Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)
– Себастьян?
– Если ты сам этого хочешь, – произнёс рыжий, тайна с именем которого разрешилась.
Ромуальд заметил, как его собеседники обменялись понимающими взглядами вроде «рано или поздно это должно было случиться». Вслух они этого, разумеется, не произнесли. Энтони поставил бокал на край столика и направился вслед за Ромуальдом в центр зала. Ромуальд чувствовал взгляд, направленный в спину, но не оборачивался. В этом взгляде он не чувствовал убийственной ревности, которую сам рассылал в сторону Энтони, когда тот отирался рядом с Илайей. Только насмешку в стиле «какой забавный молодой человек с тараканами в голове».
Ромуальда не оставляла уверенность, что как только они доберутся до середины зала, Энтони моментально придумает какую-нибудь отговорку и поторопится вернуться на исходную позицию, чтобы не привлекать к себе повышенное внимание. Однако он демонстрировал абсолютное равнодушие к общественному мнению и к взглядам гостей, способных получить глубокое потрясение, глядя на танцующих мужчин. Он позволил Ромуальду приобнять себя за талию, положив вторую ладонь на плечо, усмехнулся. Выглядело это вполне естественно, а не нервно, а Ромуальд мысленно радовался, что в росте слегка этого человека обогнал, потому что в противном случае смотрелся бы нелепо. Коротышка – ведущий, какая прелесть и повод похохотать.
– Неужели вас ничто не смущает, господин композитор? – спросил Ромуальд.
– А должно? – вопросом на вопрос ответил Энтони.
– Хотя бы тот факт, что рядом находится приличное количество журналистов, и они могут раздуть сенсацию из одного невинного жеста. Этот танец они, несомненно, тоже увидят.
– И припомнят, что я сделал каминг-аут, а вы открыто признались когда-то в своей бисексуальности, мистер Эган? – поддел Энтони. – Об этом, кажется, знают все и каждый. Допустим, если они об этом напишут, я посмеюсь, потому что за время пребывания в шоу-бизнесе привык к подобным статьям. Если же эта статейка выйдет из-под пера Ариадны, будет вдвойне весело. Она нас обоих так любит, что не упустит столь многообещающей возможности. Но мы-то с вами будем знать истинное положение вещей. В реальности мы друг друга терпеть не можем, потому предположение о романе звучит абсурдно. Я бы скорее предположил, что вы влюблены в своего партнёра по сцене. Но это ведь не моё дело, не правда ли, мистер Эган?
– Вы проницательны.
– Надо же.
– Пожалуй, я не стал бы подтверждать ваши предположения, если бы это не было одной из причин, по которой я пригласил вас на танец.
– Вот как?
– Но, полагаю, вы ответите однозначно. Он вас не интересует.
– Более того, заверю, что меня вообще никто не интересует, кроме моего мужа.
– Правда?
Ромуальд пристально посмотрел на партнёра. Энтони вновь усмехнулся, позволяя уводить себя немного в сторону, ближе к тому месту, где продолжал стоять его муж.
– Думаю, у нас с вами весьма поверхностные знания друг о друге, отсюда и отношение соответствующее. Вы знаете меня, как весьма разнузданный и не обременённый моралью проект своего отца, я вас, будем честны, как самовлюблённого идиота. И нас вряд ли угнетают такие характеристики, потому что дружбой мы не грезим. Вам хорошо с вашей картиной мира, мне со своей. И в моей картине мира есть только Себастьян. Моё жестокое счастье, как когда-то сказала Гретта. Возможно, мама права. Однако… Жестокое, но моё, за которое я буду рвать глотки и выцарапывать глаза, наплевав, что это больше женская тактика. Только моё. И другого мне не нужно. Я ответил на ваш вопрос?
– Полнее, чем я ожидал.
– Рад помочь, – заверил Энтони. – Но вас ведь беспокоит ещё что-то, мистер Эган?
– Там вы мне помочь не сумеете. Это личное. Немного беспокойства, которое уляжется в тот момент, когда Илайя появится на пороге этого зала.
