Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 53 страниц)
– Ничего форс-мажорного. Небольшие неприятности. Нападение каких-то уродов и пара ножевых ранений. Пришлось наложить швы, но это не смертельно.
– Как страшно жить в наше время.
– Страшнее, чем может показаться в первый момент, – ответила Челси. – Не ходи по вечерам в тёмных переулках. Мало ли. Сначала Энтони, потом Илайя. Вдруг это злой рок, преследующий всех, кто работает над созданием мюзикла?
– Обязательно прислушаюсь к твоему совету, – пообещал Ромуальд, сбрасывая звонок, раз уж обвинений и скандала, прописанных в его сценарии, не последовало.
Челси бросила телефон на пассажирское сидение, усмехнулась и всё же завела машину. Всё, что требовалось, она узнала. Пора возвращаться обратно.
========== 17. ==========
Soundtrack: Oomph! feat. Nina Hagen – Fieber, Blutengel (vs. Terminal Choice) – Fire in the distance
Привет, неудачи. Давно не виделись. И ещё столько же не хотелось бы.
Илайя стоял в туалетной комнате продюсерского центра, максимально высоко задрав ногу и пытаясь смыть грязь с коленки. Какая-то сука в толпе умудрилась поставить ему подножку, и он спланировал прямо на асфальт. Дыра на джинсах сыграла не последнюю роль в том, что сейчас Илайя находился не в лучшем расположении духа и ненавидел попеременно общественный транспорт, людей и необходимость торчать здесь, чтобы привести себя в товарный вид.
Разбитое колено саднило, грязь исчезать не спешила, вместо этого она расползалась по штанине, марая и тот материал, что прежде был относительно чистым. Ныне же, из светло-голубой джинсовой ткани превратился в кусок серо-бурого одеяния, на которое можно было посмотреть без слёз, но без отвращения – однозначно нет. Чем больше усилий Илайя прикладывал, тем меньше они себя оправдывали, тем не менее, он из принципа продолжал трудиться над возвращением себе лоска и не желал представать перед глазами праздных наблюдателей в подобном виде. Со стороны он наверняка производил неслабое впечатление. Тот, кто не вылезал из запоя около недели, а потом надел первые попавшиеся под руку шмотки, давно позабывшие, что представляют собой такие процессы, как стирка и глажка. На этом приключения неудачника не закончились, и он решил, что нормальная прогулка – это не его формат. Нужно больше унижения и приступов отторжения к его персоне, вызванных у посторонних людей, тогда-то на него снизошла идея проползти по грязи, основательно в ней извалявшись, а не ограничившись парой небольших пятнышек.
Разбитое колено прошло в качестве бонуса, дополнение к расчерченной лезвием ножа шее и зашитому предплечью, в котором поработал тот же нож.
В конечном счёте, какая разница? Одним ранением больше, одним меньше. Когда их количество переходит за два, можно не париться и прекратить счёт. По-настоящему обидно и больно только после первого. Не уследил, не сумел оказать сопротивление, не остановил противника вовремя, не сломал ему руку к чёртовой матери и не воткнул нож в ту ладонь, что водила лезвием по горлу.
Падать ему тоже не впервой, должно войти в привычку. За один вечер дважды предстать перед Ромуальдом в самом неприглядном свете. Сначала оказаться на асфальте, стоя на коленях, прямо перед его машиной. Затем растянуться на дороге, шарахнувшись в сторону от автомобиля, летящего вперёд на огромной скорости. Илайя, не оборачиваясь, мог с уверенностью заявить, что это проделки его напарника по сцене. Реальное положение вещей правдивость теории подчеркнуло, а не опровергло, так что можно было поздравить себя с маленькой победой в области догадок. Впрочем… Поздравить себя можно в любом случае, при любом раскладе. Единственное, надо обладать талантом – выворачивать любое событие под себя. Угадал? Умница и интеллектуал. Ошибся в предположениях? Отлично. Люди не столь отвратительны, как кажется на первый взгляд. Разве это не положительная сторона ситуации?
