Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 53 страниц)
Логика приказала долго жить.
Готовясь морально к чему-то подобному, Ромуальд не прогадал, поскольку разговор проходил на повышенных тонах. А когда речь зашла о Примроуз и методах её продвижения, это всё перетекло в откровенный скандал. Ромуальд не упустил случая напомнить отцу, что следует быть более разборчивым в связях и не подбирать барахло, которое выбрасывают другие люди. Стоит напоминать, что это он вышвырнул Прим на улицу, когда она жаждала запрыгнуть к нему на член? Или открытие больно ударит по самооценке?
Он чувствовал, что мирным путём противоречия не разрешить, да и вообще нет ничего такого, что могло бы их с Эйденом хотя бы на мгновение сделать союзниками, а не представителями враждующих сторон. Быть может, впервые в жизни Ромуальд чувствовал себя уверенным в своих силах и не сомневался в правильности совершаемых поступков. Он проникся презрением и отторжением к отцу ещё в тот момент, когда Эйден, дав надежду, помахал ею в воздухе – подобно морковке, что мельтешит перед мордой осла – а потом стремительно её уничтожил, не позволив опомниться. Ещё и наорал на младшего сына, упрекая во всём, что к слову пришлось.
Отвращение росло теперь в геометрической прогрессии. Ромуальд понимал, что его никто не остановит. Если того потребуют обстоятельства, он не станет терпеть несправедливые обвинения и поучения со стороны человека, польстившегося хрен пойми на кого, а потом развернувшего компанию против родного сына. Это не стало ударом и не убило веру в людей. Просто потому, что нечего было убивать.
То, что мертво, умереть не может.
– Только попробуй поднять на меня руку, и я, не задумываясь, её сломаю, – сообщил доверительным тоном, опершись ладонями на столешницу. – Страшная новость для тебя, не правда ли? Будешь ходить с гипсом, не сможешь девушку удовлетворять. А она за это время себе кого-нибудь ещё подыщет.
– Ты хоть понимаешь, с кем ты разговариваешь?
– Со старым хреном, стремительно въехавшим в маразм, – усмехнулся Ромуальд. – Не так ли?
Естественно, что после такого они не могли проникнуться друг к другу уважением. Естественно, что скандал разгорелся ещё сильнее, чем прежде. В итоге Эйден рявкнул, что Ромуальд уволен. И его подстилка – тоже. Могут собирать вещи и валить на все четыре стороны, но в мюзикле они больше никогда не появятся. Контракта не будет. Незаменимых людей не существует.
– Правда веришь, что эта хреновина на твоей бляди держится? – хмыкнул Ромуальд. – Ну, посмотрим. Получишь полупустой зал, убедишься, насколько она популярна, и как я завидую тому, что ей приходится под стариком визжать, изображая африканскую страсть ради поощрения. Ты жалок, отец, и она тоже. Жалкая до невозможности. Купленная премия – это так стильно и круто, что мне даже сказать нечего. Чем же Прим заслужила такую честь? Насколько мне известно, открытием года должен был стать Илайя, а не эта недоделанная. Но ты вряд ли ответишь… Впрочем, можешь с премией поступить так же, как с контрактом. Засунь их себе в задницу и наслаждайся. Твои угрозы такие же смешные, как и история внезапно вспыхнувшей любви. Удивлю, но я не собирался играть во втором сезоне. И Илайя тоже. Можешь сидеть здесь дальше, надувая щеки и смакуя своё невхерственное мнение. Только прими к сведению, что оно никому не интересно.
Эйден говорил что-то ещё, но Ромуальд особо не вслушивался в поток бреда, выливаемого на него. Он поднялся со своего места и направился в сторону выхода, притормозив возле двери, обернулся и с улыбкой произнёс:
– И лучше не думай о мести. В нас с Челси течёт та же кровь, что и в твоих жилах. Попробуешь отобрать то, что нам дорого, пожалеешь. Эганы, конечно, держатся вместе, все дела, но ты уже не с нами. Значит, против нас. Продолжай в том же духе, прислушивайся к советам своей потаскухи, и в один ужасный день поймёшь, что она не оставила от твоей империи ничего. Она не терпит конкуренции, а тут каждый второй исполнитель лучше неё. Умнее, красивее, голосистее. Сплошные завистники.
