Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 53 страниц)
Отставив спасительный напиток в сторону, Ромуальд направился к шкафу, распахивая его настежь. Он был уверен, что обнаружит пустые полки, но все вещи Джулиана остались на месте. Отсутствовал только хозяин.
– Чёрт, – процедил Ромуальд сквозь зубы и тут же бросился в прихожую.
Телефон обнаружился в кармане куртки, по-прежнему, не подавал признаков жизни. Выключив, Ромуальд потом так и не соизволил включить его вновь.
Пальцы подрагивали, и это вполне можно было списать на последствия алкогольного опьянения, вызвавшего нарушения координации, но здесь давала знать о себе нервозность, смешанная с предчувствием чего-то мерзкого, гнетущего, отвратительного. Ему казалось, что он оказался с ног до головы облит мерзкой, липкой субстанцией, вокруг распространяется всё тот же аромат гнили, и от него невозможно избавиться. Он проникает в ноздри, разносится по всему организму, всасывается в кровь, в каждую клетку тела, разрушая изнутри.
Сообщений, оповещающих о пропущенных звонках, не поступало. Ромуальд открыл список последних вызовов, собираясь позвонить Джулиану, но не успел. На экране отразился незнакомый номер.
– Ромуальд Эган? – поинтересовался равнодушный голос.
– Да, это я.
– У меня для вас плохие новости.
После этой фразы все последующие слова потеряли значение. Ромуальд не отнимал телефон от уха, но всё сказанное доносилось до него, как через слой ваты, отвратительно обрывочно. Когда же он выхватывал из общего потока отдельные слова, не покидало ощущение, что это лезвие ножа, входящее в его тело или же острые когти, рвущие по живому, доставая до сердца.
Ночью… Не справился с управлением… Мгновенная смерть.
– Мои соболезнования.
– Спасибо, – хрипло отозвался Ромуальд.
Единственное, на что это хватило в данный момент. Никаких вопросов, никакого интереса к дополнительным деталям. Только всепоглощающая пустота внутри.
Он не двигался с места, продолжая сидеть на ковре в гостиной, сжимая в руке телефон. Стены плясали перед глазами, мир кружился в невероятном хороводе, будто бы он наглотался ЛСД и теперь наслаждался полученным эффектом. Ну, или не наслаждался, а, напротив, отчаянно мучился от яркого, цветного урагана. Множество пятен на грязном холсте. Боль, сковывающая виски, вернулась в двукратном размере, став ещё более насыщенной, нежели до сего момента.
Осознание проходило медленно, будто кто-то невидимый постепенно, по одной букве, выкладывал перед ним определённую фразу, открывая её смысл, помогая понять, что именно произошло в данный момент.
Джулиана больше нет.
Выстроившись в ряд, буквы тоже начали размываться, как краска по стеклу, облитому водой. Они стекали вниз, оставляя после себя красно-чёрные потёки, исчезали в неизвестности, чтобы вновь стать фразой, только теперь отпечатанной на сетчатке. Глаза отчаянно защипало, и Ромуальд понял, почему картинка стала столь неоднородной. Всё упиралось в его реакцию на происходящее, осознание, накрывшее теперь уже не медленными потоками, а полноценной волной, заставило его зажать рот рукой и закрыть глаза, чувствуя, как с ресниц срываются капли слёз. Одна, вторая, третья.
Телефон приземляется прямо на куртку, и с губ срывается одно слово.
Нет, нет, нет.
Постоянно, будто кто-то поставил его на повтор, программа дала сбой. Больше ничего сказать не получается, сделать – тоже. Только сидеть и отрицать реальность случившегося, потому что на такое развитие событий он не рассчитывал.
Он боялся, что однажды с Джулианом что-то может случиться и не потому, что вовсе не верил в чужие силы. Просто он знал Джулиана. Видел, насколько тот слаб и неприспособлен к жизни. Тепличное растение, нуждающееся в постоянном уходе. Полив, подкормка, защита от солнца и ветра. Его следовало не выпускать из вида, держаться поблизости и никогда не смотреть в сторону других людей. Не совершать ошибок, подобных той, которую сделал он.
