Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 53 страниц)
– Как насчёт того, чтобы позволить мне посмеяться?
– То есть?
– Да-да, именно.
Ромуальд усмехнулся, потянулся к десерту, ухватил одну конфету и протянул её собеседнику. Илайя продолжал сжимать обеими ладонями горячую чашку. До этого момента он никак не мог прийти в себя после длительной прогулки по холодному городу, теперь же чувствовал, что кровь по венам побежала быстрее. Достаточно только представить, как он подаётся немного вперёд, Ромуальд подносит конфету ближе к его губам, предлагая попробовать её именно так.
Ему казалось, что стоит надавить чуточку сильнее, как фарфор под пальцами раскрошится, и крупные острые осколки вновь надрежут кожу, только он этого даже не заметит, полностью погрузившись в ощущения, затмевающие всё остальное.
Длительное время им удавалось с переменным успехом играть в друзей. Ну, не друзей, конечно. Приятелей, решивших выбраться вместе от нечего делать, потому что остальные знакомые успели прибиться к той или иной компании, а их оставили аутсайдерами. Сейчас он особенно ясно понимал, что с самого начала глупо было ратовать за подобную трактовку сложившейся ситуации. Ромуальд позвал его сюда не под влиянием обстоятельств, проникнувшись собственной теорией об одной большой актёрской семье, в которой обязательно должна быть притирка и феноменальное взаимопонимание. Ромуальд пригласил его, подхватив историю не каждого по отдельности, а обоих, с того места, на котором они споткнулись чуть больше месяца назад. Или месяц? Точно он уже сказать не мог.
Никто не обязывал его забирать конфету ртом. Подставить руку, позволив выскользнуть шоколадке на ладонь, самостоятельно поднести к губам и раскусить. Как вариант, взять новую и не гипнотизировать подношение взглядом. Но он продолжал смотреть, представляя, как развернутся события, если он это провернёт. Что скажет Ромуальд? Промолчит? Сделает вид, что это само собой разумеющееся явление? Или же засмеётся, заявив, что надежды оправданы от и до?
Илайя сглотнул. Бесшумно, но ему всё происходящее виделось с иного ракурса. Он представлял, что все посетители кафе разом обернулись в его сторону и теперь наблюдают за тем, что он делает.
Как делает.
С кем делает.
Ромуальд не до конца понимал, что заставляет его держать конфету на вытянутой руке, будто приманку. Ясно же, что Илайя возьмёт себе с тарелки или выхватит из его пальцев, но не сделает того, чего Ромуальду сейчас хотелось. Джулиан бы точно не сделал, ещё и попенял бы относительно норм поведения в обществе, которые стоит соблюдать, не идя на поводу у сиюминутных желаний. Ему не нравились подобного рода игры, а имидж обязывал держаться на расстоянии от Ромуальда, изображая просто хорошего приятеля. Илайя мог поступить по-разному, в зависимости от своего настроения.
Наверное, именно так и будет.
Да, несомненно.
Зубы прикусили губу сильнее, чем следовало. Кровь не выступила, но боль была ощутимой, будто отрезвляющей. Призыв перестать сидеть в одной позе. Нужно что-то сделать или что-то сказать. Снова вернуть оживлённую беседу, обсудить свитер для Челси или серёжки пирсинга для неё же. Вторым она обрадуется сильнее – Ромуальд не сомневался.
– Ха-ха? – спросил Илайя.
Ромуальд собирался ответить. Сказать, что больше не хочет смеяться, и вообще это была только проверка, однако оборвал себя на полуслове, почувствовав прикосновение руки, согретой теплотой чайной чашки, к холодному запястью.
– Тебя хочется развращать, знаешь? – произнёс, не особо отдавая себе отчёт в том, что говорит.
– Нет. Не знаю.
– Лжёшь.
– Теперь стал просвещённым. Раньше не знал.
