Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 53 страниц)
В дальнейшем он не поддерживал общение с родственниками. Они вроде были, а вроде их и не было. Ромуальд не печалился, он презирал большинство из «своих по крови» людей, способных превращать любое событие в цирк с переделом имущества, взаимными упрёками и попытками выставить себя самыми обделёнными и несчастными.
Помнится, Челси подбила глаз любителю ставить подножки. Помнится, едва не приложила второго сына женщины-барашка о мост, по которому им довелось проходить во время движения процессии.
Обед планировалось провести в доме бабули, а она любила размах, потому и выстроила себе внушительные хоромы в пригороде. Большой участок, яблоневые сады, ивы, пруд с кувшинками, мост через этот самый пруд.
Согласно завещанию дом предписывалось продать, а вырученные средства поделить поровну между всеми наследниками. Более справедливое решение сложно было придумать, но всё равно нашлись недовольные. В стенах особняка, распахивавшего двери перед членами семьи Эган в последний раз, разыгрался ещё один скандал. Родственники близкие и дальние грозились опротестовать официальный документ, добиться признания его фальшивкой и восстановить справедливость. Единственным, кто сохранял невозмутимое выражение лица, оставался Эйден.
Во время похорон Джулиана Ромуальд неоднократно вспоминал этот эпизод и приказывал себе вести себя подобающе, как делал отец. Тогда его спокойствие и нежелание принимать участие в общей склоке произвели на Ромуальда неизгладимое впечатление, в чём-то даже стало примером для подражания. Хотелось верить, что собственной выдержки хватит, и на горизонте очередной скандал не маячит, однако поверить в это получалось с большим трудом. Приходилось постоянно себя одёргивать, чтобы не сорваться. Ромуальд стискивал зубы и крепче сжимал в ладони комочки слегка подмерзающей земли. Во второй руке он держал белую лилию, которую планировал бросить в могилу, раз уж Джулиан любил эти цветы сильнее остальных представителей мира флоры.
Бедный мальчик, тебе, наверное, сейчас очень грустно и плохо. Не печалься, эта смерть стала освобождением. И для него, и для тебя.
Сука. Глупая сука. Сука, сука, сука!
Ладонь сильнее сжалась на стебле лилии, переламывая его на две части. Цветы полетели в могилу, вслед за ними отравилась и земля, основательно запачкавшая ладонь. Ромуальду хотелось отправить в полёт не только веточку лилий и несколько граммов земли, но и женщину, которая смотрела на него с жалостью и сочувствием, больше показным, нежели реальным. А, может, она, на самом деле, не понимала, что несёт и насколько тупой предстаёт в его глазах, выдавая подобные пассажи о человеке, которого совсем не знала, несмотря на то, что была его матерью.
– Ромуальд, не надо, – донёсся до него знакомый голос, и ладонь осторожно прикоснулась к плечу.
Челси. Конечно, она.
Больше некому было вмешаться. Смешно, но похороны всегда становились той площадкой, в пределах которой брат и сестра умудрялись понимать друг друга с полуслова и не грызться, а работать в команде. Он хмыкнул, ничего не сказал, развернулся и ушёл, стараясь не оборачиваться. Слышал, как повысила голос мать Джулиана. В потоке её возмущения промелькнуло нечто вроде: «Как ты смеешь?!». Видимо, Челси рассказала, кто тут бедный мальчик, и кого следовало освободить в первую очередь. Глядя на примеры подобных родителей, Ромуальд приходил к выводу, что иногда лучше не иметь их вовсе, чем такие экземпляры.
– Напьёмся? – внесла предложение Челси, материализуясь рядом.
– Давай.
Ромуальд и не подумал отказываться, хотя понимал, что в реальности именно напиваться они не будут. Возможно, пропустят пару стаканчиков, и Челси ради такого дела откажется от вина, которое предпочитала в обычное время, заменив его виски. Много она не пьёт, потому в её компании сложно будет надраться до состояния нестояния, сопровождаемого тошнотой и стремлением совершать огромное количество подвигов, большая часть которых, несомненно, впишется в категорию, сомнительных.