Он вновь отключил телефон. И мобильный, и стационарный, понимая, что не хочет разговоров с посторонними людьми. Ещё немного, и новость распространится по всем каналам, попадёт в интернет, появится на первой полосе газет. Журналисты дорвутся до свежего мяса и начнут раздирать добычу по кускам, желая урвать себе посочнее и послаще. Грязи на страницы многочисленных изданий выльется в разы больше, чем прежде, когда музыкальный мир сотрясала новость о болезни Джулиана. Теперь его имя будут трепать все, кому не лень, обязательно проедутся по диагнозам, последуют примеру Челси и тоже напишут о наркомании, которой не было. То есть, было. Но только один раз, и в дальнейшем не повторялось, но вряд ли это будет волновать работников пера, решивших нажиться на сенсации, раздутой на фоне чужой смерти.
Они припишут множество таких вещей, о которых в реальности речи не шло. Они обязательно упомянут алкогольное опьянение, хотя это окажется фикцией чистой воды. Джулиан не нарушал правила, установленные лечебными назначениями. Они скажут, что он принимал наркотики, и вместо слов о препаратах, выписанных врачом, на страницах будут фигурировать героин, кокаин или хотя бы трава, как минимум. Они придумают сотни поводов для вождения на повышенной скорости, начиная от какого-нибудь криминального, лихо закрученного сюжета, ну или полукриминального, заканчивая вариантом «Последствия скандала с любовником». Они не оставят его в покое.
Журналистика, пожалуй, была той профессией, которую Ромуальд ненавидел сильнее всего на свете, особенно – некоторых её представителей, имевших привычку приукрашивать события, добавляя то, чего в реальности случиться, в принципе, не могло.
Начавшись отвратительно, день продолжался в том же ключе. Ромуальд практически сроднился с ощущением, будто его закрыли в комнате психиатрической лечебницы, изолировав от окружающего мира. Обречённость и тотальная отрезанность от событий жизни, не в том смысле, что он не слышал новостей и проводил час за часом в молчании. Как раз в активном общении он сейчас не нуждался, предпочитая рефлексию и монотонные действия, короткие взгляды, прикосновения к личным вещам, принадлежавшим Джулиану. Его одеколон, стоявший перед зеркалом. Достаточно пару раз нажать на распылитель, чтобы пряная струя аромата разлетелась невидимым облачком по комнате, проникая в каждый угол, оседая на ладони едва ощутимыми прохладными каплями. Упаковки таблеток. Коробочки, баночки, стакан с недопитой водой. Несколько фотографий, датированных периодом начала их отношений, когда ничто не предвещало беды, а будущее казалось прекрасным, вселяя надежду. Теперь об этом было смешно вспоминать, и смех из груди рвался преимущественно истерический, после которого становилось ещё хуже, чем до него.
Ромуальд проводил ладонью по волосам, откидывая их от лица, покусывал губу и методично причинял себе боль, вспоминая события лет, проведённых вместе с Джулианом.
До болезни, в момент её и после.
Вспоминал, как обнимал и горячо, сбивчиво шептал обещания. Вместе они всё преодолеют, вместе они обязательно поставят мир на колени, вернув Джулиану прежний статус. Те, кто посмеялся над ним, ещё пожалеют о своих поступках и почувствуют себя ничтожествами. Он сделает всё, чтобы вырвать Джулиана из клиники, он поможет ему. Он его любит, и всё остальное не имеет значения. Не имело прежде и в дальнейшем иметь не будет.
Ромуальд отказывался верить, что всё закончилось так резко, оборвалось без шанса на восстановление. Ночь, трасса, удар, смерть. Он не знал, куда ехал Джулиан и даже не представлял, как это могло произойти. Отправляясь на встречу, он предлагал Джулиану поехать вместе, но тот отказался, посчитав, что только мешаться под ногами станет, а пользы в переговорах не принесёт. Судя по его настроению, он ничего не планировал, не заполнял вечер культурными мероприятиями, предпочитая общество привычных стен и одиночество. Потом от этого решения отказался и уехал в непонятном направлении.
