Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 53 страниц)
– Думаю, для тебя не является тайной история жизни Джулиана. Его болезнь – это разговор не пары дней, а нескольких лет, на протяжении которых с нами произошло много самых разнообразных событий. Все они были, по большей части, проверкой психики на прочность. Где-то мы справлялись без труда, периодически лажали немного или по-крупному. Это не жалоба. Я сам сделал такой выбор и решил, что не хочу оставлять Джулиана в клинике, куда его отправили родители. Потому мы с ним обитали под одной крышей. Мы жили вместе, но это больше походило на соседские или родственные отношения. Имею в виду, родственников по крови. Наша сексуальная жизнь… Её практически не было. Раньше, несомненно, но после начала лечения – нет. Джулиан никогда не отличался диким темпераментом, а после приёма многочисленных лекарств его желание пропало почти полностью. Он говорил мне неоднократно, что вовсе не против измен. Если мне это необходимо, я могу найти себе кого-то. С ним или с ней проводить время, и он не станет протестовать. Мне это казалось диким положением вещей. Мы часто скандалили, когда речь заходила о потенциальных изменах. В конце концов, так и не пришли к единому знаменателю. Я не изменял ему несколько лет, и, как следствие, если бы являлся носителем вируса, не зная об этом, выглядел куда хуже, чем сейчас. Единственным, кто мог заразить меня, был ты. Но, если я правильно понял, тебе тоже неоткуда было заразиться. Конечно, у тебя могла быть девушка с подобным диагнозом, но тогда бы предъявлял претензии ей, а не мне… Именно это натолкнуло меня на мысль о повторной проверке – теперь у обоих – чтобы убедиться в правдивости своих догадок или ошибиться и проходить курс лечения.
– А как же гениальная идея относительно шага с крыши? – усмехнулся Илайя.
– Она так тебе понравилась?
– Нет, я на подобное не решусь. Мне многое нужно сделать в этой жизни из того, что не довелось делать прежде.
– Например?
– Сыграть в мюзикле? Ну, как вариант.
– Неплохо, – согласился Ромуальд, посмотрев на недоеденный гамбургер. – Что-то аппетит пропал. Надо найти какую-нибудь собаку и отдать ей.
– Пощади животное, Ромео. Это же химическая дрянь, а не еда. Полный набор из красителей, огромного количества жира и приправ, чтобы замаскировать запах протухающего мяса.
– Спасибо. После твоего комментария к содержимому моей тарелки аппетит вернулся ко мне в двойном размере. Но боюсь, что твой кофе не лучше. Та же химическая дрянь с порцией сухих сливок и огромным количеством сахара, призванного замаскировать привкус дешёвой арабики.
– Я это знаю. Тяжёлое наследие пасынка короля полуфабрикатов из Калифорнии.
– Вот это было неожиданно, – протянул Ромуальд.
– Новость о моём отчиме? После такого сообщения я больше не тяну на беспородную дворняжку? Забей. Оно не актуально, поскольку с отчимом я общение не поддерживаю. Наше относительное родство и брак с матерью в моей жизни особой роли не играют. Замечание о беспородных дворнягах в силе. Потому…
– Что?
– Ты вроде собаке планировал отдать бутерброд, да?
– Ты меня старательно от этого отговаривал.
– Отдай его мне. Я ведь лучше собаки. Надеюсь.
– Дашь свой кофе?
– Да.
– Держи.
Пока Ромуальд хлестал полученный в результате взаимовыгодного обмена напиток, Илайя вгрызся в переполовиненный гамбургер и едва не заурчал от удовольствия, только теперь осознавая, насколько успел проголодаться. От кофе только сильнее хотелось есть. Ромуальд, напротив, давившийся сухомяткой, был счастлив получить несколько глотков напитка, которым сам почему-то не озаботился.
– Если мясо было несвежим, мы оба сляжем в больницу с отравлением.
– Нам не привыкать вместе таскаться по лечебным заведениям.
– Полезный опыт, – улыбнулся Ромуальд.
