Текст книги "Bittersweet (СИ)"

Автор книги: Dita von Lanz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 53 страниц)

Он сумел вырваться сюда и направился именно к подсобному помещению, прихватив с собой бутылку виски, заказанного, кажется, именно для него. Другие актёры и актрисы такими напитками не увлекались. Ромуальд оставался верен предпочтениям в выборе алкогольных напитков. Он пил не так часто, но если пил, то только напитки, опробованные прежде и признанные годными.

Илайя сделал ещё несколько глотков, маленьких, но от того не менее обжигающих горло. Слезы не желали высыхать в один момент. Они продолжали стекать по щекам, но Илайя не торопился их стирать, понимая, что шерстью свитера только натрёт глаза. А сам и без того в этот момент выглядит не ахти. Вероятно, губы распухли, а глаза, как у кролика красные, с сеточкой тонких сосудов на белках. И кончик носа ни на что не похож. Клоунада в действии.

Только вот ему самому не смешно. Ни разу.

Он протянул бутылку Ромуальду, и тот без вопросов принял напиток, попутно подумав, что следовало брать две. Тогда они могли бы пить одновременно, поднося бутылку, чтобы они соприкасались стеклянными боками. Никаких вопросов, никаких попыток влезть в душу, просто сеанс приёма лекарства для врачевания раненой души.

– Точно не хочешь поделиться своими проблемами? – спросил Ромуальд, поставив бутылку на пол. – Что загнало тебя в угол?

Илайя планировал подтвердить чужие догадки, заявив, что не станет откровенничать. Но прикусить язык вовремя не получилось, и слова сами собой полились, открывая перед Ромуальдом картины прошлого и настоящего, пропитанные семейными ценностями отдельно взятых людей.

История натянутых отношений между Илайей и его родственниками не являлась для Ромуальда страшной тайной. Они успели обсудить это в былое время, пусть без особых подробностей, в общих чертах, но всё-таки. Теперь Илайя добавлял штрихи к портретам, превращая наброски в полноценные картины, а Ромуальд внимательно слушал его и запоминал сказанное.

Не перебивал и не лез с советами сомнительной ценности.

Добравшись до событий сегодняшнего вечера, Илайя на время притормозил, чтобы затем начать рассказывать с удвоенным энтузиазмом. Слова отчима давались ему с трудом. Слова матери… А она ничего не сказала. Потому в лицах разыгрывать спектакль не пришлось.

Пока Илайя говорил, голос его не срывался, но это не мешало слезам вновь побежать с удвоенной силой, придавая исповеди солёный привкус, смешивавшийся на губах с алкоголем. Коктейль с сомнительными вкусовыми качествами…

Он облизал губы, сжал ладони. Не будь рукава так сильно натянуты, ногти впились бы в кожу, образовав на ней красноватые лунки, что сойдут через пару минут. Если сильно давить, то реально причинить себе вред и прорвать кожу. Не слишком сильно, но кратковременная вспышка тоже послужит на благо и немного отрезвит. Хотелось бы верить в это.

Илайя говорил, говорил и говорил. Он прижался затылком к стене и выталкивал из себя слова, словно сгустки крови. Так же мучительно, противно, с отвратительным послевкусием во рту. Каждое слово, каждая интонация.

– Когда мне было десять лет, я попросил у Рут собаку. А она подарила мне… – Илайя нервно усмехнулся и замолчал.

– Кого?

– Отчима. Неравноценная замена получилась. Как думаешь?

– Соглашусь.

– Так моя мечта и не осуществилась.

– А как же я? – спросил Ромуальд, проведя пальцем по щеке и стирая солёную дорожку.

– Ты же лучше собаки, да?

– Ага. Мужчина в самом расцвете сил. Или лет… Или чего-то там. Уже не помню.

– И я не помню, – развёл руками Илайя.

– У тебя есть я, – повторил Ромуальд. – Когда снова решишь удариться в панику, помни, что бороться можно не только в одиночестве. Запомнил?

– Почти.

