Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц)
Тогда Джулиан чувствовал себя максимально счастливым. Ни боли, ни тошноты, ни отвращения ко всему и всем. Только он и Ромуальд. Вместе. Как несколько лет назад, когда о возможности проявления болезни никто не знал. И лилии, разбросанные по полу, и запредельное количество внимания, направленного на него, и лёгкий привкус виски, почти полностью выветрившийся из памяти, а тут вновь оживший. Не полноценный глоток, от которого станет горячо и тёпло в желудке, а лишь тонкий след алкогольного напитка. Сладкие пряности, которые принято добавлять в выпечку, немного жжёного сахара, лакричные чёрные конфеты, которые так нравились ему прежде. Пожалуй, даже сильнее, чем все остальные лакомства, что доводилось пробовать в жизни.
Ромуальд не устроил разбор полётов, не кричал и не пытался добить, постоянно повторяя, подобно попугаям, заученные фразы о вреде наркотиков. Когда Джулиан решился приехать сюда, он был уверен, что именно так всё и будет. Его с порога начнут тестировать на предмет наркотического опьянения, потянут под люстру, заставят задрать голову и начнут долго, пристально разглядывать, чтобы потом вынести окончательный вердикт. Казнить или помиловать.
Джулиан никогда не считал себя глупым. Этого не было в детстве, не произошло и теперь, после случая с наркотиками. Он признавал, что кокаин стал для него не развлечением, а чем-то, вроде последней надежды. Ему просто хотелось проверить, насколько действенным окажется белый порошок, и в первый момент, конечно, испытал нечто, схожее с эйфорией. Его страдания потускнели порядком, а вот радости почему-то стало больше. Он ухватился за наркотики, видя в них очередную ниточку, ведущую к спасению. Они сделали своё дело, и Джулиан не очень понимал в тот момент, отчего Ромуальд остался недоволен, а закатил скандал. Понимание пришло гораздо позднее, когда весь восторг отпустил, а побочные эффекты дали о себе знать, и кратковременное, пусть и приятное облегчение, сменилось болью. Не привычной, а куда сильнее. Словно обезболивающее средство перестало действовать прямо во время операции, и она теперь проходила по живому, без анестезии.
Для того чтобы определиться с приоритетами в жизни и понять, куда двигаться дальше, Джулиану требовался перерыв. Именно поэтому он решил на время удалиться и какое-то время не пересекаться с Ромуальдом. Пересмотреть, проанализировать, постараться поглядеть со стороны другого человека, просто сидеть в тишине с закрытыми глазами и пытаться понять, к чему способен привести тот или иной поступок. Чтобы убраться восвояси, следовало придумать вескую причину, и он её нашёл. Поссорился с Ромуальдом, понимая, что в противном случае его никуда не отпустят. По сути, Ромуальд и так не отпустил, продолжая постоянно наведываться, приезжая и сидя под дверью. Он, как преданный пёс, ждал момента, когда его впустят обратно, скрёбся и скулил, повторяя постоянно имя Джулиана.
Ценой невероятных усилий Джулиану удалось переждать… Немного. Недолго. Потом началась настоящая ломка. Не та, что от наркотиков, а та, что без Ромуальда. Без его поддержки, без его голоса, успокаивающих слов, без возможности находиться рядом и заговаривать с ним, когда на душе становится невыносимо тоскливо. На грани с болью. Осознание, что Ромуальд находится где-то поблизости, провоцировало смешанные чувства. Ему хотелось открыть дверь и обнять Ромуальда, но он заставлял себя уходить в глубину квартиры и зажимать уши ладонями, чтобы не слышать чужого голоса. Чтобы игнорировать настойчивые звонки, раздававшиеся один за другим.
Анализ сложившейся ситуации прояснения не внёс и не заставил сменить приоритеты. Ромуальд был тем, кто держал Джулиана на этом свете. Для него уже мало что имело значение.