Нет, отвечал он себе.
Не положительная. Это повод задуматься над тем, что творится в голове у напарника, способного с улыбкой на лице сознаться в планировании и организации нападения. Порадоваться, что собственные мысли далеки от этого, после чего придумывать запасные варианты отступления, потому что, вполне возможно – решение сесть в машину этого человека было одной из самых глупых ошибок, какие только можно представить в своей жизни. Илайя неоднократно пожалел о том, что согласился принять помощь Ромуальда, подозревая, что теперь ему это происшествие будут припоминать на постоянной основе, но тогда всё же не удержался и забрался в салон чужой машины. Оттуда на него дохнуло более или менее привычным одеколоном, смешанным с другим, более мягким ароматом мужского парфюма, принадлежащего, вероятно Джулиану, которого Илайя за всё время пребывания на территории «Эган Медиа-групп» видел только на фотографиях или на мониторе ноутбука, но никогда не сталкивался лицом к лицу. Запахом антибактериальных салфеток, несколько отталкивающим, поскольку в них прослеживался отголосок того аромата, что витает в больничных коридорах, а его назвать приятным практически нереально, если, конечно, нет особых предпочтений. После этого коктейля ароматов сомнительной ценности сверху полило соусом из ледяного презрения, насмешки относительно материального положения. Вишенкой на этой горке взбитых сливок стало предложение об оплате и желание купить роль.
Отлично.
Наверное, если бы предложение было сделано в другой ситуации и произнесено иным тоном, Илайя пообещал бы подумать, но тут он даже не собирался включать чужие слова в список того, на что стоит обращать внимание. Ему хотелось досадить Ромуальду. Возможно, самую малость… А, нет, не так. Ему отчаянно хотелось сделать ответную гадость. И предложение Ромуальда не убедило его в целесообразности отказа. Вместо того чтобы согласиться, выхватить чек из рук продюсерского сынка и скрыться в неизвестном направлении, попутно продумывая траты, он утвердился в правильности прежнего решения.
Он останется на своём месте и будет держаться за представленную роль.
Он откажется от неё только в том случае, если потеряет голос и не сможет петь.
Хорошо, что не озвучил эту формулировку в присутствии Ромуальда. Что-то подсказывало, что Ромео не откажется от идеи с устранением противника Джулиана каким-нибудь способом, призванным лишить Илайю голоса. На ум почему-то приходило только нечто страшное и шокирующее, от чего дар речи исчезнет, в прямом смысле этого выражения, и из раскрытого рта не будет доноситься ни звука, как у рыбы. Страшное и шокирующее, правда, представлялось именно так, абстрактно. Определённости не проскальзывало. Раз уж нападение имело место быть, но разговаривать Илайя продолжал, в программе должно было появиться нечто более проработанное и максимально пугающее. Ромуальд мог пока не дойти до подобного решения, но чего точно перед Илайей в перспективах не маячило, так это спокойной жизни. Пока не разрешится это противостояние, не стоит мечтать о расслаблении и наслаждении каждым моментом.
Внутренний голос иногда принимал сторону противника. Он не способствовал формированию уверенности в правильности совершаемых поступков, вместо этого отчаянно зудел, как рана, что скрыта под коркой, что так и хочется сорвать, вновь пуская кровь, закрывая глаза, растирая эту алую жидкость по коже и наслаждаясь болевыми ощущениями.
Любой человек, и те, кто далеки от мазохизма, хотя бы раз в жизни, но делали такое, потому представить несложно.
Илайе представлять не требовалось. У него была рана на шее. Неглубокая, от этого не менее противная. Она привлекала к себе пристальное внимание каждый раз, когда взгляд встречался с отражением в зеркале, и эта коричневая корка попадалась на глаза, заставляя вспоминать о своих поражениях и просчётах. Хотелось содрать её только потому, что накрывало волной ненависти к своим непродуманным действиям и ошибкам. Илайе хотелось выйти из той ситуации победителем. Получилось лишь наполовину, а то и меньше. Осуществи он план, сейчас на его предплечье не красовалось бы несколько стежков, а горло не приходилось маскировать шарфом. И набухшая покрасневшая кожа не обрамляла бы коричневато-чёрную чёрту.