– Знаешь, Ромео, иногда меня посещает мысль, что ты ведёшь себя не менее алогично, чем я. Нет, я не о недавнем инциденте, поскольку там действительно больше моей вины, ну или демонстрации недалёкости ума. Я о ситуации, в целом. Похоже на игру в песочнице с попыткой выяснить, кто кого больнее ударит лопаткой по голове. То ли ты меня, то ли я тебя. Детские игры с недетским результатом. Мне бы хотелось сказать, что это достойное соперничество, претендующее на звание «Противостояние века», но ярлык можно нацепить какой угодно, а суть останется прежней. Это даже войной стыдно назвать. Так, игра в войну. Стремление оказать на соперника влияние, но осуществлённое настолько топорно, что могло бы быть смешно, не становись настолько грустно во время обдумывания случившегося. И, наверное, не важно, кто первый начал, а кто подхватил инициативу, потому что виноваты оба. Детский сад и неумение решать проблемы с помощью методов рационального мышления. У обоих. Мы портим друг другу жизнь, хотя могли бы… Ну, не замечать друг друга. Да. Хотя бы постараться так сделать. Друзьями мы вряд ли станем, а вот нейтральную позицию могли бы попытаться занять. И не устраивать показательные выступления крайне пошлого характера.
– Например?
– Жёсткая групповая сцена с участием логики, которую оба отымели, куда только можно было, – Илайя невесело усмехнулся, сминая салфетку.
Ромуальд поднялся со своего места, подошёл ближе и вернул практически пустой стакан законному владельцу. Отходить не торопился, чуть склонил голову и наблюдал. Илайя вскинул бровь, не зная, как отреагировать и что сказать. Он сомневался, что этот разговор внезапно перейдёт в очередной поцелуй. Второй, кажется? Да, второй, если думать именно о полноценном взаимодействии, а не о попытках поцеловать со стороны одного и стремлении продемонстрировать отвращение со стороны другого. Он и не перешёл, потому что Ромуальд, протянув нечто, отдалённо похожее на «твою мать», опустил голову, волосы занавесили лицо. Этим, собственно, момент, наталкивающий на романтичные мысли, мог закончиться. Однако… Не закончился. Потому что Ромуальд подался вперёд и, ткнувшись носом куда-то в шею, выдохнул едва слышно два слова. «Прости меня». Он сказал единожды и вряд ли планировал повторять. Его дыхание прошлось по коже, и легко было предположить, что он прижмётся к ней губами. Этого он тоже не сделал. Сказал и практически моментально отстранился.
– Независимо от того, как ты на это ответишь, я всё же подвезу тебя до дома, – произнёс, окончательно усмирив эмоции.
Илайе на несколько секунд показалось, что он не просто окунулся в аромат этого одеколона, но и искупался в нём, несколько раз погрузившись с головой и задерживаясь до тех пор, пока не заканчивался воздух, пока не приходилось выныривать на поверхность ради очередного глотка.
Слов у него не оставалось, потому пришлось довольствоваться жестами. Он согласно кивнул.
Потом всё же нашёл в себе силы и сказал то, что, наверное, следовало сказать с самого начала.
– А ты меня. Ромео, прости за всё.
========== 25. ==========
Soundtrack: L’Âme Immortelle – Warum; Timo Tolkki’s Avalon (Elize Ryd feat. Sharon den Adel) – Shine
Продолжительные разговоры об одном и том же утомляют, равно, как и попытки навязать мнение со стороны. Мнение, с которым ты категорически не согласен.
Чем-то подобные инциденты напоминают моменты родом из детства, в которых манера навязывания зарождается, цепляется тонкими, хрупкими и слабыми нитями-корешками за благодатную почву, чтобы через определённое время окончательно освоиться на новом месте. Расти вместе с человеком и достигнуть предела. Однажды наступит период, когда эти семена, попавшие в благодатную почву, дают урожай в пределах нового поколения.