Илайя усмехнулся и надкусил конфету, отхватив небольшой кусочек. Как раз так, чтобы не коснуться губами пальцев, предлагающих лакомство. Жидкая начинка с явно выраженным запахом алкоголя побежала по пальцам. Ромуальд схватился за салфетку и выронил её в тот момент, когда траекторию движения напитка повторил кончик языка, влажного и горячего.
– Просто хочется, – выдохнул Ромуальд, закрывая глаза, попутно радуясь тому, что их столик находится в отдалении, и за ними никто особо не следит.
– Чего именно?
Илайя подул на влажную полоску, оставленную языком, после чего вновь вернулся к своей чашке, будто ничего не было.
Ромуальд забросил вторую половину конфеты в рот, разжёвывая её медленно. Даже не разжёвывая, а позволяя расплавиться на языке. После чего всё так же, не меняя тональности, признался:
– Тебя.
========== 29. ==========
Soundtrack: In This Moment – Sexual hallucination
Он бесчисленное множество раз представлял, как это может происходить в реальности. За примерами далеко ходить не требовалось. Достаточно вспомнить первую встречу, и всё моментально становится на свои места.
С тех пор мысли подобного толка посещали Ромуальда неоднократно, рождаясь приливами. Накатывая, поглощая, затмевая доводы разума, угасая и вновь просыпаясь с новой силой.
Картины, нарисованные воображением, не являлись калькой друг друга, сценарий их каждый раз оказывался непредсказуемым. Иногда он сам не мог сказать, в каком ракурсе предстанет новый знакомый-конкурент, всё определялось рандомом.
В клубе это было видением достаточно спонтанного секса, обусловленное спецификой заведения. Быстро, порывисто, с доминирующими грубыми движениями и минимумом нежности, без заострения внимания на личности маленькой блондинистой сучки, сумевшей без особых усилий перехватить поток мыслей, направленных на Джулиана и перевести его на себя.
После встречи в кафетерии и стакана с колой, опрокинутого на голову, всё вновь происходило с преобладанием грубости. Возможно, в публичном месте. Как вариант, на заднем сидении автомобиля или в подсобном помещении, зажимая рот ладонью, чтобы стоны не разносились по зданию и не привлекали внимание.
Правда, Ромуальд сомневался, что при таком раскладе всё могло обернуться именно стонами и безвольной куклой, обессилено повисающей в его руках после бурного выхода эмоций, переплавленных из ненависти в страсть. Илайя наверняка назвал бы его ублюдком, а перед тем, как оказаться в безвыходном положении, приложил пару раз по лицу.
В чём-то видение тянуло на изнасилование.
Реальность тоже на него походила. В конечном итоге. И наглядно продемонстрировала, что подобный вариант является заранее обречённым на провал. Никакого удовольствия, минимум приятных эмоций, даже сам факт обладания ничего особо не меняет, оставляя после себя смазанные тошнотворные впечатления. Прежде чем убраться окончательно, Ромуальд несколько минут простоял под дверью, прислонившись к ней затылком, осознавая, что натворил, и насколько это всё не соответствовало его представлениям. Он вообще не думал, что ситуация стремительно въедет в такой поворот, а он не справится с управлением, не отступит, не засмеётся в ответ на предположение Илайи.
Ему следовало расхохотаться и уйти, вместо этого он решил поиграть в героя-любовника. Провалился с треском и о принятом решении пожалел неоднократно. Ему хотелось исправить положение, но он с трудом представлял, что способен сотворить в сложившейся ситуации.
Оставалось только одно. Запастись терпением и ждать. Чем он, собственно, и занимался. Не торопя события, позволял им развиваться не по ранее продуманному плану действий, а с привлечением импровизации. Кажется, подобная тактика оставалась единственной оптимальной. Резкие движения и стремительные шаги играли против него, хотя сегодняшнее откровение нисколько не помешало и не испортило общей атмосферы. Илайя то ли не обратил внимания на чистосердечное признание, то ли действительно не придавал ему большого значения, поскольку в ответ на произнесённое «тебя» только хмыкнул и не стал развивать тему.
