Текст книги "Bittersweet (СИ)"

Автор книги: Dita von Lanz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 53 страниц)

– Она сама проявила инициативу. И оказалась настолько настойчивой, что проще было с ней переспать, чем отбиваться.

– О презервативах ты не слышал?

– Она на таблетках, Ромео. К тому же говорила, что с тобой тоже занимается сексом без презерватива.

– Молодые люди!

– Простите, – Ромуальд посмотрел на бейджик с именем. – Виола. Просто мой брат вечно ко всему придирается. Но ему простительно. Молодой ещё. Глупый.

– Образец мудрости, – фыркнул Илайя. – Боюсь, никогда не достигну такого же уровня глубокомыслия.

Ромуальд осклабился, но к «брату» больше не обращался. Вместо этого повернулся к медсестре и одарил её очаровательной улыбкой. Довольно рискованный шаг, учитывая, где именно они находились в данный момент. Сложно, наверное, задумываться об устройстве личной жизни, когда перед глазами постоянно находятся больные с подобными диагнозами. Вспоминая бумаги, брошенные ему в лицо Илайей, можно было оптимизм приглушить и не думать о том, что на его призывные улыбки кто-то поведётся. Однако Ромуальд продолжал настаивать – у него не может быть подобной болезни. Он абсолютно здоров.

– Что с нашими анализами? – спросил, привлекая внимание Виолы.

– Всё хорошо, – ответила она, доставая два бланка. – У вас пробы отрицательные.

– А у него?

– С прошлого раза ничего не изменилось.

– То есть? – Ромуальд нахмурился.

– Я уже говорила это несколько дней назад и готова повторить сегодня. Он здоров.

Илайя издал нечленораздельный звук, отдалённо напоминавший нечто среднее между «блин» и «ой», после чего изобразил фейспалм. Ему отчаянно не хотелось объясняться с Ромуальдом, но становилось понятно, что этого не избежать. Он не поворачивался лицом к «брату», зато прекрасно ощущал на себе пристальный взгляд зло прищуренных глаз. Ромуальд сопоставил одно с другим и теперь окончательно утвердился в правдивости своих догадок относительно справок.

– Можно посмотреть? – спросил Ромуальд.

Виола протянула ему обе карточки.

– Здоров. Слышал, родственник?

– Пройди на хрен, – прошипел Илайя, продолжая закрывать половину лица рукой.

– У него шок и стресс.

– От чего? – удивилась Виола.

– От счастья. Пойдём, – Ромуальд прихватил обе карточки и направился к двери. – Большое спасибо.

– И до скорой встречи, – ядовито шепнул Илайя, когда они оказались за пределами кабинета. – Во всяком случае, если продолжишь в том же духе, ваши деловые свидания станут закономерностью, а не разовой акцией.

– С тобой поговорим дома.

– Оговорка по Фрейду, да? У кого именно? И в каком формате разговор будет проходить? – он облизал уголок рта и коротко хохотнул.

– Если это была попытка закосить под мою недавнюю придуманную пассию, то у тебя плохо получается.

– Уволь.

– Шлюха из тебя тоже посредственная.

– Да? А в первый раз получилось.

– Это вышло спонтанно, и я не думал, что…

– С тех пор многое изменилось, ты освоил интернет и почитал ликбез по гейскому сексу. Теперь всё будет намного приятнее, и мне даже не придётся лечить свою пострадавшую задницу. Гуглил дрожащими пальцами, набирая по одной букве в десять минут и старательно проверяя, нет ли кого-то рядом. Вдруг всюду наблюдатели, и они посмеются над твоими интересами?

Ромуальд не удержался и, воспользовавшись тем, что шёл сзади, не торопясь обгонять подставного родственника, зажал ему рот ладонью. Илайя прикусил кожу на его ладони, но торжествующего смешка не раздалось, когда рука исчезла. Наконец-то в коридоре повисла тишина, нарушаемая лишь шумом шагов.