– А что собой представляете вы без моих денег?
– Вы – это кто?
– Ты и Челси.
– Начать с нуля никогда не поздно. Будет время – услышишь, чего добились твои дети. И не удивлюсь, если Челси переманит к себе всех исполнителей, а ты решишь пахать на одну тварь с непомерными запросами, да только всё из рук будет валиться. Всюду провалы, сплошные фиаско. Разводишься с мамой? Молодым себя чувствуешь? Ну, наслаждайся, пока есть время. Пока в карманах водятся деньги, соответственно имеется любовь мисс Флеминг, щедро оплаченная скандалом вокруг моего имени. Полагаю, что это не единственное подношение с твоей стороны. Впрочем… Плевать. Теперь, когда наш контракт истёк, отношения поддерживать не обязательно. Не пытайтесь контролировать мою жизнь. Если Джулиана я тебе не припоминаю, то его точно не прощу никогда. Только посмейте влезть в эти отношения, и глубоко пожалеете. Что ты, что она.
Продолжать разговор после этой фразы было бессмысленно, и Ромуальд поспешил покинуть здание продюсерского центра. Он чувствовал себя смертельно уставшим, размышлял о церемонии вручения премии, понимая, что каждый раз, когда он вспоминает об истинном лауреате, и о той, кто награду получит, негодование вспыхивает с новой силой. Хочется рвать и метать. Как всегда. Отец частенько делал ему подлости в былое время, теперь решил отыграться на обоих. И на сыне, и на его парне.
Этого Ромуальд не понимал вообще.
Логично было перехватить премию, окажись среди лауреатов именно Ромуальд. Но ведь его никто не отметил. Наградить планировали Илайю, а вместо этого внезапно победителем в номинации становится Прим, о которой никто не вспоминает, разве что на фотосессию пригласили. Однако… Если задуматься, то довольно логично. Она бы закатила истерику, поняв, кто именно проявил себя по максимуму, притянув к своей персоне внимание строгих критиков. Тот, кого она называла ненужным, бесполезным и ещё сотня самых разнообразных эпитетов. Тот, кого она изначально планировала убрать из актёрского состава.
Разумеется.
Только лишние и безголосые получают премии.
При нынешнем положении вещей это звучало не как ирония, а как констатация факта.
Общение со старшим поколением оставило в душе Ромуальда крайне неприятный осадок, и отделаться от него запросто не получалось. Фактически, отец не зацепил в его душе никаких струн сообщением об увольнении, но своей непробиваемостью и уверенностью в искренности чувств актрисы разочаровал. Ромуальд смотрел на отца с иного ракурса, видел его кем угодно, но только не глупцом. Теперь ума как раз не наблюдалось, а вот феерическая тупость и наивность… Да сколько угодно, на самом деле.
И эта премия, точнее отсутствие оной, основательно подточили остатки симпатии, что ещё имелась в наличии. Ромуальд поднимался в лифте, шёл по коридору, копался с ключами, стоя перед дверью, а в мыслях всё это время крутилась номинация, которая не чудом, а интригами перешла к Примроуз. Это было до отвращения несправедливым решением. Особенно после новости о необходимости присутствовать на церемонии вручения премии всем составом. Челси сказала ему об этом за пару дней до своего увольнения. Эйден слова дочери подтвердил. Да, действительно нужно. Когда Примроуз получит свою награду, следует аплодировать громче всех и поздравлять удачливую коллегу.
Она заслужила.
Как же…
Просто заебалась заслуживать.
Время на поиски ключей он потратил впустую. Дверь и без того оказалась открыта. Илайя находился в прихожей. Стоял, прислонившись плечом к стене, и расшнуровывал кеды.
– Какие будут новости? – спросил, оторвавшись на время от своего занятия, а потом вновь к нему возвращаясь.