– Надеюсь, что это случится в ближайшее время. Иначе я, несмотря на антипатию к вам, начну переживать.
– Вы так милы, господин композитор, – усмехнулся Ромуальд.
– До уровня семьи Эган мне в этом плане далеко. Вы немного бледны. Наверное, вам лучше выйти на улицу и подышать свежим воздухом?
– Возможно.
Больше Ромуальд ничего не говорил. Вернув Энтони Себастьяну, он решил последовать совету. Стоя на ступеньках, он вновь потянулся к телефону, собираясь позвонить или проверить наличие пропущенных вызовов, если Илайя звонил ему во время танца. Но тут рядом с центральным входом притормозило такси. Ромуальд замер с телефоном в руке, пристально наблюдая за тем, кто же выберется из салона.
– Я сильно опоздал, да? – спросил Илайя, бегом поднимаясь по ступенькам и обхлопывая карманы, после чего разочарованно простонал.
– Что-то случилось?
– Телефон забыл и билет на это дурацкое мероприятие. Так и знал, что обязательно всё испорчу.
– Или исправишь, – усмехнулся Ромуальд, выдыхая с облегчением, понимая, что Илайя стоит рядом.
С ним ничего не случилось, он жив и здоров, а на звонок не ответил именно потому, что оставил телефон дома.
– Предлагаешь покинуть это мероприятие прямо сейчас?
– Почему бы и нет?
– Потому что, если я правильно запомнил время, аукцион ещё не начался. Как следствие, семья Эган не вложила в благотворительное мероприятие ни цента. Челси тебе этого не простит, как и отец. С другой стороны, я могу пригласить тебя на пиццу, и это будет гораздо приятнее, чем кислые рожи ценителей искусства. Соглашайся, – прошептал тише. – Я угощаю.
– Коварный искуситель. Я же не устою перед таким предложением.
– Здесь совсем ничего не предлагают?
– Пару-тройку сотен тарталеток с заветренной икрой и почерневшим авокадо.
– Как неоптимистично.
– Я о том же, – заметил Ромуальд. – Потому и говорю, что пицца куда привлекательнее. Тем более в такой компании. Ещё пара фраз, произнесённых столь же эротичным тоном, и я моментально отправлю под откос все надежды, возложенные на меня семейством.
– Не хочется становиться источником проблем, но пригласительного билета у меня нет, потому…
– Идём. Я уже был в зале, мой билет оказался настоящим. К тому же, я смогу подтвердить, что ты – это ты. Сомневаюсь, что сюда вообще способен рваться кто-то со стороны, – Ромуальд хмыкнул, Илайя улыбнулся.
В принципе, он это мнение разделял.
Ему не доводилось прежде бывать на подобных мероприятиях, но уже сейчас почему-то создавалось впечатление, что терял он на фоне неосведомлённости немного. Пресс-конференция неплохо продемонстрировала ему изнанку данного бизнеса, наглядно продемонстрировав, сколько там подводных камней и неизведанных течений. Потому даже на вечере вроде этого он не ожидал искренности и истинного стремления со стороны окружающих наладить хорошие отношения. Больше рассчитывал на приторные улыбки и обсуждение, почему актёры мюзикла уже не в первый раз появляются на людях вместе. Ладно, у дам в мюзикле не такая уж внушительная роль, времени им отведено меньше, чем этим двоим, но всё-таки… Логичнее было выпустить в свет Ромуальда в сопровождении его партнёрши по сцене, а не партнёра. Но у Челси были иные представления о публичных персонах. Она настаивала, что утвердилась в правильности данного решения после просмотра записи пресс-конференции, когда Илайя, противореча словам поговорки о спасении утопающих, всё же решил затащить Ромуальда обратно на борт.
Илайя не спорил, покорно выполняя указания. Тем более что ему самому такая постановка вопроса импонировала.
