Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 53 страниц)
========== 18. ==========
Soundtrack: Blutengel – The siren
«Грёбанный гомик…»
Реакция последовала незамедлительно, но представлениям не соответствовала. Она не подтвердила теорию, выведенную ранее, зато прекрасно её опровергла. И вместо того, чтобы радостно погрузиться в процесс, ответив на прикосновение губ, то ли подчинившись беспрекословно, то ли перехватив инициативу и присвоив себе лидерство, Илайя сделал то, чего от него давно ждали. Правда, поступки в подобном ключе были свойственны иному контексту.
Илайя желаний, навязанных извне, не разделил, атмосферой не проникся. Он не прижимался ближе, не оттеснял Ромуальда к стене, чтобы упереться в неё ладонью и почувствовать хоть какую-то опору. Вряд ли у него кружилась голова, а перед глазами всё плыло. Он не застывал поражённо, не открывал удивлённо рот, не спасая, а лишь усугубляя собственное положение. Не таращил глаза. Не растекался сладким сиропом и не становился безразличной статуей.
Он разозлился.
И врезал Ромуальду по челюсти, сопроводив выпад предельно злым шёпотом, содержавшим в себе тот самый посыл.
– Грёбанный гомик.
Ему и отталкивать от себя Ромуальда не пришлось, в удар оказалось вложено количество сил, достаточное для того, чтобы после гневного определения личности собеседника, не пришлось вырываться из объятий. Если разобраться, то Илайю никто толком не держал. Подтащив его к себе, Ромуальд отпустил тот ремешок, за который потянул первоначально, собирался положить ладонь на затылок партнёра по сцене, но воздержался от излишнего тактильного контакта и ограничился лишь поцелуем навылет, стремительным, без предупреждения и попыток настроить на нужный лад. По сути, он даже не планировал получать от данного действа удовольствия, просто проверял определённую теорию.
Ему всегда казалось довольно глупым заявления, что споры прекрасно разрешаются применением подобной тактики. Достаточно притянуть к себе отчаянного оппонента и накрыть его рот своим, как моментально воцарится мир, и тот скандал, что разгорался, потухнет за считанные секунды, переплавившись в страсть. Ромуальд над такими высказываниями посмеивался, понимая, что человек, их продвигавший в массы, явно не пробовал использовать распиаренную тактику на практике. Когда человек находится на взводе и пропитан ненавистью, как бисквитные коржи хересом, ему явно не захочется отвечать на чужие приставания, при этом томно постанывая, включаясь в процесс и активно поддерживая инициативу. Тот, кто зол на все сто процентов, обязательно начнёт вырываться, отбиваться и обязательно врежет по лицу хаму, решившему прервать процесс выяснения отношений глупой выходкой.
Девушка даст пощечину.
Мужчина…
Ну, в общем, мистер Аркетт не остался в стороне, не нарушил статистику и подтвердил свою принадлежность к мужскому полу.
И то, что методика посредственная, а не рабочая на сто процентов.
В сложившейся ситуации можно было отыскать только один плюс. Ромуальд, наконец, почувствовал и проверил на собственном опыте, каким будет поцелуй с данным человеком.
Он не ожидал чего-то сверхъестественного, лишающего возможности думать и вышибающего мозги. В конечном итоге, он давно вышел из подросткового возраста начальной стадии, когда гормоны получают едва ли не полную власть над телом и насмерть забивают доводы разума. Он не трясся над каждым поцелуем, полученным или подаренным, не загадывал заранее, не пытался определить для себя идеал или что-то в этом роде, оставив страдания по подобной хероте девушкам, равно, как и шкалу оценок по десятибалльной системе, и множество других загонов.