Ешь кашу, потому что она полезна, не пей газировку, от неё толстеют. Не кури, от табачного дыма желтеют зубы, от кофе, в общем-то, тоже. А ещё от табака страдают лёгкие.
Ешь кашу. Ешь кашу. Ешь кашу! Пожалуй, для усиления эффекта не хватает только дополнительного вопля на повышенных тонах. Ешь кашу, ублюдок, иначе заболеешь и сдохнешь! Приказ с последующим впихиванием в чужой рот склизкой массы, состоящей из овсяных хлопьев и кусочков фруктов, которые рассмотреть практически нереально.
В детстве Илайе неоднократно казалось, что Агата, подавая ему завтрак, именно такие слова и произносит. Относительно ублюдка, которому стоит есть кашу исключительно ради здоровья. Она не пыталась улыбаться и изображать радушие. И – есть подозрение – всё же жаждала его смерти. В сочетании с истинным настроением слова о необходимости следить за здоровым питанием смотрелись довольно нелепо. Илайя чувствовал, что ещё немного семейных завтраков, обедов, ужинов, и он подавится, а тётка будет только рада такому повороту событий. Наверное, потому он предпочитал питаться в её отсутствие, не слушая наставления о каше и прочих полезных продуктах.
Свою роль в обострении отношений с отчимом сыграла и невоздержанность Илайи в выражениях. Однажды ему было дозволено заглянуть в новую жизнь матери, поселиться в большом доме, посмотреть, как живут представители людей высшего сорта и пройтись по огромным комнатам, похожим на музейные залы.
Отчим смотрел на него волком, словно в любой момент готов был стукнуть по руке и сообщить хорошо поставленным голосом, что прикасаться к вещам стоит только с разрешения, поскольку это антиквариат, и он требует бережного отношения к себе.
Деловой человек шаблонного образа мысли и такого же стиля в одежде. Тёмные волосы, острые скулы, дорогой костюм и очки, которые он постоянно поправлял.
В глазах пасынка он старался выглядеть авторитетом, но Илайя подмечал нервозность и некую неуверенность в правильности совершаемых действий. Ехидно усмехался и продолжал осмотр помещения.
Когда они сидели за столом, отчим не упускал возможности напомнить о своём присутствии каким-нибудь замечанием, обязательно критической направленности. Он долго расправлял салфетку, следил за тем, чтобы между вилками сохранялось определённое расстояние, отрывал лепестки артишоков с видом человека, познавшего великую истину, брал в руки изящный соусник и тонкой струйкой наливал его содержимое на тарелку. Илайю всегда интересовало, как отчим поступит в ситуации, если внезапно дрогнет рука, а соус попадёт на скатерть или на брюки. У него случится истерика или же он моментально бросится к аптечке в поисках лекарств, дабы не схлопотать приступ на почве нарушения баланса идеальности в собственных поступках?
Здесь не было слов о необходимости включения овсянки в повседневный рацион. Здесь на постоянной основе проводили показательные выступления, демонстрируя, как нужно есть и с каким видом. Отчим не нравился Илайе, но эта антипатия получилась взаимной. После недели пребывания в новых пенатах, Илайя утвердился в мыслях, что скорее найдёт общий язык с Агатой и её тараканами в голове, нежели с этим богемным персонажем, любившим себя больше всех остальных. Методы воспитания, взятые за образец, оставляли желать лучшего. Отчим неоднократно повторял, что в детстве его родители никогда не делали поблажек и скидок на возраст, они воспринимали его, как равного, и с детских лет приучали к труду. После того, как Илайя невинно поинтересовался, не в чистке ли обуви случайных прохожих заключалась работа, температура в комнате ушла в минус, и стало понятно, что это навсегда.