Илайя чувствовал себя неловко, когда вспоминал сцену в кабинете медсестры. Он до последнего думал, что она умолчит о прошлой встрече, и Ромуальд подумает, что тогда результаты выдавал другой человек. Она всё-таки проболталась, поставив Илайю в глупое положение. Нет, разумеется, он сыграл в этом не последнюю роль, и винить исключительно посторонних – это нелепо. Но всё же… Ромуальд не выглядел потерянным, будто с самого начала знал, какой результат будет в карточке.

– Ничего не хочешь сказать мне, по-родственному?

– Всё, что было нужно, я уже сказал.

– Откуда у тебя взялась карточка с другими результатами? Самостоятельно рисовал?

– Скан и фотошоп.

– Какое детство, – Ромуальд едва удержался, чтобы не закатить глаза.

– Я в курсе, – огрызнулся Илайя, окончательно смирившись с тем, что идиотичен по сути своей.

Вообще зря всё это затеял.

– И зачем?

– Чтобы ты хоть на секунду почувствовал себя несчастным.

– Я был бы признателен человеку, решившему хоть на секунду сделать меня счастливым, – ответил Ромуальд.

– Это не ко мне.

– Я знаю.

– Ну, всем свойственно периодически думать, если есть чем. Несмотря на то, что я не особо тебя жалую, всё же вынужден признать, что мозги наличествуют и своими замечаниями я не вызываю у тебя дикий приступ.

– Приступ чего?

– Недоумения, в ходе которого ты пытаешься понять значение того или иного слова, произнесённого мною.

– А я уж было подумал, что речь об эпилепсии.

– Она значится в твоей медицинской карте?

– Скорее в твоей.

– Чем это выражено?

– Пока ничем, но не оставляет ощущение, что ещё немного, и ты действительно начнёшь пускать слюни и кататься по полу, завидев меня на горизонте.

– Недалеко от истины.

– Я знаю.

– Есть что-то, чего ты не знаешь? – хмыкнул Илайя.

– Есть.

– Например?

– Куда тебя отвезти?

– Не беспокойся на этот счёт. Я доберусь самостоятельно.

– В таком случае…

– Что ещё?

– Вернёшь мне шарф? Или он тебе настолько приглянулся, что с ним не хочется расставаться?

– Поразительная мелочность. Держи.

Илайя снял с себя чужую вещь, практически моментально почувствовав облегчение. Правда, не в полном объёме. До сих пор не покидало ощущение, что на коже отпечатался аромат одеколона, которым пользовался Ромуальд. Лучше бы он вообще этот шарф не трогал, так и продержав его на коленях или отбросив обратно, на заднее сидение.

– Это не мелочность. Он дорогой. И, знаешь, это довольно просто.

– Просто… Просто что?

– Подвезти тебя.

– Стоит начинать бояться? Или никаких коварных планов?

– Никаких. И не только коварных. У меня вообще никаких планов нет. Можешь жить спокойно.

– После организации нападения, попыток переехать меня и прочего ты пришёл к выводу, что это бессмысленно? Кажется, стоит насторожиться сильнее, чем прежде.

– Ты заметил?

– Что именно?

– Мы не на сцене, но всё равно разговариваем. Стоит напоминать, что с твоей подачи? Получается, сделка сорвалась?

– Получается, что ты просто удачливая сука, которая по жизни всё приобретает без особых усилий.

– Я бы поспорил. Смешно сказать, но именно ты – весь такой крутой и независимый альфа-самец – ведёшь себя, как девчонка, которой нравится определённый мальчик, однако она не знает, как к нему подступиться. Оттого делает первое, что приходит на ум. Отталкивает, надеясь, что его эта игра забавляет, и он в очередной раз подойдёт к ней. Когда это случается, она вновь идёт по проверенной схеме, и так до бесконечности, пока не осознает, что поезд ушёл. Мальчику надоели эти забавы, и он нашёл себе кого-то более решительного, знающего, чего именно хочет от жизни. Аналогичная ситуация и с тобой. Насколько нужно быть слепым, чтобы не заметить, как ты крутишь передо мной задницей? Пялишься на меня так, что откровеннее некуда, зачем-то отвечаешь на поцелуй в кафе. А потом внезапно выясняется, что я грёбанный гомик, а ты живое воплощение невинности и целомудрия. Даже если до меня ты ни с кем не трахался, это не ставит тебя автоматически выше меня. Равно как и наоборот.