Это был не заранее продуманный эксперимент и проверка чужих навыков, о которых нередко вещали с экранов телевизоров психологи, к которым Ромуальд испытывал чувство патологического отвращения и полное недоверие. Он ненавидел тех, кто пытался навязывать свои правила и указывал, как следует жить, чтобы добиться чего-то, стать привлекательным в глазах кого-то, собрать вокруг себя круг восторженных прихлебателей, готовых заглядывать в рот и заниматься проституцией определённого плана. Почему-то в массовое согласие с мнением он не верил, считая такое понятие, как единодушие откровенной фальсификацией. Собственно, столь отрицательное отношение к мнению большинства у него сложилось одновременно с отвращением, направленным на людей. В период, когда от Джулиана один за другим начали отворачиваться друзья и приятели. Раньше они готовы были поддерживать все задумки Джулиана, теперь, не мигая, смотрели ему в глаза и заявляли, что идея, рождённая в его голове – это полный бред.
В этой ситуации звучало двусмысленно, оттого било больнее.
Как раз ничего удивительного нет. Рано или поздно любой человек сталкивается с вопросом взлётов и падений. Творческая личность практически только ими и живёт.
Поцелуй можно было бы назвать достаточно привычным, обыкновенным, но это не было правдой, поскольку как раз в понятие обыденности он вписываться отказывался, ломая определённые устои, сложившиеся ранее.
Он не был похож на первый робкий поцелуй, какими свойственно обмениваться школьникам, впервые оказавшимся на свидании, длительное время мнущимся на заднем сидении отцовского «Шевроле», если взять за основу представителей среднестатистических семей, когда неловкость зашкаливает, но хочется казаться мастером своего дела. В таких ситуациях всё зачастую принимает оборот, далёкий от задуманного. Комичный, только вот смеяться над своими неудачами получается не у всех, лишь у отдельных личностей.
На тот поцелуй, которым принято обмениваться любовникам на одну ночь, он тоже не походил. Никакой предельной откровенности, граничащей с пошлостью и желанием продемонстрировать свои навыки, не показные, как у подростков, а реальные, уже неоднократно проверенные на других людях, отшлифованные и практически доведённые до совершенства. То самое отсутствие инициативы или признания собственного подчинения. Ни томных выдохов, ни прикосновений. Ничего, что могло бы продемонстрировать: мысли уже развиваются в данном направлении, и Илайя продумывает, как подтолкнуть случайного персонажа в своей постели к решениям, аналогичным его собственным.
О сравнении с поцелуем любовников постоянных речи даже не заходило. Именно здесь такая примитивная вещь, как поцелуй, могла заиграть сотней различных красок и оттенков, в самых разных комбинациях. От нежно-ненавязчивого до всё того же, на пределе страстей, а в промежутке между ними – многочисленные вариации. Ничего похожего. Хотя бы отдалённо. Хотя бы на одну сотую.
Ромуальд мог утверждать это с уверенностью в сто процентов, поскольку в свои двадцать четыре года успел перепробовать все представленные виды, неоднократно. Может, он и не был гуру в данной области, но определённый пласт познаний у него всё-таки накопился. Ему было с чем сравнивать.
И он не нашёл нужной характеристики.
Впрочем…
При взгляде с определённого ракурса это можно было назвать поцелуем врага, но даже эта формулировка не отражала истинного положения вещей. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что оно и вовсе не соответствует, поскольку врага вообще не хочется целовать, находясь в трезвом уме и твёрдой памяти.
Человека, которого называешь не просто неприятным, а именно отвратительным, невозможно желать, невозможно испытывать к нему тягу определённого рода. Его не хочется узнавать ближе и трахаться с ним тоже не хочется. Даже один раз, не заикаясь о переходе данного случая в систематическое явление.
От мысли о поцелуе с тем, кого всей душой ненавидишь, воротит и подташнивает. Это происходит где-то на уровне подсознания, ничего не поделать. К подобному человеку прикасаться противно и мерзко, словно он целиком состоит из грязи. Мимолётное прикосновение способно сделать так, что она не просто запачкает на время, а просочится непосредственно под кожу, и это сыграет решающую роль.