Больше к разговору о желаниях они не возвращались, предпочитая нечто нейтральное. Обсуждение перспектив дальнейшего передвижения, покупки сувениров на память. Последнее требовалось только Ромуальду, Илайя, спустя несколько секунд размышлений, пришёл к выводу, что людей, которым он хотел бы что-то подарить, попросту нет.
Это заявление Ромуальда немного удивило. Вариант с Челси, конечно, отпадал, поскольку оба не планировали афишировать факт, гласивший, что поездка была совместной. Но помимо Челси у Илайи имелся ещё один приятель, общение с которым Ромуальд не одобрял. Да, именно господин композитор. Упоминание о его персоне рвалось наружу, приходилось раз за разом прикусывать кончик языка, чтобы не сболтнуть лишнего.
Иногда Ромуальд приходил к выводу, что он со своими представлениями об отношениях между композитором и напарником по сцене перегибает палку, дорисовывая мысленно море ненужных подробностей. Нереальных. Если Уэбб пару раз улыбнулся в присутствии Илайи, то не стоит расценивать этот жест, как один из элементов программы по соблазнению.
Когда дело приближалось к ночи, и Ромуальд оставался в одиночестве, в пределах своего номера, мысли подобного толка одолевали его с завидным постоянством. Сегодня к списку стандартных размышлений добавился один эпизод родом из реальности. Казалось бы. Всего-то. Длительность не более пяти минут, если считать с момента, когда они только начали переговариваться за столом, заканчивая тем, когда прозвучало признание, и на губах Илайи мелькнула едва уловимая улыбка, продержавшаяся не более десяти секунд.
Асексуален, да? Кажется, нет. Слова, сказанные Ариадне, были способом избавиться от её пристального внимания и не устраивать повсеместное обсуждение ориентации обоих актёров мюзикла. Достаточно того, что все знали о бисексуальности Ромуальда и в своё время трепали нервы Джулиану, не упуская возможности ввернуть в очередное интервью вопрос о природе взаимоотношений между ними.
В определённой мере, реакция Илайи радовала, потому что это не было однозначным «нет», а уж в сравнении с прежним «тёплым» приёмом вообще казалось огромным проявлением симпатии. Реакция. На. Действия. Что уж говорить о его собственном поступке?
Разумеется, он удержался в рамках приличия, когда откусывал немного конфеты. Не стал изображать гуру орального секса, пусть даже навыки ему предлагали продемонстрировать исключительно на пальцах. Он всё-таки попробовал подношение, но соприкосновения избежал. Промедление теперь легко объяснялось его попытками просчитать вероятность подобного. Получится откусить шоколадку и оставить всё исключительно в рамках приличия? Однако сразу после этого он легко скользнул по пальцам языком, и это было невероятно приятно, возбуждающе. Подстёгивало фантазию, позволяло представить иную ситуацию, иное положение вещей.
Лёд между ними постепенно плавился.
Мыслей о Джулиане становилось всё меньше. Они не исчезли окончательно, но Ромуальд перестал хвататься за них, прыгая с разбега в бескрайний океан рефлексии. Он больше не обвинял себя в случившемся, старался не заострять внимание на прошлом, уверенно вступая в будущее. Он не старался полить Джулиана грязью, отыскать в нём множество недостатков и свято поверить в ущербность былых отношений.
У него остались преимущественно тёплые воспоминания. Но чем дольше он думал о природе этого взаимодействия, тем сильнее убеждался в том, что последние несколько лет жизни воспринимал Джулиана больше в качестве родственника, нежели в качестве любимого человека.