– Послушай…

– Что? Тоже хочешь поспорить? Говори. С удовольствием выслушаю твоё признание. Ты алогичный, Аркетт. Во всём. Сначала отталкиваешь меня, прекрасно зная, чем я руководствуюсь в своих действиях, отстаиваешь свою честь, заявляя, что никогда и ни за какие сокровища мира. Потом добровольно под меня ложишься и меня же обвиняешь во всём. Я окончательно запутался, пытаясь понять, что ты за человек. То ли глупый ребёнок, то ли наоборот крайне изворотливая дрянь, которой выгодно играть в обиженную невинность, дожидаясь момента, когда можно будет нанести удар и уничтожить им противника.

– Ты мог отказаться.

– Ты мог не предлагать. Или хотя бы сказать, что – как это странно звучит! – я буду у тебя первым мужчиной. Тебе обязательно было проворачивать это в подобном ключе, чтобы всё получилось настолько мерзко? Я сомневаюсь, что ты любишь боль, иначе бы обкончался тогда неоднократно. Тогда почему ты промолчал?

– Может, потому, что мне действительно нужно тебя ненавидеть?

– Потому что хочешь меня, но Челси – твой работодатель и верный наставник, коему ты обязан всем, а своих не предают?

– Нет. Это личные мотивы.

– Какие? Или ты всё-таки любишь боль? Наслаждаешься ею?

Ромуальд не удержался и ухватил собеседника за плечо, сдавливая как можно сильнее, вероятно, до синяков.

– Убери руку.

– А иначе что?

– Иначе я её сломаю.

– Правда? Верю. Можешь. Тогда почему не вмазал мне по роже, когда я был рядом? Почему нужно было кривиться и играть в виктима? Бедный, несчастный. Трижды ха-ха. Сам же виноват. Приятно теперь ходить с разорванной задницей? Не говори, что да, потому что не поверю.

– Неприятно. Мне не приятно, а отвратительно. Мне очень плохо, – выдал Илайя. – Так? Теперь доволен? Если бы ты знал правду, что-то принципиально изменилось бы? Облизал бы меня с ног до головы?

– Всё зависело только от твоего желания или отторжения к подобным вещам. Могло быть так, как получилось. Могло и куда приятнее для обоих. Но в тебе проснулась драма-квин, и всё полетело в пропасть. Или ты искренне веришь, что каждый уважающий себя девственник, решивший заняться сексом с мужчиной, обязан утонуть в крови, а не кончить в свой первый раз?

– Секс отвратителен. По сути своей.

– Кто тебе такое сказал?

– Никто. Я сам это знаю.

– Странное у тебя отношение к сексу. Неужели крайне строгая семья повлияла, вбив в голову определённые установки, вроде той, которая гласит, что секс нужен исключительно для продления рода, один раз за всё время брака? Ну, или два-три раза, если чета желает несколько наследников.

– Нет, это собственные наблюдения.

– Когда бы им появиться? Ну да ладно, это не принципиально. Не скрою, может быть отвратительным, если изначально имеется цель сделать его таким, но… Знаю, что в нашем случае твоя теория подтвердилась исключительно потому, что ты повёл себя странным способом.

– А следовало расслабиться и получить удовольствие?

– Может быть.

– Нет.

– Зачем ты всё это делал?

– Чтобы возненавидеть тебя и спокойно жить дальше.

– А нормальные отношения спокойной жизни мешают?

– Нормальные? После того, как меня обвиняют в смерти Джулиана, желают сдохнуть самому, бросаются угрозами…

– Прекрати.

– Что так?

– Я уже говорил, что ты был волен не предлагать мне ничего. Если бы я тебя изнасиловал, амплуа жертвы могло бы неплохо слиться с твоим симпатичным личиком. Но ты сам себя назначил жертвой. Такая… блондинка, – хмыкнул Ромуальд.

– То есть, стоит поблагодарить тебя за то, что обошлось без изнасилования?