Положение усугублялось и тем, что у короля замороженных продуктов был свой сын от первого брака, максимально походивший на отца. Точная копия. Илайя столкнулся со сводным братом однажды и пришёл к выводу, что от подобных экземпляров его тянет блевать, независимо от того, какого года выпуска образец. Ровесник, старше, младше… Исключительность собственной натуры, которую они подчёркивали, смотрелась наивно и больше раздражала, нежели внушала трепет и уважение. Отчим, впрочем, не уставал повторять, что однажды Илайя окажется в подчинении у его сына. Пока один будет продвигать бизнес, второй так всю жизнь и проведёт на должности мелкой рабочей лошадки.
– Но для этого мне придётся переехать в Калифорнию, – произнёс Илайя. – А я этого делать не планирую.
– Почему же? – поинтересовалась мать.
– Предпочитает жить в том пропащем городке. Ноль амбиций, ноль интеллекта, ноль стремления к прекрасному, – вынес вердикт отчим, считавший себя знатоком подростковой мотивации в совершении тех или иных поступков.
– Мне здесь климатические условия не подходят, – сдержанно выдал Илайя. – Летом чрезвычайно жарко. Всё плавится. Мороженое, асфальт, мозги у некоторых индивидов. И вообще, ваши артишоки уже поперёк глотки стоят. Если вам они так нравятся, продолжайте изображать гусеницу и точить это непонятное нечто, а я куплю себе пиццу.
Вечером того же дня он отправился обратно, в тёткин дом. Но и там он не чувствовал себя совершенно свободным. Всегда были ограничения. Только после переезда он окончательно осознал, каково это – жить так, как нравится, не оглядываясь на вкусы посторонних.
Мысли о неудачных кулинарных ассоциациях приходили в голову в сочетании с приближающейся пресс-конференцией.
Уже сегодня им с Ромуальдом предстояло сорвать флёр таинственности со своих личностей, появиться перед потенциальными зрителями и будущими критиками творения, предложенного на всеобщий суд работниками «Эган Медиа-групп».
Илайя чувствовал себя идиотом, советы Челси моментально выветрились из головы.
И это, несмотря на то, что последняя их встреча состоялась этим утром. Он внимательно слушал наставницу, послушно кивал, соглашаясь с её словами, но, покинув кабинет, моментально отправился в туалетную комнату, прислонился спиной к двери и прикрыл глаза. Он чувствовал себя неуютно и не представлял, что будет говорить господам из многочисленных изданий.
Впрочем, был шанс экзекуции избежать.
Илайя не придавал своему присутствию на пресс-конференции большого значения, понимая, что является бесплатным приложением к Ромуальду. Главная звезда сего мероприятия, несомненно, младший Эган. Это его будут атаковать вопросами, интересуясь планами на будущее, личной жизнью, обстоятельствами, связанными со смертью Джулиана и ощущениями от осознания, что лучший друг отправился на тот свет. Илайя будет оттенять своего напарника, иногда разряжая обстановку, если на него вообще посмотрят.
За время общения с Челси Илайя неоднократно поймал себя на мысли, что ещё немного, и она задаст ему тот вопрос, на который он не сумеет найти ответа. Каковы его действия в случае, если журналисты позволят себе вольности и примутся атаковать Ромуальда, провоцируя на скандал или же откровенное признание о природе отношений с покойным Джулианом Ормонтом?
Каковы действия? Илайя не знал. Глядя на ситуацию со всех возможных сторон, нужного ответа он так и не обнаружил. Все варианты казались ему нелепыми. Ромуальд же никаких требований не выдвигал. Просьб с его стороны тоже не последовало. После случая в парке они не обменивались сообщениями, не переписывались в электронной почте, да и тет-а-тет не пересекались. У каждого были свои дела. Наверное.
Илайя мог поручиться исключительно за себя, но не за постороннего человека, о котором узнал за время общения поразительно малое количество информации. Они считались партнёрами по сцене, ими же и являлись, не переходя границ, установленных прежде. При таком раскладе жилось спокойнее и не приходилось нагружать мозги размышлениями относительно… Да множества факторов. Как сохранить отношения в секрете? Как избежать профессиональной конкуренции? Как не испортить всё, разругавшись в жизни? Если такое произойдёт, то на сцене изображать крепкую дружбу будет довольно проблематично, правда?