Кто-то маскирует под шарфами и шейными платками последствия страстных ночей, кто-то обожает субкультуры и носит ошейники из любви к искусству и музыке определённого направления. А кто-то ненавидит подобные аксессуары, считая их похожими на удавки, но вынужден включить их в состав повседневного наряда, поскольку в противном случае каждый желающий будет наблюдать картину, не слишком привлекательную. Не приверженность субкультурам и не чрезмерно страстная любовница, что не умеет сдерживать порывы, стала виной тому, что теперь приходится использовать маскировку. Здесь вся ответственность лежит на плечах самовлюблённого выродка и тех, кого он притащил вместе с собой. Массовка или же основные артисты его персонального цирка – особой роли не играет. На передний план при абсолютно любом раскладе выходит только ненависть и отторжение вкупе с нежеланием подчиняться, принимать предложенные условия и по какой-то, неизвестной, причине уступать Джулиану.
Внутренний голос решимости хозяина в вопросе продолжения противостояния не поддерживал и временами неимоверно раздражал, когда срывался в дикую истерику и визжал, как сучка. Уверенности в победе он не испытывал, а Илайе отчаянно хотелось вновь увидеть Ромуальда и поприветствовать его ударом в челюсть, со всей тёмной страстью, что переполняла его в данный момент. Чтобы в финале сказать нечто насмешливое и гордо удалиться.
Вместе с тем, он радовался, что Ромуальда в пределах досягаемости не наблюдается, потому что так можно выплеснуть гнев в пустоту и не загреметь за решётку за нарушение правил поведения в общественном месте, за драку и нанесение тяжких телесных. А лёгкими там, по мнению Илайи, всё обойтись не могло. Ему хотелось Ромуальда уничтожить, растереть в порошок, растоптать его, как личность. Желание это проявлялось не на постоянной основе, а периодически, приливами, когда взгляд вновь падал на отражение в зеркале. На изуродованную шею, на плечо, скрытое тканью рубашки и новой куртки, на разбитое колено. Последнее, правда, к отражению в зеркале, никакого отношения не имело, да и Ромуальд к появлению новой раны причастен не был, однако… Илайя ненавидел того, кто толкнул его в толпе, и этот поток проецировал на Ромуальда, раз уж в других неприятностях тот сыграл определяющую роль. Одну из основных, если не основную. В конце концов, псевдопреступники были всего лишь наняты Ромуальдом, они исполняли его приказ. Самостоятельно Ромео на драку не решился.
Изнеженное самовлюблённое существо.
Сука.
Тварь.
Ублюдок.
Ненавижу.
Последнее слово хотелось произнести один раз, тихо-тихо, шипяще, угрожающе. Не громче обычного выдоха. Не обязательно орать, чтобы донести до оппонента смысл сказанных слов, это можно сделать и наоборот, предельно сдержанно, не привлекая лишнего внимания к своему признанию. Только желательно делать это, глядя в лицо противнику, а не прожигая взглядом собственное отражение, которое и без того выглядит помятым, плюс ко всему, не особо счастливым. Нет, это не первая иллюстрация к отчаянию, но и на самодостаточность не тянет. Содранные ладони, разбитое кровящее колено, горло с полосой прошлой раны. Джинсы, которыми, кажется, перемыли все этажи в этом здании, настолько мерзкими они видятся со стороны, после того, как непрофессиональный работник химчистки решил экстренно избавить их от следов грязи, но лишь усугубил ситуацию. Всё равно, что сунуть вещь, на которой стоит значок «только химчистка» в стиральную машину, и удивляться, отчего она похожа на кусок дерьма, а не на прелестное творение, которое попало в стирку изначально.