От этого действия не испытаешь удовлетворения, лишь разочарование, если это ненависть настоящая, а не придуманная. Этакая ненависть ради ненависти.
Ромуальд мучительно подыскивал сравнение для характеристики, вглядывался в собственное отражение, наблюдая за тем, как проступает на коже тёмное пятно. Какая прелесть – синяк на скуле.
Кажется, появился ещё один повод, чтобы отложить пресс-конференцию до лучших времён. Илайя неплохо себя чувствует, раз уж раненой рукой сумел приложить не хуже, чем здоровой, к тому же, никто его швы не видит. А вот синяк на лице – далеко не повод для гордости. Перед журналистом сомнительным достижением лучше не светить, чтобы не возникало лишних вопросов.
Вряд ли родственники оспорят эту точку зрения. Возможно, впервые, они окажутся солидарны с ним хоть в каком-то вопросе.
На то, чтобы привести себя в порядок, пришлось потратить определённое количество времени.
Инцидент с участием партнёра по сцене не выходил из головы, настойчиво напоминая о себе. Временами Ромуальд ненавидел себя за такую дотошность. А ещё за то, что в один из неудачных вечеров прислушался к мнению Джулиана и вылетел из дома, отправившись в клуб. И уже в тех стенах столкнулся с взглядом человека, которого считал проходным персонажем в своей жизни, не надеялся на повторную встречу и наслаждался этим знанием. Больше никогда не пересекутся, больше не возникнут перед глазами те кадры, больше не будет ощущения собственной беспомощности перед обстоятельствами. Больше…
Но Илайя появился.
Раз.
Второй.
Третий.
Согласно контракту, он был теперь постоянным напарником Ромуальда, и их связывал сценарий, репетиции, необходимость выступать на одной сцене, играть друзей, совместно раздавать интервью, превратившись в пару закадычных приятелей, перенесших тёплые отношения из реальности на театральные подмостки.
«До начала работы над мюзиклом мы не были знакомы, но никаких разногласий в процессе не возникло. Мы сразу же нашли общий язык и прекрасно ладим в повседневной жизни. С этим человеком здорово и крайне интересно работать над одним проектом».
Вероятно, именно такого посыла ожидали от него Челси и отец, когда раздавали инструкции и просили не демонстрировать отторжение к партнёру по сцене в момент общения с журналистами.
Ромуальд был в корне с ними не согласен, но сегодня чувствовал себя настолько вымотанным, что сил на спор и бессмысленные пререкания не нашёл. Поход в уборную доконал его окончательно, а слова, брошенные на прощание, заставили удивиться. Всё же после обмена своеобразными поцелуями на территории кафетерия, сложно было поверить в «натуральность» самого Илайи.
Доказательств обратного, впрочем, тоже не наблюдалось.
В его телефоне не нашлось ничего компрометирующего и сколько-нибудь интересного. Воспользовавшись тем, что Илайя бросил свой испорченный сенсор в его машине, Ромуальд не упустил шанс проверить и узнать немного о человеке, которого планировал попеременно то уничтожить, то помиловать, то вообще проникался мыслью о собственном неравнодушии. Последнее, правда, казалось отвратительной дикостью, потому надолго не задерживалось. На первый план вновь выдвигалась теория вражды и стремления получить компромат.
Первое, что бросилось в глаза, когда Ромуальд поставил в свой телефон чужую симку – Илайя никому не писал сообщений. Или делал это, но моментально подчищал историю отправлений. Второе – у него оказалось не так уж много контактов, и все они были обозначены нейтрально-уважительными словами, ни намёка на возможный интерес к кому-то из обитателей записной книжки. Могло быть и так, что контакты, представляющие интерес, хранились в памяти телефона, но поскольку и здесь было занято не более тридцати ячеек… В общем, Ромуальд сомневался в целесообразности записи других номеров в телефонную память. Прикрепление фотографии и установка персонального звонка для каждого звонящего – это, конечно, неплохие опции, только популярностью пользуются у людей возраста средней школы. Когда из этого возраста выходишь, уже нет особого интереса к установке разных мелодий и игре с фотографиями профиля. Достаточно одного имени, чтобы принимать или отклонять звонок.
