаточно внятно представлять – что-нибудь, что нужно; а с картинками не получалось. Когда Арт воспроизводил то, что, по его мнению, Арчи транслировал ему, на выходе получался психоделический набор пятен, от которого с самым спокойным человеком мог бы случитьсчя эпилептический припадок, хотя Арчи представлял себе нечто вполне определенное и даже красивое. Виновата ли была бесцельность занятия, изолированность задания, проблематичность установки связей с уже освоенными знаниями, условность этих связей, но Арт не понимал, чего Арчи хочет от него. Когда он объяснял Арту мыслеобразами, считай чем-то средним между концептом, действием, ощущением – и словом, даже скорей фразой, тот был боевит и энергичен. А когда из фразы извлекалось все, кроме концепта и его визуальной оболочки, Арт не понимал Арчи. Хотя казалось бы: чего сложного.
Даже несмотря на такие несолидные занятия, у Арчи было дофига времени. Корабль следовал непонятно кем введенной традиции, и на нем соблюдались суточные ритмы – до условной половины пути земные, затем после небольшого адаптационного периода марсианские – те же сутки в двадцать четыре часа, но плюс сорок без малого минут. Последнее, наверное, имело смысл только на околомарсианской орбите – синхронизация хронологических систем, все дела, но это была незначительная, ничего не стоящая любезность по отношению к марсианам, которая призвана была говорить: вы не изгои, вы – это мы. Забавным образом именно марсианские сутки точнее соответствовали естественному биоритму человека, и над объяснением этого ломали голову многие и многие, мистики и охотники до сенсаций в том числе; вразумительного объяснения не находилось, исследователи по-прежнему выцыганивали под задачу средства и у государства, и у частных лиц, хотя никому не приходило в голову поинтересоваться у самих марсиан: а как у них дело обстоит с циркадными ритмами. Арчи отчего-то нравилось сидеть в каком-нибудь укромном месте и следить за тем, как тускнеет освещение, вглядываться в потемневшие помещения, изучать их – чем не закат, чем не романтика.
Благодаря уйме свободного времени, Арчи познакомился поближе с крейсером, воспользовавшись любезным разрешением Эпиньи-Дюрсака. Махина изначально планировалась этаким почти городом, а после капремонта превратилась в колосса. Крейсер, разумеется, был лишен большинства развлечений обычного лайнера, его задачей было все-таки обеспечение полноценного товаро-пассажирского сообщения между двумя планетами; по большому счету какая-нибудь глупость вроде теннисного корта или бассейна превратилась бы в источник угрозы, а не увеселения: воду в огромном открытом сосуде не удержишь, и кроме того, это расточительство – бесцельно таскать туда-сюда несколько тонн груза, а траектория мяча в условиях искусственной гравитации оказывалась бы слишком непредсказуемой, чтобы игроки могли получить удовольствие от игры, и опять же – пространство, которому можно найти куда лучшее применение. И все равно Арчи был в восторге. Он готов был проводить часы в отсеке управления, в машинном и навигационном отсеках, и Эпиньи-Дюрсак позволял ему, несмотря на инструкции по безопасности: лучшей рекомендацией для капитана был шестиминутный разговор с адмиралом Аронидесом, в течение которого глава генштаба две минуты интересовался, как ведет себя судно после перестройки, а остальные четыре интересовался курсантом Кремером. А помимо этого, инженеры сдержанно отмечали, что этот же Кремер часто использовал закрытый канал связи, что тоже некоторым образом настораживало. Так что с ним были любезны, ему позволяли очень многое, подвоха не ждали, но были начеку. Арчи ощущал это отношение – подозрительное любопытство, недоверие, не очень определенное желание что-то ему доказать, но новым оно не было, так что и обращать на него внимание он отказывался: не они первые, не они последние. Он был любезен со всеми, охотно принимал участие в тренировках, с азартом учился навигации; кое-чему он уже был научен, но одно дело симуляторы, и другое – прокладывать маршрут, соотнося голографическую карту на огромном экране во всю стену с теми же звездами в иллюминаторах. И затем он все равно сбегал в укромное место и просто смотрел в окно – ему представлялось, что он, как рыцарь из нерассказанной легенды, идет по подвесному мосту. Мост тот – над пропастью, дна которой не видно, даже если бы исчез туман и осели водные брызги. По бокам – вроде как ущелье, но и его не видно за клубами тумана. Сзади – вроде туман, но оглянуться, чтобы убедиться, на этом тощем веревочном мосту – смертельно опасно. Что впереди, тоже скрыто за пеленой. То ли солнце там светит, то ли пожары полыхают. Чем меньше времени до прибытия оставалось, тем меньше значили для Арчи странные слова вроде «Зоннберг», «Степанов», «Манелиа», лица за фамилиями полковника Ставролакиса и Лутича никак не вырисовывались, и что именно ожидало его там, далеко, казалось совершенно несущественным. Важным пока было идти, или, точней, ждать. Чем Арчи и занимался.