Или…
Неожиданное открытие было подобно стремительному удару под дых.
Ромуальд широко распахнул глаза, вспоминая прошедший вечер в мельчайших деталях. Мысленно цеплялся за события, развернувшиеся в пределах коридора, когда выскочил вслед за партнёром по сцене, схватил его за воротник и потянул к себе. Вчера он заметил в противоположном конце коридора тень, и на секунду ему показалось, что это был Джулиан. Она исчезла стремительно, и Ромуальд отмахнулся от идеи, посчитав её невозможной, теперь приходил к выводу, что это вполне могло быть реальностью, а не глупым предположением.
Ответив отказом на предложение о совместной поездке, Джулиан всё равно последовал за ним, появился на месте встречи в неподходящий момент, увидел нечто, что для его глаз не предназначалось. После этого выскочил из бара, сел за руль и… Пока Ромуальд пытался вытравить из себя вселенскую тоску и ненависть к несправедливым решениям со стороны судьбы, он мчался по трассе, не справился с управлением, а то и специально свернул куда-то не туда, посчитав, что жизнь окончена и смысла не имеет. С его склонностью к пестованию суицидальных мыслей это вполне могло оказаться правдой. Повод тоже нашёлся и не с потолка, а с подачи того, кто говорил о любви, уже не будучи уверенным в правдивости своих слов.
Грёбанный Аркетт. Грёбанный Аркетт. Грёбанный Аркетт!!!
Всё стало с ног на голову в жизни Ромуальда с тех пор, как он увидел этого человека в окружении разноцветных огней, бесконечной однообразной музыки, бьющей по ушам и других людей, следовавших за ритмом. С тех пор, как отмечал каждое движение, представляя такую же экспрессию в других условиях, в иной эмоциональной окраске и формате взаимодействия. С тех пор, как впервые поймал себя на мысли о возможности измены и искренне радовался, что больше никогда не столкнётся с человеком, ставшим причиной для минутного помешательства, переросшего в нечто большее. Было бы нелепо говорить о любви, потому как мысли крутились не вокруг неё. Помешательство стало не минутным, а на постоянной основе. Моментами напоминало одержимость, зависимость. Как у Джулиана от таблеток, поддерживающих его здоровье в относительном порядке, так у Ромуальда от столкновения с напарником по сцене. С трудом получалось сформулировать, почему он так держится за эти встречи, неизменно называемые отвратительными подарками судьбы. Но он понимал, что хватается за них и не хочет отказываться.
Иногда как раз приходил к выводу, что они возвращают желание жить, угасавшее в моменты общения с Джулианом. Обречённость и отсутствие веры в счастливое развитие событий, присущие Джулиану, передавались Ромуальду, и он начинал поддаваться общему настроению. Ничего хорошего, только темнота впереди. Не стоит надеяться на лучшее, потому что в противном случае, разочаруешься сильнее, осознав: жалеть и гладить по голове его никто не собирается, а отвесить дополнительную порцию мерзости – всегда пожалуйста.
Теперь же при мыслях о личности напарника в мыслях всё путалось, перемешивалось и напоминало пистолет, приставленный к виску. Заряженный не холостыми пулями и не травматический. Настоящее оружие.
Ромуальд не испытывал никакой благодарности, он ненавидел сильнее, чем прежде. И почему-то склонен был винить во всём произошедшем именно Илайю, а не себя.
Недаром говорят, что злость обладает поистине разрушающей силой. Сейчас у Ромуальда появился реальный шанс проверить правдивость этого утверждения на практике. Данное чувство заставило его подняться с постели, перестав изображать амёбу, растерзанную и растянутую по стеклу. Именно оно подталкивало его к решительным действиям, не позволяя останавливаться на середине пути.
Он бежал вниз по лестнице, проигнорировав наличие лифта, сжимал ключи от машины в руке настолько сильно, что они впивались в кожу. Его преследовала одна настойчивая мысль.