Попытка провести небольшое расследование провалилась, едва начавшись, потому делать какие-то выводы Ромуальд не решался.
В принципе, всё могло быть.
Даже то, что Илайя послал его тогда именно на почве отторжения и потому, что увидел перед собой «грёбанного гомика». Более-менее, но такой вариант вписывался в стройную теорию неприязни личностной.
То, что он попался на глаза Ромуальду и заставил увлечься фантазиями определённой направленности, ничего не гарантировало. Только говорило о том, что это Ромуальд поддался уговорам воображения и впервые за долгое время приласкал себя, думая не о Джулиане, а о постороннем парне. Перед глазами стоял его образ, но происходило это не возвышенно, а как-то приземлёно, с примесью грязи. Или не грязи, а просто похоти.
С Джулианом всё было иначе. Завязалось иначе, развивалось иначе, продолжается иначе. У их отношений изначально наметилась иная эмоциональная окраска, отличная от той, что преобладала здесь.
И секс их был другим, даже в тот момент, когда Ромуальд был уверен, что влюблён на сто процентов. По всему выходило, что и хотеть этого человека он должен так, что никаких посторонних мыслей в голове не останется. Но, когда речь заходила о Джулиане, в голову лезла лишь романтическая мишура о мягких волосах, о россыпи тёмных пятнышек на шее, о красивых пальцах. О том, какой он хрупкий, нежный и ему нельзя причинять боль. Невозможно сделать что-то против его воли, больше давать, нежели получать, выполнять прихоти и наслаждаться только от этого. В мечтах и на словах смотрелось достаточно красиво, даже ярко, но в реальности вкуса недоставало.
Как в кулинарии.
Блюдо полезное, даже вкусное, но пресноватое и приедается. Если во многих сферах жизни у них наблюдалась потрясающая совместимость, то в сексе они точно друг другу не подходили, но старательно делали вид, что обоих всё устраивает. Джулиана, правда, устраивало. Ромуальд жил на убеждении, что это – не главное. Потом, после клиники и последствий лечения стало вообще не до секса, а вопрос мирно отмер, как и желание Джулиана.
С участием Джулиана и фантазии все получались несколько однообразными. Наверняка накладывал отпечаток опыт непосредственно сексуальных отношений с этим человеком. Сложно было представить его в каком-нибудь нестандартном амплуа, невероятно инициативного, не только отзывающегося на негласно высказанное предложение, а самостоятельно берущего всё в свои руки.
С незнакомцем… Ну да, с Илайей, который на тот момент носил статус незнакомца, всё получилось спонтанно само собой. Не имея представления о его реальных предпочтениях, желаниях и любимых позах, в воображении можно было нарисовать картину какой угодно направленности, хоть самую ваниль с цветочками, слабоалкогольной шипучкой и свечами-таблетками. Хоть эротическое фото из журнала фетиш-направленности с бесконечными узлами на теле, каплями воска, застывающими на коже, латексом и каблуками на ботфортах, гремящими по полу. Последнее, однако, было перебором. Не в том смысле, что Ромуальд испытывал отвращение к играм подобной направленности, а в том, что он к ним интереса не питал. На это интересно было посмотреть со стороны, но не более того. Вникать в суть, постигать основы, раскрывая для себя грани наслаждения болью и схемой, состоящей из доминирования и подчинения, он не собирался. Его грубость и жестокость могли проявиться иначе, ничего неожиданного и крайне удивительного в себе не таили. Он не собирался хвататься в постели за нож, устраивать блад или ган-плеи, причиняя боль и ловя от этого наслаждение. Он просто не хотел сдерживаться, контролируя каждое движение, каждое прикосновение. Странно, но ему хотелось какого-то равноправия, что ли? Поведение Джулиана в пределах постели до безумия напоминало то, что присуще многим женщинам. Не трогать, не хватать сильно, иначе синяки останутся, не притрагиваться к волосам, потому что больно, когда за них тянут. Вообще ничего не делать, только лежать между разведённых ног и думать о том, как не потерять эрекцию, когда на лице партнёра вселенская тоска и незаинтересованность. Ему хоть немного приятно, или он сейчас мыслями где-то далеко? Или вообще уснул?
