Текст книги "Две души Арчи Кремера (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 50 страниц)

Иными словами, у Николая Канторовича образовалась пара часов личного времени, которые он должен был использовать, чтобы поспать, а это священное действие он решил предварить парой минут трепа с Захарией.

Арчи не мог не ухмыляться, идя к своему номеру. Захария Смолянин как он есть. Способен извратить любую логику, чтобы прийти к изначально установленной цели. Создает шикарные дымовые завесы, чтобы не скрываясь действовать прямо перед ними. Замечательный тип, способный медленно и элегантно убить скуку любой степени агрессивности. После таких буффонад совершенно не хотелось завершать вечер банальным возлежанием в постели и чтением умных книг.

Арт не возражал против экскурсии по станции, тем более Арчи еще до прибытия на Марс обзавелся чип-картой с высокой степенью допуска. Как ни странно, приказ Ставролакиса открывал Арчи куда больше дверей, чем пропуск генштаба – люди значительно охотней доверяли решению Лакиса, чем назначению далекой терранской конторы. И Арчи занимался привычным в чем-то делом, успешность которого удивляла его до сих пор: он знакомился с людьми, спрашивал, просто слушал, улыбался, и его улыбка оказывалась поводом, чтобы его хлопнули по спине, подтащили к рабочему месту, похвастались фотографией девушки-сына-собаки, чего угодно. Народ на Марсе был определенно странный.

И все это в пятнадцати километрах под поверхностью. А наверху огромная площадка, на которой проходят последние приготовления. Через восемь часов астероид должен был шлепнуться в южном полушарии; его скорость уже снизилась до десяти с половиной тысяч километров в час и все уменьшалась; если бы Арчи оказался на экваторе, то при желании смог бы различить его в небе. На экранах, которые были установлены во всех помещениях, параллельно с общемарсианскими каналами шла информация и о том, как происходит торможение «Триплоцефала». Даже его капитан выходил на связь время от времени. Диспетчеры бодро отпускали шутки в его адрес; капитан посмеивался над ними в ответ; все делали вид, что ничего особенного не происходит, а они чуть ли не каждый день занимаются такими вещами. Арчи обращался к людям, которые стояли рядом с ним, чтобы уточнить какие-то детали. Ему охотно отвечали. Арт по его заданию отслеживал тактики капитана «Триплоцефала» и диспетчеров станции, которые полностью переняли управление астероидом; сам корабль все кружил вокруг планеты, снижая скорость до предельного минимума, чтобы воспользоваться посадочными двигателями и опуститься на площадку. До того времени оставалось что-то около семнадцати часов.

У Арчи было немного времени – а станция начинала угнетать. Свет казался слишком ярким, людей было слишком много, информации на первый взгляд много, а на второй – одни и те же сведения дробились и множились, множились, множились, и дробились, и все это превращалось в информационный шум, в котором Арчи начинал теряться. Еще и толща скалистой породы над головой. Еще и стены в несколько сотен километров. Ему тем более не хотелось идти в свой номер, в котором избавиться от этого навязчивого ощущения не получилось бы при всем желании. Арчи и подошел к руководителю смены.

– Ты вступаешь в дежурство через шесть часов, помнишь? Не хочешь отдохнуть? – спросил он. – На дежурстве просто не будет. Там никогда просто не бывает, – уточнил он.

– Я буду в порядке, – ответил на это Арчи.

Он не испытывал усталости совершенно. Арт не возражал бы против возможности зарядить аккумуляторы, но часов двадцать он способен действовать даже на поверхности Олимпа; и кроме того, ему тоже было любопытно. Искину – любопытно.

А путь на поверхность занимал немало времени. Будь то вверх – или вбок. Будь то на лифте – или в вагонетке. Арчи держал перчатки в руке, шлем лежал рядом; сам он сидел на полу, откинув голову назад, закрыв глаза, прижав руку к зарядной пластине; Арт довольно урчал. Арчи считал секунды, километры, думал о разной фигне, связанной с высотой и грузами.