– Вот и молодец.

Ромуальд потрепал его по волосам, сначала стремительно и порывисто. Однако не удержался, ладонь зарылась в волосы, цепляя сразу несколько прядей. Ромуальд приблизился к Илайе, и тот готов был заявить, что на лице «человека, который лучше собаки» сейчас играет улыбка, хотя видеть ничего не мог. Они продолжали сидеть в полной темноте.

Ромуальд провёл языком по щеке, слизывая слёзы, будто и правда собирался доказать, что может тягаться с любой собакой.

Поцеловал не напористо и стремительно, а медленно и очень нежно, сначала просто прихватывая губы, ощущая на них специфический вкус, возникший в результате смешения слёз и виски. Сладковато-горько-солёный, но не отталкивающий абсолютно. Ромуальд обхватил лицо Илайи обеими ладонями и повторно прижался к его губам, но только теперь действовал гораздо увереннее, нежели прежде.

«Чья ты теперь девочка, Илайя?».

В первый момент Илайе хотелось оттолкнуть от себя Ромуальда, будто отделываясь от мыслей о том, что отчим в чём-то прав. В чём-то, не во всём подряд.

Он даже сделал решительный выпад, упёрся ладонями в плечи Ромуальда, собираясь отпихнуть его, сказав с достоинством, что здесь у них ничего не будет. Он не шлюха, которую можно зажимать по углам, вставляя ей, когда в голову стукнет любая из физиологических жидкостей и захочется разнообразить сексуальную жизнь экстремальными развлечениями. Однако Ромуальд и не выставлял его в подобном свете. Не раскладывал прямо тут, не рвал одежду и не прижимал головой к полу, заставляя безоговорочно подчиниться, выполнять приказы, и полностью забыть о праве личности на собственные желания.

Он просто целовал.

Одно неловкое движение, и бутылка с недопитым виски опрокинулась, содержимое разлилось по полу, в воздухе запахло спиртом, смешанным с дополнительными компонентами, составлявшими основу этого аромата.

«Чья ты теперь девочка, Илайя?».

Не девочка он. Никогда ею не был. Никогда не станет.

Шёл бы этот грёбанный выродок в своих очках и строгих костюмах к чёртовой матери. Туда ему дорога, только туда пропуск и заслужил.

«Чья ты теперь девочка, Илайя?».

Парень. Был им и останется.

Чей?

Ромуальда Эгана, вероятно.

Это умозаключение далось ему без особого труда, само собой. Но при этом ошарашило. Будто он открыл для себя давнюю истину, которую все остальные поняли много дней или недель назад, а до него дошло с опозданием только сейчас.

Ему странно было думать о себе, как о чьём-то любовнике. Ему патологически не нравилось само это определение. Да и понятие «чей-то бой-френд» тоже казалось нелепым.

Откровения относительно принадлежности кому-либо виделись странными, будто собачий ошейник с именной биркой. Если потеряется глупая скотинка, звоните по этому номеру, и вам обязательно ответят, выпишут благодарность. Получите почести и вознаграждения. Отношения виделись ему в подобном свете. Раньше.

Наверное, пример матери играл свою роль. Илайя не пытался её оправдать, но сейчас неожиданно натолкнулся на мысль, что она молчала, не желая терять привилегии, коими обладала. Она не могла поспорить с Фрэдом, вот и соглашалась с каждым его высказыванием.

Илайя пропустил тот момент, когда Ромуальд выпрямился в полный рост. Потянул его за собой. Когда прижал к стене и запустил ладони под свитер.

Осознание пришло с отпечатком губ, оставшимся на шее, с собственным стоном, ударившим по ушам, с коленом, прижатым к паху и несколько раз проводящим вверх-вниз. С очередным укусом за нижнюю губу и чуточку шершавым языком, прошедшим по пострадавшему месту. Со звуком расстёгиваемой молнии на его джинсах. С руками, переместившимися с талии на бёдра. С пальцами, погладившими слегка выступающие кости таза, скользнувшими по лобку, под резинку нижнего белья.