Этим вечером он должен увидеть Илайю и поговорить с ним.
Спросить, не видел ли он кого-либо, не заметил подозрительную тень в коридоре? Вот только что делать, если ответ будет положительным?
На этот вопрос однозначного ответа не существовало, и Ромуальд только шумно сглатывал, чувствуя, как раздирает горло изнутри этот комок. Остатками благоразумия, что ещё пытались до него докричаться, он осознавал, что сейчас ему лучше из дома не высовываться, но всё равно двигался к намеченной цели, не замечая препятствий. Он ехал, неотрывно глядя вперёд, вцепившись пальцами в руль, но боясь ослабить хватку, словно от этого что-то зависело, а перед ним стоял вопрос жизни и смерти. Всё, что можно было потерять, он уже спустил в трубу.
Как-то Илайя сказал, что ему нечего терять. Теперь Ромуальд приходил к выводу, что жизнь их уровняла, поставив на одинаковую позицию. Ему тоже нечего терять. Никаких привязанностей, никаких ценностей, никаких целей в жизни. Он жил и старался, по большей части, ради Джулиана. Когда полицейский принёс ему новость о случившемся, монотонным голосом, практически не имеющим эмоциональной окраски, стало ясно, что многие ниточки оборвались окончательно.
Злость, направленная в сторону напарника по сцене, зашкаливала. Ромуальд без труда представлял, как он теперь рад и счастлив узнать, что больше не имеет соперников. Как рада Челси, мечтавшая о прекращении упорства со стороны брата. Они одержали безоговорочную победу, больше в их планы никто не вмешается. Возможно, сейчас они разговаривают по телефону, обсуждая сложившуюся ситуацию, разливают шампанское по бокалам, каждый в своей норе, произносят тост и наслаждаются напитком со вкусом торжества.
Последние несколько лет жизни наложили на его восприятие действительности неслабый отпечаток, кардинально изменив мировоззрение или внеся в него внушительное коррективы. Ромуальд практически позабыл, какой может быть жизнь без напряжения, попыток контролировать себя и плыть за двоих, при условии, что грести предлагается только одной рукой. Ведь вторая сжимает ладонь человека, которому непозволительно идти на дно. Если отпустить его, он рухнет вниз, головой на камни. Теперь ладонь разжалась сама собой, и Ромуальд не чувствовал ничего, кроме пустоты. Ощущение оказалось на редкость непривычным и даже немного раздражающим. Для того чтобы вернуться к прежнему образу жизни ему требовалось время, и он не представлял, как много. Наверняка больше, чем он способен предположить.
Воображение подбрасывало ему множество картинок, одна гаже другой. Он ставил себя на место напарника, представлял, сколько сейчас счастья у Илайи, и ненависть разгоралась сильнее. Учитывая то, что она и прежде не успевала угасать, сейчас пламя её достигало небывалых высот, пожирая Ромуальда изнутри.
Он не въехал, а буквально влетел на стоянку, выбрал подходящее место и припарковал машину. Пальцы продолжали сжимать руль, вцепившись в него мёртвой хваткой.
Ромуальд шумно выдохнул, прежде чем разжать пальцы, едва ли не по одному отцепляя их от рулевого колеса. Выбрался из салона и стукнул дверцей автомобиля, наплевав на прежние принципы. Сейчас состояние машины его не волновало совершенно, хотелось что-то превратить в щепки, разломать и уничтожить. Машину ли, человека – не важно. Ему отчаянно хотелось, чтобы мир вокруг стал стеклянным, а в руках по мановению волшебной палочки появилась бита. Несколько взмахов её, и люди, деревья, дома – все декорации превращаются в груду осколков, засыпая такие же стеклянные полы, разлетаются на ещё более мелкие части. Смешиваются между собой, и больше никто не сумеет их собрать, воссоздав в изначальном виде.
А он будет стоять и наблюдать за этим падением, вымещая свою ненависть и озлобленность на мир, не желающий проявить немного снисхождения. По канону следовало бы сопроводить наблюдение мерзким смехом, но стоит оградиться от шаблонов. Вместо этого он слегка улыбнётся, бросит оружие и отправится куда-нибудь, в другое место, чтобы не видеть результат разрушительной деятельности.