Например, планетные лифты. Был и такой проект. Соединить Марс и Деймос толстым кабелем с системой противовесов, позволявшим практически без усилей поднимать кабины к Деймосу и спускать к Марсу, а Деймос стал бы чем-то вроде якоря. Тогда космолеты долетали бы только до Деймоса, а затем грузы и пассажиры спускались бы в кабинах этого лифта. Это было бы вроде как проще, когда сам лифт сооружен. А до тех пор приходится сажать корабли на вершине Олимпа, где им значительно облегчает процедуру микрогравитация. Или, как с «Адмиралом Коэном» – челнокам сновать туда-сюда.

И эти бесконечные пласты. Что за насмешник сделал стены лифта прозрачными: можно было ехать и наблюдать за слоями вулканической породы. Она застыла за миллиарды лет, спрессовалась под воздействием собственного веса. Мало того: кратер этого огромного вулкана подвергался и воздействию метеоритов, по крайней мере, в нем был сделан еще не один кратер, совсем мелкими метеоритами. В одном покрупнее нынче располагалась метеостанция. От нее до площадки было около пятидесяти километров, и между ними сновали очень тяжелые вагонетки, которые в этой силе тяжести весили что-то около одной сороковой своего веса, каким бы он был на поверхности Марса. Арчи хотел посмотреть и на этих монстров, заодно проверить себя, Арта и костюм практически в открытом космосе – ребята из лаборатории, той самой, из чьей фольги Захария Смолянин сделал себе шнурки, поделились с Арчи двумя метрами этого самого материала, и Арчи щеголял в костюме, усиленном слоем полиметаллической фольги – толщиной семь микрон, если верить этим оглоедам, почти прозрачной, но с забавным голографическим рисунком – тартаном, придуманным специально для марсиан: красная планета, зеленые человечки, над головой фиолетовое небо. Психоделическая клетка, однако, которой сами ребята были очень горды, и мысль о ней веселила Арчи, а еще было интересно, как это будет смотреться на высоте двадцати километров.

Арчи решил выйти на поверхность на минус втором уровне. Для того, чтобы понаблюдать горизонт, посмотреть на корабль, который должен был пролететь километрах в двадцати над его головой, затем подняться по склону на площадку и тогда уже заступить на дежурство. Арт был бодр и жаждал действий, а Арчи хотелось сесть и помолчать. Тем более что ему было чем занять Арта – пусть высчитывает, действительно ли полимерный «свинец» так хорош.

Фольга действительно была отличная; немного подумав, можно было бы использовать ее и в качестве солнечной батареи, но этим он займется потом. Арчи поднялся с земли и взялся за ручку джипа. Здесь, в двадцати километрах над поверхностью, они были кряжистыми, с огромными колесами, толстой броней, с поляризованными стеклами, с мощными передатчиками. Практически как на Луне. Арчи хлопнул по крыше и огляделся. Странно: гора была настолько высокой, что самой планеты видно не было. Только небо. Осталось представить, что рядом растут баобабы. Или нет. Розовый куст. А где-то чуть дальше прячется лис, самый лучший друг одинокого мальчика. Арчи привалился к джипу и присмотрелся, где бы роза смотрелась лучше всего.

Полковник Ставролакис уже находился в центральном зале. Арчи подошел к нему, готовясь докладывать по форме, готовясь даже терпеть взбучку. Тот – посмотрел на него, нахмурился, буркнул:

– Нагулялся?

Арчи улыбнулся.

– Нагулялся, – согласился он.

Ставролакис повернулся к нему, опустил руки на бедра.

– Ты чокнутый, ты в курсе? – хмуро сообщил он. – Ты четыре часа бродишь по открытому грунту. Как бедуин хренов. Только верблюда не хватает. И если ты сейчас скажешь, что устал из-за этой долбаной невесомости, я тебя, сволочь такая, на губу посажу.