– Просто скажи, – выдохнул Ромуальд куда-то в шею.

– Что именно?

– Что угодно. Я сделаю всё. Всё, что пожелаешь.

Ромуальд говорил это сейчас, при определённом стечении обстоятельств, но Илайя был уверен, что смысл сказанного распространяется не только на секс. Всё, что пожелаешь. Просто скажи. Щелкни пальцами – приказ будет выполнен.

Реальность вновь терялась за ворохом ярких пятен, возникающих в непроглядной темноте подсобного помещения каким-то удивительным образом. Илайю утягивало вниз, под воду, а после вновь выталкивало на воздух. Осознание происходящего наведывалось к нему прикосновениями пальцев, собирающих выступившую смазку и оглаживающих бедро. Губами, оставляющими на шее ещё больше следов, горячим дыханием и отдельными словами.

Илайя думал, что вскоре услышит, как расстёгивается вторая молния, но у Ромуальда был заранее расписан иной сценарий действий. Он опустился на колени, упираясь одной ладонью в стену, вновь прижался губами к тому месту, где уже оставлял первый в жизни Илайи засос. Прихватил кожу зубами несильно, но ощутимо.

Разрешил запустить ладонь себе в волосы, потянуть за них, притягивая ближе к паху, и заставил выть от наслаждения. А потом подхватил Илайю, не позволив ему в очередной раз сползти по стене вниз, плюхнувшись задницей на не слишком чистый пол.

========== 39. ==========

Soundtrack: After Forever – Energize me

В жизни любого творческого человека периоды вдохновения чередуются со спадом и нежеланием что-либо делать. Тотальная апатия при полном отсутствии стремления продвигать в массы свои идеи. Впрочем, такое случается не только с представителями творческой прослойки общества. Так бывает со всеми.

Другое дело, что именно у них, живущих подпиткой со стороны музы, находящихся в вечном поиске красивых вещей, ярких воспоминаний, что способны надолго отпечататься в памяти, данная особенность проявляется активнее, нежели у людей, далёких от процесса созидания. Но, когда вдохновение даёт о себе знать, всё вокруг кажется восхитительным, эмоции бьют через край, руки сами хватаются за всё, до чего способны дотянуться и желание подарить миру что-то новое ставит всё новые и новые рекорды.

Иногда, правда, на весь мир наплевать. И адресат у подарка оказывается в единственном числе. От этого ценность творимого только возрастает, моментально взлетая в цене, поскольку является не растиражированной безделушкой, а вещью эксклюзивной, доступной ограниченному кругу лиц.

В их случае посвященными в тайну оставались только двое. С посторонними этот вопрос не обсуждался, всё хранилось в секрете.

Ромуальд сейчас находился на пике вдохновения, его переполняло множество идей, и каждую свободную минуту он посвящал реализации своего проекта, надеясь завершить задуманное к определённому сроку. Это было для него не просто важно, а архиважно. Он не любил припадать к пафосным выражениям, но здесь само собой напрашивалось заявление о вопросе жизни и смерти. Ну, или, как минимум, о вопросе личного комфорта, который с завидным постоянством выходил на первый план.

Для него это был достаточно рискованный шаг. Заранее просчитать риск и вероятность успешности предприятия не получалось, однако Ромуальд отчаянно рвался вперёд, не боясь перемен. Он жаждал поскорее их к себе привлечь и начать новую страницу жизни, стремительно перевернув прежнюю.

С родственниками он на этот счёт не разговаривал, совета не просил и вообще старался в нюансы своих забот не посвящать. Любители сунуть нос в чужие дела раздражали и мешали. Ромуальд надеялся обойтись без столкновений с ними. Благо – вопросов ему практически не задавали и не начинали подробное анкетирование, если он отмахивался или отделывался максимально короткими ответами.

Его пересечения на кухне со старшей сестрой стали редкими.