Когда рядом Челси – она же ум, честь и совесть семьи Эган – безумствовать просто нереально. Сам собой включается режим самоконтроля.
В безумную оргию их маленькое приключение не перешло, ограничившись, как и предполагал Ромуальд, парой стаканов. Они с сестрой сидели на полу, пили виски и играли в «Монополию». Челси уделывала его по всем параметрам, задумчиво прищуривала глаза, сжимала стакан двумя пальцами. Видимо, в этот момент продумывала хитрый план по разорению брата, попутно, наверное, пыталась медитировать. Во всяком случае, сидела она в том положении, что в народе принято именовать позой лотоса. И Ромуальда впервые за долгое время присутствие поблизости сестры не раздражало, а успокаивало. Не кривился в презрительной гримасе от резкого запаха её духов, подаренных, насколько он помнил, мужем, посему горячо любимых. Не возмущался относительно помады на стекле, которая его в обычное время бесила. И красный пиджак, скрытый до момента появления в квартире под чёрной курткой, тоже не бесил, хотя иногда консервативность сестры заставляла его недоумевать.
Сегодня ему хотелось, чтобы рядом находился кто-то из родных, и Челси прекрасно справлялась с миссией, возложенной на неё. Ромуальд жаждал узнать, что сестра наговорила миссис Ормонт, но она не спешила с откровениями.
И к лучшему, думал он, вспоминая пару нелепых фраз, произнесённых матерью Джулиана.
Челси умела находить золотую середину и говорить гадости так, что это выглядело не прямым оскорблением, а саркастическим замечанием. Он такого уровня мастерства не достиг, потому немного радовался, что передал возможность управлять ситуацией в её руки. Он бы сорвался, наорал, оскорбил. И действительно назвал миссис Ормонт сукой. Её бы перекосило.
Но стоило признать, что её глубокомысленное высказывание Ромуальда тоже покоробило, заставив ощутить прилив ненависти к подобным экземплярам.
Слова о свободе его не просто задели и слегка поцарапали, они впились в живое. Он просто не понимал, как можно данную ситуацию интерпретировать в подобном ключе, словно Джулиан был совершенно неадекватным психом, не контролировал собственные действия и мочился с балкона на прохожих.
Он глотал привычный напиток, смотрел, как постепенно пустеет стакан и понимал, что в голове тоже нет умных мыслей. Просто какая-то каша. Возможно, именно по этой причине он и проиграл, разорившись за предельно короткое время. Челси же обогатилась на несколько сотен тысяч, хоть это и было не по-настоящему. Всего лишь настольная игра, подозрительно походившая на реальность по финальной расстановке сил. Челси вновь проявила себя в качестве успешной бизнес-леди, а он пустил под откос все предприятия.
Когда с «Монополией» было покончено, Челси засобиралась домой, позвонила мужу, попросив приехать за ней. Свою машину планировала оставить здесь, а потом, когда алкоголя в крови не будет, вернуться за ней. Ромуальд стоял у окна, сложив руки на груди, наблюдал за действиями сестры, размышляя о том, что уже завтра они вернутся в нормальный режим отношений, и столь удивительное взаимопонимание, присущее этому вечеру, останется лишь одним из эпизодов истории.
– Скажи, где ты его нашла?
Ещё один спонтанный поступок этого дня. Вопрос, который не следовало озвучивать, поскольку вряд ли будет дан ответ.
– Кого?
– Моего напарника по сцене. Он ведь не из профессиональных актёров, верно?
– Я не буду отвечать на этот вопрос, – усмехнулась Челси. – Просто не хочу.
– Значит, точно не из актёров и не из музыкантов, – заметил Ромуальд.
– Теперь это не имеет значения.
– Почему?
– Потому что моими стараниями он стал достаточно сильным исполнителем, и вскоре ты убедишься в правдивости моих слов.
– Хм. Всё может быть.
