Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 53 страниц)
Почему?
Этот вопрос неизменно повисал в воздухе, и стал уже чем-то вроде условного рефлекса. Постоянного участника их разговора. Ромуальд едва ли не на автомате спрашивал, что тормозит Джулиана? Что мешает ему стряхнуть с себя апатию и инфантилизм? Что, кроме этих чёртовых таблеток заставляет его думать о своей неполноценности? В конечном счёте, люди способны ко всему приспосабливаться. Многие терпят невыносимую боль, многие принимают лекарства, поддерживая в себе жизнь, зная, что купировать болезнь не сумеют, и однажды она их сожрёт. Некоторые живут именно, как приговорённые к смерти, но при этом умудряются сохранять оптимистичный настрой, ищут смысл жизни, берутся за любимое дело и не купаются в своей боли, как царица Клеопатра в молоке. Джулиан именно этим и занимался.
В моменты злости Ромуальд терял ощущение братских отношений и мысленно приходил к выводу, что его эта ситуация убивает не меньше, чем вечного страдальца, а то и больше. Вся тяжесть ложится на его плечи, он бесцельно бьётся, бьётся и бьётся, тянет руку, а её отпихивают и повторяют с завидным постоянством только одно слово. Результат.
Нет уверенности? Нет активной деятельности.
Тогда же накрывало осознанием, что Джулиан его использует, у них не любовь, у них симбиоз, в котором есть один донор и один паразит, живущий за счёт этого самого донора.
В такие же моменты Ромуальд задавался вопросом, почему он продолжает держаться за обречённые отношения, давно изжившие себя. Он мог разом от них освободиться, но, когда приходил к такому выводу, на душе становилось муторно и мерзко, доходило до отвращения к самому себе. Его тяга к Джулиану была странной, поскольку логическому объяснению не поддавалась. Здесь смешивалось огромное количество самых разнообразных чувств и эмоций. Нежная привязанность, некая благодарность за то время, что они провели вместе и вполне могли назвать себя счастливыми людьми, надежда, что однажды всё вернётся на свои места, и Джулиан вновь воспрянет духом, перестав существовать в состоянии живого трупа.
Однажды, да… Когда Ромуальд всё сделает за него.
Казалось бы, эта роль нужна Джулиану намного сильнее, чем Ромуальду. Если первый обитает в неизвестности, то для второго всё уже сложилось благополучно, и можно почивать на лаврах, изредка отсыпая отцу благодарностей за подаренный шанс. Но нет. Именно Ромуальд старался выбить для Джулиана роль, поскольку пообещал. Договор, только что кровью не скреплённый.
«Ты перестанешь убивать себя, если получишь роль в мюзикле?».
«Да».
«Я подарю её тебе».
Он не знал, как этого добиться, но пообещал. Вцепился в собственные же слова, как ищейка в кусок ткани, вырванной из костюма преследуемой жертвы. Восторженный блеск в глазах Джулиана и оживление, коего давно не наблюдалось – этого было достаточно, чтобы повторять обещание раз за разом, хотя при ближайшем рассмотрении вырисовывалась не самая радостная картина.
Походило на открытое использование со стороны Джулиана и дикую наивность со стороны Ромуальда. Единственное, что от него требовалось – это роль, в нём самом никто не нуждался. Ромуальд отгонял от себя такие мысли, предпочитая воздерживаться от однобоких суждений и развешивания ярлыков.
Это временно, убеждал он себя.
Это пройдёт.
Это лишь испытание на прочность, которое нужно пройти с достоинством, продемонстрировав лучшие качества своей личности.
И он старался во благо того, кто когда-то носил статус любимого человека, да и сейчас продолжал делать это, хоть и отнекивался, говоря, что они больше не пара и никогда ею не будут. Не потому, что ему противно, а потому, что Ромуальд рано или поздно перестанет благородствовать и поймёт, что ему необходим другой тип отношений.
– Так почему? – Ромуальд не удержался от повторения вопроса, поскольку в первый раз ответа на него не получил.
– Потому что я не хочу унижаться.
– А я хочу?
– Это твой отец.
– Что с того?
– Не делай вид, что не понимаешь, – огрызнулся Джулиан, поднявшись на ноги и сложив руки на груди. – Для тебя разговор с ним – обычная стандартная процедура, а я буду выглядеть жалко. Только представь себе, как это замечательно. Ничтожество приползло, кинулось в ноги и просит дать ему испытательный срок. Уверен, что он засмеётся и укажет мне на дверь.
– У тебя странные представления о моём отце.
– Просто я знаю людей.
– Настоящих или тех, что нарисованы твоим воображением?