– Чтобы посадить хотя бы кого-нибудь? – не удержался Арчи. Он был почти готов отправиться под арест, но Ставролакис только хмыкнул.

– Где вас, таких нахалов, только делают, – буркнул он.

Арт тихо хихикал где-то слева.

Ставролакис пнул стол в паре метров от Арчи, рявкнул на кого-то, рявкнул кому-то, чтобы принесли кофе. Арчи вслушивался в его интонации: Лакис был определенно зол. Но полминуты назад он был зол обреченно, раздраженно, беспомощно. Сейчас – он готов был сражаться: кажется, наглость Арчи подействовала на него самым благоприятным образом. Осталось выяснить, что происходит.

Центр готовил астероид к жесткой посадке. Двигатели уже работали в полную мощность, парус уже развернулся; в углу главного экрана транслировалась его траектория, поверху постоянно менялись цифры: высота, скорость, температура, координаты, врезки предполагаемого места падения, изрытого кратерами как оспинами. Капитан «Триплоцефала» привычно переругивался с диспетчерами. Ставролакис помалкивал. Просто следил за ними.

И, кажется, за бригадой ремонтников, которая все не убиралась с посадочной площадки.

Грузовые контейнеры и астероиды не вызывали у пилотов и диспетчеров особого почтения. Первые должны были выдерживать достаточно жесткую посадку, вторые вообще можно было уронить с высоты хоть в пять километров, слегка затормозив, и останавливали от этого шага только соображения безопасности. Тренировочные полеты на кораблях-скаутах могли начинаться и заканчиваться на платформах, которые располагались на нулевом уровне плюс один-два километра, мощность кораблей и технологии позволяли. Огромная, неповоротливая межпланетная махина вроде «Триплоцефала», чьей задачей было не шнырять между астероидами, а эти астероиды доставлять на Марс, оказывалась бы беспомощной на них – во-первых, а во-вторых, взлеты-посадки оказывались бы значительно осложненными метеоусловиями, читай ветрами, песчаными бурями, непредсказуемыми температурами. Плато Олимпа обеспечивало крайне благосклонно воспринимаемую стабильность условий и их относительную предсказуемость.

Поэтому астероиды спускались в местах, обозначиваемых приблизительно, контейнеры – с чуть большей точностью и осторожностью, но не обязательно в одном и том же строго обозначенном месте. С кораблями такая беспечность не особо прокатывала: они нуждались в техуходе и контроле, банальной заправке; кроме этого, людям после нескольких недель в условиях минигравитации была необходима помощь, как бы они ни старались заниматься физкультурой во время полета. Приходилось идти на ухищрения. Первые посадочные площадки для легких аппаратов, начинавшиеся с нескольких вышек и пары технических зданий, разрастались, обзаводились все новыми площадями, штат при них увеличивался. А когда был введен комплекс в Олимпе, марсиане начали смотреть на звезды уже не с восторгом – с гордостью, с Олимпа небо воспринималось совершенно иначе – близким.

Впрочем, одно дело самый первый жилой купол и первые три сотни жителей – и совсем другое пятьдесят две тысячи. Одно дело первая площадка и первый вылет с нее в космос, и другое – девятый комплекс и сто восьмой вылет. Одно дело первая шахта на сороковой широте и первый слиток золота, и другое – девятисотый километр туннельных сооружений. Об открытии комплекса в Олимпе рассказывали по марсианскому телевидению, но народ отнесся к этому снисходительно, что ли. После первого взлета и первой посадки «Триплоцефала» это превратилось в рутину, которая обывателю неинтересна.