Джулиана представлять не требовалось. Ромуальд всё знал в мельчайших деталях. Как поступит. Что сделает. Что скажет. Как выдохнет. Как прикоснётся.
Если бы с ним ничего не произошло, кардинальных изменений всё равно дождаться бы не получилось. Джулиан был таким и таким же оставался бы до самого конца. Через год, два, десять. Мягкие поцелуи, осторожные, нежные поглаживания вместо полноценных царапин.
Ладно, Ромуальд не испытывал восторга от желания некоторых людей – больше девушек, что вполне логично – превратить спину в кровавое полотно, максимально расписав его своими ногтями. Но ему, правда, нравилась лёгкая боль, ему нравилась расцарапанная не до крови спина, ему нравилось, когда на его действия откликались активно и кончали под ним действительно так, что было понятно: да, в этот раз всё было отлично, а не, может быть, что-то неплохое промелькнуло.
Опять же, было с чем сравнить по опыту прошлых лет, тех, что до Джулиана.
Несколько недель аутотренинга частично с поставленной задачей справлялись. Ромуальд периодически приходил к выводу, что действительно равнодушен к тому, кто постоянно отирается где-то поблизости, но потом происходили непредвиденные ситуации, вроде той, что случилась сегодня, и установки летели в пропасть. Ромуальд не готов был отказаться от Джулиана, продолжая считать себя ответственным за всё, происходящее в жизни этого человека, но и отмахнуться от мыслей о партнёре по сцене тоже не мог. Пока Илайя не попадался на глаза и отсиживался где-то до лучших времён, о нём можно было забыть и не акцентировать внимание.
Но эта уверенность отходила на второй план, когда он был рядом, когда его ненависть струилась ядовитой, пьянящей дымкой в каждом выдохе, в каждом движении презрительно сжатых губ, проскальзывала искрами и молниями в серых глазах, становившихся едва ли не чёрными в момент пика злости. Когда он стоял предельно близко, как сегодня и говорил что-то своим мерзко-очаровательным голосом, сложно было не сосредоточиться на мыслях, которые, казалось, остались в далёком прошлом.
Дикая тварь, что отчаянно нуждается в поводке и наморднике. У неё ядовитые клыки и, наверное, сладкие губы. Да, несомненно, тупое сравнение, но что-то более яркое и ёмкое на ум приходить отказывалось.
Только одна мысль промелькнула в сознании, потом она померкла. Больше никаких рассуждений, лишь осознание, что он может это сделать.
Хочешь взять – бери? Протяни руку, и получишь то, в чём нуждаешься?
Он протянул, он получил. Проверил. Ощутил.
На несколько недолгих секунд, чтобы проанализировать эмоции, спровоцированные поцелуем, разобраться в себе, разложив всё по полочкам.
В вопросе сортировки всё оказалось не так прекрасно, как виделось в первый момент. Ромуальд чувствовал себя человеком, оказавшимся в тупике.
Единственное, он теперь знал, что не ошибся в предположениях. Горько-сладкий коктейль, который он себе вообразил, полностью соответствовал ожиданиям, но это были лишь его собственные ощущения и мысли, не подкреплённые реакцией Илайи. Реакция-то была, но совсем не такая, как виделась в том самом представлении, тянувшемся со времён клубного пересечения.