– Не благодари. В тот вечер я бы всё равно это сделал. Настроение было подходящее, знаешь ли.

– И так запросто об этом говоришь?

– Какая разница? У тебя всё равно кровь из задницы хлещет, а мне пожаловано звание морального урода. Парочка дополнительных пунктов погоды не сделает.

– Уже не хлещет.

– Правда?

– Какая тебе разница?

– Искренне беспокоюсь.

– По-моему, это не та тема, которую следует обсуждать с посторонним человеком.

– Я не посторонний, а непосредственный участник.

– Всё нормально, – процедил Илайя сквозь зубы. – Закрыли тему.

– Ладно, хорошо. Закрыли. Мне кажется, мы могли бы до бесконечности её обсуждать, но вместо этого лишь повторю своё предложение. Раз я в твоём понимании, такая удачливая сука, можешь разделить со мной удачливость, пока есть возможность. Экономия времени и денег. Я подброшу тебя до дома, и не придётся ехать в метро или ловить такси.

– Мне некуда торопиться сегодня, потому особой выгоды не вижу. Но вообще, если смотреть с такого ракурса, действительно можно найти несколько плюсов при наличии одного минуса.

– Необходимость находиться рядом со мной.

– Ты понимаешь направление моих мыслей, – произнёс Илайя, всё тем же, не слишком эмоциональным голосом, хотя вполне мог усмехнуться или хотя бы слегка улыбнуться.

Однако открытого отвращения в интонациях его тоже не прочитывалось, а лицо не кривилось презрительно, как в момент, когда он лежал на полу в гостиной и задавал вопрос, врезавшийся в память на длительное время.

Казалось, ничего особенного. Просто слова. Их можно позабыть уже через пару секунд, застёгивая молнию на брюках и усмехаясь недавнему поступку.

В этом, пожалуй, основная проблема и заключалась. Так просто инцидент не забывался и не исчерпывался. Можно было шутить здесь до посинения, предлагая второму участнику событий разделить веселье. Или сделать вид, что ничего не было, продолжая напирать на собственную непробиваемость и наплевательское отношение к чужим чувствам. Но это веселье так и осталось бы показным.

«Что же творится в твоей голове?» – думал Ромуальд, понимая, что, в целом, ничего нового во время откровенного разговора не выведал, потому не знал, как подступиться к нормальному общению.

Где-нибудь, в параллельной реальности, наверное, он мог броситься на колени, опустить голову, сложить руки перед грудью и молить о прощении, но это смотрелось до отвращения театрализовано, пошло и тупо. От данного жеста за миллионы миль несло шаблонами и неумением действительно понимать и просчитывать серьёзность ситуации. В данном поступке комедийного элемента было больше, чем в самой остроумной шутке.

– Так или иначе, но нам придётся пересекаться, – продолжил Илайя, получив в ответ только молчание. – Полной изоляции добиться не удалось, а потому винить мне особо некого. Это же я предложил, не ты. Так что всё нормально. Наверное.

– Наверное, – подтвердил Ромуальд, усмехнувшись.

– Поехали. Хватит торчать под больничными стенами. Этот урбанистический пейзаж меня не покорил, а утомил, в большей степени.

– Иногда мы проявляем удивительное единодушие. Он тебе ещё нужен? – Ромуальд помахал в воздухе шарфом.

– Нет. Спасибо.

– Не благодари. Всё равно не за что.

Илайя хмыкнул и предпочёл на этот раз промолчать, чтобы лишний раз не сболтнуть глупость. Нелепых действий в его исполнении сегодня оказалось предостаточно. Розыгрыш провалился едва ли не на стадии начала, сценарий для него был отвратительно прописан, актёрская игра вышла неубедительной, массовка окончательно подточила всё, что только можно было. Декорации рухнули и погребли под собой горе-актёра.

Ромуальд сохранял холодность в расчётах и на удочку не попался, хотя, безусловно, приятно было посмотреть на его немного вытянувшееся лицо, когда Виола сказала о результатах, полностью, совпавших с прошлой проверкой. То ли недоумение, то ли разочарование.