Он не цеплялся за певческую карьеру, оставшуюся в прошлом, и роль потеряла свою значимость. Только Ромуальд со временем не сдавал позиций.
Джулиан неоднократно говорил, что если Ромео внезапно придёт к выводу, что заинтересован в ком-то другом, протеста не встретит, но это заявление так и оставались пустым сотрясанием воздуха. Наедине с собой Джулиан признавал, что чужая измена способна окончательно его подкосить. Нет… Измена, пожалуй, нет. А осознание, что он потерял в чужой жизни значимость и оказался отодвинут на второе место – да.
Ромуальд продолжал удерживать себя в рамках, а новых романов у него не намечалось. В противном случае, он не стал бы целыми днями сидеть под дверью Джулиана в надежде, что ему откроют. Он бы отправился утешаться в объятиях новой пассии.
Оттого-то слова Ромуальда о любви согревали и давали стимул жить дальше сильнее, чем что-либо другое. Наверное, это было единственным его лекарством, не имеющим побочного эффекта и абсолютно бесплатным. Исключение из правил. Приятное.
Но потерять его было страшнее всего, потому как нет в мире ничего более непостоянного, чем человеческие чувства. Сегодня – одно, завтра – другое, послезавтра – третье. От любви до ненависти через равнодушие и обратно. Так бывает. И чаще, чем хотелось бы думать.
В свете знаний о причудах собственного организма и его особенностях, Джулиан иногда сам не мог ответить, зачем ему понадобилась роль в мюзикле. Она не являлась движущей силой, не привязывала его к Ромуальду сильнее. Джулиан не держался рядом с Ромуальдом только потому, что хотел триумфально вернуться на сцену и показать окружающим людям: они рано его хоронили. Он многое может и неоднократно докажет, что не стоит списывать человека со счетов, если он несколько отличается от других.
Здесь инициатива принадлежала Ромуальду, от начала и до финала. Ромуальд и решил, что за роль нужно биться, не позволяя Челси править балом и диктовать свои условия. Теперь он находился в состоянии боевой готовности, и Джулиан постепенно проникался его мотивами. Ставил себя на место любовника, старался смотреть на мир его глазами и возрождать уверенность в том, что именно так и должны развиваться события, чтобы попасть в категорию правильных и справедливых.
Правда, когда он думал о роли, будучи самим собой и принимая во внимание доводы разума, на первый план выходили мысли вовсе не о справедливости, а о возможностях, коими он располагает. То есть, не располагает вовсе.
Каждый человек переносит болезнь по-своему. Один и тот же диагноз у нескольких личностей будет проявлять себя по-разному. На кого-то, как из рога изобилия, посыплются все из возможных симптомы, а лекарства дадут миллион побочных эффектов.
Кто-то перенесёт все спокойно, и качество его жизни останется на прежнем уровне, ничего существенно не изменится. Джулиану во вторую категорию попасть не посчастливилось, и он вынужден был мириться с таким положением вещей. Принимать свои таблетки, выть, кататься по полу, ломать ногти, цепляясь за ворс ковра, царапая паркет, и вспоминать период, когда его улыбка светилась с обложек многочисленных изданий, успехи радовали поклонников и злили недругов.
Потом приходилось душить рыдания, возникающие на фоне мерзкой картины настоящего. Перед глазами проносились события гастрольных туров, и Ромуальд, прилетавший вслед за ним, а потом дожидавшийся в отелях после концертов, совместные вылазки на бейсбольные матчи и концерты других исполнителей, не обязательно проходившие в пределах огромных площадок, иногда это были клубы полуподвального типа, тонущие в приглушённом полумраке. Там не было назойливых журналистов, и особо маскироваться не требовалось. В таких клубах они открыто держались за руки, иногда, пользуясь темнотой, целовались в коридорах, не боясь, что журналисты, давно жаждущие сенсации, наконец, получат подтверждение тому, что у современных «Ромео и Джульетты» не крепкая дружба, а настоящий роман.