Отсутствие билета на входе всё же создало небольшие проблемы, но, как и говорил Ромуальд, его вмешательство сыграло свою роль. Илайю попросили вместо билета предъявить любой документ. В ход вновь пошли водительские права. Осмотрев их со всех сторон, едва на зуб не попробовав, охрана всё же смилостивилась и пропустила обоих внутрь помещения. Очень вовремя, потому что основной зал к этому времени пустел, все перемещались в зал для проведения аукциона.
Ромуальд прикрыл глаза и глубоко вдохнул, ожидая очередного маразма.
В принципе, он ничего не имел против современного искусства, вот только оно зачастую не оправдывало его надежд, принимая извращённые формы. Не откровенная порнография, о чём можно было подумать, а просто… Просто чушь, от одного взгляда в сторону которой начинали кровоточить глаза, а ладонь сама собой прилипала ко лбу.
Сегодняшний вечер проходил при участии одной меценатки, покровительствовавшей молодым и не очень талантам, потому большинство лотов на аукционе являли собой работы начинающих художников и скульпторов. Причём в статусе начинающих они могли задерживаться не один десяток лет. Теперь появилась реальная возможность толкнуть все эти залежи ерунды за огромные деньги, чем не воспользовался бы только идиот. Впрочем, только идиот мог запрашиваемые суммы отстегнуть и чувствовать себя при этом частью великого творческого процесса.
Общество Илайи значительно скрашивало Ромуальду художественный ад, на который он не мог смотреть, не давясь смехом. Ради интереса он отыскал среди потенциальных покупателей Энтони в компании его мужа. Они продолжали сидеть с саркастическими усмешками на лицах, за лоты отчаянно не бились, воспринимая этот больной безумный мир, как один из источников поводов для смеха. Ему сложно было признавать это, но, кажется, данная пара была единственным островком здравомыслия в зале, если не брать в расчёт его с Илайей.
В конечном итоге Ромуальд не удержался, вытащил из внутреннего кармана смокинга наушники, подключил их к телефону и предложил один Илайе. Тот понимающе усмехнулся и с благодарностью принял подношение, заткнув ухо, чтобы только бы не слышать противный голос дамы-мецената, объявлявшей лоты.
Илайя ловил себя на мысли, что голоса противнее в жизни не слышал. Даже Агата, срывавшаяся на фальцет, во время своих воплей о неблагодарности племянника, производила не столь удручающее впечатление.
– Мы вообще что-то планируем покупать? – спросил Илайя, осторожно коснувшись ладонью руки Ромуальда.
– Я бы с удовольствием отказался от этой повинности. Знаешь, меня в былое время часто упрекали, говоря, что я впустую трачу деньги. Так вот, это будет самая неоправданная трата в моей жизни. С каждым лотом всё сильнее убеждаюсь в том, что с большим удовольствием просто выписал бы чек и забыл об этом мероприятии, как о страшном сне.
– Но мысль о том, что деньги идут на благотворительность, по идее, должна согревать.
– Мне кажется, она здесь мало кого согревает. Большинство просто меряется кошельками, только и всего. А тепло от мысли о благотворительности моментально исчезает, стоит лишь подумать, что мне куда-то нужно пристроить эту образину.
Дамы, сидевшие впереди, оглянулись и посмотрели на Ромуальда недовольно. Он адресовал им обворожительные улыбки.
– Покупаем один из ближайших лотов и валим отсюда, – произнёс, склонившись к самому уху Илайи.
– А если они будут особо уродливыми?
– Здесь нет ничего, что я мог бы назвать мало-мальски привлекательным. Уродливого же пруд пруди. Хотя… Смотри-ка. Вот эта хрень наводит меня на определённые мысли. Может, её и купим, как памятный сувенир?
– На мысли о чём?
– О посещении медицинского центра. Там в коридоре висели фотографии генитального герпеса. Мне кажется, автор тоже побывал в данном заведении и именно в его стенах искал вдохновение.
– Да? – Илайя чуть склонил голову, приглядываясь. – По-моему, похоже на банан, страдающий от сыпи в период полового созревания.