Подойдя к дому, из которого в прошлый раз выходил Илайя, Ромуальд вспомнил, что не знает номера нужной квартиры. Ломиться, конечно, может в каждую, однако не факт, что ему моментально ответят на вопрос, а не отправят на все четыре стороны. В этот момент дверь распахнулась, и Ромуальд получил возможность поинтересоваться у местной жительницы, не знает ли она? Она знала, потому получила в ответ сердечную благодарность и радушную улыбку, притворную, в большей степени, поскольку искренностью там даже не пахло.
Лифт подъехал очень вовремя, сэкономив Ромуальду несколько минут. Он заскочил внутрь кабины, щёлкнул по нужным кнопкам, пряча ладони в карманах расстёгнутой куртки. Медлительность, с которой лифт поднимался, его порядочно раздражала. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Его многое раздражало, и не было ничего, способного успокоить хотя бы немного.
Оказавшись напротив нужной двери, он с трудом удержался, чтобы не ударить по ней кулаком или ногой, а цивилизованно позвонить, ожидая увидеть свой неизменный раздражитель. Илайя долго себя ждать не заставил, но в столь позднее время гостей явно не ждал. Он держал в руках полотенце, проводил им по слегка влажным, наверняка подсушенным феном волосам. Да и одежда его не походила на парадно-выходной наряд. Серые пижамные штаны и чёрного цвета толстовка.
Заметив на пороге Ромуальда, он удивлённо вскинул бровь, выразив массу эмоций одним жестом.
– Я мог бы спросить, какого хрена, но буду вежливым. Что привело в мою скромную обитель? – поинтересовался, спустя несколько минут молчания, за время которых незваный гость успел переступить порог квартиры, захлопнуть дверь и теперь стоял, прислонившись к ней спиной.
– Наверное, тебя это радует, – протянул Ромуальд, по привычке вглядываясь в черты лица, изученные за время активного наблюдения вдоль и поперёк.
– Если ты о своём визите, то нет. Он меня настораживает и заставляет недоумевать.
– Не строй из себя идиота.
– Не о нём? Тогда я действительно в замешательстве.
– О том, что теперь у тебя не осталось соперников.
– То есть?
– Только не говори, что ничего не знаешь, – голос Ромуальда звучал максимально холодно, но в нём было столько ненависти, что Илайя невольно вздрогнул.
– Я… Нет.
– И о том, что Джулиан попал в аварию, ты тоже ничего не слышал?
– Представь себе, нет.
– Отличная игра в удивление. Я почти поверил.
– Когда перестанешь разговаривать с голосами в своей голове, обращайся. Может, составлю компанию. Но сейчас, как мне кажется, тебе неплохо и в их компании, потому не стану прерывать вашу беседу.
Илайя швырнул полотенце в одно из кресел, расположенных в гостиной, провёл ладонью по волосам, слегка их приглаживая. Он собирался указать Ромуальду на дверь, заявив, что никого в гости не ждал и вообще-то планировал лечь спать, однако со своей напутственной речью порядочно припозднился. Он почувствовал присутствие постороннего поблизости позже, чем могло бы хватить для того, чтобы оказать сопротивление, потому лишь сдавленно захрипел, ощутив хватку на горле и пальцы, прошедшие по мерзкой ране, что до сих пор не зажила. И если в туалете продюсерского центра Ромуальд зацепил повреждённую кожу случайно, то теперь сделал это намеренно, царапнув по распаренной ране и без труда сдирая подсохшую корочку, оставляя на её месте влажный след от выступающих капель крови.
– Ненавижу тебя, – выдохнул, вновь проехавшись ногтями по ране и наслаждаясь кратковременным страданием, отразившимся на лице.
– За что? – хрипло выдал Илайя.