Ромуальд уезжал рано утром, приезжал поздно вечером. Но теперь-то его никто не мог обвинить и назвать нахлебником. Он продолжал двигаться по пути, обозначенному родителями, выступал на сцене, иногда раздавал интервью вместе с остальными участниками актёрского состава, но старался особо не откровенничать, ограничиваясь ответами размытыми.

Ему не хотелось становиться объектом пристального наблюдения, привлекая к себе внимание романтичных особ, ведь и на построение карьеры в музыкальном бизнесе он не рассчитывал, воспринимая происходящее, как интересную школу жизни, в которой он набирается опыта для дальнейших лет жизни. Поскольку он не собирается вращаться в кругах знаменитостей самого разнообразного калибра, то и расщеплять его частную жизнь на составляющие волокна не обязательно. Он выдаст ровно ту порцию информации, которую посчитает нужной, а с мнением журналистов считаться не намерен. У него собственное представление о построении карьеры. И скандалы для него – источник головной боли, а не способ активно пропиариться, превратив себя в известную марку, которая поможет распродавать издания. Его фото, как аналог ярлычка с отпечатанным на ткани логотипом известного бренда? Кому-то такая жизнь по душе, а ему – нет.

За примером человека, реально наслаждавшегося подобным положением, далеко ходить не требовалось. Он на постоянной основе отирался рядом, стараясь при каждом удобном и неудобном случае напомнить о своей кандидатуре и вылезти там, где её никто не ждал. Ромуальд закатывал глаза и отворачивался. Сценическая невеста в жизни провоцировала у него отторжение. Не показное, маскирующее за собой чувства иного толка, как уже было в случае с Илайей, а самое настоящее, когда от одного только голоса или взгляда откровенно перекашивает, а зубы оказываются сцеплены так сильно, что надави ещё чуть-чуть, и они начнут рассыпаться, превращаясь в мельчайшие частицы белой пыли.

Пристальное внимание со стороны Примроуз его основательно нервировало, будто уже сейчас, на раннем этапе общения предрекая многочисленные проблемы, с которыми доведётся столкнуться. Ромуальд помнил, что она не понравилась ему с самого начала. Факт появления этой девушки в актёрском составе провоцировал недоумение. Нет, она действительно двигалась профессионально, уверенно держалась на сцене, не впадая в истерику, а ловя кайф от происходящего. Голос у неё имелся прекрасный, от него ушами не шла кровь, но… Когда речь заходила о качествах личности, а не о профессионализме, Ромуальд понимал, что нет ничего, в чём он мог бы назвать Прим приятной для себя персоной.

Его раздражала её показная элитарность, стремление выставить себя в более выгодном свете, надеть маску и не снимать её даже на мгновение. Понятно, что при таком раскладе приближать её к себе, стремительно сокращая дистанцию, он не планировал. Но Прим вынашивала иные планы, а потому постоянно липла к нему, как жвачка к волосам. Такую невозможно выпутать из прядей. Убирать, так только вместе с волосами, потому что в противном случае ничего не получится. Хотя бы пара неприятных нитей, но останется.

Она, вероятно, видела в себе роковую женщину. Ромуальд придерживался иного взгляда на вещи, потому милая, едва заметная в составе Теа провоцировала у него больший прилив дружеских симпатий, нежели эта девушка.

Столь откровенное желание забраться в его постель, как у Примроуз, вызывало дикое раздражение и стремительный взлёт по шкале Кинси с пятёрки до абсолютной шестёрки. Впрочем, кажется, это было известно давно.

Он слышал неоднократно, что рано или поздно, происходит окончательное определение, перевес или в одну или в другую сторону. Многие оспаривали, конечно, но он считал теорию рабочей. Его пример подтверждал правдивость заявлений. Вряд ли Ромуальда такая постановка вопроса смущала. Он никогда не мучился угрызениями совести, да и теперь не планировал заниматься столь неблагодарным делом. Ему нравилась собственная жизнь, его новые отношения были для него чем-то таким…

Прежде Ромуальд не оказывался в ситуации, когда косноязычие одерживало победу над красноречием. Но однажды всё случается впервые, и сейчас был как раз один из таких случаев, потому что передать осмысленно, при помощи определённых фраз, у него не получалось с первого раза. И не только первого. Со второго, с третьего тоже. То есть, как раз получалось, но это выходило настолько личным и неприкосновенным, что ему казалось кощунством пускать посторонних людей в тайну своей личной жизни.