Впрочем, они могли бы принять это за пиар-акцию.
Именно нежелание постоянно рассказывать о своих отношениях, держало обоих на почтительном расстоянии от чистосердечного признания. Им легче было повторять постоянно, что единственный тип связи, существующий между ними – это дружба. Нежная, почти братская привязанность, которую каждый может трактовать так, как ему захочется. Только им одним известно истинное положение вещей, что не может не послужить поводом для радости.
Зная, насколько нестабильно его здоровье, Джулиан сомневался, что хотя бы одно представление сумеет отыграть без проблем. Потерять сознание во время исполнения своей партии? Что может быть проще! Он иногда и по квартире ходил, держась за стенку, чтобы ненароком не пропахать носом пол, чтобы не опуститься на колени и не зарыдать. Обследования ничего нового не показывали, а гора таблеток росла. Новые препараты Джулиан пить отказывался, остановившись на константе в семь своих лекарств. Семь, если считать литий. Просто понимал, что пополнение списка очередным препаратом не поможет избавиться от боли, только усугубит положение, добив те здоровые участки, что ещё остались в организме и не пострадали от химических средств.
Столь откровенные проявления слабости Джулиан позволял себе только в моменты одиночества. Он не мог признаться Ромуальду, что чувствует себя ужасно, просто потому, что сам бесился от осознания, насколько беспомощен и ничтожен. И потому, что не хотел казаться бесполезным куском мяса, которое способно исключительно на нытьё и жалобы, а решительные действия давно исключило из своего поведения. Развалина на месте прекрасного замка. Если бы он был строением, такая параллель отразила бы реальное положение вещей.
Разумные доводы неоднократно побеждали, но Джулиан отказывался их принять. Не потому, что действительно заразился уверенностью Ромуальда. Здесь решающую роль сыграла собственная боязнь показаться чрезмерно слабым и открыто признаться в этом. Он боролся уже не столько за возвращение былой славы, новых поклонников и стремление доказать что-то прежним, отвернувшимся от него и посмеявшимся в трудный момент жизни, сколько за стремление продемонстрировать правдивость одного утверждения. Он докажет, что судьба должна возместить ему убытки за прошлые годы кошмара и ужаса. Никто не посмеет отобрать эту роль и занять его место. Его по праву, потому что так сказал Ромуальд. Вместе они уничтожат любого, кто встанет у них на пути, сломают, разобьют на части и отправят на дно. Вместе они способны преодолеть любые препятствия, возникшие на пути. Пусть Челси не расслабляется и не думает, что одержала победу в противостоянии. Игра только началась…
– Твою мать.
Джулиан облизал губы, обхватил себя руками. Он шумно дышал, более-менее успешно давил приступы тошноты.
Да, они с Ромуальдом победят.
Если смерть не утащит его к себе раньше.
Иногда ему было настолько плохо, что даже порция лития не снижала градус отвращения к такому существованию и стремления к жирной точке в конце жизненного пути. Многие, узнав о самоубийстве, сказали бы, что он несказанно жалок. Но Джулиан и сейчас чувствовал себя жалким, так что ничего нового ему, в принципе, не светило. Только подтверждение уже имеющегося статуса.
Наверное, при таком раскладе хорошо быть мазохистом. Испытывать боль на постоянной основе, но не корчиться от неё, глотая слёзы, а наслаждаться каждой минутой. Здесь Джулиана тоже поджидал облом. Он не был мазохистом.
Наслаждения не было, только странное чувство, будто боль окутывает со всех сторон, принимая в свои объятия, мягко поглаживая, заставляя постоянно смиряться с ней, считая, что так положено.
«Ромуальд, где ты, когда мне так плохо?».
Джулиан не слышал, как открылась входная дверь.
Шаги тоже остались за гранью его восприятия. Джулиан думал, что находится в тёмной и пустой квартире в одиночестве до тех пор, пока не услышал, как до его сознания доносится голос Ромуальда. Голос, способный вытащить его из черноты. Человек, пожелавший протянуть руку и не отпускать никогда.