– Интересно, что это такое, на самом деле?
– Паранойя и тяжёлые наркотики.
– Не удивлюсь, узнав, что это истинное название сего шедевра.
– Так что? Покупаем?
– Это не самое страшное из того, что мы сегодня видели. Даже какой-то сюжет просматривается. Надо поощрять таланты, – хохотнул Ромуальд. – Пожалуй, на ней свой выбор и остановим. Сильнее меня ничто не привлечёт, да и не поразит в самое сердце. Любовь с первого взгляда. Уверен в этом.
Торги за право обладания «шедевральным» полотном длились не так уж и долго, цена заоблачной не стала, а Ромуальд был признан его полноправным владельцем. Правда, внутри злобно заквакала жаба, падавшая в обморок от осознания, что за эту откровенную дрянь пришлось выложить не такую уж маленькую сумму. Пока Ромуальд вместе с Илайей продвигались к сцене, как представители «Эган Медиа-групп», успели услышать несколько разочарованных вздохов. Кажется, были люди, действительно жалевшие, что не сумели стать обладателями этого полотна.
Забрав свой лот, Ромуальд несколько секунд внимательно рассматривал приобретение, силясь понять, что за хрень только что купил, сделав благое дело. И сделает ещё большее, когда обольёт истерзанный холст бензином, чиркнет спичкой и подпалит эту мазню к хренам. Как вариант, повесит творение в кабинете сестры или отца, чтобы они каждый раз мучились, осознавая, на что потрачены их деньги. Не важно, что потрачены. Важно, на что именно.
– Знаешь, оно и, правда, похоже на банан, поражённый прыщами. Ну, или крапивницей, – пробормотал растерянно.
– А, по-моему, генитальный герпес тоже в тему, – протянул Илайя.
Смысл, вложенный в картину, так и остался бы загадкой, если бы сразу после аукциона их не настигла Мелисса Ньютон. Менеджер, к которому Ромуальд не питал особой симпатии, считая её хорошим профессионалом, но крайне назойливым человеком. Когда она жаждала завести разговор, Ромуальда перекашивало, а приступы мизантропии становились сильнее, чем когда-либо.
– Мистер Эган, – протянула она, улыбаясь во все тридцать два. – Вы счастливый человек.
– Неужели? – Ромуальд вскинул бровь, не понимая, к чему клонит Мелисса.
– Несомненно, – заверили его. – У вас весьма утончённый вкус и уникальная удачливость. Полотна Ганса Диля пользуются невероятной популярностью во всём мире, это одна из его малоизвестных картин, но оттого не менее утончённая.
– Скажите, Мелисса, художник плотно сидит на наркоте?
– Нет, конечно, – менеджер захлопала ресницами, явно удивляясь такому вопросу. – Он пропагандирует здоровый образ жизни, занимается спортом, не курит, не пьёт, придерживается строгой диеты. И уж точно не притрагивался к наркотикам. Это исключено.
– Я же говорил, что это банан, – прошептал Илайя. – Если этот художник настолько себя блюдёт, то тема венерических заболеваний его волновать не должна.
Ромуальд вновь хохотнул.
– Малоизвестная картина, да?
– Да, – Мелисса просияла, как новенькая монетка в десять центов. – Называется «Лик луны».
– А, так это луна? – протянул Ромуальд.
– Несомненно. Такая прелестная вещь. Какая цветовая гамма! А композиция…
– Вам нравится?
– Да.
– Дарю. И не стоит благодарностей, – на одном дыхании выпалил Ромуальд, передавая Мелиссе картину.
Судя по растерянному выражению лица, Мелисса такого поворота не ожидала и ухватилась за раму только потому, что боялась грохота, спровоцированного при падении шедевра на пол.
– А…
Но Ромуальд её уже не слышал. Ухватив Илайю за руку, он спешил к выходу. Уже оказавшись там, они оглянулись. Мелисса продолжала стоять с полотном в руках, скептически его разглядывая и кривясь от омерзения.