Ромуальд не ответил. Он притворил дверь, бросил ключи на столик и провёл ладонью по лицу. Вновь обратил взор в сторону Илайи, акцентируя внимание на мелочах, вроде еле заметного пятнышка на воротнике его джинсовой куртки, на чёрных шнурках кед…
Не получив ответа на свой вопрос, Илайя собирался повернуться к любовнику и поинтересоваться теперь уже не новостями, а маленькими трагедиями, случившимися в жизни, но не успел ничего сказать, потому что оказался в плотном кольце рук. Ромуальд обнял его, прижался сзади. Горячее дыхание коснулось места между шеей и плечом.
– Прости, – выдохнул Ромуальд. – Я идиот.
– Откуда такие мысли?
– Он уволил нас обоих. И подтвердил правдивость слухов. Премию получит Прим, хотя изначально жюри планировало вручить награду именно тебе.
– Ты-то за что извиняешься? – удивился Илайя.
– Потому что это по моей вине произошло. Если бы…
Палец, прикоснувшийся к губам, заставил его замолчать.
– Я уже говорил на шоу Ариадны. Плевать мне на эту награду. Для меня факт её наличия на полке ничего не решает.
– Тем не менее.
– Ещё одно высказывание в подобном духе, и я…
– Что?
– Покусаю тебя, – Илайя хмыкнул. – По сути, ничего нового в твоих новостях не было. Я сегодня виделся с Челси, она сказала то же самое. Премию у меня отобрали, перехватив и предложив за неё высокую цену. С увольнением всё ещё проще. Мы, насколько помню, контракт продлевать не планировали, потому так даже лучше. Кто-то упивается осознанием собственной значимости, мы празднуем свободу от повинностей. Да?
– Да, – отозвался Ромуальд. – Однако на церемонию идти придётся.
– Сходим. Развлечёмся. После того, как в прямом эфире было сказано, что послужило поводом для её вручения, Прим вряд ли почувствует себя триумфатором. Может, это круто и престижно – стать лауреатом, но только в том случае, когда выбор сделан не за деньги, и не потому, что у тебя есть богатые покровители, способствующие продвижению. Представь, каково это – подниматься на сцену, зная, что все, присутствующие в зале, втайне посмеиваются. Эфир с Ариадной смотрели многие, а там есть определённый ответ на вопрос, почему премию отдали другому человеку. Не хотелось бы мне оказаться на месте такого победителя. А тебе?
– Пожалуй, нет.
– Ну, вот. Во всём нужно находить положительные стороны.
– Челси тоже собирается на церемонию?
– Да. Не знаю, насколько этот риск оправдан.
– Почему?
– Судя по её настроению, она готова вцепиться в лицо нашей бывшей коллеге и без трофея в виде выдранного клока волос не уйдёт.
– Закономерно, – произнёс Ромуальд. – Однако сомневаюсь, что Челси это сделает. Она оставила работу в центре, но продолжает ратовать за сохранение достоинства, потому вряд ли опустится до столь примитивного выяснения отношений.
– Тем лучше, – тихо выдохнул Илайя, которого объятия несколько сбивали с толку, не позволяя акцентировать внимание на теме разговора.
Вместо этого они способствовали не медленному и размеренному, а стремительному уходу от неё. Мысли же в голове появлялись иные, с событиями музыкального бизнеса нисколько не связанные. Ничего общего, даже отдалённо.
Он с трудом удержался, чтобы не застонать, демонстрируя истинное направление своих мыслей, но Ромуальд, кажется, тоже думал о том самом, поскольку руки его вновь заскользили по ткани, забираясь под футболку, прикасаясь к коже. Илайя запрокинул голову.
– Отпустишь меня? – спросил приглушённо.
– Нет.
– И правильно. Не отпускай. Никогда не отпускай.