– Что с тобой, Джулиан? Может…
– Всё нормально.
Джулиан нашёл силы улыбнуться. Протянул руку и погладил Ромуальда по щеке, попутно коря себя за то, что потерял бдительность и предстал перед другим человеком в столь жалком виде и состоянии. Ромуальд, конечно, знал о побочных эффектах и прочем дерьме, что творилось с организмом из-за таблеток, но наблюдать лично ему такого не доводилось. Он был знаком с симптомами только по рассказам Джулиана, теперь увидел перед собой неаппетитную картинку.
Ромуальд выглядел обеспокоенным. Он включил в комнате свет, и яркие лучи действительно в первый момент заставили зажмуриться, спровоцировав неприятие, близкое к отвращению. Не к Ромуальду, а к электрическому свету, такому настойчивому и безжалостному, напоминавшему тот, что бил по глазам в стенах психиатрической лечебницы, не позволяя уснуть, раздражая психику, проезжаясь по ней и оставляя глубокие следы. Особенно вкупе с экспериментальными лекарствами, что раздражали её, впиваясь острыми тонкими иглами в каждый нерв.
– Ты бледный, – произнёс Ромуальд.
– Ты тоже.
Джулиан попытался изобразить веселье, но усмешка получилась болезненной. Не видя своего отражения, он всё понимал по изменениям в лице Ромуальда; тот хмурился всё сильнее, попыток посмеяться не поддерживал.
– Так бывает периодически, – добавил Джулиан, приподнимаясь немного и упираясь раскрытой ладонью в пол.
Глаза он опустил и предпочитал теперь смотреть куда угодно, но только не на собеседника.
– Периодически? – эхом повторил Ромуальд.
– Часто.
– И насколько часто?
– Раза два в неделю – точно. Ты же понимаешь, что эти чёртовы таблетки не проходят бесследно. Они влияют не только на мою психику, но и на организм, в целом. Они меня разрушают. Принимаю одно, чтобы вылечить другое, другое, чтобы заглушить третье. У меня херовый иммунитет и слабый организм, плохая наследственность и вообще, если почитать медицинскую карту, то пора озаботиться поиском места на погосте. Если я начну принимать ещё и обезболивающие препараты, масса из размоченных таблеток у меня через уши полезет, потому приходится терпеть. Я пробовал совмещать их, не помогло.
– Джулиан.
Ромуальд явно растерялся. Связной речи у него в запасе не имелось, потому единственное, что он мог сказать, так это имя собеседника. Он сидел на полу, засунув руки в карманы кожаной куртки, которую до сих пор не снял, и не знал, как поступить. Ему хотелось обнять Джулиана и в миллионный раз сказать, что всё будет хорошо, но он понимал, что это наглая ложь для них обоих. Она как те таблетки, что приходится принимать Джулиану. Самообман, призванный создать видимость уверенности, но не отстроить её с нуля, поскольку надежды неоднократно не оправдались. Плюс неизвестность в перспективе. Вдруг Джулиан опять в том состоянии, когда его раздражает любой шорох, любой шум, любое резкое движение и прикосновение. Любое. Независимо от того, какой характер оно носит. С сексуальным подтекстом, как прошлым вечером или же банальное желание поддержать и подарить сомнительное чувство защищённости, как сегодня.
Джулиан провёл ладонью по лицу. Тошнота, терзавшая каких-то полчаса назад, улеглась, затаившись до поры, до времени.
– Можно немного полежать? – спросил.
– Тебя довести до кровати?
– Нет.
– Тогда…
– У тебя на коленях.
– Да, – еле слышно выдохнул Ромуальд. – Мог бы не спрашивать.
– Мне хотелось удостовериться, что ты не возражаешь.
– Для тебя всё, что угодно.