Вновь появились мысли о том, что большинство недостойно. Журналисты, так однозначно. Ему не хотелось, чтобы в этом романе посторонние усмотрели скандальную рекламную акцию, что прекратится в тот момент, когда они вместе с Илайей покинут состав мюзикла, а их место займут другие актёры.

Ромуальд ловил себя на мысли о тех самых звёздах, о которых размышлял прежде. О сгоревших солнцах, и о способности прикоснуться к светилам. Только теперь его умозаключения двигались в ином направлении.

Он не испытывал потребности в звёздах, сорванных с неба. Ему не нужны были обожжённые ладони. Ему нравилось греться в мягком свете. И собственные чувства нисколько не напрягали, не заставляли моментально делать несколько десятков шагов назад после одного движения вперёд.

Он не был особым любителем признаваться в любви, более того, не считал нужным постоянное повторение этих слов, но иногда просто не мог удержаться. Слова рвались сами собой, и он не протестовал.

Ему дико хотелось вывести отношения на новый уровень.

Да-да, всё тот же, о котором он говорил прежде.

Попробовать на вкус совместную жизнь с Илайей. Закрыв глаза на неудачный опыт прошлого, вновь рискнуть в настоящем. Сделать это он планировал в ближайшее время, преподнося подарок обоим сразу. И себе, и Илайе.

Их разделяло целых пять лет. И всего лишь две недели. Ромуальд собирался довести затеянный ремонт до логического финала как можно раньше, чтобы день рождения Илайи они праздновали уже там, в своём уголке, а не на территории дома семейства Эган или же в квартире, где довелось обитать Илайе.

В каком-то смысле, даты у обоих были знаменательными. Двадцать и двадцать пять лет.

Праздновать вместе с родственниками Ромуальд не собирался, его угнетали перспективы общения с ними. Хотя отношения со старшей сестрой стали гораздо теплее, нежели прежде, и для сплочения даже ничья смерть не понадобилась, Ромуальд продолжал выдерживать дистанцию.

О том, чтобы начать плотно общаться с родителями, речи не шло. Ромуальд был, в определённой степени, благодарен им за возможность жить на свете, но за пределы этого, кажется, не выходило. Он не представлял себя за одним столом с ними, трогательно подливающим чай отцу или матери, не понимал, как перед этими людьми можно открывать душу, зная, что они способны наплевать туда, не заметив, какую дрянь провернули за пару секунд. Для них это оставалось в порядке вещей, при этом они умудрялись осуждать других, а Ромуальда постоянно в чём-то упрекать.

Таким образом, отдельное жильё было для него не роскошью, а оправданной необходимостью, плюс ко всему – объектом постоянного желания.

После премьеры прошло достаточное количество времени, всё вошло в привычную колею, более не было повышенного количества нервозности в воздухе, дышалось проще, опасения не давили на мозги. Поняв, что представление не провалилось с оглушительным треском, Ромуальд перестал уделять постановке большую часть внимания, сосредоточившись на своих интересах и представив Илайе на выбор несколько квартир. Ему не хотелось принимать решение в одиночестве. Всё же они планировали жить там вместе, потому и выбирать следовало общими силами, чтобы в дальнейшем избежать разногласий. Они просмотрели все представленные варианты, встретились с риэлторами, и, в конечном итоге, выбрали себе жильё. Однако решили переделать всё на свой вкус, чтобы максимально чувствовать, что это их уголок, а не помещение, куда оба приходят переночевать и затем удаляются. Необжитые холодные стены, когда не имеет значения, каким образом они отделаны, удобна ли мебель или нет.