– За сам факт существования. За каждый вдох и выдох. За появление в основном составе. Да множество причин. И самая важная – очевидна. За то, что умер Джулиан, а не ты, – выплюнул презрительно. – Это тебе следовало сдохнуть на этой чёртовой дороге, но ты здесь, а его уже нет.
– Я сожалею, но абсолютно не…
– Да заткнись ты, сука мерзкая! – рявкнул Ромуальд.
– Какое отношение я имею к смерти твоей шлюхи?! Если он умер, значит…
Договорить Илайя не успел, потому что Ромуальд, и без того находившийся на грани помешательства, отшвырнул его вглубь комнаты. Приземление получилось на редкость неудачным. В полёте Илайя сшиб стол, не удержавшийся на месте. Чашка с горячим кофе и несколько пустых стаканов разбились, коричневая жидкость разлилась по паркету. Сам Илайя приложился только-только поджившим плечом об угол стола и прикусил губу, понимая, что уже не успеет подняться на ноги и податься назад тоже не сумеет, в противном случае изрежет все ладони осколками.
В голове проносились идеи одна страшнее другой, одна из них содержала в себе довольно чёткое изображение того, как Ромуальд хватает его за волосы и прикладывает лицом об это битое стекло, продолжая ухмыляться своей ненормально-маниакальной улыбкой и смеяться, когда собственный жест покажется особо удачливым. Но, кажется, эта идея пришла в голову только Илайе, и это частично обнадёживало.
Ромуальд приближался, и Илайя на время позабыв о прошлых мыслях, отпрянул назад, чуть переставив руку. Стекло впилось в ладонь, прорезая кожные покровы и моментально окрашивая паркет под рукой красным.
– Шлюха, да? – выдохнул Ромуальд еле слышно, шипяще. – Хочешь, скажу тебе, кто из вас настоящая шлюха?
– Не посмеешь, – прошептал Илайя, отрывая окровавленную руку от пола.
Раны саднили немилосердно, на паркете остались куски стекла, перепачканные кровью.
– Посмею, – ответил Ромуальд. – Ещё как посмею. И сказать, и показать. И размазать тебя по этим стёклам. Я тебя уничтожу, я тебя дотла спалю, чтобы ты понял, каково это – чувствовать себя ничтожеством.
– Больше, ещё больше пафоса, Ромео! Сложно признавать собственную вину, да? Легче перекинуть её на другого? Знаешь, кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду. Он был в этом баре? Он видел, как ты ко мне цеплялся? Не хочешь чувствовать себя виновным за эту аварию, поэтому обвиняешь меня? Тебе от этого легче? Правда, легче? Не верю. Если бы подобные вещи приносили облегчение, ты бы не вымещал злость на других, ограничившись словами.
– Заткнись.
– Больно? Очень? – Илайя ухмыльнулся. – Это ты виноват. Только ты. Никто кроме тебя. Ты, ты, ты…
Он засмеялся, запрокинул голову, вновь открывая беззащитную шею, располосованную чужим лезвием. Он продолжал смеяться, только раззадоривая Ромуальда, понимая, что этими словами делает ему большее, вгоняя куски этого стекла не в кожу, а прямо в сердце.
– Может, это тебе следовало сдохнуть? Так не затягивай с этим. Давай, вперёд. Отправляйся к своему любимому. Он тебя заждался и по вниманию изголодался. Что-то оно в последнее время было направлено на меня, а не туда, куда следует. Нечего сказать в опровержение, правда, Ромео?
После этого он ничего не говорил, лишь продолжал истерически хохотать, понимая, насколько метким оказался. Его слова достигли цели быстрее, чем действия Ромуальда. Он почему-то был уверен, что после этого противник обязательно сорвётся, бросится на него с кулаками, врежет по лицу, с удовольствием наблюдая, как по разбитой губе течёт кровь, а на месте зуба красуется насмешливая дыра, но ничего подобного не происходило. Ромуальд стоял и смотрел на него. Они оба замолчали, и в комнате установилась зловещая тишина.