Ставролакис стоял за спиной руководителя смены, внимательно следил за экранами, время от времени отдавал короткие распоряжения по медиаюниту. В общем, ничего любопытного не происходило. Астероид, болтавшийся под огромным парусом, напоминал здорово вытянутую картофелину; и по цвету, кажется, он был таким же. Геологи следили за ним, открыв рты; они только изредка обменивались какими-то непонятными фразами, да еще на пару минут в их кругу вспыхнул спор насчет возраста и происхождения. Инженеры, не занятые непосредственно в его навигации, прикидывали состав, выработку и во что выльется его распилить; возраст астероида был им глубоко безразличен, происхождение интересно только в той степени, которая позволяла определить состав и примерно прикинуть структуру, чтобы решить, с какой стороны подходить, а то можно получить неприятный сюрприз в виде полониевых жил или включения из особо крепких руд, которые будут стоить им не одного сверла, к примеру; дистанционный анализ, конечно, хорош, но ничто не сравнится с возможностью препарировать камень собственными руками. Так что некоторые камеры работали в режиме ложной съемки, пытались просветить астероид, определить, есть ли в нем особо плотные ядра или еще что-нибудь интересное, но больше для того, чтобы потешить честную публику, чем необходимости ради.

Двигатели на астероиде работали в полную мощность, скорость сближения с поверхностью сократилась почти до минимума, расстояние до нее было что-то около полукилометра. Арчи следил за астероидом не отрываясь – он был по-настоящему зачарован. Подумать только: то, что здесь делается коллективом из нескольких дюжин человек и сотнями компьютеров, там, за десяток с лишним миллионов километров делали шестеро людей и несколько роботов. Это было глупо, но Арчи волновался. Более того – ему казалось, что он ощущает, как яростно пульсирует кровь в – сердце.

И наконец – эта глыбина плюхнулась на землю. Камеры завибрировали-заснежили, очертания астероида едва угадывались за пеленой пыли, и пройдет не один час, прежде чем она осядет, а к нему можно будет подъехать. Парус плавно, не без изящества опускался на астероид, двигатели замолкли один за другим. Ставролакис гордо вскинул голову.

– Молодцы! – негромко сказал он под жидкие аплодисменты и самодовольный свист.

Арчи посмотрел влево – вроде непроизвольно, но что-то там было такое, требовавшее внимания, что ли. Ага. Захария Смолянин собственной персоной. Хотя диспетчерская, кажется, была местом особого контроля. Захария же Смолянин – вроде как частное лицо, работавшее на частную компанию, и все равно – он здесь. Хмуро смотрит на боковые экраны, молчит.

– Эти придурки по сотому разу тестируют опоры на платформе, – произнес он, заметив, что Арчи смотрит на него. – Этим уродам так нужно было все-таки выпнуть эту консервку, что они решили рискнуть, – мрачно сказал он, указав подбородком на Ставролакиса. – Видите ли, все сроки вышли, надо думать об окупаемости, бла-бла. Консервка взлетела, а как они ее сажать собираются, подумаем потом.

Арчи вызвал в памяти всю документацию по платформе. Стандартная конструкция посадочной площадки для сниженной силы тяжести и устойчиво низких температур, адаптированная под ареанские условия и под олимпийскую геометрию. Конструкторы исходили из двух-трех сотен метров реголита, перма-льда и слоев магмы разного возраста на высоте в пару десятков километров – бутерброд, который Арчи мог наблюдать, когда поднимался в лифте. Реголит обладал достаточной плотностью, но для надежности был укреплен сваями и плитами; на них же устанавливались решетки для техобслуживания трейлера – машины высотой почти в девяносто метров и длиной с полкилометра, по ним же суетились кары с техперсоналом и грузовые тележки. «Триплоцефал» взлетел с этой площадки без проблем, но стартовый импульс разрушил четыре плиты, две – критическим образом. Их заменили новыми, еще раз проверили старые и теперь в последний раз осматривали стыки. Датчики на сваях сообщали давление, температуру, подвижность реголита – все это можно было видеть на служебных экранах; большинство из цифр, мигающих на моделях свай, были вроде как зелеными. По крайней мере, ни одной красной. Арт заимствовал изображения и постоянно обновлял его. И Арчи все лучше понимал Ставролакиса, который ощутимо нервничал.