До того, как Джулиан оказался в стенах лечебного учреждения их отношения находились на ином уровне, и различия заключались не в сексуальном взаимодействии и последующем его отсутствии, а именно в эмоциях. Полгода разлуки и год после избавления Джулиана от необходимости находиться двадцать четыре часа под наблюдением врачей – столько продержались чувства Ромуальда, после начав переплавляться в иное качество. Как будто теперь они стали супругами с большим стажем совместной жизни, страсть испарилась окончательно, любовь сменила направление. Это была не та любовь, что держит на себе отношения, а именно стремление заботиться, оберегать и помогать в случае необходимости. Предотвращать истерики, следить за приёмом лекарств, успокаивать, получая в свой адрес упрёки, срывы и открытое отторжение. Словно это он был виноват в пробуждении и прогрессировании болезни. Будто он одним махом подписал согласие и засунул Джулиана в клинику.
– Солнце с чёрными пятнами, – произнёс Ромуальд, решительно поднимаясь с кровати и включая свет.
Сегодня сон категорически отказывался приходить, а мысли перебегали от одного края в другой, возвращались обратно; процесс шёл по накатанной дороге.
Ромуальд достал чашку, вскипятил воду, заварил напиток. Осторожно провёл пальцем по краю чашки. Закрыл глаза, вновь представляя, как могли развиваться события, если бы он вернулся в номер не в одиночестве, а в сопровождении Илайи.
Он не сомневался, что в этот раз всё сложилось бы если не идеально, то близко к этому понятию, полностью перекрывая собой впечатления от первого раза. Хотя бы потому, что теперь он знал об Илайе немного больше. О его особенностях, склонностях к излишнему анализу событий, размышлениях и психологических блоках, не позволяющих моментально расслабляться в объятиях другого человека. Природная брезгливость, умноженная на отторжение, спровоцированное скандалом и неоправданными обвинениями, боль в порезанной осколками руке, страх от невозможности завладеть ситуацией, потому что сзади этих осколков – тьма. Нападение с порога и вопль о том, что умереть следовало ему, а не Джулиану. Если бы после этого он бросился на шею обвинителю, прильнул к нему в страстном поцелуе и шептал слова любви, Ромуальд оказался бы в полной прострации. Скорее всего, он бы не понял такого человека. Анализируя случившееся теперь, он на некоторые аспекты смотрел с иного ракурса, и это позволяло ему понять больше, чем прежде. Понять и придумывать, какими методами уничтожать сформировавшиеся недомолвки.
Но сейчас, в эту ночную пору, он не мог сосредоточиться на размышлениях. Его сознание занимали картинки, бравшие начало там, в одном из многочисленных кафе Лиллехаммера. Мимолётный жест, пара фраз, слегка растянутые рукава однотонного чёрного свитера, подчёркивающие цвет волос и кожи. Она не была молочной с проглядывающими голубоватыми венами, что смотрелось немного пугающе. Она была слегка загорелой, но с одного взгляда становилось понятно, что это загар природный, а не результат пребывания в солярии. Вообще-то Ромуальд знал малое количество мужчин, способных пойти в солярий, но такие экземпляры на жизненном пути тоже встречались, потому он не отметал данного варианта.
Он без труда представлял, как запускает руки под свитер, не торопясь его стягивать. Вместо этого сначала целует ключицы, позволяя себе чуточку больше, чем прежде. Прикусывает кожу на шее, не вгрызаясь, подобно оголодавшему вампиру, в попытке добиться кровотечения, а медленно, прижимаясь, позволяя разделить его настроение, проникнуться. Заразиться им, как заражаются простудой, побыв в одном помещении с инфицированным.
Мысли об Илайе не казались ему пошлыми или хуже того – порнографическими. В представлении Ромуальда всё это было невообразимо прекрасно. Каждый поцелуй, прикосновение. Даже не они, а перспектива и реальность подобного. Он без труда мог представить, как оттягивает ворот свитера, прижимаясь к ключице, слышит тихий выдох, проводит губами по подбородку, поднимаясь выше. Смотрит на запрокинутое лицо, касается волос, проводя по ним ладонью, прихватывает нижнюю губу, верхнюю. Его не смутило бы ничто, ему бы доставило абсолютно всё.
Всё. Без. Исключения.