Ромуальд не стал вступать с сестрой в перепалку, потому и разговор далее не развивал, ограничившись одним вопросов. Ответ полностью совпал с тем, что он успел заранее представить, потому особого разочарования не наблюдалось. Моментами мелькало удовлетворение от осознания собственной догадливости.
Вскоре у Челси зазвонил телефон. Барри сообщил, что приехал.
Сестра ушла, и Ромуальд остался в одиночестве.
В полном, гнетущем одиночестве.
Между тем, в подобном состоянии отлично думалось, и можно было уделить внимание одной, но достаточно важной проблеме, что с каждым днём становилась всё ближе и актуальнее.
Первое официальное интервью в качестве ключевых фигур мюзикла должно было состояться буквально через неделю, и Ромуальд не знал, как отнестись к отведённому количеству времени. Посмотреть на него с позиции оптимиста или пессимиста.
Много или мало? Достаточно для того, чтобы засунуть поглубже вспышки отвращения к представителям журналистской профессии или это даже на подготовительный срок не тянет? Следовало взять себя в руки и постараться не придавать большого значения происходящему, но перед глазами вновь вставало лицо женщины, которая сегодня вывела его из состояния равновесия парой фраз, и уверенность в непоколебимости и непробиваемости таяла. Ему следовало избегать журналистов, как огня, ничем хорошим эти столкновения закончиться не могли, но положение обязывало, и интервью переносить на более поздний срок никто не планировал. Всё стремительно приближалось к началу актёрской работы над постановкой.
На следующий день его позвали на встречу, предложили оценить результат работы, высказав авторитетное мнение.
Костюмы шились, композитор честно отрабатывал свой гонорар, и несколько номеров Ромуальду довелось увидеть. Точнее, просмотреть тексты своих песен. Энтони Уэбб стоял напротив Ромуальда, сложив руки на груди. Во взгляде его прочитывалось нечто вроде: «Если ты сейчас раскритикуешь мои творения, я заставлю тебя сожрать эти листы без соли и сахара. И, само собой, без кетчупа». После таких взглядов отчаянно хотелось сказать нечто мерзкое, раскритиковав творческую личность во все поля, поведав ему, по секрету, чисто на дружеской ноте, о бездарности и чрезмерном увлечении скрытыми смыслами, но Ромуальд старался не обострять и без того не самые приятные отношения, переводя всё в состояние войны. К тому же, он не сомневался, что отец просьбам о смене композитора внимать не станет, более того, до последнего продолжит отстаивать данную кандидатуру, не упустив возможности ткнуть сына носом в последние сводки продаж.
Ну да, крайне востребованная персона, успешная и одарённая. Альбом, который он наваял вдохновенно для своей давней подружки, стремительно летел вверх по продажам, билеты на шоу дамочки тоже не лежали мёртвым грузом, и это многое доказывало. Приходилось мириться.
– Что скажете, мистер Эган?
– Сойдёт, – ответил он, с трудом подавив желание посмеяться над предельно серьёзным собеседником. – Другого всё равно не предвидится.
– Я могу переписать, если что-то не устраивает.
Терпения Тони было не занимать. Ромуальд мысленно присвистнул. Окажись он на месте композитора и автора текстов в одном лице, сейчас бы действительно психанул и засунул привередливому исполнителю скомканные листы с песнями в глотку. Тони оставался невозмутимым и собранным. То ли хорошо притворялся, то ли действительно обладал потрясающей выдержкой.
– Всё нормально, – отмахнулся Ромуальд. – Спасибо.
– А?
– За предоставление материалов на оценку.
– Не за что, – произнёс Тони. – Они всё равно уже утверждены. Просто хотелось проконсультироваться непосредственно с исполнителем.
Он прихватил папку со своими наработками, одарил Ромуальда насмешливым взглядом и удалился, где-то в конце коридора пересекаясь с рыжеволосым типом, ставшим едва ли не завсегдатаем в стенах «Эган Медиа-групп». По официальным данным этот мужчина вроде бы считался телохранителем господина композитора. По неофициальным, отношения их были гораздо ближе, и украшение на пальце Тони, наводило на мысли, насколько это всё далеко зашло.