И что интересно: возможно, для Арчи образ рыцаря оказался настолько значимым и настолько четким, что и Арт что-то такое ухватил. Он как-то вдруг развернул перед Арчи мост, сделанный частью из канатов, частью из досок, и попытался представить эту тьму, которая и не тьма совсем, но и света в ней нет, прямого так точно, есть только отраженный. И марево впереди он тоже попытался представить. Арчи удивился, засмеялся, пошел к коммуникационному порталу, велел Арту подключиться, чтобы уже вживую поработать с образами. Что у него в голове творилось, это одно, замечательно и здорово, интересно и познавательно, а выпнув свои фантазии на внешний экран, работаешь с реально существующим материалом – с воплощенной фантазией. С визуализацией у Арта по-прежнему не ладилось: в образах, которые он создавал, не хватало объемности, структурности, с другой стороны, он чрезмерно увлекался деталями – пытаясь разобраться в том, что именно визуализировать, он вляпывался в подробности и забывал, что именно должно стать результатом; а вот милые штучки вроде холодных брызг, ледяного ветерка, ощущений досок над бездной он воссоздавал неплохо. Вос-создавал: сначала Арчи пережил это, ощутил, пропустил через себя, а затем Арт работал с этим. И радовался почти как человек, когда у него получалось. Арчи рассеянно думал иногда: откуда Арт выхватил эту эмоцию, из какой ситуации? Наверняка ведь воспользовался тем, что подарил ему Арчи.
После этого опыта, которым Арчи категорически запретил Арту делиться с посторонними, другие оказались проще. Он попытался представить, как бы выглядела разгерметизация переходного шлюза, задал пару вопросов техникам, те полюбопытствовали, зачем ему такие подробности, и через десять минут они обсуждали симуляцию, и Арчи через Арта пытался воссоздать ее – по большому счету, создать. Визуализация прилагалась. Это было забавно, увлекательно, вполне осмысленное и очень перспективное занятие.
В качестве демонстрации своего расположения капитан Эпиньи-Дюрсак пригласил Арчи на последний ужин и предложил присутствовать при одном из самых сложных маневров – выходе в дрейф. Это значило, что махина в много тысяч тонн должна снизить скорость с умопомрачительной до приемлемой, а затем сманеврировать на рассчитанную орбиту, с которой будет возможно отправлять челноки на Марс. Такие штуковины, как «Адмирал Коэн», в принципе никогда не существовали на поверхности планеты: они бы просто деформировались под своим весом, а даже если бы оказались на поверхности, их невозможно было бы ни поднять в космос, ни посадить – слишком тяжелы, слишком громоздки, совершенно неуправляемы в условиях естественной гравитации, вывести их в космос без повреждений было бы неосуществимой задачей. Маневр колосса длиной почти километр – это не кот начхал; и Эпиньи-Дюрсак, заметив, что Арчи не просто делает вид, что внимательно слушает, а действительно заинтересовался, начал рассказывать, что да как да почему.
Так что на следующий после прощального ужина день Арчи скромно стоял у стенки, смотрел на огромные экраны, которые отлично заменяли окна, за людьми, которые выглядели совершенно буднично, и пытался разобраться: он волнуется? Предвкушает? Испытывает нетерпение? Едва ли, хотя любопытно было. И Марс действительно был красным.
Капитан Эпиньи-Дюрсак, убедившись, что маневр проходит в штатном режиме, подошел к Арчи.
– Я руководил этим добрых три дюжины раз, Артур, и каждый раз волнуюсь все больше, – произнес он. – Мне знакомы практически все ситуации, способные возникнуть, и я предполагаю возможность еще многих, и все равно это – шаг в неизвестность.
Арчи повернул к нему голову, осторожно улыбнулся, не совсем понимая, чего хочет этот хрен.
Хрену просто хотелось пообщаться.
Все были заняты чем-то, и «все» значило не менее семидесяти процентов офицерского состава. Эпиньи-Дюрсак смотрел на действия команды с почтением, что ли, определил Арчи. Почти не волновался, по крайней мере биометрические показатели, которыми снабжал его Арт, ничего такого не показывали. Он то ли был уверен в экипаже, то ли просто дурак.
– Любое дело – это частью шаг в неизвестность, – тихо отозвался Арчи.
Эпиньи-Дюрсак усмехнулся и положил руку ему на плечо.
– На моей памяти вы первый курсант, которого отправляют на Марс. Тем более генштаб, – сказал он. – Думаю, у вас отличная платформа для этого шага.