Он пил чай, надеясь, что после этого не начнёт бегать по номеру бешеной белкой, взбодрившись, а сумеет уснуть и не придётся вновь заниматься самоудовлетворением.
Изображать дружбу оказалось до отвращения сложно, а вот признание в собственных желаниях получилось спонтанным, но органичным. Более того произнести это вслух он сумел запросто, не спотыкаясь и не переводя всё в шутку, хотя был вариант засмеяться, нарушить внезапную тишину и заняться кофе, остывающим на столе.
Пока Илайя согревал руки о чашку, Ромуальд даже не подумал прикоснуться к своей. Он наблюдал за собеседником. Он ловил его жесты, отмечал перемены в мимике, с переменным успехом подавляя в себе желание сказать или сделать что-то, способное вывести Илайю из состояния равновесия, заставив его немного понервничать. В идеале – подхватить инициативу. Он сделал и получил ответ.
Надкушенная конфета, пальцы, ощутившие прикосновение языка, собственное затаённое дыхание в ожидании продолжения и – под финал – откровенное признание.
Он перестал настаивать на том, что поездка имеет исключительно дружескую направленность. Теперь Илайя знал, что его хотят развратить. И просто хотят. Вряд ли это было для него загадкой прежде. Догадался об этом в тот же вечер, когда они находились в его квартире. Не мог он так запросто выбросить происшествие из головы и поверить, что Ромуальд действительно жаждет только приятельствовать. Да и происшествие в кабинете Эйдена, сразу после окончания пресс-конференции наталкивало на определённые подозрения, а по правде сказать, кричало обо всём открытым текстом. Сложно было после этого верить в полное отсутствие сексуального желания…
Просыпался Ромуальд с мыслями о дальнейшем путешествии и, как следствие, поездке, которую им предстояло совершить. Дни-предшественники радовали и не заставляли пожалеть о принятом решении. Ромуальд лишь сильнее убеждался в его правильности. Путешествие позволило ему больше времени провести вместе с партнёром по сцене, понаблюдать за его действиями в сноупарке, насладиться стремительным полётом, взрытым снегом, вечерними посиделками в кафе, каждый день разном, чтобы сравнить их между собой, возможностью просто прогуляться по улицам, окончательно позабыв об автомобиле. Конечно, он вполне мог взять машину напрокат, но не делал этого из принципа. Здесь он никуда не торопился. Прилетев на отдых, действительно отдыхал. Он отключил телефон и родственников поздравлял не с помощью сообщений, а по электронной почте, позаимствовав ноутбук у Илайи. Челси прислала ему парочку фотографий из Канады и поинтересовалась планами. Она была уверена, что брат продолжает сидеть в Штатах и тухнет от бездеятельности, смешанной с чувством полной безысходности.
Сообщение о его перелёте в Норвегию и наслаждении лыжным спортом Челси не на шутку удивило, но она заметила, что это было хорошим решением. В подробности никто из них не вдавался. Челси не грузила брата событиями жизни и не торопилась обучать навыкам подлёдной рыбалки, Ромуальд не предлагал сестре моментально вставать на лыжи и искать первый попавшийся склон, с которого можно прокатиться. Если любовь к пробежкам Челси разделяла, то лыжи почти ненавидела. На них она каталась отвратительно.
Илайя тоже её поздравлял, но о Норвегии ничего не говорил.
Негласное соглашение с Ромуальдом оставалось в силе. Они не обсуждали это на постоянной основе, но и без дополнительных подсказок вырисовывалось очевидное положение вещей. Они отдыхали вместе, но это не должно становиться достоянием гласности. Прежде всего потому, что не хотелось моментального привлечения внимания и расспросов. Речь шла не о газетчиках, находившихся в поиске свежих тем для общественного порицания, а о родственниках Ромуальда, достаточно прохладно принимавших Джулиана в качестве потенциального члена семьи.