– Какого хрена ты ко мне прицепился?! – прорычал Джулиан, шумно выдохнув и сжав ладонь в кулак. – Тебе недостаточно того жалкого зрелища, которое разворачивается перед тобой каждый день? Хочется сделать из этого грандиозное шоу с участием зрителей. Так?
– Нет.
– Тогда оставь меня в покое! Отвали. Съеби к чёртовой матери. Ты обещал выбить для меня роль. Ты. Обещал. Я не заставлял тебя делать это. Так почему… – он схватил со стола стакан с остатками воды после недавнего приёма таблеток и швырнул, явно целясь в голову бывшего любовника. – Убирайся.
Ромуальд, и без того находившийся на пределе, с трудом сдерживал эмоции. Ему хотелось подойти к Джулиану и врезать ему со всей силы, но внутренний голос с завидным постоянством напоминал, что тот не вполне здоров, и с ним нужно обходиться мягче, делая скидку на болезнь и симптомы, ей сопутствующие. Джулиан не хотел, это всё его недуг.
– С удовольствием, – процедил Ромуальд сквозь зубы. – Если хочешь, чтобы я убрался, так и будет. Всё для тебя, принцесса.
Джулиан обхватил себя руками и опустился на пол, стараясь успокоиться. Таблетки… Сегодня он повременил с их приёмом, выпил их чуть позже положенного, и вот результат. Вот. Агрессия, которой быть не должно, выплеснулась наружу.
Но Ромуальд сам виноват. Заладил, как попугай.
Роль, роль, роль…
Ему не понять, что чувствует Джулиан. Здоровому человеку никогда не узнать, каково жить на свете с таким недугом. Каково чувствовать себя ущербным и каждый миг своего существования мучиться.
Никогда.
И не нужна никому его показная жалость. Все досыта ею наелись, уже тошнит и наизнанку выворачивает. Достал. Строит из себя благородного рыцаря, а сам только и делает, что грезит наступлением дня, когда Джулиан оставит его в покое, более не будет обременять своими проблемами. Будто он рад, что всё так получилось. Будто это он отчаянно цепляется за осколки своего не совсем здорового сознания, запрещая им демонстрировать истинные, ничем не искажённые события.
Джулиан чувствовал, как по щекам стремительно бегут слёзы, глаза отвратительно щиплет в уголках, но утешать его не торопятся. Напротив. Входная дверь хлопнула, оповещая о том, что Ромуальд остался верен слову. Обещал убраться, и не стал с этим тянуть. Джулиан остался в одиночестве.
К радости Ромуальда долго ждать лифт не пришлось. Стоило только выйти из квартиры, как створки лифта разъехались, пропуская на этаж пожилую пару и предлагая Ромуальду проехать вниз с комфортом, а не сбежать по лестнице так, словно за ним гонится стая волков. Он знал, что гнаться за ним никто не собирается, более того, Джулиан даже порог квартиры переступать не станет, вновь убедив себя в том, что в таком состоянии ему лучше с посторонними людьми не пересекаться. После приступа агрессии накроет осознанием, что проблема того не стоила, он соберёт осколки, вышвырнет их в мусорку и снова начнёт пестовать собственное душевное состояние. Лучше бы он отправил в мусорную корзину не битое стекло, а собственные невысказанные претензии и весь тот хлам, что копился в его мыслях с завидным постоянством.
Ромуальд прижался затылком к стеклянной стене, закрыл глаза и зажал себе рот рукой. Он ненавидел дни, подобные этому. Ненавидел ситуации, в которых его споры с Джулианом выливались в откровенные скандалы. В большинстве случаев, он старался разрешить проблемы миром, уговорами, нежными словами и тихими, спокойными репликами, но когда на него бросались с обвинениями, а ещё напирали на обещание, становилось особенно мерзко, практически невыносимо. Иногда в голову закрадывалось подозрение, что в их тандеме именно Джулиан – разумный человек, а он, Ромуальд, просто идиот, которым каждый может манипулировать, как куклой, вертеть туда-сюда, отдавать приказы и ждать, когда он сделает всё. Принесёт эту несчастную роль и скажет, что теперь она принадлежит Джулиану.
Ещё сильнее Ромуальда заботил вопрос, почему он сам продолжает поддерживать подобную линию поведения. Тут же отвечал, что дело в его мироощущении и ценностях. Он излишне привязан к Джулиану, хочет для него счастья и только потому не осаживает бывшего любовника. Делает скидку на болезнь, но вовсе не жалеет. Просто жаждет увидеть улыбку на тех губах, что в последнее время только и делают, что презрительно поджимаются или кривятся.