Ромуальд тоже попытался улыбнуться, произнеся это. Но результат получился неоднозначный. Не выстрадано, как у Джулиана, но больше устало, болезненно и обречённо. Не в том смысле, что его основательно достали чужие неприятности, и он по горло сыт подобными поворотами, нет. По его улыбке просто становилось понятно, что он смертельно устал от постоянных сюрпризов со стороны судьбы-проказницы. Она не останавливалась, не знала предела, потому продолжала придумывать всё новые каверзы и пробовать их на заранее отобранных для проведения эксперимента экземплярах.
Джулиан ничего в ответ не сказал. Получив разрешение, он закрыл глаза и устроил голову на ногах Ромуальда. Неловкости, которой Джулиан так опасался, в воздухе не повисло, боль продолжала разгораться внутри, не унимаясь, но теперь напоминала не бурное пламя, а тлеющий факел, что время от времени прижигал, опаливая точечно, а не всё подряд. Ромуальд продолжал хранить молчание, о разговоре с отцом умалчивал, а Джулиан не торопился задавать наводящие вопросы.
Мюзикл – последнее, что интересовало его, в данный момент. На свете вообще не существовало чего-то, способного перетянуть на себя внимание Джулиана, затмив собой отвратительные ощущения, спровоцированные лекарственными препаратами.
Под сомкнутыми веками вновь господствовала сплошная чернота, но теперь она больше подходила под определение вязкой.
Джулиан слышал, что Ромуальд время от времени задерживает дыхание, старается дышать тише обычного, видимо, чтобы не раздражать дополнительно. Так проходила минута за минутой. Гробовая тишина. Ни стука часовых стрелок, ни подтекающего крана, по каплям отсчитывающего секунды, ни шагов, способных отдаваться в голове диким взрывом, будто это не соприкосновение домашнего тапка или босых ног с полом, а марш слонов, устроивших шествие в квартире. Тишина. С одной стороны, умиротворяющая, потому что все посторонние звуки вызывали отторжение. С другой – пугающая и концентрирующая внимание на болевых ощущениях.
Прикосновение тёплой ладони заставило Джулиана вздрогнуть, но только в первый момент, когда стало неожиданностью и вытащило из состояния сомнительного нежеланного транса. Ромуальд действовал нежно и аккуратно, проводя рукой по коротко стриженым волосам, не запуская в них ладонь. Он гладил осторожно, почти невесомо, продолжая хранить молчание. В этом жесте не было никакого романтического или сексуального подтекста, больше родственно-нежных чувств и невысказанных слов о том, что…
Да-да. Рано или поздно всё наладится. Будет хорошо и изменится к лучшему.
Ладонь застыла на месте, и Джулиан рискнул повернуть голову, думая, что встретится с Ромуальдом взглядом, после чего обоим вновь придётся изображать свои мученические улыбки, не отражающие истинные чувства, клокочущие внутри. Но представленная картина разбилась о реальное положение вещей. Кажется, у них обоих сегодня получился вечер удивлений. Сначала Ромуальд стал свидетелем того, что так тщательно от него скрывалось, теперь роль первооткрывателя примерил на себя Джулиан.
Возможно, такое уже происходило раньше, но ему не доводилось видеть Ромуальда плачущим. Чаще на его лице застывало надменное выражение, соответствующее имиджу, созданному в обществе. Насмешливая улыбка, ядовитые фразы, открытая демонстрация ненависти к окружающим.
Да, он мизантроп. Что поделать?
Симпатий со стороны окружающих подобный подход не добавлял, потому-то принято было считать, что в семье Эган Ромуальд – самый неудачный экземпляр. Там все общительные, успешные, до чёртиков правильные, а он – грязное пятно на репутации прекрасных людей. Родственники ему подобных претензий не высказывали, а вот журналисты старались периодически раздуть скандал, потому подливали масла в огонь, придумывая сенсации, возникшие на пустом месте. Это раздражало раньше, бесило и теперь.