Даже в совершенно штатной ситуации остается место неожиданности. Например, скутер должен долететь до Фобоса и вернуться обратно. Его установили на стартовую площадку, он разогнался, взлетел, а возвращаться обратно – с трудом, скорость слишком большая, да еще песчаная буря. А на Марсе они наказание: из-за очень низкой влажности– что-то около пары промилле, из-за незначительной силы тяжести и с учетом очень мелкого размера пылинок они долго не оседают, так и странствуют вокруг Марса. Исследователи из метеолаборатории запустили в одну такую бурю несколько очень легких шариков с гео-датчиком, а потом с удивлением установили, что за три месяца, которые длилась буря, семь из этих шариков ни разу не опустились на землю, а два пропутешествовали на семь тысяч километров. До чего хорош получился эксперимент! Попытка запустить в следующую бурю шарик со сферической камерой не удалась, очевидно, камера оказалась слишком тяжелой. Эксперимент закончился через две недели, камеру нашли в тридцати километрах от места запуска, но и это было увлекательно. А если речь идет не о метеорологах, а о пилотах, которые должны опуститься на полосу в условиях нулевой видимости, когда из-за этой пыли ощущение, что ты завернут в кокон из красной глины, так мало этого, пыль еще и внутрь умудряется пробиться, и ты чувствуешь ее на зубах и начинаешь чихать?

До плато на вершине Олимпа ветры добирались редко, что играло на руку всем присутствующим. Но и температура на нем была критически малой, в среднем около минус девяноста градусов, а могла и ниже опуститься. Пока все было неплохо, температура была чуть выше расчетной, радиационный уровень в норме, ремонтники убрались с поверхности. Проводится стандартная диагностика.

Захария Смолянин категорически настоял, чтобы Арчи отправился с ним в кафе, потому что именно его лапочка избрал для осуществления великой миссии – развлечения вышеозначенного Захарии Смолянина.

– Я, право, не уверен, что заслужил эту честь, – учтиво сообщил ему Арчи.

– Я угощаю, – только и сделал, что вздернул нос Смолянин; он ухватил Арчи за рукав и потащил за собой. Для человека, бывающего в этом месте от случая к случаю, он ориентировался очень хорошо, что Арт охотно подтверждал; Арчи послушно шагал за ним.

А Захария бурчал: идиотам доверили проектировку, идиоты делают диагностику, идиоты придумали регламент, идиоты каждый свой чих согласуют с Землей; он здесь уже сколько лет и если бы оглядывался на руководство на Земле, так хрен бы чего достиг, «Омником» далеко, пока они там почешут яйца, Марс полтора раза вокруг Солнца обернется, и чего, спрашивается, ждать их, раз все происходит здесь и страдать, соответственно, приходится тоже тутошним обитателям.

Усевшись за столиком – в центре зала, так, чтобы видеть центральный экран, – оглядевшись, улыбнувшись, помахав знакомым, сделав заказ, Захария криво улыбнулся.

– Я нервничаю, – торжественно объявил он. И с величественным видом уставился на Арчи.

Тот попытался изобразить сочувственную мину.

– Какой ужас, – жизнерадостно сказал Захария, глядя на него. – У тебя ужасная мимика. Вроде искренняя, а вроде ты прикидываешь, как бы половчее выломать у меня позвоночник. И не смей намекать, что я тебя достал!

Он сложил руки на груди.

– Ты – человек-загадка, вот что я скажу. Ты такая ужасная загадка, что я даже не хочу ее разгадывать. Веришь?

Арчи приоткрыл рот, предполагая, что должен ответить хоть что-нибудь.

С другой стороны, Захария Смолянин не рассчитывал на ответ. На искренний так точно; но он счел нужным пояснить вежливо недоумевающему Арчи:

– Потому что на ум лезут разные пандоры, троянские жеребцы и прочая мифология. Еще там конвертики со спорами сибирской язвы на горизонте маячат, но это больше приправа, чем что-то действительно ужасное. Достойное космогонии, знаешь ли. Конвертики слишком примитивны, чтобы стать равным членом в ряду мифологий. Или ты со мной несогласен? – прищурился Захария.