«Он любил тебя когда-нибудь? Или только твою фамилию?».
Может быть.
А, может, и нет.
Кто теперь наверняка скажет? Всё в мире относительно, нельзя поручиться на сто процентов за правдивость того или иного утверждения.
Оказавшись в машине, Ромуальд несколько секунд сомневался в правильности своего решения, но, в конце концов, вытащил из кармана телефон и набрал знакомый номер. Его метания длились недолго, а решение не было местью. Он просто понимал, что в таком состоянии ничего адекватного сказать не сумеет, только усугубит положение, добавив Челси единомышленников, а своих соратников окончательно растеряв. Взбудораженный, злой, всё ещё находившийся в состоянии, близком к тому, когда устраиваешь драку, только бы избавиться от ужасающего количества адреналина, гуляющего в крови, когда цепляешься к каждому слову и практически ненавидишь весь мир. Он просто не мог показаться в таком виде на глаза отцу, но и возвращаться в квартиру не планировал. Им с Джулианом требовалось отдохнуть друг от друга. Хотя бы пару часов, чтобы буря улеглась.
– Пап, – произнёс, как только понял, что на звонок ответили. – Да, я относительно сегодняшней встречи. Я бы хотел перед тобой извиниться, но, кажется, сейчас пересечься не получится. Лучше перенесём разговор на другое время. Почему? Ну… Знаешь, внезапно слегка изменились планы. Мы с Джулианом решили выбраться куда-нибудь. Да, вместе. Спасибо. И тебе хорошего вечера.
Маленькая ложь, которая, как известно, со временем может породить большое подозрение. Могла бы, проснись у родителей или Джулиана истинный интерес к жизни Ромуальда. Раньше так было, теперь он, кажется, никого, кроме самого себя не волновал. Отец планировал заниматься его творческим продвижением, но едва ли интересовался событиями личной жизни. Не стал спрашивать, куда именно собирается поехать сын, не усомнился в том, что Джулиан составит компанию, хотя это как раз было чем-то нереальным.
Дожидаться звонка от бывшего любовника Ромуальд тоже мог часами. Он уже выучил тактику Джулиана, осознал, что инициативу всегда приходится брать в свои руки. Мириться с ним не станут, пару ласковых, в прямом смысле, слов не скажут. Будут хранить скорбное молчание, ожидая очередного унижения. Вряд ли Джулиан видит это именно унижением, он воспримет всё, как само собой разумеющееся явление. Счастливчик Джулиан и глупышка Ромуальд. Кто из них достоин большего уважения? Кто постоянно совершает ошибки, наступая на одни и те же грабли? Правильно. Во всём, всегда виноват только Ромуальд.
А Джулиан… Джулиан – нет. Он всегда прав.
Наверное, история их отношений была обречена с самого начала. Вон, даже в литературе классик со знанием дела продемонстрировал, куда способны завести отношения между людьми, носящими подобные имена. Ничего хорошего в итоге не вышло, умерли все. Правда, и стартовая ситуация там отличалась значительно, потому сравнивать было глупо. Но иногда Ромуальд всё же вспоминал о своём неудачливом тёзке и не менее неудачливой деве из шекспировской трагедии. Как итог, мысли его становились совершенно мрачными, без минимальных проблесков. И если Джулиан в их обречённом на страдания тандеме мог позволить себе множество слабостей, то Ромуальду предписывалось держаться и не сдавать позиции. Крики, слёзы, истерики – это всё не в его компетенции. Должен быть хоть кто-то здравомыслящий. Эта роль отводилась ему.
Пройдёт немного времени, он вновь переступит порог квартиры и почувствует умиротворение, а не тот бушующий ураган, что сейчас занимает лидирующую позицию в его душе. Нужно только немного потерпеть, подождать, когда улягутся страсти, а градус их накала снизится до минимума.
Скорее всего, когда он вернётся, Джулиан уже уснёт и не будет нервно дёргаться от каждого прикосновения. Не станет демонстрировать чрезмерное отвращение, приправленное показным высокомерием, не скривится, если осторожно коснуться его ладони, сжимая её. Или если Ромуальд всё же решится поцеловать его в макушку.
Не сказать, что он не понимал, не входил в положение и не проникался ситуацией, напирая исключительно на собственные потребности, попутно забивая на чужие пожелания. Вовсе нет. Он понимал, входил, проникался. Он не делал ничего насильно и не принуждал Джулиана к интимной близости. Он знал значение слов «я не хочу», и ничего такого не предлагал, подавляя себя и проводя вечера в душе в компании своей руки. Но ему от Джулиана не нужен был секс, вымученный, без страсти, без минимального желания, с закрытыми глазами и полным равнодушием на лице.