Ещё один повод недоумевать. Как так получилось, что на него вообще кто-то кинулся? Не то чтобы Ромуальд находил своего сегодняшнего собеседника страшным, но и красивым не считал. Напарник по сцене ослепительной красотой тоже не блистал, но в нём наблюдалось нечто цепляющее. Настолько, что ему однажды даже статус идеала пожаловали.
Развивать данную тему ему не хотелось, потому что размышления об Илайе вечно выруливали куда-то не туда. Пришлось вернуться к мыслям о композиторе и его охране.
Эти двое, кажется, друг друга стоили.
Когда Ромуальд сталкивался с рыжим, всегда невольно вздрагивал. Виной тому была не внешность, специфическая, конечно, не особо отталкивающая, но в определённой мере, грубоватая, и не одежда на грани непомерной дороговизны и откровенной безвкусицы. А нечто такое, неуловимое… В общем, Ромуальд не понимал, откуда взялось отторжение к обоим, но они его настораживали и немного раздражали.
Потому признавать, что тексты хороши, не хотелось вовсе. Как показала практика, от него этого не требовалось. Всё уже одобрили и утвердили. Его согласие или несогласие было чистой формальностью. Ну, и способом ублажить собственное эго.
– Сукин сын, – прошипел Ромуальд, проводив обоих взором.
Когда из него пытались делать дурака, он раздражался, а сейчас была как раз одна из таких ситуаций. Хотелось материться куда экспрессивнее, нежели сейчас, но Ромуальд предпочёл замолчать и приложиться лбом к холодному стеклу.
Сделать несколько вдохов и выдохов, чтобы немного привести мысли в порядок.
Не получилось. Виной тому стало появление поблизости партнёра по сцене, от мыслей о котором Ромуальд старался отделаться буквально несколько минут назад, и практически достиг успеха. Но в его жизни никогда не бывало абсолютного счастья, всегда находились нюансы, способные отправить уверенность и самообладание в пропасть.
Он помнил об уговоре, не забывал ни на секунду. Вся ситуация, связанная с партнёром по сцене, приводила его в состояние перманентной нервотрёпки, мандража на уровне подсознания. Он не был уверен, что Илайя однажды решится с ним заговорить, но стоило только увидеть его в коридоре центра, как в голове моментально начинались тараканьи бега, перемежаемые многочисленными вопросами. Стоит ли заводить разговор, реагировать на его реплики? Что сказать, если расставание происходило на столь неловкой, острой и неприятной ноте, а перед глазами до сих пор периодически вставала та самая картинка, несомненно, отпечатавшаяся в памяти и занявшая одно из ключевых мест?
Ладонь, делящая лицо ровно напополам. Один глаз. Половина носа. Половина губ. И вопрос отчуждённым голосом о том, когда же сука соизволит кончить. Самое нелепое, самое отвратное действо, которое могло быть в его жизни. Оно не вязалось с теми видениями, что затуманивали мозг во время кратковременного клубного приключения, когда он ласкал себя и представлял ещё незнакомого, на тот момент, парня в определённой позе, с определённого ракурса. Он и после неоднократно представлял, но это всегда происходило иначе. Когда речь заходила о снах или простых фантазиях, проблем в общении не возникало, но реальность раскрывала перед ним события противоположные придуманным. Илайя здесь оставался отчуждённым, на контакт идти не желал и всячески демонстрировал отвращение к партнёру по сцене. Впрочем… Осознавая это, Ромуальд только хмыкал и усмехался. Ничего необычного. Он делал то же самое, периодически отступая от выбранной схемы поведения: «Я тебя уничтожу».
Но основные действия зарождению любви не способствовали. Избиение, ранение, кровавый секс, о повторении которого помечтает лишь конченый придурок, погрязший в мазохизме с головой, а то и вовсе в нём утонувший.