Джулиану казалось прежде, что он знает о Ромуальде всё, но сегодня он вновь сумел обнаружить в нём нечто новое. Тогда же стало ясно, что это явно происходит не впервые. Не на постоянной основе, но иногда Ромуальд позволяет себе немного слёз. Он тоже старается не демонстрировать открыто слабости и сейчас слёзы стекают по его щекам только потому, что он думает: Джулиан не видит.
Это не было бешеной истерикой или воплем профессионального плакальщика, попыткой продемонстрировать свои чувства, но настолько показной, что вместо жалости и прилива нежности, появляется только отторжение и желание отдать приказ о прекращении дилетантского выступления. Всего лишь несколько слезинок из-под сомкнутых век. Вновь попытка задержать дыхание, не хлюпать носом и не перетягивать жалость на себя.
Ромуальд действительно надеялся, что Джулиан ничего не видит, а если получилось так, что внезапно стал свидетелем, то пусть лучше отвернётся и не смотрит. В противном случае это будет похоже на идиотскую финальную сцену из шекспировского творения, о котором так любят вспоминать «остроумные» особи, как только слышат имена Ромуальд и Джулиан. Выпить яд, вонзить себе в грудь кинжал, чтобы разделить чужие страдания и боль, а потом вновь воссоединиться где-то там, в потустороннем мире, если взять за основу мысль о его существовании.
Что они вообще знали о любви, эти глупые дети, знакомые в течение трёх дней и бесславно умершие по собственной дурости?
Впрочем, туда им и дорога.
Смутное ощущение, будто за его действиями наблюдают, не оставляло Ромуальда, но он принципиально не открывал глаз, стараясь не думать ни о чём, просто сосредоточиться на событиях этого вечера и постараться убедить себя: у них милый семейный вечер. И Джулиан лежит у него на коленях не потому, что его мучает невыносимая боль. И бледен он только по причине особого освещения, придающего коже неестественный оттенок. Это всё временно. Это пройдёт. Врач ведь говорил о положительной динамике, о том, что ситуация начинает стабилизироваться… Однако, если это стабильность, то лучше не представлять, что являет собой неопределённость.
Он ехал домой в отвратительном настроении, понимая, что родитель, в который раз, не оправдал его ожиданий, поддержав начинания любимой дочери. Так бывало всегда, начиная с раннего детства, но он продолжал наивно верить, что однажды Эйден или Симона решат помочь, примут его сторону и поставят Челси на место. Ошибкой было думать, что с годами люди меняются. Родители улыбались ему, сестра и её муж тоже не кривились демонстративно, когда Ромуальд сидел вместе с ними за столом, но чувство неловкости, висевшее над гостиной, зашкаливало. В итоге, победа вновь осталась за большинством.
Ромуальд не выдержал гнетущей атмосферы и первым вышел из-за стола, практически не притронувшись к еде. Ему казалось – ещё немного, и тошнота подступит к горлу, взметнётся вверх стремительно, как подземный ключ, пробивающийся сквозь грунт. Перспективы, которые он рисовал для напарника по сцене, станут его реальностью, с небольшой поправкой – его коленки никто не тронет. Тошнота появится сама собой, и он вновь испортит настроение своей идеальной семейке, когда всё снова окажется на тарелке, но уже не в первозданном виде, а выблеванное и неаппетитное. Они наверняка решат, что он это нарочно сделал, а не потому, что его выморозили постные рожи и пафосное поведение тех, кто рядом. Конечно, травить группой проще, чем сражаться в одиночку. Печально, если эта группа называется твоей семьёй. Согласно негласным общественным правилам, именно в её пределах следует искать поддержку в трудных ситуациях, но Ромуальд стал исключением из правил. Его не поддерживали. Его родственнички поддерживали кого угодно, даже Илайю, которого знали без году неделю, но того, кто был одной с ними крови, закидывали камнями.