Зажмурься, и думай о Лондоне. Хотя, нахер тебе тот Лондон, когда ты живёшь в Нью-Йорке?
Теперь, когда Джулиан окончательно потерял интерес к сексуальной жизни, Ромуальд не предпринимал попыток, не зажимал бывшего любовника при любом удобном и не очень случае, не пытался стянуть с него одежду, не визжал, брызжа слюной, что с его желаниями никто не считается, хотя надо бы. Он просто хотел почувствовать себя не инструментом для выбивания ролей, а человеком более или менее близким.
Для доказательства правдивости данного утверждения ему требовалось не так уж много. Одно паршивое рукопожатие, слабое прикосновение пальцев к руке, ободряющая улыбка или хотя бы мимолётный поцелуй в щеку. Этого было достаточно. Но он этого не получал. Вместо этого его обвиняли во всём, в чём он был виноват. И во всём, к чему не имел никакого отношения.
Почему-то именно в этот момент он особенно остро чувствовал своё одиночество и отсутствие интереса со стороны окружающих. Джулиан жил в своём придуманном мире, Челси решалась на диалог лишь в те моменты, когда жаждала пикировки и обмена колкостями. Родители обращали взор в сторону младшего сына ещё реже. Конечно, он жил отдельно от них, ратовал за самостоятельность и вообще старательно ограждался от посторонних взглядов, но временами накатывала сентиментальность, когда хотелось побыть маленьким мальчиком.
Продемонстрировать матери разорванные джинсы, сверкнуть разбитыми коленями и похвастать перед отцом окровавленным носом. Тогда они действительно спрашивали, где он отхватил порцию тумаков, как умудрился разорвать новые брюки. А пока отец гордился настоящим мужчиной, что не страшится драки, мама шла в ванную за аптечкой и доставала оттуда жгучий антисептик, от которого на глазах выступали слёзы. Челси делами брата не интересовалась, уже тогда становилось понятно, что общих интересов у них ноль целых и ноль десятых. Она смотрела многочисленные фильмы и мультсериал «Дарья», которым и вдохновилась в вопросе создания своего имиджа, благо много для этого делать не пришлось. И цвет волос, и серёжки уже имелись в наличии, не пришлось травить пряди чёрной краской и пробивать уши ради искусства. Она слушала «Нирвану» и терзала гитару, авторитетно заявляя, что Кобейн играл то ещё дерьмо, но сумел родиться в нужное время в нужном месте, и, да, он её вдохновляет. Ромуальд называл сестру потенциальной старой девой, она его безмозглым раздолбаем. Это была почти семейная идиллия.
Потом семьёй Ромуальда стал Джулиан…
А потом их вроде как семья развалилась под натиском обстоятельств, и совместное проживание не приносило ничего, кроме разочарования вкупе с желанием что-то изменить. Вот только, что именно следует поменять? Этот вопрос оставался открытым, спустя три года после того, как прозвучал впервые и повис в воздухе мёртвым грузом.
Каждый второй, а то и просто каждый советчик со стороны сказал бы всего два слова. Брось его.
Ромуальд не мог, потому сам себе говорил закономерные слова.
Не бросай и продолжай мучиться.
Пожалуй, только это он и мог сделать. Ромуальду не довелось узнать, каково на вкус предательство. Узнавать не хотелось, и, конечно, он не желал этого Джулиану. После того, как от последнего отвернулись все друзья, а родственники предпочли сбросить обузу на докторов, было бы скотством – уподобиться им. Ромуальд держался, срываясь время от времени, выражая негодование в кратковременных вспышках гнева.
Метод избавления от них оставался банальным до неприличия. И сейчас тоже должен был сработать. Просто оказаться в месте большого скопления людей, почувствовать себя частью толпы и осознать, что он не одинок. Пусть никто из них с ним не заговорит, пусть он сам проявит силу воли и не поддастся на уговоры очередной красавицы в откровенном платье или милого мальчика с пухлыми губами. Пусть они уйдут разочарованными и обиженными на отсутствие обходительности с его стороны. Он просто посидит немного за барной стойкой, закажет себе что-нибудь алкогольное, к чему в итоге не прикоснётся, просто выбросит деньги на ветер, посмотрит, как люди танцуют, привлекая к себе внимание и стараясь продемонстрировать в выигрышном свете. А потом выйдет на улицу, проветрит мозги и поедет обратно, чтобы вновь опуститься на колени рядом с кроватью, глядя на спящего Джулиана. Он убедит себя в том, что сильный и со всеми подлянками со стороны судьбы справится. То, что есть сейчас – не страшно. Он способен и большее количество проблем пережить.