Если бы у Илайи были с собой сменные брюки, он с удовольствием надел бы их, но он, разумеется, запасную одежду не таскал, потому вынужден был показаться на глаза Челси и её отцу в подобном виде. Непосредственное начальство тактично промолчало и всё время, что шла беседа, ничего о состоянии одежды Илайи не говорили. Поинтересовались лишь в самом финале, когда он собирался уходить и уже потянулся к дверной ручке. Пришлось притормозить и просветить собеседников, что стало причиной появления в столь великолепном наряде. О саднящем колене Илайя промолчал и удалился, с трудом подавив в себе желание – хлопнуть дверью.
Челси проговорилась о том, что встреча намечается не только с ним, но и с Ромуальдом. Сначала их хотели пригласить одновременно, обговорить тактику поведения на пресс-конференции, убедить в необходимости демонстрации актёрских способностей уже на данном этапе, но потом подумали, что это будет выглядеть фальшиво, ситуацию не спасёт, а основательно испортит. Потому и разделили визит на две части.
Зная, насколько натянуты отношения между исполнителями главных ролей, Челси и её отец пришли к выводу, что проще будет вжиться в амплуа попугаев и повторить одну информацию дважды. И если Илайе Челси могла всё рассказать самостоятельно, то для общения с Ромуальдом обязательным условием было присутствие обоих родственников.
– Давить числом? – поинтересовался Илайя, усмехнувшись.
– А ещё интеллектом и авторитетом, – добавила Челси, запустив ладонь в волосы. – Готова поспорить, что он вымотает нам все нервы и откажется выступать вместе с тобой на этой пресс-конференции.
– К некоторым людям жизнь бывает несправедливой.
Илайя усмехнулся и больше ничего говорить не стал, понимая, что в противном случае, продемонстрирует не лучшие качества своего характера. Плюс подпортит о себе впечатление в глазах наставницы. До этого момента он старался удерживать себя в рамках, никогда повышенного уровня агрессивности не демонстрировал. Представить, что он строит в воображении планы мести, получалось с переменным успехом, а то и вовсе не выходило. Стоило открыть рот, как нынешняя картина мира рассыпалась на кусочки и становилось понятно, что о всепрощении и любви к ближнему речи не идёт. Любви не существует, а вот ненависти – в достатке. Или в избытке. Жаль, что спрос на неё невелик, вот и приходится маскировать под аристократизм и невозмутимость. Отмороженность и отсутствие чувствительности, как сказала бы Агата, искавшая в племяннике лишь червоточины и мерзкие черты. Аристократизм – явно не его стезя. Он может потратить огромное количество времени на поиски в себе подобных качеств, но никогда их не обнаружит, поскольку ему несвойственно. Он с ранних лет продемонстрировал, какое окружение способно стать для него единственной средой обитания. Те, кто тянет в рот сигарету, предпочитают соку пиво, дерутся, а не разворачивают политику мирных переговоров.
Он однозначно не походит на героя, сошедшего с книжных страниц и призванного одарить вниманием какую-нибудь романтичную особу. Он – дитя улицы, не знающее воспитания и хороших манер. Агата стыдилась бы. Впрочем, она всегда его стыдилась, даже в те моменты, когда племянник вёл себя хорошо, едва ли не примерно. Вытаскивал наушники, надевал строгий костюм и старательно косил под представителя высшего света. Нож в одной руке, вилка в другой. Рассуждения о возвышенном при полном отсутствии колких замечаний в сторону. Подобное Агата практиковала несколько раз, когда в гости наведывалась мать Илайи, и он вынужден был играть роль примерного ребёнка, который достоин общества благородной леди. Притворяться ему надоело достаточно быстро, и в очередной приезд матери он появился перед ней в родном образе. Не было улыбки от одного уха до другого, томика очередного классика на прикроватной тумбочке, одежды, как с чужого плеча и волос, тщательно зачёсанных назад и собранных в хвост. Были разбитые коленки, губа, едва начавшая подживать после очередного столкновения с чужим кулаком, царапины на руках и – стандартно – сбитые костяшки. Были растрёпанные пряди без дебильного ровного пробора, а наскоро подцепленные пятернёй и отброшенные назад, чтобы не мешали обзору. Был чуточку обгоревший нос и веснушки, на нём проступавшие. Бледный принц, целыми днями сидевший в башне замка, в обнимку с книжкой, уступил место обычному парню его возраста, для которого улица и драки – явление обыденное, ничего странного и ужасного.