Подъезжая к дому, Ромуальд окончательно определился с тем, как может описать свой сегодняшний эксперимент. Такая мысль уже приходила ему на ум однажды. Сегодня вновь появилась в сознании и закрепилась там. Это точно не был поцелуй врага. То, что он испытывал, походило на ожог от кислоты, выплеснутой на незащищённые кожные покровы. Больно невыносимо, и кожа слезает лохмотьями, оставляя вместо себя кровоточащее мясо и уродливые рубцы. Не самое романтичное сравнение. Вообще не романтичное, если задуматься. Отвратительно тошнотворная картинка, особенно, если воображение чрезмерно живое, и представление идёт в красках, а не наброском карандашных линий.
Однако ему хотелось повторения.
И он знал, что это почти болезнь.
Не психическое расстройство, конечно, но и не самая здравая из идей.
Обычно он держал себя в руках, умел убеждать, играть на определённых струнах души, напоминая об ответственности за Джулиана. Он об этом не забывал, но… Теперь у него было своё «но», не такое уж маленькое. Злое, своевольное, несколько непредсказуемое, упёртое «но», так удачно найденное Челси в городе с огромным количеством жителей, хотя казалось, что встрече повториться не суждено.
С такими мыслями он переступал порог квартиры, встретившей его холодом. Во всяком случае, в первый момент появилось ощущение, будто стало ощутимо прохладнее, нежели в былое время. Ромуальд поёжился и верхнюю одежду снимать не стал. Избавился только от обуви и направился в спальню. С некоторых пор они с Джулианом вновь спали в одной кровати. Просто спали. После небольшого проблеска в виде того самого спонтанного секса в коридоре, их интимная жизнь вновь показала язык и отправилась к кому-то другому, позабыв помахать рукой на прощание.
Джулиан действительно обнаружился в спальне. Сегодня приём его таблеток приступом боли не сопровождался, потому можно было считать, что всё складывается удачно.
Джулиан лежал на кровати и читал книги по психиатрии, которыми заинтересовался не так давно. Решил узнать врага – свой недуг – в лицо и на досуге подумать, что же с ним делать. Он знал и до того, как начал изучать литературу. По показаниям в инструкциях к своим обязательным лекарствам, по рассказам лечащего врача, по симптомам, что проявлялись у него достаточно ярко. Всё это в совокупности давало достаточно яркую картинку, но Джулиан всё же решил изучать загадки своей несовершенной психики без постороннего вмешательства. Потому теперь его будни были заняты не попытками вернуться к музыкальной деятельности, а чтением медицинской литературы.
– Мне кажется или в квартире жуткий холод? – поинтересовался Ромуальд.
Вообще-то ему предписывалось подойти ближе, присесть на край кровати и поцеловать Джулиана в щёку, но даже эти действия, неоднократно повторенные, заученные наизусть, как реплики в школьном спектакле, которым так гордятся учителя, принимавшие участие в организации мероприятия, и стыдятся ученики, давались ему с трудом. То ли чувство вины, то ли фальшь и натянутость ситуации, когда подходишь к одному, целуешь его и играешь в семейную жизнь протяжённостью лет в тридцать совместного проживания. А в это время представляешь распластанного под тобой другого, упирающегося затылком в матрас, подставляющего шею под поцелуи и стонущего, как в порнофильме, или круче, чем там.
Ромуальд всё-таки стащил куртку, швырнул её куда-то и подошёл к кровати. Всего-то осталось, что выполнить два пункта программы, изученной вдоль и поперёк.
– Как ты? – спросил с опозданием.
Всё же этот вопрос следовало задавать первым, потом уже озадачиваться состоянием квартиры.
Аромат привычного одеколона, немного мягкий, щекочет ноздри. Этот запах, в чём-то нерешительный, если такие слова сочетаются с характеристикой духов. Идеально подходит своему обладателю. Раз, два. Прикоснуться мягко к его щеке, закрывая глаза и наслаждаясь возможностью оказаться наедине, вдали от мерзкого напарника по сцене и тех мыслей, что настойчиво идут в связке с его именем.