Правда, отвечал себе Илайя, сопровождая этот приговор тяжелым вздохом.
Вновь мысленно возвращался к происшествию в парке. К Ромуальду, пристально наблюдавшему за ним, а потом внезапно прошептавшего: «твою мать». Он засмеялся, опустил голову вниз, провёл ладонью по лицу, будто сам запутался и не до конца понимал, что происходит вокруг. Во что он вляпался по собственному желанию? И почему продолжает стоять здесь, держа в руках стакан с дешёвым кофе, вместо того, чтобы потягивать элитный напиток, приправленный коньяком, в более подходящей компании? Примерно так, наверное, стоило расшифровать невербальное послание, однако его слова и спонтанный жест противоречили нарисованной воображением картине. Странное извинение, едва различимый шёпот и стремление уткнуться в шею вместо того, чтобы произнести громко. Вряд ли он сомневался в правильности сказанных слов, иначе бы и речь о них заводить не стал. Вряд ли он в дальнейшем планировал от них отказаться.
Вряд ли Илайя вообще понимал, с каким человеком столкнулся на жизненном пути. Паспортные данные, внешность и общее представление у него имелось, но нечто большее, способное открываться исключительно при близком общении, оставалось для него интересной загадкой. Так или иначе, но Илайе приходилось признавать, что он заинтересовался личностью Ромуальда. Не с самого первого взгляда, когда умудрился нахамить ему без слов. Тогда-то как раз особого интереса не наблюдалось, только мысли о поверхностности данного человека проскальзывали. Налаживать общение он не планировал, да и сам понимал, что от него не разговора по душам ожидают. Тогда. Теперь… Несмотря на то, что временами в речи Ромуальда продолжали проскальзывать пошлые замечания, он постепенно открывался с иной стороны. Отдельные фразы, отдельные поступки.
Илайе не хотелось этого признавать, но в нём говорило любопытство. Не слабенькое, зародившееся исключительно на впечатлении, порождённом интересной внешностью партнёра по сцене, этакое поверхностное и проходящее так же стремительно, как зародилось. Ему действительно была интересна личность, в целом. Привычки, события, сформировавшие характер, отношения с Джулианом. Да, это тоже. Хотя, по ряду причин последняя тема из списка виделась спорной. Она могла многое наглядно продемонстрировать, а могла и заставить почувствовать себя лишним. От мыслей о потенциальном сближении на уровне притяжения любовного плана следовало отгородиться основательно, раз и навсегда.
В такие моменты Илайя чувствовал себя кем-то, вроде исследователя, решившего посвятить себя изучению чужой жизни. Зачем? Ради осуществления своей мечты о написании книги, основанной на реальных событиях. На самом деле, он не представлял себя в качестве писателя, но нарисовать себя с блокнотом в руках, делающим определённые пометки, получалось запросто. Очки на носу, пиджак горчичного цвета в чёрную клетку, задумчивый взгляд и море вопросов в мыслях. Тех самых вопросов, которые он планировал задать Ромуальду. Самого напарника Илайя представлял в качестве пациента на приёме у психолога, лежащим на кушетке. Или же, сидящего с кружкой дымящегося кофе в кресле-качалке.
«Расскажите о своей жизни, мистер Эган».
И Ромуальд начинал неспешное повествование, не перескакивая от одного события к другому. Он вёл рассказ продуманно, не теряя основной направленности рассказа, обрисовывал в мельчайших подробностях. И Илайя не находил это скучным, ему нравилась неторопливость и размеренность. Правда, в реальности у него не получалось найти подходящего вопроса для начала подобного познавательного рассказа-исповеди. Он продолжал верить, что их с Ромуальдом всегда будет разделять море невидимых километров, даже если они сидят на соседних стульях и по очереди отвечают на идентичные вопросы.
Наверняка их понятия счастья и уюта не совпадали между собой. Составляющие, близкие одному, казались чуждыми другому.
Это огорчало и вместе с тем будоражило воображение.