Разумеется, при их графиках логично было прибегнуть к помощи профессионалов, переложив на них все обязанности, но, переглянувшись, даже ничего не говоря, они поняли, какие мысли завладели обоими. Илайя жаждал самостоятельно выстроить своё идеальное жильё, Ромуальд поддерживал его начинания. Так началась эпопея с ремонтом, которую они затеяли и теперь каждую свободную минуту старались посвятить этому делу. Их мало заботило мнение окружающих относительно совместного появления на людях, они таскались по магазинам, тратя немалое количество времени на выбор красок, подбор колеров; разглядывали обои, ламинат и мебель, которая идеально вписалась бы в их новую обитель. Сначала смотрели в интернете, потом отправлялись непосредственно в магазин, чтобы оценить, увидев своими глазами, подметив все достоинства и недостатки, ведь давно известно, что фотографии в сети зачастую не дают полного представления, только общие черты. Чтобы понять, насколько это твоё или не твоё, нужно посмотреть, потрогать, почувствовать.

Они тонули в метрах тканей, присматривая занавески для гостиной и для спальни. Хотелось чего-то необыкновенного, яркого, но, в то же время спокойного, как и вообще большинство тонов, на которых задерживалось их внимание. Конечно, в данном вопросе можно было поинтересоваться мнением Челси, а потом наслаждаться длинным списком советов по оформлению интерьера, но Ромуальд предпочитал отгородиться от семьи, ничего им о грядущем переезде не рассказывая. Это была их с Илайей квартира, их с Илайей жизнь, в которую посторонним входить воспрещалось.

Они перелопатили сотни журналов, посвящённых оформлению интерьера, надеясь почерпнуть там идеи для своих комнат, но всё оказалось сложнее, нежели виделось на первый взгляд. Иногда попадались стоящие элементы, иногда – не очень. Во всяком случае, ни разу не было такого, чтобы Ромуальду вместе с Илайей захотелось полностью скопировать тот или иной вариант, предложенный на журнальных страницах, тем не менее, они стали неплохим источником вдохновения и позволили, в целом, определиться со своими пожеланиями. Они делали пометки, искали нечто похожее и старательно комбинировали, составляя на компьютере проекты будущего оформления комнат. Несмотря на большое количество сложностей, стоявших перед обоими, всё виделось в оптимистичном ключе, и нисколько не напрягало. Видимо, всё упиралось в прилив вдохновения, который подхватил обоих и никак не отпускал. Им отчаянно хотелось довести проект до конца, поставить последнюю точку и наслаждаться полученным результатом, перетащив сюда свои вещи. Превращать квартиру мечты в то место, куда хочется возвращаться каждый вечер и наслаждаться жизнью здесь.

Вспоминая опыт прошлого, Ромуальд несколько опасался, что процесс неимоверно затянется. Родители как-то решили самостоятельно провернуть задуманное, содрали со стен обои, вытащили мебель, разворотили всё, что только можно разворотить. В итоге почти месяц пришлось спать в руинах, потом на помощь пришли профессионалы и завершили ремонт в кратчайшие сроки. На всё им потребовалось чуть больше двух, а, может, трёх недель.

Сейчас, как Ромуальду казалось, времени нужно было намного меньше, поскольку ремонт они с Илайей планировали делать не капитальный, а косметический. Там подкрасить, там подклеить, там добавить «личных» штрихов, чтобы в комнатах прочитывалась индивидуальность, а не штамповка.

Редкие выходные уходили полностью на ремонтные работы, а потому сейчас комната была почти готова к эксплуатации. Осталось только немного поработать кисточками, а потом приступать к покупке мебели.

Сегодня выдался как раз один из таких выходных. Увлечённый ремонтными работами, Ромуальд решил домой не возвращаться, потому до поздней ночи копался тут вместе с Илайей. В результате они успели сделать больше обычного и уснули на полу в гостиной, которая к этому моменту была уже окончательно доведена до ума. Кухня, предложенная изначально, обоих устроила. Ванная комната, в принципе, тоже смотрелась неплохо. Если добавить туда пару-тройку незначительных мелочей, она окончательно станет именно их комнатой, а не обезличенными стенами. Но пока об этих мелочах особо никто не думал, на повестке дня оставалась спальня, как самая главная комната в квартире.