– Эти ужасные волосы. Их обязательно нужно отстричь. Он с ними на девку похож, – возмущалась Агата, хватая племянника за пряди.
При этом силу не соизмеряла, и захват получался болезненным.
– Прекрати, Агата. Ему очень идёт, – замечала мама, внимательно вглядываясь в черты лица, которые в её памяти несколько стирались за время отсутствия. – Кроме того, вокруг огромное количество парней с короткими волосами, и я бы не сказала, что они выглядят чрезмерно эстетично и мужественно.
Она кривилась, вновь поворачивалась к Илайе, улыбалась ему и просила погулять. Илайя примерно представлял, чем будут заниматься мать и тётка во время его «прогулки». Пока мать потягивает вино и демонстрирует достаточно дорогое обручальное кольцо на пальце, тётка будет осушать один бокал за другим, залпом, потянется к сигаретам, начнёт жаловаться на жизнь, дочь-потаскуху и племянника, подходящего под её определение морального урода. Начнёт мечтать о красивой жизни, что обошла стороной, признается в зависти к успехам сестры, в том, что тоже жаждет оказаться замужем за богатым мужчиной. На следующий день об этом позабудет, а мать лишь улыбнётся снисходительно, снова сядет за руль и отчалит в свою устроенную, аристократичную жизнь, оставив на прощание немного денег. В той жизни, куда она уезжает, не найдётся места для детей и родственников подобного плана, потому что они – пятно на репутации женщины из круга, в который им никогда не пробиться.
Нынешнее положение поставило Илайю на новую ступень, приблизив его к матери и отчиму, попутно отдалив от тётки и кузины. Но полного морального удовлетворения он не испытывал. Одной из самых веских причин оказался тот факт, что на «аристократизм» во всех его проявлениях у Илайи была аллергия. Он нарочно подчёркивал грубость и, в некоторой мере, принадлежность к детям улицы, понимая, что если будет раздаривать слащавые улыбки и нежные слова каждому встречному, однажды, несомненно, встанет в один ряд с отчимом, которого откровенно недолюбливал.
В определённой мере, Ромуальд был в воображении Илайи отражением отчима. Забавная рисовалась ассоциация, не так ли? Нет, разумеется, в их отношениях не проскальзывало ничего, подобного тому, что уже произошло в случае с Ромуальдом. Не проскальзывало пошлых намёков, каких-то левых прикосновений и обещаний сексуальной направленности. Чего-то такого, на что Ромео расщедрился во время первой официальной встречи. Отчим был до отвращения порядочным, к пасынку интереса не проявлял и в дальнейшем делать этого не собирался, разве что предпочёл выбросить его из дома и из жизни новой жены. Так что, в этом плане, ему не грозило стать копией Ромуальда. У них было сходство в иной сфере.
Оба они не виртуозно и завуалировано, а откровенно, глядя Илайе в глаза, говорили, что он – лишний человек. Не в их судьбах, а в жизни вообще. Один указал на дверь и заявил, что видеть его здесь не желает. Второй делал приблизительно это же самое, но выгонял не из дома, а из мюзикла. Оба они равняли его с землёй и напирали на материальное положение.
«Ты не из обеспеченных людей».
«Ты нищий».
«Тебе дорога только в маргиналы».
«Убирайся туда, откуда пришёл».
«Ты никогда не достигнешь успеха, так и будешь тянуть деньги из матери».
«Я дам тебе денег, только уйди».
Они оба его покупали. С определённой целью.