Выходка с побегом из-за стола практически кричала об отсутствии той самой зрелости, о которой днём говорила Челси. Ромуальд чувствовал, что его осуждают и качают головой, восклицая о пробелах воспитания в сочетании с невероятно завышенной самооценкой, грубостью и неумением вести себя в обществе, придерживаясь определённых правил. Ужасный, ужасный Ромуальд.
Если бы не необходимость разговаривать с отцом после ужина, он бы рванул из этого дома на реактивной скорости, а так добрался только до коридора, отделявшего основное строение от зимнего сада. Научись Ромуальд курить в период юности, обязательно потянулся бы за сигаретами и одну за другой приговорил всю пачку. Не имея вредной привычки, он терял шанс успокоить себя подобным методам. Оставалось рефлексировать и тонуть в своей боли. Он мог бы устроить скандал непосредственно в обеденном зале, но пришлось царапать себя и мысленно считать до ста, потому что после грандиозной истерики можно было окончательно распрощаться с расположением отца, а то и пощечину от матери получить. Симона, конечно, считала себя женщиной сдержанной и мудрой, но когда дело касалось младшего сына, она становилась на сторону большинства и заявляла, любуясь собой со стороны, что Ромуальд сам виноват в сложившейся ситуации. Никто не привязывал его намеренно к человеку с такими данными и не заставлял гробить жизнь рядом с ним.
В момент произношения этих фраз его так и надирало напомнить, в каком восторге Симона пребывала раньше, когда Джулиан не был «больным уродом», а считался «обаятельным молодым человеком». Кажется, если бы судьба поменяла Джулиана и Ромуальда местами, Эганы, что старшее, что младшее, точнее, среднее поколение разом отвернулись бы от родственника и позабыли, как звучит его имя. Они ничего не делали, чтобы помочь ему, они не пытались.
Они были не меньшими предателями, чем те же журналисты. От последних Ромуальд ничего не ждал, но родственники… Когда-то ему казалось, что он может положиться на них, довериться и знать, что при необходимости рука помощи не заставит себя ждать. Ныне от уверенности ничего не осталось.
Единственным, кого бегство Ромуальда из-за стола озадачило, оказался, что неудивительно, его племянник. Флинт, мало понимающий в жизни и, наверное, считающий, что сладкое способно помочь от всего на свете, притащил дяде несколько шоколадных конфет. Они ели их, сидя на скамейке, всё в том же стеклянном коридоре, а Ромуальд ловил себя на мысли, что хотел бы вновь стать ребёнком. Обрывал свои мечты, когда натыкался на пунктик под названием «Джулиан».
Стань он сейчас ребёнком, Джулиан останется в одиночестве, а его жизнь и без того нельзя назвать сладкой.
Посчитав, что вечер был не так уж плох, судьба решила Ромуальда добить, потому подкинула ему ещё один подарок сомнительной ценности. После ядовитых замечаний Челси, не преминувшей вклиниться в разговор, после криков отца, поднимавших крышу, стало понятно, что мирным путём конфликт не урегулировать. Квартира же встретила тёмными окнами, напоминая о недавнем побеге Джулиана. Ромуальд был уверен, что снова окажется здесь в одиночестве, но, открыв дверь, услышал своё имя. Оказавшись в спальне, увидел картину, для его глаз не предназначавшуюся и так долго, основательно скрывавшуюся. Подумать только. Он три года наблюдал за тем, как Джулиан пьёт таблетки, слышал о боли, но видеть всё в реальных красках, а не в приглушённых тонах ему не доводилось. И когда он впервые разглядел меловую бледность, соединенную с отчаянием, отражённым в глазах Джулиана…
Ладонь коснулась его лица, стирая дорожку слёз.
Насмешливых поддразниваний или криков о ненужной жалости не последовало, лишь мягкое поглаживание и предельно серьёзное выражение лица стали результатом наблюдения. Разумеется, после прикосновения Ромуальд не мог продолжать делать вид, будто не чувствует взгляда. Он открыл глаза и посмотрел на Джулиана.