Наверное, именно по этой причине Ромуальд никогда не говорил им, что собирался заключить брак. Да, с Джулианом. В тот момент, когда психиатрическая клиника была уже достоянием прошлого. Он несколько раз приезжал в магазин и смотрел на обручальные кольца, прикидывая, какая модель будет максимально просто и неброско смотреться на руке Джулиана. Какая подойдёт ему самому?
Воображение не отказывало в помощи, оно демонстрировало ему возможную процедуру заключения союза. Он порывался сделать это, но останавливало неизменно осознание неприятное, но довольно правдивое.
Он не испытывал реальной потребности в этом браке. Данное решение не относилось к разряду осмысленных и тщательнейшим образом продуманных, больше походя на протест и стремление доказать что-то окружающим. Продемонстрировать наплевательское отношение к их «великому и чрезвычайно важному» мнению. Он планировал окольцевать Джулиана демонстративно, чтобы затем швырнуть в лицо ошеломлённой матери и потерявшему дар речи отцу свидетельство о браке, затем показать ладонь с тонким ободком на пальце.
Смотрите и наслаждайтесь.
Реакция Челси тоже прочитывалась запросто. Она сказала бы, что он поступил неосмотрительно, и это больше походит на стандартное ребячество, а не на осмысленный поступок взрослого человека.
Ромуальд не отрицал, что со временем может пожалеть о таком решении, потому особо события не подгонял и не начищал ботинки, второй рукой наглаживая лучший из костюмов. Сама идея периодически грела и казалась невероятно провокационной. Торжество, проведённое в строжайшей секретности, полное отсутствие гостей, чистые формальности.
Ещё один довод, чтобы не совершать данный поступок.
Брак, заключённый не потому, что реально хочется чего-то такого… Более близкого, нереального, подчёркивающего новый статус, а ради злости родственников. Всё равно, что предложить заключение союза первому встречному, а не любимому человеку.
Сейчас Ромуальд понимал, что не зря отказался от прежней идеи. Это была нелепая задумка.
Традиция. Закономерность. Те, ради кого протесты затеваются, чаще всего плевать хотели на беспомощное размахивание транспарантами в воздухе и попытки привлечь внимание к своим персонам. Родители, побушевав немного, перестали бы накручивать себя и позабыли о раздражающем происшествии. А он остался бы с кольцом на пальце и свидетельством о браке на руках. Сейчас носил бы статус вдовца и получал в свой адрес соболезнования, в которых не нуждался. Смерть Джулиана являлась одной из болезненных тем, но его чувства не были скорбью по ушедшей любви. Это была тихая грусть в сочетании с благодарностью за несколько лет, проведённых вместе. Джулиан не удерживал его рядом, не тянул за собой. Он отпускал его, позволяя начать новые отношения.
Возвращаясь мысленно в тот день, когда пригласил Илайю в спортивный бар, Ромуальд размышлял о причинах, заставивших Джулиана отправиться за ним и наблюдать за происходящим. Представлял, что могло случиться дальше. В первый момент, после того, как голос полицейского, лишённый эмоций, сообщил о смерти, его подхватило ураганом и основательно встряхнуло, практически лишив возможности здраво мыслить. Он обвинял всех, прежде всего, Илайю, будто тот действительно был причастен к произошедшему. Будто это он толкнул Джулиана к совершению самоубийства.
Факты говорили об ином развитии событий. О том, что это даже не было суицидом. Ромуальд старался воспроизвести в мельчайших деталях характер Джулиана и понимал, что, скорее всего, ему бы закатили скандал. Или… зарыдали. И именно слёзы могли стать причиной его гибели. Разрыдавшись, не справиться с управлением и врезаться в ограждение – вариант, в котором больше всего реальности.
Естественно, что эти размышления не способствовали хорошему настроению и счастливым улыбкам. Воспользовавшись случаем, Ромуальд сбежал в одиночестве в сноупарк. Катание на сноуборде заменяло ему здесь пробежки.