Бывали моменты, когда подобные слова казались ему верхом безумства, и он давил в себе порывы выражать истинное отношение к происходящему. Но периодически накатывало, накрывало, и он говорил, говорил, говорил и не мог остановиться. Когда его захлёстывало волной сентиментальности, и он готов был раз за разом повторять что-то такое, что принято именовать сентиментальной чушью, бравируя при этом собственным равнодушием или цинизмом, порожденным и развитым на благодатной почве. Когда мысли о том, что мужчина не должен особо часто демонстрировать сентиментальность, отходили на второй план, а нежность пробивалась на первый план, отвоёвывая себе всё больше и больше территорий. В такое время он мог говорить сколько угодно и не стесняться собственной склонности к романтическим поступкам, действиям, ну, и мыслям – в первую очередь.
Ситуация, сложившаяся вокруг премии, действительно не могла считаться приятной. Сегодня, во время общения с Челси, осознание случившегося периодически цепляло что-то внутри, царапая неприятно. Тем не менее, большого значения этому Илайя не придавал, продолжая настаивать на равнодушии к подобным поощрениям артистов. Если задуматься, так он никогда не думал, что однажды получит возможность соприкоснуться с миром закулисных интриг, поднимется на театральные подмостки, примет участие во множестве примерок, репетиций, а потом ещё и на экране засветится. Их клипы будут получать в интернете хвалебные отзывы. И уж тем более не рассчитывал на вознаграждение своих стараний в виде премии.
Он помнил, как поднимался впервые на сцену, сомневаясь в правильности своих действий, не отступая от задуманного и меняя номер, отобранный Челси, на тот, что казался ему красивее и интереснее в собственном исполнении. Пусть это была импровизация чистой воды, однако он справился. Несколько других кандидатов на роль, глядя на него, поражались его уверенности в собственных силах и отсутствию дрожи. Со стороны им виделось нечто, далёкое от реального положения вещей. Они склонялись к мысли, что Илайя делает всё играючи, нисколько не думая о дальнейшей судьбе мюзикла и собственной причастности к его созданию. По его виду создавалось впечатление, что он не особо заинтересован в этой постановке. Не сомневается: не возьмут сюда, так в любом другом музыкальном спектакле с руками оторвут.
В реальности ничего такого не было. Он сомневался и нереально боялся происходящего. Никто не гарантировал, что мальчишка-дилетант сумеет оправдать ожидания госпожи продюсера и не выставит её идиоткой в глазах окружающих. Он чувствовал себя тогда до отвращения неловким, боялся оступиться и растянуться посреди сцены, боялся потянуть ноту не туда, куда следует, боялся, в принципе, всего. А мысли о конкуренте, которого жаждет продвинуть Ромуальд, окончательно лишали его способности рассуждать здраво. Само выступление проходило, как в тумане. Примерно так же случалось и с каждым новым выходом на сцену, ради исполнения своих партий в мюзикле. Илайя с трудом вспоминал каждое своё появление, старался не думать, что делает, как поёт. Но…
Со временем боязнь эта исчезла, не оставив о себе напоминания. Признаваться в собственных страхах он, по-прежнему, не любил, потому откровенничать о таких вещах мог только с Ромуальдом, когда они оказывались в стенах своего дома, один на один, а рядом не отирались посторонние, готовые в любой момент поработать ушами, глазами и прочими органами чувств, которые, вроде как, есть у любого строения.
Его откровенность зачастую касалась чувств нейтрального толка, связанных именно с рабочими моментами. Они могли сидеть на полу, погасив верхний свет и ограничившись отблесками пары-тройки свечей, рассуждать о сложностях или наоборот интересных рабочих моментах, но когда речь заходила о чём-то более личном, становилось понятно, что Илайе в этом плане всё ещё непросто находить нужные слова. Точнее, он способен без труда их обнаружить, но вот произнести зачастую не может. То ли страшится чего-то непонятного, то ли просто боится показаться навязчивым в плане чувств, то ли до сих пор остаётся подвержен стереотипам, гласящим, что мужчине не положено открыто делиться своими ощущениями. Признаваться в любви, например.