Небольшое облегчение от осознания, что сам полностью здоров и доля пренебрежения к тому, что умудрился подцепить себе заразу.

– И всё-таки ты идиот, – произнёс Ромуальд, когда они отъехали на приличное расстояние от медицинского центра. – Приписать себе такую дрянь… И с какой целью? Только ради того, чтобы кому-то испортить жизнь. На пару минут, не больше. Нет, я в курсе, что оно неплохо лечится, если следовать инструкциям и, в принципе, не пренебрегать лечением. Однако я бы не решился ставить крестики рядом со своим именем.

– Это легко объяснить.

– Твой идиотизм?

– Твою нерешительность. Ты – это ты, я – это я. Методы воздействия на окружающих у нас разные. Кто-то вламывается в чужую квартиру, бьёт стаканы и обещает размазать противника по осколкам, а кто-то рисует кресты напротив своего имени и прикидывается больным, понимая, что иногда психологическое давление лучше демонстрации физической силы. И на подобные справки люди реагируют по-разному. Допустим, я бы моментально нарисовал в воображении портрет самого себя с западающим носом.

– При полном отсутствии волос.

– Волосы выпадают, когда больному ставят другой диагноз.

– Просто, услышав про западающий нос, я моментально вспомнил о том, кого нельзя называть.

– Отличная ассоциация. Более оптимистичная, что ли, – протянул Илайя, посмотрев в сторону собеседника.

Впервые за долгое время, что они ехали вместе. Во второй половине дня всех куда-то несло, потому обратная поездка по времени выходила продолжительнее. Говоря об экономии времени, Ромуальд явно солгал. Спустившись вниз и прокатившись на подземке, Илайя мог уже сейчас переступить порог квартиры, распластаться по кровати и пролежать так огромное количество времени. Ладно, не огромное. Но до следующего утра – вполне реально. Только сначала следовало принять душ, смывая посторонние запахи. Больничный, удушливый, состоящий из аромата лекарств разной степени противности. И не менее удушливый, но вовсе не неприятный запах одеколона, оставленного на коже после ношения шарфа. Вообще-то Илайя сомневался, что это именно вещь виновата. Он всё это время находился рядом с Ромуальдом, потому без проблем чувствовал аромат его парфюма. Партнёр по сцене не относился к той категории людей, что не знает меры в использовании одеколона, потому разбрызгивал его по минимуму, но Илайю не покидало ощущение, будто не Ромуальд, а он сам искупался в этих нотах базы, сердца и что там ещё есть у духов. Запах оседал на его куртке, на волосах, на коже, где она не была скрыта одеждой.

С отчаянием он признавал: не будь между ними неудачного опыта и множества негативных факторов, сформировавшихся ранее… Да, он бы потащил Ромуальда в постель просто так, без всяких вопросов, дополнительных размышлений и удручающей рефлексии относительно правильности или ошибочности происходящего. Да, он прав. Он тысячу раз прав, этот чёртов Ромео, видящий больше, чем нужно.

Быть может, слова о том, что Илайя виляет перед ним задницей, считались преувеличением, но всё остальное при желании получало прекрасное обоснование и многочисленные подтверждения.

Это решение, в целом, не противоречило его правилам постельного этикета, поскольку справка о состоянии здоровья у Ромуальда была на руках, и Илайя сам видел, что там написано.

Но между ними было, и опыт оказался далёк от ошеломляющего, который хотелось бы повторить ещё и ещё раз. Он даже от хорошего отличался порядочно, потому что целиком состоял из боли, приказов ненавидеть и терпеть, раздаваемых внутренним голосом, нежно лелеемого в душе отвращения к прикосновениям и обречённости. И к мыслям о том, что он действительно лишний в этом мире манящих огней сцены, если размышлять масштабно. Лишний в жизни одной отдельно взятой семьи, точнее, не всей семьи, а определённого человека.