Изнутри его грызло чувство вины за произошедшее. Кажется, сильнее рефлексия могла быть только в случае с изнасилованием, но последнего не случилось. Илайя сам предложил заключить, как он выразился, сделку. И в качестве цены выставил себя. Судя по насмешливым интонациям в голосе, знал, что от этого предложения Ромуальд не откажется. При таком раскладе логично было подумать, что прежде Илайе доводилось спать с мужиками, именно ложась под них, а не доминируя. Не менее логично было предположить, что ему не нужна подготовка, раз он так легко опускается на пол и без дополнительного смущения раздвигает ноги. Правда, там не только смущение отсутствовало. У него, в принципе, эмоций не проскальзывало. Он отгораживался от происходящего всеми возможными способами. Уходил от прикосновений, то ли реально испытывая отвращение, то ли боясь собственной реакции на них.
Если тогда оптимальным казался первый вариант, то после снизошло осознание, что второй…
Второй тоже очень может быть.
Вопреки ожиданиям, уничтожая выводы, сделанные из предложения, столь внезапного, а потому наталкивающего на мысли о не слишком сильной разборчивости, Илайя не был похож на шлюху, дающую всем и каждому.
За непробиваемой маской равнодушия он скрывал не только раздражение и злость. К этим чувствам без труда добавлялся страх. Как позже выяснилось, вполне оправданный.
Илайя занимался сексом, как махровый девственник.
Он, судя по всему, был девственником.
Теперь уже точно был. Он без особого сожаления расстался с невинностью, не закатил истерику, относительно случившегося. Он просто указал горе-любовнику на дверь и отправился вытирать кровь с бёдер. Ну, и с пола, тоже.
Сравнивая этот секс с тем, что был с Джулианом, разницу получалось вычленить практически моментально. Само их сравнение смотрелось смешным, не потому, что с разными людьми, а за счёт антуража.
Зашкаливающее количество романтики, всё те же пресловутые лилии, не менее шаблонное шампанское, которого Джулиану хотелось, а Ромуальд не отказывал, шёлковые простыни и длительная прелюдия.
Драка в качестве разогрева, твёрдый пол, битое стекло, минимум подготовки. Сразу, резко, больно и быстро. Отличный старт.
И всё-таки…
– Хорошее настроение? – поинтересовался Илайя, не пройдя мимо, а остановившись рядом.
Он старательно делал вид, что занят попытками распутать наушники, но при этом руки немного подрагивали, выдавая нервозность.
– Отличное, – иронично заметил Ромуальд. – Лучше не придумаешь.
– Испортить его тебе?
– Как? Сейчас скажешь, что поведал обо всём наставнице, и она обещала стереть меня в порошок?
– Нет, подобный нюанс я предпочёл бы оставить в секрете, не предупреждая заранее, иначе весь смысл пропадёт. Как и эффект.
– Тогда что?
– Ничего. Просто хочу показать кое-что. Вот. – Илайя вытащил из рюкзака несколько листов и швырнул их в лицо собеседнику. – Наслаждайся, Ромео.
Наслаждение получилось весьма сомнительным, как только взгляд выхватил из общего нагромождения строчек упоминание весьма противных болезней и результаты анализов, подтверждающие их присутствие в организме.
Илайя удаляться не спешил, он продолжал стоять рядом, наблюдая за изменениями на лице Ромуальда. Тот периодически хмурился, но отчаянной паники точно не было.
– И что я должен сказать в ответ на это? – спросил через некоторое время.
– Быть может, извиниться? Хотя бы. Нет? – Илайя выразительно двинул бровями.
– За что?
– За незащищённый секс и такой расчудесный подарок к началу работы над мюзиклом.
– Намекаешь, что я заразил тебя вот этим?
– Видишь здесь кого-то ещё? Я – нет. Глупо думать, что после твоих стараний я мог несказанно проникнуться процессом и броситься на поиски ещё того, кто мне додаст и продемонстрирует все грани великолепных ощущений.