– Скорее да, чем нет, – подумав, признал Арчи.

И Захария продолжил болтать. О космогонии, о возможности освоения астероидов, о том, во что можно превратить Деймос и что Захария думает о земной моде. Он похвастался своим маникюром, заявив, что эта зараза-Эсперанса придумала лак для ногтей на основе космической эмали, той, которая наносится тонким слоем на солнечные паруса. Захария даже сунул руку под нос Арчи.

– Ты только посмотри, какая красота! Он же переливается всеми слоями радуги и даже больше! Толщина – двадцать два микрона, достаточно для трех недель самого наглого пользования! Кстати, я тут поговорил с местными, мне пообещали алмазной пыли, чтобы обработать кромку. Ты меня вообще слушаешь?!

– Разумеется, – немного обиженно сказал Арчи. Он пытался уследить за логикой Захарии, но она ускользала. А Арчи старался, между прочим. Кстати, слой эмали на ногтях у Захарии был действительно хорош. Почти так же хорош, как и у Арчи; правда, маникюр Захарии был необходим, чтобы выполнять исключительно эстетические функции, а у Арчи служил для куда более утилитарных целей.

Арчи поднял на Захарию глаза. Тот смотрел в сторону. Мимо экрана, не на пальмы, не на других людей. Арчи запросил последнюю информацию по маневрам «Триплоцефала».

Его скорость снизилась достаточно, чтобы позволить точные маневры; корабль спускался, делал это очень неторопливо, чтобы не перегреть корпус, не подвергнуть чрезмерным перепадам давления команду на борту, не утратить управляемость. Через два часа Арчи предстояло заступать на дежурство, еще через четыре «Триплоцефал» должен был начать опускаться на посадочную площадку. С нее уже убрались все люди, осталось несколько дронов, посадочные роботы, и несколько звеньев дежурят в контрольных пунктах. В том числе пожарные и реанимация. По большому счету, присутствие вторых имело смысл. Первых – не имело никакого, более того: если действовали пожарные, то реанимация была уже не нужна. Но – регламент.

Арчи, кажется, понял, почему из Захарии неудержимо хлещут слова. Он нес невероятную чушь, трещал на самые разные и несвязанные друг с другом темы, предпочитал не смотреть на Арчи либо смотреть требовательно, напряженно и даже враждебно. И кажется, Арчи понимал, почему Захария пил кофе чашку за чашкой, затем требовал травяной чай, затем снова кофе – но никогда спиртное. Он волновался. И именно поэтому он сидел на самом видном месте в кафе, в котором было много народу. Окажись он один в своем номере, ему пришлось бы куда хуже: там не перед кем притворяться, не на кого отвлекаться, не на кого обращать эмоции, которые клокотали в нем, душили и разрывали на части, угнетали и опустошали – и все одновременно. А «Триплоцефал» все еще кружил. Скоро и Арчи должен был пойти на указанное место, а Захария найти новую жертву. Возможно, к тому времени и пыль над астероидом уже осядет.

Ставролакис зачем-то пришел в служебные помещения, в которых находились готовившиеся к вахте на посадочной площадке люди. Инженеры, которых Арчи знал в лицо, приходили-уходили. Пара человек дремали прямо в креслах, стоявших у стены, хотя за несколькими дверями прятались капсулы, в которых можно было отдохнуть и поспать. Ставролакис переходил от одной группы к другой; о чем-то говорил, он заставил себя посмеяться над чьей-то шуткой; Арчи оглядел комнату – маневр, которому он научился давно: Арту достаточно долей секунды, чтобы запечатлеть образы, и Арчи мог их потом анализировать, сколько душе угодно. Он опустил голову, проверяя застежки на комбинезоне – на скафандре – на перчатках, а сам изучал лицо за лицом: Ставролакиса, который, кажется, был пропитан стимулирующими наркотиками, и кожа на его лице была отчетливо очень уставшей, морщины проступили все и враз, углубились в два раза; казалось, что в кровеносных сосудах текла уже не кровь, а черная желчь, кажется, даже волосы на его голове устали, а сам он оставался бодрым; Окли, намеревавшийся быть на площадке или рядом с ней, а не отсиживаться где-то сзади – как это, там все самое интересное, а его задвинуть пытаются? – а на самом деле точно так же нервничавший. Другие; некоторых Арчи знал только по личным делам, кое с кем был знаком, с некоторыми даже поработал. И все ждали, когда дойдет до решающего момента и Ставролакис отдаст наконец приказ о приземлении.