– Мы выберемся, – произнёс Джулиан уже не столь болезненным голосом, как прежде. – А я сыграю свою главную роль. Не потому, что она так мне нужна, а чтобы порадовать тебя. Мы сыграем. Вместе. Правда?
– Правда, – отозвался Ромуальд.
А про себя добавил, что обязательно добьётся своего. Даже если ради появления Джулиана в актёрском составе придётся пойти на преступление. Хочет Челси этого или нет, но её протеже придётся отойти в сторону.
========== 14. ==========
Soundtrack: Delain – Army of dolls
Возвращаясь периодически к событиям своей жизни, Илайя неизменно приходил к выводу, что проблем с общением, в принципе, никогда не испытывал. Он не стремился оказываться в центре всех громких и не очень школьных событий, но всё-таки, в той или иной степени, оказывался к ним причастным. Не было прежде такого, чтобы все что-то собирались делать, а он оставался в стороне, узнавая о прошедшем событии в тот момент, когда всё уже прошло, и на доске объявлений появились фотографии. За каким хреном они там висят, было не до конца понятно.
Случилось и случилось. Кому теперь есть до этого дело? Хотя… Может, сплетникам и требовался повод для раздувания очередной сенсации. Процесс превращения из мухи в слона. Стремительное перевоплощение одного случайного взгляда, запечатлённого на плёнке, в историю страстной любви или жуткой ненависти.
Илайе в центре подобных скандалов оказываться не доводилось, и он склонен был думать, что это благодаря его способности находить общий язык с нужными людьми. Достаточно мило улыбнуться активистке, кропающей ради развлечения пасквили в школьную газету, и его имя из статьи моментально исчезает. А уж если он решится не только на общение при помощи жестов и мимики, тогда и вовсе никаких проблем больше не будет. Запудрит мозги только так. Казалось бы, на новом месте мало что изменится. Люди везде одинаковые. В конечном итоге, он не на приём к английской королеве собирается, где стоит придерживаться определённых правил поведения и не допускать лишних телодвижений, чтобы не сесть в лужу, продемонстрировав своё плебейское воспитание вкупе с полным отсутствием познаний норм этикета.
Однако события последних месяцев жизни наглядно демонстрировали обратное. Навыки коммуникации делали Илайе ручкой, и он не представлял, во что способно вылиться очередное знакомство. Потому-то, когда Челси сказала о необходимости ещё одного знакомства, Илайя порядком насторожился и напрягся. Он сомневался, что сумеет найти общий язык с представителем шоу-бизнеса, с которым госпожа продюсер планировала его свести. Столкновения с напарником по сцене неоднократно продемонстрировали, насколько Илайя далёк от мира, в котором ему предстояло вращаться, и что-то подсказывало – очередная встреча обернётся провалом.
На сей раз, особых указаний со стороны Челси не последовало. Она просто упомянула, что необходимо присутствовать такого-то числа такого-то месяца в таком-то месте. Илайя покорно кивнул и вопросов дополнительных не задавал, понимая, что любопытство себя не оправдает. На деловую встречу он вновь отправится в одиночестве, Челси поддержит его разве что морально, подержав кулачки. Пробивать дорогу за подопечного и играть роль посредника, передающего ценный приз из рук в руки, не станет. Всё, что он скажет, останется на его совести. Производить впечатление или же сливать себя в унитаз тоже будет самостоятельно, в зависимости от того, каким окажется собеседник.
– Ничего выдающегося. Обычный разговор.
Таким стало напутствие со стороны Челси. Илайя хмыкнул неопределённо, не представляя, каким может оказаться «обычный» разговор. С Ромуальдом ему тоже предписывалось просто поговорить, но столкновение лицом к лицу перевернуло обыденную ситуацию с ног на голову и заставило пожалеть о принятии положительного решения. Не навсегда, но на определённое время, пока оцепенение не прошло, а уверенность не окрепла окончательно.