Он не знал, сколько именно времени провёл в сноупарке, но подозревал, что не меньше двух или трёх часов. За это время Илайя вполне мог проснуться, позавтракать и тоже выйти на улицу. Однако столкновения не происходило. Они не пересеклись в сноупарке, а предполагать, что Илайя решил внезапно отправиться на лыжный спуск, было довольно нелепо. Не столкнулись в кафе, да и в коридоре тоже не виделись. Это наводило на определённые мысли, причём не самого радостного толка. Походило то ли на игру, то ли на детскую выходку. Ромуальд собирался обвинить себя, но напомнил, что в его вчерашних словах не было ровным счётом ничего ужасного. Вряд ли Илайя, проведя ночь в размышлениях, пришёл к выводу, что его подобная постановка вопроса не устраивает, и он предпочитает держаться на расстоянии. На большом расстоянии.
Да, первым делом он подумал, что в его отсутствие Илайя собрал вещи и отправился домой, находясь под впечатлением от чужих слов и своей выходки.
Потом Ромуальд посчитал это ребячеством и нелепостью. Они были достаточно взрослыми людьми, чтобы произносить такое, слушать такое, делать такое и не краснеть, испытывая шок и недоумение от происходящего. Если бы Илайю что-то напрягало, он вполне мог сказать ещё вчера, а не устраивать показательный побег.
Ромуальд перебирал в уме эти варианты, попутно скидывая с себя снаряжение и надевая повседневную одежду. Футболку, а поверх неё – серый свитер. Ничего необычного, самый стандартный, но любимый, потому прихваченный в поездку.
Остановившись напротив зеркала, Ромуальд провёл ладонью по волосам, убирая от лица особо настойчивую прядь, что так и жаждала залезть в глаза. Впервые за время пребывания здесь его посетило ощущение, что он никуда не выезжал за пределы Штатов, по-прежнему находится в гостевом домике и достаточно сделать несколько шагов по мощёной дорожке, чтобы оказаться в основном здании и насладиться обществом родственников. Смешно, да. Их обществом он практически не наслаждался. Родные по крови люди заставляли Ромуальда нервничать чаще, чем улыбаться.
Ассоциация с родным домом появилась у него в результате решения нанести визит вежливости в соседний номер. Его несказанно интересовала причина позднего подъёма. Хотелось думать, что этот жест расценят верно, и его стремление проявить вежливость не воспримут в качестве попытки навязать своё внимание.
Илайя ни о чём таком не думал.
Он мысленно костерил родителей, неспособных привить основы поведения в обществе детям. Детей же мысленно привязывал к стулу или приковывал наручниками к перилам в стремлении приучить их к порядку, и к тому, что не стоит бежать по лестницам, когда по ним идёт кто-то ещё. Сегодня ему не повезло столкнуться с одним из таких гиперактивных детей, летевших с лестницы на крейсерской скорости. Ребёнок не вписался в свободное пространство, влетел в Илайю, и вместе они благополучно спланировали с лестницы вниз. Илайя на пол, ребёнок на Илайю.
Стоит говорить, кто в данной переделке пострадал больше, а кому повезло?
Вообще Илайя мог и себе приписать везение. На память о полёте с лестницы у него осталось несколько синяков и разбитое колено. Могло быть хуже, и он сам это понимал, потому особо не сетовал. Слегка прихрамывая, поскольку каждый шаг отдавался неприятной болью, он добрался до своего номера, разложил на кровати необходимые медикаменты и принялся обрабатывать полученное ранение. При ближайшем рассмотрении оно оказалось незначительным, оттого было ещё противнее осознавать: такие мелочи способны отменно портить жизнь. К сожалению. Новогодние праздники были омрачены, и вероятность встать на сноуборд ползла к нулю. Илайя прикасался к разбитому колену, на котором наливался внушительных размеров синяк, кривился, понимая, что, приземлившись на такой в снегу, огласит весь сноупарк своим воплем.