Возможно, отчима всё же мучила временами совесть, и он хотел загладить вину за то, что оторвал ребёнка от матери, пожелав подарить хорошую жизнь одной, но отказав в привилегиях другому.
Ромуальда не мучило ничто. Он просто наслаждался моментом и, вероятно, готов был заплатить только для того, чтобы прочувствовать собственную значимость, подчеркнуть её, помахав перед носом несостоявшегося партнёра по сцене чеком. Продемонстрировать, кто из них король жизни, а кому до конца жизни барахтаться в выгребной яме с другим дерьмом, ему подобным.
В собственном королевстве, даже крошечном, Илайе было отказано. Несложно ведь догадаться, кому из этих двоих предписывалось надеть корону, а кому опуститься на самое дно и обитать там до конца дней своих? Разумеется, нет. Ответ лежит на поверхности.
Противопоставление человека из прошлого с человеком из настоящего сводило и без того хилые симпатии Илайи на минимум, попутно заставляя датчик ненависти рваться вверх и зашкаливать. Илайе хотелось знать, умеет ли Ромуальд страдать, в принципе. Или он привык к благосклонности со стороны судьбы, потому теперь капризничает, как маленький ребёнок, у которого отобрали погремушку. Ну, или игрушечный пистолет, что ближе к истине. Он хочет восстановления прежнего порядка, полного подчинения и готов ради исполнения желаний идти на любые жертвы. Вон даже закон решился преступить, пусть и провернул всё не своими силами. Подставлять себя под удар он не торопился. Не настолько тупой. Хотя эпичное появление на месте преступления с образом мудрого интригана не вязалось.
Это объяснялось, несомненно, его уверенностью, что всё будет разворачиваться иначе, и жертва даже на мгновение не перехватит лидерство, продемонстрировав себя в амплуа настоящего хищника. Всё можно было списать на случайность, появись он в подворотне, обнаружь там избитого напарника и позаботься о его здоровье. Снискал бы себе славу героя и благодетеля, но так получилось, что его ждал на месте не жалкий кусок мяса, плавающий в кровавой подливке, на который делался расчёт. Сознание Илайю не покидало, мозги не закипали, он отлично соображал и не верил в доброту мистера Эгана-младшего. Спаситель не получил должной порции восхищения и порядочно сник, а трюк с телефоном его и вовсе вывел из состояния равновесия, условно именуемого непробиваемым похуизмом.
Илайе, конечно, досталось. И помяли его неплохо. Но, в общем, картина, развернувшаяся перед Ромуальдом, на картину, как таковую, не тянула. Максимум – набросок. Не стоило сомневаться, что такая расстановка сил ему по душе не пришлась.
Илайя закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Самый банальный и растиражированный из возможных совет любого практикующего психолога, оказывал на него действие, противоположное заявленному. Никакого успокоения, зато раздражения больше, чем можно представить даже в самых смелых фантазиях.
Однажды он убьёт тебя.
Это пронеслось в голове молниеносно и заставило широко распахнуть глаза, чтобы уже через пару мгновений услышать, как открывается туалетная дверь, и на пороге возникает объект недавних размышлений.
Ромуальд, заметив Илайю, на дверь кидаться не стал. Разворачиваться и уходить тоже не торопился. Он просто сделал вид, что здесь никого нет, прошествовал к раковине и пустил воду. Сунул под воду ладонь и сделал вид, что моет руки. Илайя чувствовал раздражение, исходившее от Ромуальда, и примерно представлял направление его мыслей, в данный момент. Или сунуть под кран голову, охлаждаясь, то ли ухватить напарника за волосы и сделать то же самое с ним. Или, что ещё вероятнее, приложить его головой о зеркало или о раковину, чтобы и слова сказать не успел в протест. В мыслях Ромуальда он, наверное, даже не говорил, а пищал, как трусливая мышь, молящая о пощаде. Минимум самоуважения, унижение в повышенном количестве.
Новость, озвученная сестрой и отцом, его не порадовала. Илайя не сомневался, что визит сюда обусловлен именно злостью и желанием выпустить пар, а не физиологическими потребностями.