Арчи проверил содержимое воздуха в легких, его состав, уточнил радиационную нагрузку, взялся за шлем. Увеличивать давление в легких было глупо, а на этой высоте даже опасно. И все еще оставалось время до начала вахты.

«Триплоцефал» уже был виден с поверхности: камеры распознавали его, транслировали изображение на экран – огромная калоша кружилась на высоте нескольких километров; Арт воссоздавал траекторию полета, и по всему выходило, что корабль вполне замедлился, чтобы перейти к самому последнему этапу.

Арчи приступил наконец к работе. Его отправили на второй пункт, который находился в двух километрах от места стоянки. Корабль должен был неторопливо прокатиться мимо них и затормозить. До тех пор они вшестером сидели в комнате под поверхностью площадки, все – одетые в скафандры, все – со шлемами и перчатками, лежавшими так, чтобы схватить их в любой момент, все в оранжевых скафандрах; и рядом с ними – техперсонал в обычных комбинезонах, в чьи функции входило обеспечивать максимально быстрое прохождение шлюзовой камеры рабочим поверхности.

– Хех, и Лутич прискакал, – сказал Ульман.

– Лутич не упустит возможности поделать политику, – вальяжно произнес кто-то слева от Арчи.

– У Лутича должность политическая, – вроде как не согласился Ульман.

– Эх, не хотел бы я оказаться в его должности, – задумчиво признался Олег Каратаев. – Это подумай только, Ян: ты чихнуть не можешь без того, чтобы кто-то не сказал: «А он неправильно чихает».

– Ага, и к чужой бабе не сходить, – согласно покивал головой Ульман.

Арчи удивленно посмотрел на него.

Ульман заметил его взгляд и нагло улыбнулся.

– А ты как думал, курсант? Настоящий мужик становится мужиком, только когда на него оценивающе посмотрела мужняя баба, чтобы ты знал, – самодовольно заявил он.

– В смысле можно ли доверить ему сменить световые панели в кухне? – предположил Арчи.

– Или установить шкаф в спальне, – подхватил Каратаев.

Ульман начал ругаться: он не то имел в виду, не то, а очень даже другое, попытался перевести разговор на байки о своем успехе у женского пола, и Каратаев азартно не соглашался с ним; в их перебранке принимали участие все остальные, и все делали вид, что не смотрят на экраны. И все знали: Лутич стоит рядом с Лакисом, тот выпил еще стакан воды, запил еще одну порцию взбодрятора, значит. В поле зрения еще одной камеры попала светлая макушка Захарии Смолянина – тот просто не мог позволить себе остаться в стороне. Капитан «Триплоцефала» уже передавал привет тем, тем и тем, а еще жене и собачке; и экипаж вроде выглядел неплохо, хорошо перенес перегрузки, все отлично, искин работает нормально, согласовал действия с портовым компьютером.

Арчи удивлялся возможностям Арта: тому ничего не стоило жонглировать данными со всех экранов. У Арчи было полное представление о траектории, скорости и высоте полета Триплоцефала, данные о площадке, о погоде, а еще о том, что творится в комнате.

– Ну, понеслась душа в рай, – тихо сказал Ульман. С его басом слова раскатились по всему помещению, и поневоле все посмотрели на центральный экран. У всех руки непроизвольно пододвинули поближе перчатки и проверили, на месте ли шлемы, и так и остались на них лежать.