На недоумевающе поднятые брови Арчи он пояснил:
– На Марс отправлялись избранные из избранных, и даже тогда после многочисленных проверок. Но никогда курсанты. Для этого есть луны. Марс до сих предъявляет повышенные требования к обитателям. Так что доверие штаба к вам очевидно.
Он вернулся на свое место на капитанском мостике. Традиционное название, конечно, хотя выглядит неузнаваемо. Но суть сохранилась.
Арчи остался стоять с приподнятыми бровями после такого неожиданного откровения. С другой стороны, подписал же Аронидес приказ, значит, и Эпиньи-Дюрсак прав.
Он стоял долго. Скорость была снижена до минимальной. Крейсер лег в дрейф. Эпиньи-Дюрсак сказал, словно к себе обращаясь: «Прибыли». Зааплодировали члены экипажа. Голос на экране – полковник Ставролакис, судя по нашивкам, поприветствовал героическую команду крейсера. Ничего особенного, по большому счету. Но кажется, Арчи прибыл.
========== Часть 31 ==========
Лет шестьдесят назад, скажем, когда колонии на Марсе как таковой не было, а были два контейнера, вроде как для жилья и типа лаборатория, несколько спутников наблюдения, болтавшихся на орбите, и семеро отчаянных людей, которые должны были заложить поселок, лететь от Земли нужно было месяцев этак шесть. Само собой разумелось, что все, вот просто все, включая не то что комнатные тапочки, – воду для умывания и воздух для дыхания, следовало брать с собой. В самом героическом смысле эти люди, согласившись на экспедицию, практически подписывали себе смертный приговор. В самом футурологическом – обеспечивали будущее Земли. Потому что ресурсы истощались, и это было очевидно, неотвратимо и ожидаемо, если честно. Это с такими-то темпами потребления. Луну потихоньку осваивали, и умным был союз государств, что позволял делать это не частным компаниям, а предоставлял им пай, не более, в государственной компании по разработке недр. Как гласил такой-то и такой-то пакт, Луна является достоянием цивилизации. Затем, благодаря расширительным толкованиям, этот же межгосударственный пакт был распространен и на другие космические тела, тем самым уравняв планеты и планетоиды, мелкую шушеру и, так его разэдак, Марс.
Это было разумно, дальновидно, не без этого. Подумать только: права на добычу минералов на той же Луне заполучит частная компания. Это значило бы как минимум большой жирный крест на конкуренции пары-тройки отраслей на Земле, их стагнацию, которая повлекла бы за собой кризис еще в паре десятков, а то и сотен. Это веке в девятнадцатом, в его начале, можно было преуспевать в одном городишке, когда другой вымирал из-за голода-неурожая-эпидемий. А сейчас – нет. Не получится процветать, когда народ рядом вымирает. Когда предприятия разоряются, потому что их владельцы косо посмотрели на более удачливых и могущественных конкурентов. Странным это казалось, но цивилизация все ограничивала сильных мира сего в правах и навязывала им обязанности, а при этом лишала и лишала возможностей. И тем более золотое дно – неразведанные сокровища планет и астероидов, особенно актуальные для Земли, уже пережившей два сырьевых кризиса.
Старушка Земля оставалась полна сюрпризов. Замаячил энергетический кризис, причем колоссальный: были разработаны технологии накопления электричества, обеспечивавшие возможность скачкообразного прогресса в электромобильном строении – все пересели на электромобили – а электричества, оказывается, было мало на электромобили и – одновременно – жилища. Вернулись к атомной энергетике, разработали технологии управляемых термоядерных реакций – а в Китае грянула гражданская война, источник редкоземельных элементов враз иссяк, и снова остальные народы на Земле печалятся, что так и зависят от пары-тройки стран, и придумывают нечто новое. И придумали же.
Двигатели, а с ними и топливо, позволявшее очень быстро путешествовать в галактике. А те же Луна, Марс и Венера – это просто terra incognita; спектроанализ, конечно, намекал, а первые зонды подтверждали, что они могут быть очень даже пригодными для промышленных разработок. Все упиралось в технологии. Их разработали. Получилось. Заработало.
И начались постоянные рейды на Марс. Вначале – чтобы выбросить зонды, автоматические вездеходы, а потом и первую группу добровольцев, которые должны были начать терраформирование на Марсе. Начиналось все с пары ангаров. А потом, гляди-ка, появились первые купола, которые вначале соединились, а затем и заменились «пузырями».