Сарказм получился подбитый на одно крыло, но ещё трепыхающийся в агонии. С каждой минутой Илайя всё сильнее сомневался в правильности принятого решения, но продолжал настаивать на своём.
– То есть, ты хочешь сказать, что всё упирается в меня?
– В секс без презерватива.
– Хм, – Ромуальд вновь окинул взглядом представленные бумаги. – Ты уверен, что в этом центре не перепутали твои анализы с кем-то другим? Или…
– Уверен.
– Хорошо. Тогда сейчас поедем туда вместе и сделаем повторный анализ. Тоже вместе.
Продолжая сжимать в одной руке бланки, второй он ухватил Илайю за рукав и потянул в сторону выхода. Ему ситуация со справкой из медицинского центра совершенно не нравилась, и он хотел получить подтверждение своим догадкам. Если партнёр по сцене действительно ни с кем до него не спал, то он точно не может быть переносчиком заболевания и носителем вируса. В себе же Ромуальд был уверен на тысячу процентов, поскольку в его организме вирусу было неоткуда взяться. Вряд ли он мог чем-то заразиться от собственной руки, а других сексуальных партнёров у него давно не было. Джулиан? Да, конечно. Единичное событие, не на постоянной основе. Но там он не забывал о презервативах, несмотря на то, что их связывало несколько лет совместной жизни, и доверие между ними было. После Джулиана только Илайя, но он… Фактически, Ромуальд возвращался на исходную позицию.
– Подожди.
– Да?
– Мне нужно… Я забыл шарф.
– Возьмёшь мой, – невозмутимо ответил Ромуальд, вытаскивая Илайю на стоянку и подталкивая к машине. – Надеюсь, не брезгуешь? Впрочем, какая теперь разница? Если оба больны, то оба и заразны. Нет смысла бояться микробов, когда они уже живут в твоём организме и разрушают его, правда?
Илайя не ответил. Ему вновь хотелось громко хлопнуть дверцей, а лучше – нарисовать в красках определённую картину. Вот он хлопает ею, она отваливается, и Ромуальд бесится, понимая, что его бесценная машина – это груда металлолома, хлам. Пора на свалку. Но автомобиль был в идеальном состоянии. К сожалению.
Ромуальд, напротив, нервозности особой не демонстрировал. Оказавшись в машине, потянулся, прихватывая с заднего сидения свой шарф. По традиции уже швырнул вещь Илайе на колени. В отличие от упаковки салфеток, аксессуар приземлился мягко и бесшумно. Белые края, обрамляющие чёрно-белые косые полоски. Илайя, конечно, мог начать возмущаться относительно того, что чужую вещь надевать не станет, но понял, что со стороны это будет выглядеть, как тупой каприз или желание привлечь к своей персоне дополнительное внимание. Он провёл ладонью по полосам, надеясь, что этот жест останется незамеченным, сложил шарф вдвое и обмотал его вокруг горла, продевая концы в образовавшуюся петлю, стараясь не думать о том, что вещь пахнет одеколоном Ромуальда. И этот жест… Есть в нём что-то неправильное и более интимное, нежели в прикосновениях.
Если уж на то пошло, то он не особо в шарфе нуждался. Царапина на горле практически полностью затянулась, под корочкой обнаружилась тонкая, розоватая кожица, а не кровь. Выглядело, конечно, не очень приятно, но и рвотные позывы не пробуждало. Ничего особенного. Однако он не отказался от предложенного аксессуара, а надел его. Благодарить за оказанную услугу не стал, разговаривать с Ромуальдом не пытался, просто смотрел в окно и прикидывал, насколько удачной получилась его задумка с бланками, обработанными в графическом редакторе.
Кажется, можно было признавать поражение и не доводить всё до кульминации абсурда. Но время шло, машина продолжала двигаться вперёд, а Илайя молчал из принципа. Он готов был повторно пройти этот анализ, только бы продержать Ромуальда в напряжении как можно дольше. Но именно напряжённым Ромуальд не выглядел. Немного озадаченным – да, но вот дикой паники в глазах не было. С расспросами он к Илайе не лез, разговор завести не пытался и вообще делал вид, будто полностью сосредоточен на дороге. Иногда Илайя ловил чужое отражение в стекле и усмехался. Неужели, правда, думает, что это наблюдение реально не заметить?