«Кому ты вообще нужен? – думал он. – Ничтожество, которое всю жизнь существует назло окружающим, а не принося радость. Давай, возобнови разговор. Признай его правоту. Скажи, что хочешь ненавидеть, но втрескался, как сучка. И чем больше Челси о нём говорила гадостей, тем сильнее хотелось верить в правдивость обратного утверждения. Он прав. Отвратный из тебя психолог. Он говорит, что не может понять. Ты и сам не понимаешь. Как это окружающим делать? Какое позорное зрелище, честное слово. Какое отвратительное. Собачка ав-ав. Беги за хозяином, оближи ему тапки, а он тебя отшвырнёт одним махом и скажет, что Джулиан лучше, потому что… Потому что Джулиан лучше, скорее всего. Если человека любят миллионы, наверное, есть за что. А тебя всю жизнь только ненавидели. Вероятно, это тоже не просто так, есть причины. И он к тебе ничего чувствовать не будет, разве что отдерёт пару раз на горизонтальной поверхности и отправит на все четыре стороны. Потому что Джулиан лучше. Он Джулиана любил, любит и будет любить. А ты… Так. Кратковременное увлечение, амбициозное, тупенькое, с жутко низкой самооценкой, желающее привлечь внимание, но терпящее фиаско. Никому ты не нужен. Никто тебя не полюбит никогда. Даже не надейся».

Им – то есть ему, конечно – следовало провести границу и остаться в том качестве, которое у них уже было. Коллеги. Большего желать не нужно, ведь служебные романы – это до отвращения примитивно и пошло.

За счёт постоянных остановок дорога казалась бесконечной, и Илайя неоднократно пожалел о своём опрометчивом решении – прокатиться вместе с Ромуальдом. Никто не отнимал у него возможности прибегнуть к стандартному методу спасения от этого соседства. Он несколько раз тянулся к наушникам, собираясь надеть их, но отдёргивал руку, словно опасался, что столь показным жестом собьёт собеседника с мысли и заставит отказаться от решения произнести нечто важное. Он вспоминал разговор с Челси и удивлялся, почему Ромуальд до сих пор не последовал примеру сестры, попросив о психологической поддержке во время интервью. Сам же отвечал на этот вопрос.

У брата и сестры сложилось разное впечатление о нём, как о человеке и личности. Челси видела положительные стороны и относилась нейтрально. Это оставалось константой. Ромуальда мотало от одного полюса к другому. Если верить ему, он испытывал определённого рода тягу. Но, сказав однажды, больше не повторял. Да и говорил не он. Илайя предположил, Ромуальд подтвердил своими действиями.

Моментами его чувства переходили в ненависть, потом сбивались до равнодушия, чтобы вновь перекинуться на симпатии в сочетании с желанием. Илайя полагал, что ему могли предлагать шарф, одновременно представляя, как этим же куском тряпки душат. Как с теми же стёклами. Сначала обещание размазать по ним, потом поглаживание пострадавшей руки, до тех пор, пока он не выдернул её из захвата, продемонстрировав отношение к подобному цирку.

Сейчас ему хотелось поскорее вырваться на свободу из душного салона автомобиля, пропитанного одеколоном, отравленного присутствием его обладателя. Так близко, что это кажется практически нереальным. Достаточно протянуть руку, чтобы прикоснуться, но вряд ли кто-то в этом нуждается. Это ведь он, Илайя, должен был сдохнуть на той трассе, а Джулиан продолжать жить. Сам он так не считал, но если верить Ромуальду…

– Твою мать, – прошипел Ромуальд шумно выдохнув, а потом резко сдавая назад, разворачиваясь в направлении, противоположном тому, в котором они двигались до этого момента.

Куда они двигаются теперь, Илайя не знал и не предполагал, потому что для него сама выходка с разворотом стала сюрпризом. Он думал, что Ромуальд так и будет двигаться в потоке машин, мысленно костеря всех остальных водителей, но он, воспользовался подвернувшимся шансом и поехал, куда глаза глядят. Видимо, его сложившаяся ситуация тоже начала раздражать. Только причина такого поведения оставалась для Илайи под вопросом. Он не думал, что виновато его присутствие поблизости. Скорее, просто необходимость медленно двигаться вперёд напрягала Ромуальда.

– Если мне не изменяет память, то «Эган Медиа-групп» находится в другой стороне, – произнёс Илайя.