Он помнил монолог на лестнице в день своего двадцатилетия и замечания о том, что постарается сохранить дружеские отношения с Ромуальдом, попробует принять его пассию, как старого знакомого или хорошую подругу, а потом ещё и с ребёнком их поиграет, если выбор остановится на девушке. И посидит с ним, если родители решат устроить себе свидание, ну, или, как вариант, отправятся справлять очередную годовщину. Ему не сложно, он всегда готов оказать услугу, не отказывая в помощи лучшему другу, по которому, несмотря ни на что, продолжает сохнуть много лет. Только знать об этом окружающим не обязательно. Правда? И другу, наверное, тоже. Не наверное. Точно не нужно.
А пока окружающие ломают голову над тем, произошло у них тогда что-то или нет, он наблюдает за детьми, зовёт их ужинать, вспоминает, вглядываясь в их лица, ловит знакомые черты, возвращаясь мысленно к тем временам, когда был счастлив с их отцом.
Так бывает, что поделать.
Он говорил, что не умрёт без Ромуальда. Но мысленно усмехался. Разумеется. Не умрёт. Только распадётся на атомы, разодрав на клочки душу и сердце. Себе, конечно, не Ромуальду. Привязывать человека к своей персоне – последнее дело, даже если очень любишь. Даже если чувствуешь, что жить без него не можешь. Если может он, то не стоит хватать его за руки, умоляя остаться.
Если…
Он неоднократно заявлял, что ничего не боится, ни за что не держится. Ему нечего терять. Но в глубине души признавался: очень даже есть. И страхи, и опасения, и тот, кого страшно потерять.
Удивительно было думать о себе в подобном ключе, поскольку привычка давно превратилась во вторую натуру. Илайя, сколько себя помнил, предпочитал позицию отчуждения и равнодушия по отношению к другим людям. Приятельские отношения? Да, пожалуйста, сколько угодно. Дружба? Можно попробовать, но положительного результата гарантировать нельзя. Любовь? Простите, но это совсем не то чувство, недостаток которого он испытывает. То есть, как раз испытывает, и недостаток – это слабо сказано. Тотальный дефицит в обоих направлениях.
Держаться на расстоянии от тех, кого потенциально можно полюбить, потому что глупо любить, зная: к тебе относятся иначе. Хорошо, если это «иначе» выражено простым равнодушием.
Хорошо. Наверное.
Любовь, так или иначе, вызывала зависимость от себя. Однажды почувствовав её, отказаться сложно, да и не хочется вовсе.
– Не отпущу, – повторил Ромуальд, зажав джинсовый воротник в руке и потянув вниз.
Илайя выпутался из куртки, позволив ей спланировать на пол. Повернулся, желая оказаться лицом к лицу с Ромуальдом, и моментально прижался губами к его губам, целуя. Ему не хотелось тратить время на очередные затасканные фразы, обозначавшие степень желания. Он ничего против них не имел, признавая, что иногда они очень даже к месту приходятся, создавая нужную атмосферу, но сейчас ему не нужно было ничего говорить, поскольку действия всё прекрасно отражали.
Он стаскивал с Ромуальда рубашку, мысленно отмечая, что она не на пуговицах, а на кнопках, потому достаточно лишь потянуть за ворот, и всё готово. Пара мгновений, и он дотронется до тела, скрытого под одеждой, ощутит теплоту его, очертит пальцами, подбираясь к ремню. И не будет сегодня медленных игр, нежности и размеренности.
Будет…
Это походило на форменное безумие.
Кажется, им же и являлось.
– Ещё, прошу тебя, ещё, – шептал Илайя, глядя на Ромуальда потемневшими глазами и понимая, что окружающая действительность растворяется.
Он теряет связь с ней, вновь погружаясь в персональное сумасшествие, утягивая Ромуальда за собой, притискивая его ближе к себе, пропуская ладонь под его рукой, обнимая, обрисовывая кончиками пальцев напряжённые мышцы.
Илайя вновь и вновь повторял эти слова, будто шептал заклинание, надеясь, что оно сработает на все сто процентов, оказавшись действенным, а не обманкой и пустышкой.