Эта квартира – не то место, где можно думать о ком-то, кроме Джулиана. Это их маленький мир, куда нет хода остальным.
– Вполне, – усмехнулся Джулиан, вкладывая закладку между страниц и убирая книгу в сторону. – В квартире, правда, холодно. Я только недавно закрыл окно, а вообще… Подожди.
– Что случилось?
– Что это у тебя?
Джулиан потянулся к пострадавшей скуле и провёл по ней пальцами, проверяя, грязь или синяк. После нехитрых манипуляций вопросов не осталось.
– Последствия небольшого выяснения отношений на почве личных разногласий, – быстро и без запинки выдал Ромуальд, усмехнувшись криво.
– А если серьёзно?
– Именно так, как я сказал в первый раз.
– Неужели отец?
– О, нет!
– Челси? – Джулиан удивлённо вскинул бровь.
Воображение отказывалось рисовать сестру Ромуальда в подобном ключе. Она, конечно, могла выйти из себя и влепить родственнику пощечину, но от них обычно остаётся отпечаток ладони, кратковременный. А не внушительные синяки.
– Тот, кому Челси и отец отдали вторую мужскую роль.
На сей раз, Джулиан промолчал, но взгляд стал ещё выразительнее, нежели прежде.
– Ничего особенного. Не стоит акцентировать на этом внимание, – произнёс Ромуальд, разводя руками. – Просто неуравновешенный тип, которому моё соседство, как кость в горле. Взаимная неприязнь, которая получает подобный выход.
– И давно вы так друг друга приветствуете?
– Обычно всё проходит безобиднее. Сегодня противоречия оказались неразрешимыми, а перспективы, нарисованные моими любимыми родственниками, особенно мерзкими.
– То есть?
– Челси говорит, что в скором времени планируется обнародовать результаты прослушивания и устроить пресс-конференцию с исполнителями главных мужских ролей. Собственно, это результат плодотворного общения. Я не хочу думать о том, что ожидает нас на самой пресс-конференции, и не стану этого делать. Надеюсь, что драку в прямом эфире журналисты не получат. Реклама, конечно, из этого может выйти неплохая, но всё же я придерживаюсь тактики, навязанной родственниками, а они, как хиппи. За мир во всём мире и дружбу между актёрами.
Проведя ладонью по руке Джулиана, Ромуальд поднялся с кровати. Подобрал с пола куртку, на пороге спальни притормозил и поинтересовался:
– Сделать тебе что-нибудь?
– Жасминовый чай, если не сложно.
– Вовсе нет.
– Спасибо.
– Всегда пожалуйста, – Ромуальд улыбнулся, приподнимая на мгновение уголки губ, после чего скрылся в коридоре.
Ему следовало отвлечься, чтобы не думать о сегодняшнем инциденте, о собственных недальновидных поступках, о тех сравнениях, что мучили его во время поездки домой. О неловкости, которую он ощущал, находясь на одной территории с Джулианом. Неизвестно, появились ли подобные мысли у Джулиана, но Ромуальду казалось, что в лёгких не осталось воздуха. Почти как во время удушения в туалете продюсерского центра. Только тогда было страшно, а здесь больно.
Он будто видел перед глазами буквы, окрашенные красным. Они выносили ему приговор и заявляли, что он ничем не отличается от тех уродов, что бросили Джулиана раньше. Предатель. Человек, которому нельзя доверять. На которого невозможно положиться.
Он обещал отобрать эту роль для Джулиана, но особых успехов не достиг. Глупый самоуверенный мальчишка, переоценивающий свои способности и себя по многим параметрам.
Его руки делали привычную работу, доставая чашки, отбирая нужное количество чаинок, заливая подготовленное сырьё кипяченой водой, а затем отфильтровывая полученный напиток. Ромуальд старался отвлечься и найти успокоение в повседневных мелочах, вроде тех, которыми озадачивался сейчас, будто не было в его жизни ничего важнее чая, но не находил. Вместо этого раздражался сильнее и ненавидел сильнее, и хотел сильнее. Всё росло в прямой зависимости.