– Я не виноват в его смерти, – произнёс Илайя, поднося к лицу окровавленную ладонь и проводя по ней языком, хотя уверенности, что слюна действительно с успехом может заменить антисептик, у него не было. – Можешь повторить всё, что уже сказал мне прежде. Давай. Я должен сдохнуть вместо него. Мне не место в основном составе грёбанного мюзикла. Я нищеброд, урод и мерзкая сука. Давай, говорю тебе. Я послушаю. Но сколько бы раз ты это не повторил, ничего не изменится. Он не воскреснет, а я не умру, если ты не окажешь содействие. Сомневаюсь, что терпения хватит надолго, потому, пожалуй, обращусь в ритуальные услуги, уточню стоимость и составлю примерный план своего захоронения.
– Я… – Ромуальд закрыл лицо руками, отгораживаясь от собеседника столь детским жестом, потому что ненависть перегорела, оставив вместо себя только пустоту.
Он не знал, чем её можно заполнить.
– Ага. Ты. Дальше-то что?
Ромуальд опустился на пол, потянув порезанную ладонь к себе. Он не знал, зачем это делает и предполагал, что ещё немного, совсем чуть-чуть, и это из его носа потечёт кровь, а кости будут раздроблены чужим кулаком. Если одна ладонь занята, то вторая свободна, и Илайя вполне может ею воспользоваться.
Кровотечение остановилось, но на ладони и запястье остались подсыхающие красные полосы. На шее потревоженная рана тоже покрылась коркой, пока тонкой и бордовой, но обещавшей в скором времени стать коричневой.
– Я живу, – нарушил тишину Илайя. – За то время, что ты сидишь рядом, сделал несколько вдохов и выдохов. У тебя появилась ещё пара десятков причин для ненависти и поводов для того, чтобы размазать меня по стёклам. Так какого хрена медлишь? Или хочется обставить всё масштабно?
– Ты сломал мою жизнь.
– Круто. Не старался, но сделал. Это надо уметь. Никогда не думал, что способен на такое.
– И продолжаешь ломать.
– Ещё круче, потому что, по-прежнему, не представляю, как у меня это выходит.
Ромуальд не ответил, вместо этого потянулся, чтобы убрать прядь волос от лица, попутно проведя ладонью по щеке. Но Илайя отшатнулся от него, как от прокажённого, скривился презрительно.
– А, вот в чём дело, получается, – веки опустились, ехидная ухмылка пропала. – Что ж… Заключим выгодную сделку?
– Какую? – спросил Ромуальд, чувствуя, что во рту пересыхает.
– Хочешь меня, так ведь, Ромео? Не отвечай, по взгляду больной собаки и прежним обвинениям понятно, что я прав. Ну, хочешь, так давай. Еби уже. На самом деле, интересно: согласишься или откажешься от предложения?
Это высказывание больше походило на подачку, брошенную всё той же больной собаке, о которой Илайя сказал прежде. Однако Ромуальд всё равно к нему потянулся, собираясь поцеловать. Вместо того чтобы накрыть губами рот Илайи, скользнул ими по скуле.
Целовать его в ответ никто не собирался, вообще живого участия принимать в процессе не планировал. Илайя лежал на паркете, залитом кофе и усеянном битым стеклом, закрыв глаза и прижимая окровавленную ладонь к лицу, равнодушно принимая чужие прикосновения. От поцелуев он увернулся неоднократно, и несколько проваленных попыток без слов сказали, что лизаться именно с Ромуальдом он не хочет, испытывая к нему исключительно отвращение.
Он был не больше, чем куклой в чужих руках, такая же отдача, такой же интерес к происходящему.
Это был самый странный и самый нелепый секс в жизни Ромуальда. Его ладонь скользнула по телу, цепляя пояс пижамных штанов, потянув их вниз. Он прикоснулся губами к обнажившейся полоске кожи, как раз между штанами и толстовкой, слегка задравшейся в процессе. Илайя едва заметно дёрнулся, но ничего не сказал. Он вообще больше ничего не говорил. И абсолютно не был возбуждён.