И оно оправдывало ожидания.
– Да, мой хороший, – тихо произносил Ромуальд. – Да.
Он целовал шею, представленную в его единоличное пользование; плечи, не упуская возможности прикоснуться, погладить, вырвав ещё один стон. А лучше – не один. Он закрывал глаза, ощущая, как пальцы, очерчивая контуры, скользят по его лицу, обхватывал их губами, легко прикусывал костяшки.
Знакомое чувство никуда не исчезло, оно вновь напоминало о себе, с удвоенной силой. Оно разгоралось глубоко внутри, превращаясь из маленькой огненной точки в дикое пламя, пожиравшее его. И не только его. Оно охватывало обоих, в очередной раз убеждая Ромуальда, что с Илайей невозможно по-другому.
Антураж может быть абсолютно разным, начиная от невероятно романтичного, заканчивая чем-то агрессивным, с долей показной жестокости, но чувства его неизменно получат одну характеристику.
Запредельно, нереально.
Похоже на маленькую смерть, только лучше.
– Иди ко мне, – говорил он, стоило только отстраниться на секунду.
Поглаживал скулу тыльной стороной ладони, отводил в сторону волосы, а после прижимался к губам, понимая, что на его действия отвечают с тем же пылом, с той же страстью, что и он сам способен предложить, прикусывая губы, чтобы в следующий момент загладить вину от причинения кратковременной боли мягким поцелуем.
Ближе.
Ещё ближе.
Исполнившаяся мечта даже не на расстоянии вытянутой руки, а непосредственно в ладонях.
Пока он рядом – всё остальное второстепенно. Пока он рядом – ничто не имеет значения.
========== 50. ==========
Soundtrack: L’Âme Immortelle – Eye of the storm
Если с премьерой мюзикла Илайя в своё время худо-бедно справился, то церемония вручения музыкальной премии продолжала ввергать его в ступор. Он не представлял, что там делать, кого поздравлять, а от кого показательно отворачиваться. В принципе, после двойного, а если учесть поступок Челси, то и тройного увольнения, они больше не были обязаны появляться там.
Однако младшее поколение семьи Эган решило, что не позволит врагам торжествовать, демонстрируя своим отсутствием подавленность сложившимися обстоятельствами. Челси говорила, что пригласительные билеты не должны пропадать, Ромуальд это не комментировал вообще никак. Его предстоящая премия не воодушевляла, а раздражала конкретно, по причине получения лишних знаний.
Принято считать, что они не могут быть лишними, а вместе с тем говорят, что многие знания приносят не меньшее количество бед.
Илайя не соглашался с первым утверждением, но второе частично поддерживал.
Его премия, ушедшая в руки Примроуз, не угнетала. Неприятно, само собой, но ничего смертельного. Какой толк от премии, если её так легко купить? Вот если бы она доставалась только избранным, в ходе длительного противостояния, тогда можно было подумать, что сия вещь действительно имеет определённую ценность. А так у неё есть только цена, а ценности – ноль, как и коэффициент полезного действия.
Впрочем, Эйдена Эгана следовало поздравить с маленькой победой. Это Илайя признавал при всём нежелании. Разобрав ситуацию по косточкам, он пришёл к выводу, что премию у него перехватывали вовсе не из-за отсутствия симпатий в сторону истинного «открытия года», а исключительно ради мести Ромуальду. Возможно, Эйден об этом даже не думал. Мозговым центром выступила Примроуз. Она подумала, что было бы отлично провернуть нечто подобное. Указать пальчиком в сторону желаемой вещицы, зажмуриться на мгновение, а потом распахнуть глаза, с удовольствием отмечая, что желание исполнилось. Она получила то, чем грезила.