Кажется, не таким уж известным и почитаемым художником был этот самый Ганс Диль.
– Не вижу радости в её глазах, – резюмировал Илайя. – Она выглядит так, словно мучительно думает: «Зачем мне это дерьмо?». Кажется, начиная толкать проникновенную речь, она пыталась тебя потроллить.
– Да какая разница? – усмехнулся Ромуальд. – У нас есть более интересные перспективы, нежели забота о судьбе «Лика луны». Никогда не думал, что скажу это, но, кажется, я даже неплохо рисую на фоне некоторых.
– Покажешь?
– Как-нибудь потом. А пока у нас на повестке дня пицца. Не поверишь, но после парада этих экспонатов мне жутко захотелось есть. Видимо, буду заедать моральные травмы и потрясения.
– Не поверишь, те же самые мысли.
– Ну, почему, не поверю? Легко поверю. Поехали?
– И поскорее.
========== 35. ==========
Soundtrack: Lord of the Lost – Never let you go (feat Ulrike Goldmann of Blutengel)
Спустя неделю вынужденного перерыва, репетиции возобновились. Актёры вновь приступили к работе, максимально выкладываясь на сцене, стараясь наверстать упущенное и не ударить в грязь лицом во время премьеры, чьё время стремительно приближалось.
Казалось бы, месяц – внушительный промежуток, но при детальном анализе становилось ясно, что это – всего ничего. Каких-то тридцать дней, а потом занавес поднимется, зрители займут места в зале, а «Эган Медиа-групп» с гордостью представит им своё новое творение
Новые лица, новые имена. Риск, притом немалый.
Единственный, с кем публика более или менее близко знакома – Ромуальд, остальным предстоит добиться признания со стороны или кануть в небытие. Впрочем, Ромуальда это тоже касалось, не в меньшей степени. Ему предстояло доказывать свою состоятельность, как актёра сильнее, чем его коллегам. Они пока были искателями счастья, чья карьера может пойти в гору, если постановка окажется удачной и коммерчески выгодной, он был просто сыном своего отца, братом своей сестры…
Он был Эганом, а потому актёрский талант и вокальные данные Ромуальда ставились под сомнение чаще остальных.
Его нежелание во время пресс-конференции превращаться в цирковую собачку, выполняющую команды разной степени сложности, одна из которых звучала стандартно: «Голос», наложило определённый отпечаток на отношение со стороны прессы. Они обсуждали его реальные возможности, иногда выдвигали теории, что петь за Ромуальда будет кто-то другой, ему останется только открывать рот и двигаться, стараясь попадать в ритм, ведь на сцену дублёра никто не пустит. Пресса авторитетно заявляла: для того, чтобы прославиться, достаточно родиться в семье, имеющей определённый вес в обществе, но чтобы завоевать любовь и почитание со стороны зрителей, нужно во время пребывания на сцене выкладываться максимально, не перекладывая ответственность на остальных членов состава.
Ромуальд эти статьи не читал, предпочитая отшвыривать газеты сразу после ознакомления с заголовками. Прессу ему, по доброте душевной, подсовывали заботливые родственники. Чаще, конечно, отец, не устававший повторять, что Ромуальд должен оправдать надежды, на него возложенные. В такие моменты тянуло сказать, что живут они в свободной стране, и никто никому ничего не должен, но Ромуальд предпочитал играть перед отцом привычную роль. Жизнерадостный, не слишком обременённый размышлениями и тяготами жизни идиот.
После подобных наставлений хотелось привнести в премьеру несколько собственных штрихов, не предусмотренных сценарием. Например, выйти на сцену в смирительной рубашке, да так всё представление и провести назло родителю, но Ромуальд был уверен, что его триумф, если такому суждено случиться, станет для отца большей неожиданностью, нежели дурацкая выходка. На это ставку и делал, усиленно работая над своей ролью, получая похвалы от режиссёра и представляя, как вытянется лицо Эйдена, когда он поймёт – сын не бездарен, оказывается. Какая неожиданность!