Ромуальд полностью оправдывал надежды, возложенные на него. Покосился в сторону партнёра по сцене, скривился презрительно и спросил:
– Доволен?
– Чем именно?
Илайя перестал мучить штанину, которая с каждой новой попыткой вымыть её, становилась всё отвратительнее по цвету и требовала полноценной стирки, а не демонстрации отличной растяжки хозяина брюк и бестолкового размазывания грязи без использования моющих средств.
– Попаданием в основной состав мюзикла и скорым появлением на публике в этом качестве.
– Мне плевать, – честно признался Илайя, дёрнув плечами. – Ничего особенного.
– Если тебя не прельщает подобная перспектива, почему бы не свалить с места, которое занимаешь незаслуженно?
– Незаслуженно? Вряд ли. Напомни мне, пожалуйста, что, в твоём представлении, подразумевается под этими словами. Возможно, я ошибаюсь, и прослушивание – не тот метод, который стоит использовать?
– Послушай, выскочка, безродная и беспородная, пусть сейчас тебя переполняет гордость, и ощущение счастья зашкаливает безмерно, придётся смириться с тем, что я продолжаю настаивать на своём. Рано или поздно ты свалишь с этой роли. Не важно, своими силами или с посторонней помощью, но ты это сделаешь.
– Джулиан, стало быть, порода?
– В этом можешь не сомневаться.
Илайя потянулся лениво, после чего положил ладонь на ремень своих брюк, словно прикидывая, как с ним поступить. Во временно установившейся тишине раздался тихий щелчок, ремень расстегнулся. Ромуальд наблюдал за чужими действиями в зеркальном отражении, не демонстрируя особого интереса к происходящему, а представляя, во что может вылиться подобное начало.
– И какая же порода?
«Болонка членососущая», – пронеслось в голове, и Илайя усмехнулся своим достаточно странным мыслям.
– Тебе до этого уровня всё равно никогда не дорасти, – произнёс Ромуальд, собираясь повернуться лицом к собеседнику, чтобы добавить пару колких фраз и окончательно растоптать чувство чужого достоинства.
Но что-то сбило его, не позволив сосредоточиться на выбранном плане действий. В первый момент он даже не понял, что произошло, заметил лишь какое-то стремительное движение. Оно оказалось порывистым, молниеносным и точно предвещало не предложение того характера, о котором он думал прежде, когда только-только обратил внимание на чужие действия.
Вот уж из кого вышел бы идеальный убийца, так это из Илайи, потому что двигался он быстро, практически бесшумно, и, если бы не зеркало, Ромуальд не понял бы, что к нему приближаются. Он осознал бы это, почувствовав, как на горле затягивается удавка, а паника, проснувшаяся внезапно, резко взметается вверх, убивая способность мыслить разумно и анализировать чужие поступки. Сейчас от его колкостей не осталось ничего, равно как и от мыслей о чужой беззащитности, которую можно уничтожить и растоптать. Были лишь мысли о силе, с которой ремень стягивает его горло, лишая доступа воздуха.
Илайя находился совсем близко, улыбался немного застенчиво, что на контрасте с его действиями смотрелось дико и ужасающе.
– Продолжай, – выдохнул он тихо. – Расскажи о том, как ненавидишь меня. О том, что я – шавка беспородная, недостойная роли в вашем болоте. О том, что Джулиану можно всё, а меня в той чёртовой подворотне должны были разобрать на кусочки, чтобы врачи потом голову ломали, что за мозаика перед ними находится. Давай, Ромео. Кайся, пока воздух ещё есть, а то ведь может и закончиться. И отправишься на тот свет, терзаемый противоречиями. Ну. Давай. Расскажи, что ты там со мной сделаешь, чтобы порадовать своего любовника? Сердце врага в подарок принесёшь? Или, как мачеха Белоснежки, настаиваешь на том, что печень – лучше?