Сами «пузыри» были очень сложными конструкциями, которые не только защищали народ внутри от марсианских ветров и солнечной радиации (и практически ничто из этого не поглощалось атмосферой, как на Земле), но и обладали некоторыми ресурсами: скажем, они были напичканы самыми разными элементами: датчиками, сообщавшими всевозможную информацию о состоянии среды вне пузырей, элементами, работавшими как солнечные батареи, и при этом не нарушавшими прозрачность оболочки, элементами, способными даже вырабатывать энергию, когда об оболочки пузырей ударялись потоки ветра – своеобразные пьезоэлементы. А с пришествием Захарии Смолянина, они с его легкой руки еще и фильмы транслировали для тех, кто внутри: когда погода была ясной, а радиация зашкаливала – о том, что солнце вполне благодушное; и что погода все-таки может быть ясной, когда надвигались песчаные бури. В общем, многофункциональными созданиями были эти пузыри. Они защищали людей от суровой марсианской атмосферы, обеспечивали давление, приемлемое для жизни, комфортабельные условия существования для растений, которыми Марс начал обеспечивать себя – это ли не здорово: отличная же альтернатива синтетическим поливитаминным комплексам.
Но самым важным было даже не это, а возможность по-прежнему поддерживать сообщение с Землей. Потому что по самым скромным подсчетам, для того, чтобы марсианской колонии перейти на полностью автохтонное существование, нужно, чтобы население марсианской колонии было не менее четырех миллионов человек – и еще нескольких тысяч многофункциональных андроидов. Это, разумеется, включая развитую добывающую и обрабатывающую, а паче сущего наукоемкую промышленность – всякие там компьютеры самых разных уровней, включая искины.
Этим всем Марс постепенно обзаводился. Он был зависим от Земли, куда больше, чем сам признавал. Поэтому пока он не имел ничего против регулярных визитов «Адмирала Коэна» и всех вещей и людей, которые тот доставлял. Марсианская колония с готовностью отдавала многое и многое из добытого, чтобы оправдать свое сущестование, но обе стороны тихо думали: это временно, вот придет время… Впрочем, пока «Адмирал Коэн» исправно исполнял свой долг.
Чтобы достичь этой мегацели – хотя бы относительной независимости – требовалось малое: возможность обеспечить себя процентов этак на восемьдесят. Оставшиеся двадцать поставлялись бы по-прежнему с Земли. Другой вариант: они заменялись бы товарами, произведенными на Марсе. Непосредственно. Все теми же пятюдесятью с небольшим тысячами населения, специалистами в самых разных областях, но старающимися сделать чуть больше, чем от них ожидается. Ситуация сложная, пока отстававшаяся невыполнимой.
А пока – «Адмирал Коэн» должен был обеспечить колонию на Марсе, носившую гордое имя город – кое-какими продуктами, которые на планете все еще не изготавливались. То есть народ знал, как их сделать, всякие штуки вроде термоядерных реакторов, к примеру, но стоили бы они неоправданно дорого. Лучше применить те же средства для чего-нибудь другого, более необходимого.
Так что капитан Эпиньи-Дюрсак, редкая зануда, человек, обладавший и завышенной, и одновременно заниженной самооценкой, летчик, проведший не где-нибудь – в космосе – как бы не больше времени, чем на Земле, распоряжался о том, чтобы те и те группы подготовились к карантину, а те и те начали заниматься погрузкой вещей в челноки, чтобы, когда посадка будет разрешена, совершить ее в максимально короткие сроки. А что – промедление на околомарсианской орбите могло означать дополнительные дни, а то и недели перелета. А это могло значить сверхнагрузку: радиацию там, невесомость, все остальное. Опасно. Лучше завершить все в запланированные сроки и удалиться восвояси.
Арчи Кремер не просто так отправился в командировку, а был привязан к определенным грузам, если смотреть на дело формально. Обычно как бывало: посылали инженера-землекопа, а с ним соответствующее оборудование. Соответственно инженер не только за свою посадку отвечает, но и того оборудования, на котором должен работать. Это повышало его мотивацию, вселяло оптимизм в тех, кто спускал всю эту хрень на Марс. Что влияло и на результаты работ. А то попробуй объясни ребятам, что контейнеры должны быть спущены в тот и тот цирк (котлован, но очень большой), а за ними потом придут те и те ребята; они, в общем-то получили груз, в котором находится и вездеход, вот они его распакуют и ломанутся на нем за триста километров. По Марсу. На машине с полуионным двигателем. Который работал на Земле и Луне, но никогда не испытывался на Марсе; по сути, среди марсиан вообще не было людей, способных с такой штуковиной управиться. Так что к агрегату, в котором применена новейшая технология, приставлен человек, этой технологией владеющий. Чисто формально таковым был и Арчи Кремер. На кой его приставили к исследовательским зондам, он понять не мог, хотя и признавал, что знал о них вровне с докторантами из научных лабораторий.