Ромуальд опирался одной ладонью на пол, рядом с его головой и пытался поймать хоть какое-то отражение эмоций, однако их не наблюдалось. Ни единой. Илайя потянулся и закрыл лицо обеими ладонями. Можно было подумать, что он плачет, но этого не было. Его дыхание оставалось ровным и сбилось только один раз, когда он ощутил отвратное соприкосновение с другим обнажённым телом, почувствовал, как в него что-то толкается. Впрочем… Какое что-то? Обыкновенный мужской член. Судя по ощущениям, вполне приличных размеров и, чёрт его побери, без резинки. Но Ромуальд вряд ли вообще об этом задумывался в данный момент.
Он с трудом протискивался внутрь чужого тела, закусив губу. Вторая его ладонь находилась рядом с обнажённым боком, и он отчаянно хотел прикоснуться к Илайе, запустить ладонь под толстовку, но понимал, что её уберут моментально, отшвыривая с показным, или вполне реальным, отторжением. Потому ладонь безвольно разжалась и тоже уперлась в пол.
Илайя ощущал горячее дыхание у своего уха, волосы скользили по руке, закрывавшей его лицо.
– Сука, когда же ты кончишь уже? – прошипел он, отнимая ладонь и глядя на Ромуальда одним глазом.
Половина лица. Половина носа. Один глаз. Половина губ. Уголок их, опущенный вниз. И тонна презрения в каждой чёрточке.
Движения стали активнее, проникновения проходили легче, а резкая боль позволила понять, почему всё именно так.
Он чувствовал настроение Ромуальда, в чём-то даже сочувствовал, но при этом продолжал испытывать отвращение к его действиям, словам, потерянности и нежеланию признавать собственную вину. Ромуальду легче было обвинить, нежели признаться, что его повернутость на другом человеке, сыграла свою роль.
Виноват во всём только он один.
Илайя пристально наблюдал за ним, понимая, что от этого вина усиливается. И, когда Ромуальд всё же кончил, не удержался от смешка, хотя смеяться не хотелось вовсе.
Ромео не торопился отстраняться, да и член свой вытаскивать не спешил.
– Что теперь? – спросил тихо.
– А теперь исчезни из моей жизни и больше не появляйся. Никогда. На сцене я, так и быть, потерплю твоё присутствие, но в повседневности избавь меня от необходимости лицезреть твою рожу, – ответил Илайя, оторвав от лица и вторую руку. – Ненавидеть умеешь не только ты. Мне это чувство тоже знакомо, представь себе. И вытащи уже из меня свой хрен.
Естественно, он оказался измазан кровью.
Естественно, это был совсем не тот первый сексуальный опыт, о котором можно мечтать.
Но какой уж получился. На лучшее Илайя, зная свои особенности, в общем-то, и не рассчитывал.
========== 22. ==========
Soundtrack: 2:54 – Scarlet
Метро напоминало ему сонное царство. В этих декорациях отчаянно хотелось прикинуться мебелью, закрыть глаза и ничего не делать. То ли стоять, держась за поручень, то ли сидеть, заткнув уши наушниками и таращиться в одну точку, игнорируя появление посторонних людей, которые постоянно сменяли друг друга. Входили одни, выходили другие, и так постоянно. Круговорот, от которого никогда не избавиться. И он – часть этого круговорота.
Сегодня ему импонировал третий вариант поведения, совмещающий в себе предшественников. Стоять и слушать музыку. Илайя зябко ёжился, понимая, что от холода не спасает ни рубашка, ни кардиган, ни куртка. Ему вообще казалось, что он стоит в вагоне метро полностью обнажённым, и все окружающие имеют возможность рассмотреть в деталях расцарапанное горло, синяк на предплечье и швы, которые вот-вот снимут, поверх раны. И кульминационно – розоватую от крови сперму, стекающую по бедру.
Хотя после оглушительного дебюта на сцене сексуальной активности он успел дважды принять душ – ночью и утром – всё равно ощущения были препротивные, как и сам процесс, когда Ромуальд его пытался поцеловать или погладить, словно пара неловких действий могла спасти положение и превратить сомнительного качества секс в нечто приятное и умопомрачительное.