Можно было придумывать самые разнообразные вариации, комбинировать качества личности в самых неожиданных сочетаниях, при этом не задирая планку чрезмерно высоко, потому что подсознательно хотелось удивляться, понимая, что человек оказался лучше и интереснее, чем представлялось в самом начале. Его любимые книги, исполнители, фильмы. Его любимые места в городе и в мире.
Только посмотри на это небо. Какое оно бирюзово-карамельное. Будто по полотну голубого оттенка разлили немного жжёного сахара и тем самым слегка подкрасили его, изменив привычную картину. Красиво, правда? А облако похоже на маленького дракона с перепончатыми кожистыми крыльями. В детстве мне хотелось летать на драконах, но родители сказали, что их не существует, и мечтам не суждено сбыться.
И он готов был согласно кивнуть ещё много-много раз, соглашаясь с правдивостью данного заявления. Основная проблема заключалась в том, что никто не предлагал ему смотреть на небо и представлять на месте облака драконов с перепончатыми крыльями. Он сам бы не принял такую реальность, поскольку отказывался включаться в игру Ромуальда. Повторял слова о необходимости повзрослеть, когда тот притворно дурачился и вёл себя именно так, как в нарисованных воображением картинах. Беззаботно. Такой Ромуальд мог размышлять о драконах и небе, политом жидкой карамелью. Он мог сдувать белоснежные шапки одуванчиков, загадывая желание и просто лежать на земле, покусывая травинку. Но такой Ромуальд не был доступен Илайе. Лишь время от времени, урывками, не на постоянной основе.
Не оставляло ощущение, что первое впечатление сыграло определяющую роль. Он – просто клубный мальчик, которого можно утянуть в туалетную кабинку, сделать своё дело и отправиться домой. Туда, где дожидается человек, вызывающий исключительно нежные чувства, которому хочется рассказывать о своих наивных, почти детских ассоциациях, не думая, что он будет смеяться зло, отмахиваясь и говоря, что это чепуха.
Собственно, теперь вопрос дня потерял актуальность. Илайя точно знал, какими судьбами Ромуальд оказался в стенах развлекательного заведения и почему не считал это зазорным. Почему Джулиан не сопровождал его, будто верный пёс, призванный нести службу рядом день и ночь. Он сам говорил о реальности измены, дал добро на неё. Однако в дальнейшем, кажется, о своих словах пожалел.
Илайя из принципа не искал подробностей произошедшего и не пытался расспрашивать Челси, хотя подозревал, что ей известно многое. Он сознательно отгораживался от посторонних источников, склоняясь к мысли, что лучше Ромуальда никто ему историю не поведает и не сумеет обрисовать в мельчайших деталях, заражая собственным восприятием, а не размытыми образами. Тогда же говорил себе, что тайны таковыми и останутся. Ромуальд не станет откровенничать с ним. Джулиан был важной частью его жизни. Той жизни, что принадлежала только ему и была предельно личной, интимной и неприкосновенной.
Официальные источники молчали. Они просто не могли обнародовать историю этих отношений. Как всё начиналось и как развивалось, знал лишь Ромуальд. Даже Челси и их родители обладали поверхностными знаниями.
Иногда казалось, что лучше так, чем совсем ничего. Иногда, что, напротив, именно он оказался в позиции человека, сорвавшего джек-пот. Меньше знаешь – лучше спишь. Истина, известная людям не одно десятилетие. Раз не потеряла актуальности, значит, есть в ней проблески разума. Однако Илайя с каждым днём всё сильнее убеждался не в правдивости, а в обманчивости данного утверждения. От своего неведения он мучился. Ему хотелось понять, какой человек – Ромуальд Эган. В реальности. Такой, каким его знают близкие. Или один, самый близкий.