Он бинтовал колено, с тоской наблюдая за тем, как наливается фиолетовым оттенком кожа. Рана, обработанная антисептиком, тоже была под бинтами. Она щипала первые несколько минут, и это казалось невыносимым. Постепенно неприятные ощущения приглушались, и это радовало; не хотелось постоянно жмуриться, покусывая губы, чтобы не начать, как в детстве, причитать: «больно, больно». Илайя усмехался, осознавая, что разбитая губа или сломанный нос волновали бы его меньше, чем такая незначительная, но досадная рана. Впрочем, теперь он мог похвалить себя за предусмотрительность и насладиться обществом книг, прихваченных на случай если… Если произойдёт что-нибудь, способное помешать активному отдыху. Настало время отдыха иного плана.
Убрав аптечку, он вернулся в спальню и растянулся на кровати, повертел в руках табличку с надписью «не беспокоить». Наверное, следовало повесить её временно.
Однако, распахнув дверь, чтобы довести задуманное до финала, он лицом к лицу столкнулся с Ромуальдом.
– Доброе утро, – произнёс тот.
Интонации голоса были немного вопросительными, будто он сомневался в доброте этого утра. Илайя однозначно сомневался. Вместо привычных для этого времени суток джинсов ему пришлось натягивать пижамные штаны, поскольку они не давили на повязку. Опять же их штанину можно было задрать, не прикладывая особых усилий.
– Не очень, – отозвался, усмехаясь. – Сегодня я играл роль доски.
– То есть?
– На мне прокатились.
Он отошёл от двери, отложил табличку в сторону и, закатав штанину наверх, продемонстрировал пострадавшее колено.
– Когда только успел, – покачал головой Ромуальд.
– Когда спускался к завтраку. Один гиперактивный ребёнок слетел по лестнице вниз, приземлился на меня. Спланировали мы вместе. Это было весьма сомнительное удовольствие. А то, что его родители отказывались признавать вину и наказывать чадо хотя бы выговором, окончательно испортило мне настроение. После этого все прелести курорта стремительно померкли, мне перехотелось выходить на улицу, и я намерен провести оставшееся время в четырёх стенах. Буду лежать здесь, изображать овощ и поглощать одну за другой книги.
– Не возражаешь, если я зайду?
– Нет, – Илайя покачал головой, пропуская Ромуальда внутрь.
Всё-таки пристроил табличку на двери и тоже направился в сторону спальни. Ему казалось, что это будет довольно просто, ничего не изменится, но присутствие постороннего человека явственно ощущалось. Хотя бы потому, что в воздухе повис аромат привычного уже одеколона. То ли у него был настолько запоминающийся запах, то ли просто обоняние внезапно стало нереально острым, способным вычленять компоненты данного парфюма отовсюду, откуда только можно.
К моменту, когда Илайя появился в комнате, Ромуальд успел уже освоиться на новом месте, перебирал несколько томов, разложенных на кровати, с интересом просматривая аннотации. Сходство с родным домом усиливалось. Вспоминалась собственная спальня, книги, сложенные на столике рядом с кроватью, многочисленные закладки, карандаши и стикеры, на которых он в процессе чтения делал пометки, цепляясь за какую-нибудь, наиболее близкую в тот момент времени мысль.
– Читаешь Ремарка, – произнёс Ромуальд.
– Перечитываю, – поправил Илайя. – Впервые взялся за его книги ещё в школе и тогда они казались мне вершиной совершенства. Теперь вот решил возобновить «общение».
– И как?
– Прежде эти книги казались мне непревзойдённым произведением искусства, но со временем приходит некое переосмысление. Нет, мне по-прежнему нравится, но я читаю не так, как прежде, глотая каждую страницу в надежде поскорее узнать, что дальше. Кажется, в таких случаях принято говорить, что пропадает новизна ощущений и хочется набраться новых впечатлений. Однако в былое время я несказанно привязался к этой атмосфере распада и мрачности, теперь периодически вспоминаю. Наслаждаюсь, но дозировано.