Раздражение, ненависть, желание.
Жгучее, как перец чили.
Горькая, как полынь в абсенте.
Сладкое, как кусок патоки на языке.
Раздражение, ненависть, желание.
Тлеющее, как угли.
Испепеляющая до основания.
Затмевающее способность мыслить здраво.
Раздражение, ненависть, же…
Разбитая чашка, полетевшая со стола, и порезанный палец.
«Грёбанный гомик».
«Грёбанный Аркетт! Что б тебя…».
========== 19. ==========
Soundtrack: Meg & Dia – Monster, Megaherz – Herzblut
– Послушай, я тут подумал… Почему бы нам не постараться поговорить нормально, не на повышенных тонах, а как старым приятелям? К тому же, практика не помешает. К определённому моменту нам нужно вжиться в свои роли и походить перед журналистами на цыпочках, сердечно улыбаясь и не уставая повторять, насколько крепка наша дружба. Мы могли бы отрепетировать этот номер.
– Да-да, тот самый момент притирки. Большая актёрская семья, – Илайя воздел глаза к потолку, с трудом удержавшись от громкого хохота, что так и рвался наружу, в ответ на чужую проникновенную речь.
Совет Челси не ушёл в пустоту, Илайя прекрасно помнил слова наставницы. Когда Ромуальд предложит свою дружбу, можно смело бить по руке, не сомневаясь в правильности принятого решения. Всё равно ничего хорошего не получится.
Да и звучит подозрительно, больше похоже на ловушку, нежели на реальное предложение о перемирии.
Илайя усмехнулся.
Будь это ловушкой, Ромуальд не стал бы столь откровенно навязывать внимание и рисковать, совершая звонок со своего номера. Если записать разговор, файл станет неопровержимым доказательством того, что встреча была назначена, придраться к предоставленной улике никто не сумеет. На время Илайя даже подумал о том, чтобы действительно записать разговор, но вскоре отмахнулся от этой идеи, посчитав шпионские игры лишними.
Сама встреча пока оставалась под вопросом. Илайя склонялся к мысли, что идти туда не стоит, поскольку все предшествующие прошли не в лучшем ключе, а тон они задали основательно.
Нет-нет да и проскальзывали мысли об очередном скандале, на какой угодно почве, будь то вопрос сексуальной жизни партнёра по сцене, к которой Ромуальд проявлял повышенный интерес, перенаселения земли и геноцида, которым грезил всё тот же младший Эган или… Да множество вопросов, которые они могли начать обсуждать, понимая в процессе общения, что точек пересечения во взглядах не имеют вовсе, зато разногласий – море. Одной из самых горячих тем оставалось, несомненно, участие в мюзикле Джулиана и того, стоит ли Илайе паковать вещи и валить из основного состава. Он не сомневался, что начав в позитивном ключе, Ромуальд вернётся к своей заезженной пластинке и будет действовать на нервы. Из их общения получится что угодно, но только не репетиция дружбы и не взаимопонимание. Скорее, они возненавидят друг друга сильнее, чем прежде.
Куда сильнее-то? Этот актуальный вопрос напрашивался сам собой и тут же получал ответ. У чувств вообще нет предела. Они безграничны. Просто каждый человек устанавливает для себя допустимые пределы.
Одни не отслеживают ситуацию и не стараются контролировать переживания, зарождающиеся в душе. Другие, напротив, боятся сделать лишний вздох, постоянно стягивают поводок у себя на шее, запрещая любить, ненавидеть, радоваться, плакать. Лишь время от времени снимают это ограничение, чтобы потом ужесточить контроль и не давать слабину на протяжении года, двух… Отрезок времени они тоже устанавливают сами, здесь нет определённой величины, на которую можно равняться.