Мать, несомненно, последует примеру отца, поскольку тоже не упускала возможности заметить, что сам по себе Ромуальд мало что умеет. И пение его обязательно потеряется на фоне остальных исполнителей, и хореографические номера будут хромать на обе ноги. Никакой грации, пластики и умения вживаться в роль.
Бездарное бревно.
Естественно, что вслух подобная характеристика не произносилась, но периодически Ромуальд ловил себя на мысли, что жаждет оказаться вдали от семьи и больше никогда их не видеть, не пересекаясь даже на праздниках. Именно поэтому в свободное от репетиций время он занимался поиском нового жилья. Несмотря на то, что гостевой дом он обустраивал по собственному вкусу и даже любил отдельные составляющие интерьера, осознание, что где-то поблизости находятся родственники, сводило к минимуму все приятные ощущения.
Ромуальд задыхался рядом с родителями.
Сестра, её муж и племянник не угнетали. Но и в режиме нон-стоп с ними пересекаться не хотелось. Челси умудрялась мирно сосуществовать на одной территории со старшим поколением, и ей это нравилось. Ромуальд же отчаянно нуждался в собственном уголке, где никто из родителей его не будет доставать, не начнёт вновь напоминать о надеждах – оправданных и разбитых, – о деньгах, которые нужно зарабатывать постоянно, не останавливаясь ни на секунду. Ему хотелось оградиться от них плотным занавесом, вроде того, что наличествовал в театре, распрощаться с мюзиклом, предварительно доказав, что попал в основной состав не только благодаря фамилии, а потом начав всё сначала и добившись успеха в выбранном направлении. Сейчас Ромуальд уже точно знал, чего хочет и как планирует поступать в дальнейшем.
Сомнений не осталось, если только чуть-чуть.
Разрываясь между работой и поисками нового жилья, об отношениях Ромуальд тоже не забывал. Плотный график репетиций способствовал постоянным встречам, и, хотя, по большей части, общение на сцене проходило между героями, а не самими исполнителями, этого было достаточно, чтобы не потеряться на долгое время. И не устраивать бессмысленные сцены ревности, сопровождаемые заявлениями о том, что отношения изжили себя, если даже пары минут на звонки или сообщения не находится.
Ромуальд неоднократно слышал о том, что служебные романы – зло, а потому избегать их нужно, как огня. Но пример собственных отношений убеждал его в правдивости обратного утверждения. И вообще-то подтверждал теорию, что нет такого правила, в которое вписались бы абсолютно все без исключения люди. Для кого-то естественным было воздерживаться от отношений на работе, у Ромуальда всё складывалось идеально. Он чувствовал, что эти отношения увлекают его всё сильнее, не напоминая вязкое болото, наступив однажды в которое, понимаешь, что увяз, а потом, стараясь отделаться, только сильнее ситуацию усугубляешь.
В его представлении эти отношения были тёплым ветром, которому хотелось подставить лицо и наслаждаться.
Отношения, зародившиеся столь странным способом, но внезапно оказавшиеся тем, что он искал долгое время.
Кстати говоря, вопрос, заданный Ромуальдом, пока оставался без ответа. Илайя говорил, что определится в ближайшее время, но не торопился вносить определённость в сложившуюся ситуацию. Ромуальд, как и обещал, никого не торопил и не собирался давить на Илайю, желая получить однозначный ответ. Он не сомневался, что забывчивостью там не пахнет. Илайя помнит обо всём, но старательно взвешивает все «за» и «против», попутно анализируя, насколько обоснованным будет этот шаг, сумеют ли они ужиться на одной территории, да стоит ли так рисковать, если, собственно, отношения их длятся не более трёх месяцев. Иногда Ромуальда посещала мысль, что в момент озвучивания подобных перспектив он свихнулся. Однако мысль о том, чтобы предложение отменить, казалась ещё более нелепой.
Он отдавал себе отчёт в том, что ему этого хочется. На самом деле. И на постоянной основе, а не сегодня – да, завтра – нет.