У Ромуальда, привыкшего к утренним пробежкам, уже давно вошло в привычку просыпаться раньше. Этой традиции он и теперь не изменял. Несмотря на то, что вчера они легли спать достаточно поздно, едва ли не под утро, сейчас он открыл глаза, поднялся с пола, потянувшись, потёр шею, разминая её. Запустил ладонь в волосы, стараясь столь нехитрым образом причесаться, понял, что затея провалилась, и пообещал себе заглянуть в ванную комнату.

Частично их вещи сюда уже переехали. Во всяком случае, несколько расчёсок и зубные щётки на полке стояли. Ромуальд засунул щётку в рот, пустил воду, плеснув немного в лицо. Не удержался и улыбнулся своему отражению.

В гостиную он вернулся, держа в руках две чашки кофе. Илайя продолжал лежать, закинув руки за голову, но глаз, по-прежнему, не открывал. То ли ещё не проснулся, то ли проснулся, но пока не планировал выныривать из мира томной неги, разливавшейся по телу в столь ранний час. Ворот чёрной толстовки был застёгнут наглухо, замок молнии находился почти у подбородка, и Ромуальду отчаянно захотелось потянуть его вниз, чтобы прикоснуться к коже. Впрочем, он вообще не мог вспомнить момент, когда ему прикоснуться не хотелось.

Их спальное место оставляло желать лучшего. Помимо отрезков плёнки, коей были закрыты полы в будущей спальне, здесь сгруппировались в беспорядке остатки обоев, всё те же журналы, которыми строители-дилетанты вдохновлялись на создание нового шедевра, тряпки и шпатели, а ещё несколько кистей. Пока ещё мягких, не покрытых краской, даже из упаковки не вытащенных.

Вообще-то Ромуальд в себе особой тяги к изобразительному искусству не испытывал, этим больше Челси занималась, да и то, не по призванию, а просто потому, что хотелось куда-то приложить силы и получить результат. Раз уж она обладала талантом, то и пользоваться им не возбранялось. Ромуальд изредка брался за карандаши, ещё реже за краски. Свои зарисовки он талантливыми не считал, да и рисовал преимущественно в стол, понимая, что с такими навыками ему в ряды популярных художников, получающих миллионы за каждую закорючку, не пробиться. Просто иногда прорывалась наружу потребность испортить пару листов бумаги, вот он и старался провести время с пользой. Кисточки не были его фетишем или чем-то таким, отдалённо его напоминающим, но сейчас рука сама собой потянулась к упаковке.

Ромуальд стремился действовать бесшумно. Он распечатал упаковку, стараясь вытащить одну из кистей, самую тонкую в представленном ассортименте. Провёл ею по ладони, проверяя, насколько удачный выбор сделал. Ворс не был жёстким, кожу не царапал. Прикосновения получались мягкими, в определённой степени приятными. Ромуальд придвинулся ближе к Илайе, присел, почти упираясь одним коленом в пол. Он протянул руку с кисточкой к лицу Илайи, замирая в нерешительности на мгновение, а потом всё-таки приводя план в действие, касаясь кожи и, надеясь, что такое пробуждение не вызовет отторжения или злости.

Он ловил себя на мысли, что в нём впервые проснулись задатки художника, того самого, который жаждет создать лучшее полотно в своей жизни. Сейчас он именно этим и занимался, обрисовывал каждую черточку лица, проводя мягким ворсом по кончику носа, по щеке, обрисовывая скулу, спускался ниже, обозначив контур. Несколько мазков невидимой краски, чуть подрагивающие пальцы, когда кисть вновь и вновь проводит по коже. Повернув её, Ромуальд дотронулся острым деревянным кончиком к молнии, проведя по ней, словно расстёгивая. Потом всё-таки потянулся к замочку, пальцы коснулись прохладного металла, согревая, чтобы дёрнуть его вниз.