Однако с правдивостью последнего утверждения можно было поспорить, поскольку оно являлось спорным. Вряд ли премия считалась наиболее желанным трофеем в этом противостоянии. Начиная игру, Прим ставила перед собой иные цели, планировала привлечь к себе внимание иного человека, и чтобы не говорили окружающие, вряд ли была счастлива, понимая, кому стала любовницей. Нет, несомненно, есть люди, влюблённые исключительно во власть и деньги. Люди, которые плевать хотели на методы достижения своих целей. Люди, давно попрощавшиеся с принципами. Завидев перед собой кого-то из тех, кто способен удовлетворить их потребности, они моментально делают охотничью стойку, надевают маску томного, покорного существа, способного прижиматься к ласкающей ладони.
Со стороны видится, что они счастливы, но от самих себя убежать невозможно. Рано или поздно накрывает отчаянием и не хочется оборачиваться назад, анализируя совершённые поступки, ведь от этих нехитрых действий зародившаяся депрессия начнёт прогрессировать, не притормаживая ни на секунду.
Иногда Илайе хотелось обратиться к Примроуз и поинтересоваться у неё, насколько проведённая операция оправдала надежды, на неё возложенные.
– Ты счастлива теперь?
Именно этот вопрос он жаждал задать, однако отвечал самостоятельно. Примроуз, несомненно, ответит согласием, а потом перечислит несколько пунктов, призванных убедить бывшего конкурента в правдивости сказанного. Но в голосе он услышит некое сожаление, и это будет означать только одно.
И да, и нет.
С одной стороны – счастлива, потому что теперь, связав себя с продюсером, одним махом устранила множество проблем, одолевающих начинающих артистов.
Слава – дама переменчивая, она способна оставить и тех, кому на первых порах благоволила. После одного удачного проекта может последовать множество таких, которые пройдут для зрителя незамеченными, оставив его максимально равнодушным. Постепенно, переживая провал за провалом, начинающий артист понимает, что двери, открытые перед ним прежде, навсегда захлопнулись. Придётся довольствоваться унизительными подачками, главную роль ему больше не предложат, утвердившись в правильности подозрений об отсутствии актёрского таланта.
Когда за твоей спиной стоит человек влиятельный, чьё имя в музыкальном бизнесе – не пустой звук, а компания постоянно придумывает всё новые и новые проекты, лучше, конечно, не попадать в опалу, а пользоваться расположением. Прим нашла свой источник вечной популярности. Теперь она всегда и везде будет востребована. В отличие от тех, кто пробивался своими силами, получил от судьбы подарок, а потом оказался низвергнут в небытие, она никогда не будет испытывать недостатка в ролях, если продолжит развитие карьеры исключительно в мюзиклах. Ну, и в материале для альбомов тоже, если вдруг решит покорить большую сцену.
Конечно, с той информацией, что просочилась в интернет, да и в газетах была напечатана, вряд ли Примроуз сумеет избавиться от клейма «вечной любовницы». Но сомнительно, что чувство стыда заставит Прим отказаться от тщеславных планов, проведя долгие годы в тёмном углу, не позируя журналистам, а творя в своё удовольствие. Слава и признание – самые любимые наркотики этой девушки, она жаждет постоянно находиться в центре внимания. Если что-то в сценарии оказывается нарушено, то она моментально выходит из себя и напоминает разъярённую фурию. Так уже было однажды, так повторится неоднократно. Сложно представить, сколько ещё актёров вылетит из этой постановки, если посмеют выбрать более привлекательный наряд, получить большее количество зрительской любви и затмить главную звезду.
В былое время Илайя считал себя амбициозным, но теперь, глядя на такое неискоренимое стремление пробиться на первый план, уничтожив всех конкурентов, понимал, что особой амбициозностью не отличался. У него имелось вполне здравое желание получить от жизни хотя бы пару подарков. Прим хотела, чтобы ей доставалось всё, независимо от того, кому в действительности принадлежало. Так было с премией. Так могло быть с Ромуальдом. Прим строила планы на него, упорно навязывала своё внимание, стараясь выставить себя в выгодном свете, будто лот на аукционе, но произведённым эффектом не удовлетворилась, вот и решила отомстить, чтобы Ромуальд надолго запомнил, с кем имеет дело.
Примроуз обещала, что он вылетит из состава мюзикла, подобно пробке из бутылки шампанского. Она не бросала слов на ветер.