– Скорость большая, – не разжимая зуб, произнес Каратаев. – Им бы еще процентов тридцать убавить.

– Они кратер не перелетят, – так же не разжимая зуб, отозвался Окли.

– Двигателями тормозить будут?

– Угу.

– Пластины выдержат? – негромко спросил Арчи.

– Что? – выплюнул Ульман.

– Они будут тормозить химическими. Так? Температура на выходе будет – сколько – двенадцать тысяч кельвинов? Пластины выдержат?

– Сталекерамика выдержит.

– А сталепластик? NT1200? – Арчи помолчал немного, позволяя Арту провести вычисления. – У NT1200 хорошая теплопроводность, как эта температура скажется на реголите?

– Ты предлагаешь тормозить ядерными? – помолчав, процедил Окли.

– Как? – саркастично спросил Арчи. Ядерные двигатели уже были заглушены. Корабль наверняка переключился на химические, ими маневрировал, ими собирался тормозить. Он уже приблизился к Олимпу на несколько десятков километров, времени, чтобы переключиться, просто не было.

– Окей. Что именно ты предлагаешь?

– Зайти в шлюзовую камеру, – тихо сказал Арчи.

Переговоры команды корабля и диспетчеров становились все интенсивней. Искины корабля один за одним сообщали информацию о скорости, высоте, корректировали ее, корректировали траекторию, люди отпускали шутки, парировали шутки. Арчи смотрел на экран; шлем держал Арт. Ульман сжимал перчатки. «Триплоцефал» медленно опускался над кромкой кратера.

– Есть, – торжествующе прошептал Окли.

– Цыц, – бросил Каратаев.

Арт прикидывал температуру плазмы в соплах. Арчи не вслушивался в его бубнеж.

– Дотянет! – тихо шептал Ульман. – Дотянет!

Пластины выдерживали. Километр за километром выдерживали. Корабль катился все медленней. Плазма в соплах казалась не такой ослепительно-белой, Арчи думал, можно ли начинать радоваться.

Только плиты из сталепластика NT1200 лежали как раз на отметке четвертого километра.

Одна все-таки не выдержала. За ней еще одна. Они деформировались, швы потянули за собой соседние плиты. Корабль зацепился за взодравшийся стык, потерял управление, накренился и покатился дальше на боку, брюхом вперед.

========== Часть 35 ==========

Несмотря на высокую скорость, на крайне малую гравитацию, на крайне разреженный воздух, корабль не закувыркался, как Арчи видел это в бесконечных симуляциях. Его крутило, но развернуть такую тушу в много тысяч тонн оказалось совсем непросто. К счастью. Потому что если бы «Триплоцефал» перевернулся на площадке или – еще хуже – закувыркался, от нее едва ли бы что осталось, и от них, тех, кто под ней, в том числе.

Ульман рванулся было к шлюзу, Арчи оттолкнул его и заблокировал выход.

– Шлемы! – рявкнул он. – Перчатки! Давление в скафандрах! Давление в камере!

Арт послушно передавал изображение с поверхности. Корабль тормозил. Капитан пытался выровнять его под аварийные сигналы искинов. Двигатели все еще работали, и их нужно было заглушить в первую очередь, чем они занимались.

Камера, в которой стояли Арчи и остальные, вибрировала. Арчи стоял спиной к выходной двери, не подпуская к ней остальных, которые рвались на поверхнотсть, сжимал-разжимал руки в перчатках, смотрел на экраны – на виртуальные экраны – на тех, кто стоял перед ним.

– Н-ну? – шипел Ульман.

Его голос раздавался в динамиках прямо в шлеме Арчи. Он – вспоминал, как просто ему оказывалось общаться в скафандре, как он удивлялся, что для других это проблема: человек реагирует не только на речь, но и на ее источник; если нарушить эту связь, человек теряет ориентацию, ему становится куда сложней адекватно оценивать, что именно ему говорят. У Арчи таких проблем не было; более того – они на пару с Артом учились устанавливать эту связь речь – источник речи.