Случалось, что за эти несколько дней он представлял себя, делающим первый шаг. Подойти, протянуть ладонь для рукопожатия и произнести всего одно слово. Друзья? Почти копия чужого поступка, с тем отличием, что не будет колы, опрокинутой на колени и ехидной, торжествующей ухмылки, пошлых обещаний. Просто слова о дружбе и… Вероятно, затянувшееся порядком молчание. Длительная, томительная тишина. Прикрытые на секунду глаза, имитация мучительных размышлений над предложением и ответ, с ухмылкой.
Нет. Не друзья. Никогда ими не будем.
Ты лишь дворовая собачка, которой предписано за честь почитать возможность доедать надкушенные гамбургеры. Я никогда тебя не признаю, как равного. Быть может, пару раз одарю вниманием, отшвырну и пойду дальше.
Ты не Джулиан. Он должен был выжить, а ты – умереть.
Последняя фраза, прозвучавшая в ушах, произвела на Илайю отрезвляющий эффект. Ведро ледяной воды, вылитой сверху.
Вечный раздражитель. Отсутствие индивидуальности. Тот, кого не признают, а принимают, скрепя сердце. Ничтожество, нищий урод, которого можно подкупить и вышвырнуть из жизни, предварительно потыкав ножом, проехавшись лезвием по горлу. Изобразить заботу, чтобы в финале унизить окончательно.
Прости меня.
Наверное, послышалось. Такое заявление не могло быть сделано от чистого сердца. Неудачная попытка пошутить, кратковременное раскаяние, позабытое ныне и отброшенное в сторону. На пресс-конференции они не будут действовать слаженно. Каждый отбивается сам за себя. Если, конечно, вторая личность, нигде прежде не засветившаяся, сумеет привлечь к себе внимание.
На втором плане, пусть в постановке играет одну из главных ролей. Определённо, согласие было опрометчивым решением и ошибкой. Роль, предназначенная Джулиану. Ромуальд не хотел, чтобы её играл кто-то другой. Теперь он просто смирился.
Решил, что неплохо наладить нейтральные отношения с напарником. Как вариант. Уверенности в правдивости данного утверждения Илайя не испытывал, утверждать не брался.
Он резко оттолкнулся ладонями от двери, заставив себя отлипнуть от вертикальной поверхности, подошёл к раковине. Пустил воду, слегка пригладил волосы, умылся. Посмотрел в окно. Небо действительно было удивительного оттенка. Размыто-серое в сочетании с той самой жидкой карамелью, о которой он размышлял прежде. Она ещё не превратилась в тягучую пасту из жжёного сахара и напоминала бледные беловатые нити, разбросанные по всему небу. Небольшой кусочек голубого неба в сочетании с морем облаков.
Дождь или снег? Что сегодня выпадет?
Он облажается на пресс-конференции?
Насколько Ромуальд разозлится, поняв, что мечта его разбита окончательно?
Она была неустойчивой с самого начала. В момент смерти Джулиана сила разрушения достигла кульминации, ныне шла на спад, разделяясь на мелкие осколки. Стеклянная или хрустальная мечта, от которой ничего не останется. Отвратнее всего осознавать, что человека, ставшего причиной бед, официально представят в качестве исполнителя второй главной мужской роли.
Откровенно о своём отношении сказать не получится, поскольку положение обязывает лицемерить, повествуя о чудесной атмосфере, сложившейся в коллективе. Взаимопонимание, братская любовь, обожание и помощь со стороны человека более опытного юному коллеге. Какая чушь! Ромуальд долго не продержится, он взорвётся раньше. Как только один из представителей пишущей братии задаст вопрос, на который Ромео не захочет отвечать. И это будет провал, крах, катастрофа… Что-нибудь ещё.
– А небо всё-таки красивое, – произнёс Илайя, ни к кому особо не обращаясь, поскольку в туалетной комнате находился в одиночестве.
– Красивое, – согласились с ним. – Очень.
Илайя обернулся. Ромуальд практически копировал его недавнюю позу. Стоял, прислонившись спиной к двери, только ладони сунул в карманы пиджака и согнул ногу в колене, прижав подошву ботинка к той же поверхности, к которой притирался сам. Эти незначительные изменения сделали его положение несколько вызывающим, но вряд ли Ромуальд обращал внимание на такие мелочи.