Быть может, в этом плане его действительно сложно было назвать гениальным стратегом. Это его родственники руководствовались методами, призывающими семь раз отмерять перед тем, как руки схватятся за ножницы. Он же зачастую делал всё спонтанно, но не имел привычки сожалеть о содеянном. Если только в отдельных случаях, но относились эти сожаления не к предложению о переезде, а к некоторым поступкам прежних дней.
Ромуальд не имел привычки постоянно останавливаться и оглядываться назад, вспоминая, что тогда сделал, и расписывая в красках, как могли сложиться события, если бы он выбрал иной вариант действий, отметая выбранный изначально. Он придерживался позиции, гласившей, что прошлое изменить нереально, нужно действовать в настоящем, потому что именно сейчас у него есть возможность внести коррективы, не тратя время на посыпание головы пеплом. Позиция страдания на пустом месте, основанная на стремлении пожалеть себя, раздражала. Прибегнуть к ней было проще всего, а Ромуальд не искал лёгких путей.
Помимо вопроса с переездом был ещё один пункт из списка задуманных дел, несколько раз озвученный, но пока не получивший полноценной реализации. Так называемая игра вслепую, воплощением которой он грезил. И чем больше времени проходило, тем сильнее ему хотелось проверить это на практике просто потому, что чисто на эстетическом уровне идея виделась ему потрясающей, да и вещь, задающая тон, в задуманную ситуацию вписывалась идеально. Но об этом они с Илайей тоже не разговаривали, лишь время от времени обменивались загадочными улыбками. У каждого из них в голове созревал свой план.
Ромуальд не сомневался, что Илайя прекрасно помнит о повязке на глаза и о признательном письме, содержавшем откровенные слова о желании провернуть подобное с его адресатом. Не мог он позабыть и файл, прикреплённый к этому посланию, ведь прототип поразительно походил на него самого. Глупо было бы думать, что и Ромуальд, вручив подарок, моментально от мыслей о подобном избавился. Тем более повязка не была диким извращением, не могла причинить боль или же заставить Илайю почувствовать себя ничтожеством.
Здесь на первый план выходил вопрос доверия, о котором говорил Илайя в тот самый момент, когда речь впервые зашла о небольших играх с подчинением и доминированием, если их шалость вообще можно было охарактеризовать данным понятием. Ромуальд не планировал использовать помимо повязки что-то ещё, вроде плётки или наручников. Его самого подобная игра не прельщала. Окажись он на месте человека, которому на руки надевают «браслеты», закрывая их преувеличенно медленно, давая осознать собственную беспомощность, он вряд ли испытал бы воодушевление вкупе с небывалым возбуждением. Из возможных чувств на ум первым делом приходила паника и раздражение, стремление избавится от наручников, любой ценой, даже если придётся содрать запястья в кровь. Впрочем, только если всё произойдёт спонтанно и без предварительной договорённости. Внутренний голос подсказывал ему, что они с Илайей способны найти положительные стороны и в использовании наручников, если появится такая идея и такое желание.
С плётками дело обстояло иначе. Здесь Ромуальд точно не мог понять, какое применение ей найти с его пристрастиями, в которых не находилось места для мотивов садиста, доминанта или как там принято именовать людей, забавляющихся с плёткой.
Так или иначе, но импонировали ему только некоторые элементы, а не общая картина. И сейчас внимание оказалось сосредоточено именно на повязке, которой он в мыслях нашёл применение ещё несколько месяцев назад, а в реальности пока так и не продвинулся дальше эпизода с дарением.
Стоит просто немного подождать, говорил он себе, понимая, что постоянные вопросы – если он возьмётся их задавать – спровоцируют раздражение.
Ему не хотелось быть назойливым, да и вообще-то никто не отменял правдивости утверждения, что обоюдное желание – залог такого же удовольствия. Ромуальд не собирался заниматься навязыванием своей воли или принуждением. Ему хотелось получить инициативу со стороны Илайи. Почему-то он был уверен, что события будут развиваться именно по этому сценарию. Он не станет никому капать на мозги, за что, в своё время, получит заслуженный приз.