И ребёнок поймёт, что нереально, а Ромуальд давно вышел из детского возраста.
Он вновь мысленно возвращался к вопросу предстоящего общения с журналистами, вспоминал о просьбе Челси. Ловил в стекле отражение напарника и в миллионный раз прикидывал, чем сможет помочь, если журналисты всё-таки решатся заговорить о Джулиане. Грязь уже лилась. Илайя не хотел этого признавать, но, возвращаясь домой и включая компьютер, он знал, что не удержится от соблазна и поинтересуется у поисковой системы, какие новости с упоминанием имени Джулиана появились на страницах изданий, независимо от того, электронные они или нет. Странно, но они вызывали бурное обсуждение и порождали многочисленные дискуссии. Казалось, что личность Джулиана давно никого не интересовала, теперь интерес вновь проснулся и прогрессировал. Магазины, ещё недавно предлагавшие приобрести лицензионные диски не в цифровом формате, а на носителях, в обычном издании или даже лимитировано, на виниле, поражали пустотой. Смерть Джулиана всколыхнула интерес к его творчеству. В определённой мере, Илайю это раздражало, не из чувства зависти, а потому, что он прикреплял к подобному поведению уже озвученный ранее ярлык-характеристику. Абсурдно. От старта и до финальной точки.
Он мог с точностью предсказать, какое развитие получит сложившаяся ситуация. Поклонники, бывшие и настоящие, продолжавшие любить творчество Джулиана и верившие некогда в его возможное возвращение, вновь вернутся к обсуждениям, в ходе которых сцепятся не на жизнь, а на смерть. Часть будет мнить себя взрослыми, серьёзными людьми, выросшими из возраста интереса данными песнями, вторая объявит Джулиана гением и современным классиком, после чего начнутся кровопролитные битвы. Первые будут пытаться доказывать что-то вторым. Вторые – первым. Каждый останется при своём мнении, но душу люди отведут.
Возможно, на определённый период общество всколыхнёт определённая мода. Люди будут слушать песни Джулиана не потому, что им действительно нравится, а потому, что это станет признаком человека разборчивого, понимающего, как звучит качественная музыка. Они негласно объявят себя придирчивыми меломанами и будут продвигать в массы элитарность своего пристрастия. Вторая половина, несомненно, назовёт произведения, исполненные Джулианом, безвкусицей и ярким китчем, презрительно наморщит нос и примется слушать органную музыку, доказывая, что именно в ней заключена истинная красота звучания. Равнодушных практически не будет. Среди тех, кто не слушал эту музыку прежде, конечно, волна интереса вряд ли поднимется. Но бывшие фанаты… Илайя вспоминал о кузине и без труда представлял её, торчащей на каком-нибудь форуме и с азартом бьющей по клавишам в надежде доказать единственное мнение, достойное называться правильным. Своё.
В его наушниках шумела гроза, и пели о плачущем сердце, но мысли превалировали далёкие от сентиментальности. Напротив, царила некая упорядоченность и стремление систематизировать умозаключения, сгруппировавшиеся, но ещё пытающиеся смешиваться между собой.
Илайя знал, что похороны прошли совсем недавно, но спрашивать об этом не решался. Всё же посещение кладбища не тянуло на светский раут, о котором следовало бы трепаться, вытряхивая подробности из непосредственного участника событий. Их с Ромуальдом отношения не тянули на доверительные, иллюстрируя собой лишь пример того, как двое разных индивидов способны сосуществовать на одной территории. Потому-то вопросы были неуместными.
Вряд ли на них ответят, а не пригвоздят взглядом к сидению, намекая, что в ближайшее время лучше бы заткнуться и не лезть со своей чепухой в душу.