Он надел серый костюм, белую рубашку и галстук, свободно висящий на шее. Капля неформальности преображала задуманный образ, превращая Ромуальда из делового человека в легкомысленного старшеклассника. Во всяком случае, именно такое впечатление он производил. Казалось, ещё немного, он достанет из кармана сигареты, выбьет из пачки одну и подкурит, игнорируя школьные правила. Но он продолжал стоять, глядя в сторону и изредка покусывая щёку изнутри. Он нервничал.
– Хорошо выглядишь, – произнёс Илайя, понимая, что отрицать правдивость данного утверждения глупо.
– Я должен был принарядиться ко дню публичной казни.
– Думаешь, они это сделают?
– Не сомневаюсь. Они обязательно ухватятся за этот шанс.
– Ты ответишь?
– Да. Мне не хочется уходить от ответов. Ненавижу журналистов, но теперь общение с ними станет одной из моих прямых обязанностей. Нужно привыкать. Ты, кстати, тоже…
– Должен привыкать? Я стараюсь.
– Хорошо выглядишь.
– Как раз думал о том, чтобы сменить гардероб.
– Есть варианты?
– Очки в роговой оправе и пиджак горчичного цвета в чёрную клетку.
– Будешь походить на преподавателя.
– Того и добиваюсь.
– Но, кажется, и такой вариант будет неплохо смотреться. Сколько у нас времени до начала?
– Двадцать минут.
– Мог бы и соврать, что больше, – усмехнулся Ромуальд. – Удачи на первом в твоей жизни допросе. Сегодня тебе выпадает уникальная возможность – погрузиться в сей незабываемый процесс и начать ненавидеть журналистов так же сильно, как это делаю я.
– Удачи, – отозвался Илайя, обратив взор в сторону напарника по сцене.
Ромуальд больше ничего не говорил. Удаляться не спешил, продолжая стоять на месте. Воспоминания о событии, случившемся здесь же, несколько недель назад, до сих пор оставались живы, сейчас они пробуждались с новой силой. Ромуальд мысленно возвращался к тому инциденту и собирался пошутить относительно поцелуя на удачу сегодня. Идея показалась ему провальной, потому вместо слов Илайе адресовали ещё одну улыбку и выскользнули за дверь.
Илайя бросил взгляд в сторону отражения, словно рассчитывал, что оно даст дельный совет. Зеркало промолчало, пришлось довольствоваться результатом собственных размышлений и тоже покинуть туалетную комнату.
Улыбайся, торгуй лицом, льсти им своим лояльным отношением, и они ответят тебе тем же. Это бартер, о котором в музыкальном бизнесе говорить не принято. Да все и так знают истинную цену хвалебным рецензиям. Просто подружиться с журналистами – и они тебя с ног до головы оближут.
«Вот этого не нужно. Я достаточно брезгливый и не хочу, чтобы меня облизывали все, кому не лень», – думал он.
Челси во время своей лекции напомнила, что с представителями четвёртой власти лучше поддерживать приятельские отношения, нежели вступать в конфронтации.
Илайе предстояло выполнить наказ наставницы.
И он выполнял.
Первой ассоциацией к большому залу, куда его проводили, выпадал зоопарк. На втором по популярности месте стояло определение выставка.
«Цирк уродов», – промелькнуло в голове.
Озвучивать свои мысли он не стал, придержав их на всякий случай, поскольку понимал, что эта оскорбительная характеристика не добавит ему симпатий со стороны журналистов. Вокруг толпилось огромное количество людей, отвечавших за организацию, в том числе несколько менеджеров. В одной из них Илайя без труда узнал ту самую Мелиссу, о которой упоминал в своей речи композитор. Им доводилось пересекаться в дальнейшем, когда она назвала своё имя. Сейчас Илайе не хотелось демонстрировать показное радушие, он сделал вид, что никого не заметил и отвернулся, моментально попадая в руки гримёра.