Наверное, это происшествие должно было вогнать Ромуальда в тотальную депрессию, но он ничего такого не испытывал, продолжая наслаждаться жизнью. От общения с журналистами, правда, стабильно отказывался, заявляя, что не желает пускать их в свою жизнь. Того, что сказал в программе у Ариадны достаточно, чтобы развенчать некоторые мифы, связанные с его именем, расставить определённые акценты и внести предельную ясность. Однако он не станет теперь на каждом шагу кричать о своей любви, сладко улыбаться, глядя в камеру и рассказывать подробности своей личной жизни. Их взаимоотношения с Джулианом работники изданий умудрились превратить в невероятный балаган. Шоу длиной в много-много месяцев. Теперь он стал осторожнее и больше с журналистами на тему отношений не разговаривал. Да, он влюблён в своего коллегу. Этот объём информации – единственное, что получат журналисты. Пусть гадают, кем в реальности приходятся актёры друг другу, сами виновники торжества предпочтут отойти в сторону, не мешая работникам пера развлекаться, примеряя на себя амплуа великих прорицателей.
Ромуальд от происходящего вообще стремился отгородиться, стараясь не повторять ошибок сестры, которая так и не сумела смириться. Кажется, даже Симона воспринимала эти события проще и легче, нежели Челси. Кто мог подумать, что за маской непоколебимой бизнес-леди скрывается настолько ранимая девочка, в жизни которой развод родителей станет огромной трагедией? Ромуальд не мог, потому что давно не обращал взор в сторону отношений между своими родственниками, воспринимая их в оторванном от себя контексте. Ему не было больно от случившегося, а среди чувств, преобладавших в восприятии сложившейся ситуации, доминировали гадливость и отторжение. Когда он думал, что это какие-то посторонние люди тонут в проблемах брака, становилось по-настоящему легко.
Он не считал себя равнодушной сволочью, плюющей на мать и отца. Точнее, на отца-то как раз – да. На мать – нет. Он приехал как-то к ней, чтобы поговорить относительно перспектив развода. Рыданий не услышал, жалоб на жизнь, в общем-то, тоже. Симона воспринимала случившееся, как должное. Заметила, что подобное случается. За время совместной жизни с мужем она ко многому успела привыкнуть, несколько раз они находились на грани развода, просто детям ничего не говорили, придерживаясь распространённого мнения, что младшее поколение от подобного поворота пострадает. Теперь дети выросли, можно свободно расходиться, не жалея ни о чём.
Разрешить конфликт она рассчитывала миром, не устраивая в суде показательные выступления. Всё полюбовно, с пожеланием счастья и благодарностью за совместно прожитые годы.
Ромуальду настроение матери весьма импонировало. Он тоже не хотел, чтобы бракоразводный процесс родителей превратился в рейтинговое шоу, однако что-то подсказывало: когда в дело вступает Примроуз, нет никаких гарантий, что всё обойдётся миром. Она готова рекламировать свою персону любыми возможными способами, а потому вряд ли сумеет пройти мимо лакомого кусочка. Да и не сможет она отказаться от соблазна отхватить себе не кусок пирога, а целое произведение кондитеров, обязательно потребует отобрать у бывшей супруги всё.
Даже интересно было предположить, как отреагирует на эту выходку отец? Окончательно его ослепило внезапное признание в любви со стороны Прим? Или же мозги не усохли и время от времени готовы генерировать нечто более или мене нормальное, не лишённое крох рационализма? Судя по наметившейся тенденции, рассчитывать на что-то подобное – верх наивности, однако Ромуальд периодически приходил к выводу: отец не окончательно свихнулся. Главное, чтобы рано или поздно до него дошло осознание истинных мотивов поступков этой девушки. До момента, когда Прим всерьёз решит от него избавиться, и относительно молодой супруг – если, конечно, у Эйдена возникла мысль о женитьбе на актрисе – не попрощался с жизнью прямо в момент брачной ночи. Вполне реальная перспектива, если задуматься.