– Ты уверен? – поинтересовался Ромуальд, улыбнувшись.

– Сделать вид, что я ошибся, почувствовал себя неловко, и даже не понял, что машина развернулась?

– Не стоит.

– Тогда, может, просветишь меня относительно планов на этот день и цели поездки?

– У меня их нет. Чистая импровизация.

– Она не засветится в криминальной хронике?

– Не сомневайся. Обязательно. Правда, сначала мне нужно разработать план действий и определить их последовательность. Интересно, расчленение с помощью пластиковой вилки достойно освещения на первых полосах газеты? Или недостаточно эпатажно?

– В самый раз.

– Отлично. Значит, на этом варианте и остановимся.

Он вновь замолчал, заставив собеседника скрипнуть зубами. Илайе не нравилась неопределённость. Когда данное понятие соседствовало с именем Ромуальда, случай рисовался ещё более запущенный, едва ли не критический. Красный уровень опасности, как принято говорить. Ромуальд же выглядел безмятежно, едва удерживаясь от желания начать напевать что-нибудь лёгкое, с приставучим мотивом и минимальным смыслом. Он пропел несколько нот и заткнулся, перехватив задумчивый взгляд.

– Кажется, я даже знаю, кто первым схватится за пластиковую вилку.

– Откуда бы ей взяться? Я не таскаю за собой склад подобных вещей. Или ты так прозрачно, что просто прозрачнее некуда, намекаешь, что мы едем в один из ресторанов быстрого питания? Я не голоден.

– Зато я – очень.

– Это на почве стресса, пережитого в стенах медицинского центра.

– У меня его практически не было.

– Самое время спросить, почему?

– Самое время промолчать и сохранить интригу для более подходящего места.

– Какого именно?

– Секрет.

– Я не говорил, что хочу с тобой ехать куда-нибудь. Договаривались мы на других условиях.

– Ну, я ведь должен отпраздновать.

– Есть повод?

– Несомненно. Ура, дорогой партнёр, мы ещё живы и вполне здоровы, несмотря на то, что ты пытался убедить меня в обратном. Этому невозможно не радоваться, верно?

– Тем не менее, я продолжаю настаивать…

– Я куплю тебе пластиковую вилку.

– Воткни её себе в глаз, – прозвучало на редкость устало.

– Образец воспитанности, – Ромуальд хохотнул.

– Челси права, тебе нужно повзрослеть, а не относиться к жизни, как к развлечению. Поддельные пистолеты, пластиковые вилки. Что будет в следующий раз? Ты предложишь скоротать время, наблюдая за игрушечным поездом?

– Кто бы говорил относительно взросления, но только не ты, – Ромуальд покачал головой. – Когда у Флинта появится железная дорога, я обязательно уделю внимание этой чудной игрушке. Всё же мне в детстве она нравилась сильнее, чем планшет.

– Тогда не было планшетов.

– Всё равно.

– Железный аргумент, – Илайя позволил приподнять уголок губ в подобии улыбки. – Но стоит признать, что с дорогой я хватил лишнего, принизив значимость этой игрушки. Она действительно очень захватывает. К тому же, повзрослев многие вещи воспринимаешь иначе. Как ни странно, играть с некоторыми из них хочется сильнее, чем в детстве.

– Сегодня пойдёт снег.

– Разве? В прогнозе об этом ничего… А, это потому, что я с тобой согласился, да?

– Да, – ответил Ромуальд, сворачивая куда-то.

После подведения такого рода итогов Илайе особо не хотелось разговаривать, как и признавать правдивость замечания, произнесённого собеседником. Из принципа хотелось сказать, что ничего подобного, и он вообще не это имел в виду. «Железка» хороша лишь в сравнении с другими играми, а не сама по себе. Однако дух противоречия очень сильно отдавал юношеским максимализмом и дракой в песочнице, когда дети, не сумев аргументировано доказать правдивость собственного мнения, начинают лупить оппонентов лопатками по голове. Или пластиковыми вилками, раз уж в их случае лопаток в программе не предвиделось.