Надо сказать, что в своих догадках Ромуальд почти не ошибся. Немного неправильно расставил акценты, предполагая, что однажды Илайя просто протянет ему эту повязку и скажет, слегка смущаясь, о желании попробовать претворить задуманное в жизнь.
Информацию до него донесли иными методами.
Время, правда, для этого оказалось выбрано не самое удачное. То есть, удачное, конечно. Просто Ромуальд поступил несколько опрометчиво, открывая сообщение электронной почты в присутствии сестры, не посмотрев предварительно на имя отправителя. Оплошность свою понял позднее, когда, поднеся ко рту кружку с кофе, едва не вывернул её содержимое на колени. Из колеи его выбил не текст, а прикреплённая фотография, скачанная и открытая. Пока она была маленького формата, он не мог рассмотреть всё в деталях, название не тянуло на провокацию – стандартное название файла, по которому невозможно судить о самом изображении.
– Что там? – поинтересовалась Челси.
По традиции, она единственная составляла Ромуальду компанию в утренний час, сразу после пробежки.
Перемены в лице родственника для Челси незамеченными не остались. Она моментально мысленно проставила несколько галочек напротив тех или иных догадок. Опираясь на познания чужой личности, уже сейчас могла вывести определённый ответ. Вряд ли Ромуальд ударится в предельную откровенность, описывая, что именно произвело на него ошеломляющий эффект.
Брат ожидания оправдал. Щёки его порозовели, он кашлянул, поставив чашку с кофе на столик, расплескав напиток, но не придав значения этому происшествию.
– Ничего, – ответил сдержанно, кашлянув повторно.
– Правда?
– Да.
– Правда-правда?
– Обязательно тянуть это таким дебильным тоном? – спросил Ромуальд, стараясь говорить уверенно, а не огрызаться, демонстрируя негативное отношение к пристальному вниманию, направленному в сторону его персоны.
– О, кажется, я кого-то разозлила, – хмыкнула Челси. – Ладно, больше не буду задавать вопросов.
– Потому что не надеешься получить ответ?
– Потому что примерно представляю, что там. Мистер Рамирез признаётся в вечной дружбе и верности мистеру Мэнсону.
– Думай, что хочешь. Там такого нет.
– Но есть нечто, отдалённо похожее. В противном случае, ты не стал бы прижимать телефон к себе, только бы никто не увидел содержание этого послания.
Ромуальд одарил сестру уничтожающим взглядом. Она с трудом удержалась от того, чтобы не хмыкнуть повторно, но сделала вид, будто нереально занята своим чаем.
– Приятного аппетита, – произнесла радушно.
– И тебе, – отозвался Ромуальд, сунув телефон в карман и поспешив удалиться из кухни.
Мысли о необходимости отдельной квартиры стали ещё более ощутимыми, нежели прежде.
Только оказавшись наедине с самим собой, Ромуальд вновь достал телефон, снял блокировку и посмотрел на фотографию. Она не дублировала иллюстрацию, некогда отправленную Илайе в качестве примера, но наверняка потребовала большого количества времени, потому что со стороны выглядела идеально, при этом не возникало сомнений – это селфи, а не снимок, сделанный профессионалом. Вряд ли Илайя согласился бы позировать кому-то в подобном виде.
Нет, Челси не угадала. Фотография не была порнографической, в ней было больше эротики, нежели откровенного секса. Волосы, свободно спадающие по плечам, повязка на глазах, частично расстёгнутая рубашка. Губы, правда, сжаты, а не приоткрыты призывно, в чём Ромуальд видел только плюс.
Он знал, что стоит только открыть рот ради фотографии, как она моментально превратится в экспонат для доски позора, и на эротическое фото не потянет. Снимок, оказавшийся в его телефоне, был идеальным сочетанием строгости и распущенности. Практически вызов, брошенный Ромуальду. Отреагирует он или же оставит фотографию без ответа.