Ворс кисточки скользнул по шее, оставляя за собой тонкие и невесомые линии. Светло-коричневые ресницы слегка подрагивали. Ромуальд вновь повернул кисть, начал движение в обратную сторону. Лёгкое прикосновение к линии губ. Не создающее, но повторяющее совершенное творение. Восхитительный изгиб линий, абсолютное сочетание для того, чтобы однажды, отпечатавшись на сетчатке, в дальнейшем не исчезнуть, а только сильнее и сильнее захватывать внимание, приковывая его к себе, заставляя сидеть в затемнённой комнате, не позволяя солнечным лучам прорваться внутрь, чтобы не разрушать магию утра.

Бледные, ломкие, хрупкие они обламываются так же просто, как и сухие ветки, сталкиваясь на своём пути с преградой в виде занавесок. Они не проникают в комнату, разве что совсем чуть-чуть, проползая в маленькую щель между двумя шторами, пробегаясь по паркету тонкими линиями и замирая рядом с длинными прядями, часть которых сейчас разметалась по ковровому покрытию.

Прилив вдохновения, смешанного с нежностью, затапливал Ромуальда. Ему хотелось провести кистью по бумаге, отражая на некогда белой поверхности каждую прядь или отдельные волоски, уделить внимание любой мелочи, составлявшей в совокупности неповторимую внешность. Он чувствовал себя счастливым и до невозможности влюблённым, будто бы попавшим в зависимость определённого рода.

Он вспоминал собственные слова и понимал, что не собирается от них отказываться.

Ради тебя я сделаю всё, что угодно. Только скажи…

Более того, с каждым днём он сильнее убеждался в правдивости и закономерности сказанного.

Новые чувства, достаточно странные, непривычные, построенные не только на симпатии, перетекающей со временем в любовь. Новые чувства, изначально вобравшие в себя большое количество цветов и их оттенков. Новые чувства, к которым он отчаянно тянулся и боялся потерять, потому что они отхватывали всё больше места в его жизни, выходя на первый план, позволяя оценить себя по-новому, взглянуть на собственную личность с иного ракурса, недоступного прежде. Увидеть себя самым настоящим романтическим героем, которого действительно прошибает на все эти уловки и трюки, свойственные влюблённым людям. Не противное сюсюканье с котиками, рыбками и зайками, от которых начинает подташнивать уже через пару секунд, а просто нечто такое, такое… Несвойственное ему прежде. Непонятное. Немного пугающе, несомненно, но захватывающе.

Кисть в последний раз прошлась по коже, проводя полосу между бровей. Деревянный кончик ручки подцепил и убрал прядь волос.

В комнате пахло остывающим кофе, стоявшем на столике, где с трудом нашлось место для чашек. Запах миндаля – только ароматизатор, добавленный в кофейный порошок. Вся комната – декорации, а-ля молодая творческая личность ищет себя, но пока не нашла. Холодильник пуст, потому единственное, что остаётся на завтрак – тот самый кофе и пара шоколадных конфет, почему-то оказавшихся в кармане куртки. Кажется, прихватил перед выходом из дома, а потом забыл. А сейчас они пригодились.

Ромуальда посещало море мыслей, а ворох планов казался бесконечным. Ему хотелось сорваться с места прямо сейчас, отправиться в путешествие, рвать вереск, наслаждаясь его ароматом, встречать закат в дороге, а по утрам подходить к окну в очередной гостинице и наблюдать за суетой местных жителей, бегущих на работу. Пройтись по улочкам маленький английских городков, оказаться на пляже в каком-нибудь экзотическом месте, пить кофе, сидя на капоте арендованного автомобиля, погрузиться с головой в изучение тайн и легенд, присущих тем или иным местам, в какие только может занести судьба. Попробовать себя в чём-то новом, независимо от того, насколько окружающими котируется данное проявление творческих порывов.