Ромуальд и, правда, не стал привередничать, выбирая принципиально, чтобы продемонстрировать свою высокую покупательскую способность, самое дорогое заведение из тех, что находились поблизости. Спокойно покупал себе дешёвую еду, напичканную канцерогенами, эмульгаторами и стабилизаторами. В финале не удержался, посмотрел на Илайю, стоявшего рядом, и попросил пластиковую вилку. По потемневшему взгляду понял, что попал в цель, заставив напарника разозлиться, усмехнулся и, проходя мимо, вложил этот презент Илайе в нагрудный карман. В глаз ему эту вилку не воткнули, да и вообще из кармана вытаскивать не торопились. Илайя оставил чужой поступок без комментариев, забрал свой кофе и тоже направился к машине, понимая, что отсюда до дома пилить на своих двоих не хочет, да и ловить такси, в общем-то, тоже лень. О том, чтобы слушать жалобы водителей на тяжёлую жизнь и низкие заработки речи не шло. Меньше всего на свете он жаждал подобных откровений.

Кроме того, стоило наедине с самим собой признать, что фраза Ромуальда, брошенная вскользь, сумела его заинтриговать. Впрочем, никто не обещал, что откровения посыплются, как из рога изобилия. Наиболее реальным казался вариант, согласно которому Ромуальд смеялся и спрашивал: «Неужели ты думал, что я стану с тобой говорить начистоту?».

Илайя не торопился наскакивать на партнёра по сцене, не спешил с расспросами, терпеливо ожидая дальнейшего развития событий. Смотрел по сторонам, мысленно делая ставки, куда именно его везут. По ходу передвижения догадок почти не было, поскольку мысли в голове действительно крутились не самого радостного толка, все они периодически пересекались с воспоминаниями недавнего прошлого. Естественно, что на этой волне особого предвкушения не наблюдалось, лишь подозрительность. Она никогда не мешала, так думал Илайя. Сегодня, правда, она так и осталась невостребованной. На него не спешили нападать, душить, вкалывать транквилизаторы и разбирать на составляющие части. Ему предлагали разделить на двоих прогулку в Центральном парке.

Долго Ромуальд с поисками места не парился, устроившись на одной из скамеек. Илайе ничего не оставалось, кроме как присоединиться. Фактически, он мог прямо сейчас попрощаться и отправиться к метро, но он опустился на лавочку, предварительно несколько раз проведя по ней платком. Ромуальд, наблюдая за этой педантичностью, едва слышно хмыкнул. Он продолжал сжимать в руках пакет со своей порцией еды, Илайя продолжал таскать за собой стакан с кофе, к которому в машине не притронулся, аргументировав это тем, что предпочитает перестраховаться. На случай резкого торможения или ещё чего-либо в этом духе. Немного невезения, и порция горячего напитка у него на коленях.

Илайя, в свою очередь, наблюдал за действиями Ромуальда, не понимая, почему тот не прикасается к еде. А ещё нарочно старался нарисовать в воображение картинку крайне неприятного содержания, в котором партнёр по сцене будет есть предельно некрасиво, чавкая и роняя соус себе на джинсы.

Сегодня в их разговорах промелькнуло до отвращения много взаимопонимания, с этим следовало что-то делать. Портить впечатление, подтачивая приятный образ такими вроде бы незначительными по отдельности, но в сочетании просто непереносимыми мелочами. Пока Илайя выстраивал логические цепочки, Ромуальд успел вытащить из пакета гамбургер и всё же впился в него зубами, но делал это обыденно, без маниакального желания произвести впечатление на наблюдателя или же оттолкнуть его от себя. Он не застонал от удовольствия, не разбирал еду на составляющие части, поедая отдельно булочку, а отдельно помидоры.

– Собственно, ничего сложного нет. Ответ на вопрос может тебя разочаровать. Трудно придумать что-то более банальное, – произнёс, разделавшись с половиной порции.

– Относительно чего?

– Почему произведение твоего кропотливого труда не произвело на меня впечатления.

– И почему?

– Не хочешь угадать?

– Не люблю загадки, угадывать не стану. Хочешь рассказать? Пожалуйста. Не хочешь…