– Ты…
Илайя понимал, что несмотря на все свои заявления, начатое до финала доводить не собирается. Ему совсем не улыбались перспективы осуществить пророчество тётушки, убить человека и отправиться после этого за решётку. Его действия были больше жестом злости, что бушевала внутри, смешанной с отчаянием и нежеланием слушать о том, насколько он никчёмный.
Остальные заслуживали любви, понимания, счастья, успеха. И только он не заслуживал ничего. Во всяком случае, большинство из тех, с кем он сталкивался на жизненном пути, придерживались подобного мнения.
Отчим заботился о себе и своём душевном равновесии.
Ромуальд жаждал подарить сказку своему любовнику.
И отыгрывались оба на Илайе, словно всё только от него и зависело. Словно он сам себя родил в первом случае. И сам себя утвердил на роль в мюзикле здесь.
Он примерно представлял, какие эмоции переполняют Ромуальда, в данный момент. Вспоминал собственные ощущения, когда по горлу мерно двигалось лезвие, окрашиваясь красной жидкостью, оставляя на память о себе рану. Ремень ран не оставлял, но вжимался в кожу, прилегая к ней идеально и лишая доступа кислорода. Когда человек хочет жить, нет ничего страшнее, чем осознание, что этот глоток воздуха может стать последним.
– Не стой у меня на пути, – прошипел Илайя. – Внешность обманчива, и если меня разозлить, я тоже могу превратиться из милого человека, настроенного на продуктивное общение, в беспринципную сволочь. В морального урода, для которого нет ничего, что хотя бы частично сдержит порывы. Мне нечего было терять раньше, теперь количество того, чем я дорожу, не особо увеличилось, так что… Додумай сам, если ума хватит.
Ладони, сдерживающие концы ремня, разжались, и сам аксессуар спланировал на пол. Металлическая часть его способствовала грохоту, разнёсшемуся по помещению. В противовес тишине, что была ранее, нарушаемая разве что угрожающим шипением, в той самой тональности, в какой хотелось сказать о ненависти, глядя Ромуальду в глаза.
К упавшему аксессуару они потянулись одновременно, но минутка сентиментальности сыграла с Илайей злую шутку. Ромуальд, которого эмоциональная встряска неслабо подстегнула, оказался проворнее, перехватил чужой ремень. Илайя ни на секунду не сомневался в том, что сейчас с ним сделают то же самое, что несколько минут назад проделывал он, и нисколько не удивился, когда почувствовал импровизированную удавку на своём многострадальном горле. Кожа ремня скользнула по воспалённой коже, задевая край раны, добавляя болевых ощущений. Но почему-то затягивать петлю Ромуальд не торопился, словно продумывал, как поступить. Плана действий у него не было, всё разворачивалось на чистой импровизации.
– Дикая тварь отчаянно нуждается в поводке и наморднике, – произнёс Ромуальд, усмехнувшись. – А то на посторонних бросается. Считай, что отомстил. Я почти поверил, что ты меня задушишь. И, да. Три – три.
– Я не веду подсчёт побед и поражений, – ответил Илайя, развернувшись и оказавшись лицом к лицу с собеседником.
– Мы никогда не сработаемся.
– Никогда.
Илайя подтвердил незамедлительно, отмечая мысленно, что из всего сказанного Ромуальдом, это – самое здравое и логичное умозаключение, которое только можно придумать. Ухмыльнулся, собирался стащить ремень со своей шеи и вновь вдеть его в шлёвки, когда почувствовал, как вещь перехватили спереди, попутно царапнув рану. Последнее, правда, получилось спонтанно, а не было частью заранее продуманного плана по причинению повышенного количества боли. Сзади, к шее, не скрытой волосами, прижалось нечто прохладное, явно застёгнутая бляшка. По коже поползли противные мурашки от этого контраста. Ромуальд, воспользовавшись растерянностью, подтащил «дикую тварь на импровизированном поводке» к себе и поцеловал. Уже не так, как в кафетерии, едва касаясь уголка рта, а на полном серьёзе и явно рассчитывая на равноценный ответ.