Илайя выдохнул шумно, откидываясь на спинку сидения, прижимаясь затылком. Потянулся к шарфу, собираясь его снять. Эта деталь гардероба его основательно напрягала, знание, кому она принадлежит, ситуацию усугубляло. Выбирая между демонстрацией тонкой царапины, раздражавшей не смертельно, не слишком уродливой, лишь немного неприятной, и необходимостью ходить в шарфе, принадлежащем Ромуальду, Илайя останавливался на первом варианте. Сначала думал, что вещь абсолютно никак на него не подействует. Всё будет так же легко, как надеть одноразовые перчатки, потом стянуть их и швырнуть в мусорное ведро, но это больше походило на попытку самовнушения. Он просто отгонял от себя мысли о принадлежности вещи. Чем дольше носил её, тем сильнее становилось осознание, что шарф не его, и эмоции он провоцирует своеобразные. Несколько неуютно, будто Илайя лезет в чужую шкуру, примеряет на себя чужую жизнь. Парадоксально, но так. Иначе охарактеризовать ощущения не получалось.
– Что ты будешь делать, если анализ даст положительный результат? – спросил, стараясь отвлечься от мыслей о шарфе и влиянии знания о том, кому он принадлежит, на восприятие и отношение к обычному куску ткани.
– Приду к выводам, аналогичным тем, которые ты сделал давно.
– То есть? – Илайя нахмурился.
– Подумаю, что мне нечего терять. После чего напьюсь, обдолбаюсь химической дрянью и трахну тебя ещё раз. И снова без презерватива. Раз уж обоим терять нечего, – произнёс Ромуальд без тени иронии в голосе. – А потом мы поднимемся на крышу, возьмёмся за руки и сиганём вниз, чтобы умереть красиво.
– Как романтично. Я сражён в самое сердце.
– Мне тоже нравится.
– Две кровавые лужи на асфальте – это очень красиво. О месиве из мозга и костей я лучше промолчу, потому что это вообще шедевр на все времена, – огрызнулся Илайя, жалея, что завёл разговор на тему, предвещавшую столь неаппетитные подробности.
– Предлагай свои варианты.
– Заткнуться и пить антибиотики.
– Физиологически это невозможно.
– Что именно.
– Совместить одно с другим. Нереально выпить антибиотик, когда у тебя закрыт рот.
– Просто заткнись. Сейчас.
– А ты сам ничего мне сказать не хочешь?
– Нет.
– Отлично, – Ромуальд усмехнулся. – Выходи. Приехали.
Комментарий к 23.
Немного бесполезной информации х). Упоминание того, что шарф полосатый – это нечто, вроде отсылки к тому, какой марки вещь. Своей огромной любовью к полоске известен Жан Поль Готье.
========== 24. ==========
Soundtrack: Die Happy – Big big trouble; Emilie Autumn – Misery loves company
Медсестра, увидев Илайю на пороге своего кабинета, с трудом удержалась от того, чтобы не вытаращить глаза. На лице её отчётливо прочитывалась мысль о том, что видеть данного посетителя она не рада. Он основательно достал её в прошлый раз, и сейчас вполне мог продолжить гнуть свою линию. Однако сегодня он появился не в одиночестве, а в сопровождении другого парня. На замечание о том, что в кабинет посетители проходят по одному, тот заявил, что им необходимо пройти тест на чистоту крови вместе.
– У моего кузена панический страх перед венерическими заболеваниями, – произнёс невозмутимо. – И он продолжает наивно верить, что они передаются воздушно-капельным путём. Увидел одну из моих пассий – до сих пор не оправится.
– Понимаю, – осторожно ответила медсестра.
– Что поделать, если твои пассии выглядят, как бляди? – философски заметил Илайя. – От них за версту разит сифилисом или гонореей.
– А мне казалось, что она приличная. Очень милая и привлекательная блондинка. Грубая, несомненно, матерится временами, как сапожник, но общей картины это не портит. И до тех пор, пока ты с ней не спишь, её внешний вид тебя волновать не должен.