Он способен.
Эганы не сдаются так просто.
Если Челси не обманула и не бросила фразу о первом встречном сгоряча, ему предстоит нелёгкая битва. Вряд ли сестра действительно вытащит из толпы жаждущих дилетанта, вряд ли она доверит столь важное сражение неопытному новичку. Наверняка будет отчаянно искать высококлассного специалиста, махрового натурала с жёсткими жизненными принципами, способного устоять перед обаянием Ромуальда, а ещё – желательно с крепкими нервами, чтобы все удары со стороны судьбы в лице своего напарника по сцене, принимал, как досадное, но вполне закономерное проявление эмоций.
Наверное, Челси до сих пор думает, что он будет пользоваться старыми методами.
Соблазнение, унижение…
Нет уж. Это осталось в прошлом. И соблазнять он никого из принципа не станет. Двойная игра сегодня не в почёте. Ненависть – единственное, что свяжет его с напарником. Точнее, навсегда разделит. Челси говорила, что всё делается исключительно ради продвижения и раскрутки очередного Эгана, верно? В таком случае, к его мнению тоже рано или поздно прислушаются. Ему должно быть комфортно на сцене, а это будет реально только в том случае, если в постановке задействуют Джулиана.
Протеже сестрицы сбежит стремительно, не выдержав психологического гнёта. Начав с малого, стоит закончить чем-то масштабным. Проблемы, нарастающие, как снежный ком. Сначала мелкие пакости, затем нападение, угрозы, апофеозом – небольшой пакетик с парой-тройкой «весёлых» таблеток или порошка в личных вещах. Челси ведь так боится, что какой-то наркоман испортит её статистику и поставит премьеру под удар. Наркоманов она терпеть не станет.
– Ты гениален, Ромео, – хмыкнул, осознав, что иногда во время пребывания в состоянии «на эмоциях», в голову приходят на редкость занятные идеи.
Пока он предавался меланхолии, всё казалось отстоем, как только разозлился, сразу появился нормальный план, действуя в соответствии с которым, он мог добиться успеха. Так даже лучше. Никаких унижений и постоянных разговоров с отцом на одни и те же темы. Никаких пересечений со стервой Челси, что только и умеет – насмехаться. Настало время выяснить, кто из них лучший тактик и стратег.
Он улыбнулся радостно, мысленно открывая шампанское и празднуя свою победу.
Теперь, когда появилось решение проблемы, он успокоился и вполне мог не тратить время в клубе. Можно было развернуться и отправиться домой. При благополучном стечении обстоятельств они с Джулианом поговорят по душам, придут к единому знаменателю и предмет спора будет уничтожен, вырезан, как раковая опухоль.
Однако Ромуальд всё же решил заглянуть на пару минут. Постоять в стороне, понаблюдать за присутствующими, окончательно усмирить океан, бушующий внутри, похвалить себя за умение останавливаться в нужный момент, избегая соблазнов. Почувствовать себя безоговорочным победителем. Просто проверить себя на прочность.
Любил ли он тебя, а не твою фамилию?
Любил ли я его самого, а не популярность, к нему прилагавшуюся?
Ромуальд никогда особо не жаловал электронную музыку, потому мелодия, ударившая по ушам, заставила его поморщиться. Кроме того, только теперь, оказавшись внутри помещения, он понял, что одет не совсем соответственно случаю. Собираясь на ужин с отцом, одевался предельно строго, чтобы произвести особое впечатление и в очередной раз опровергнуть чужие заявления об отсутствии собранности при наличии детского инфантилизма. Конечно, он понимал, что костюм особой роли не сыграет, отец знает его, как облупленного. Тем не менее, никто не отменял того, что заявление о встрече по одежде не теряет актуальности, а подтверждение получает постоянно. В среде деловых людей костюм должен был расположить к себе и настроить на рабочий лад. В клубе это смотрелось довольно странно, но внимание притягивало на раз-два, заставляя гадать, что же привело сюда подобного человека.
Поиск приключений на одну ночь? Банальный интерес?
Вспышки яркого света раздражали, вкупе с музыкой они вообще казались настоящей пыткой. Несмотря на то, что общая атмосфера Ромуальда раздражала, он не торопился уходить. Напротив, двинулся к барной стойке. Просто посмотреть, просто развлечь себя, отшив кого-нибудь. В определённой степени, оказаться на месте Джулиана, который отталкивает его постоянно, заявляя, что его бесят тактильные контакты.
Не всегда, изредка. Ты просто выбираешь неподходящее время. Конечно, не всегда. Только почему-то это «не всегда» распространяется на каждый день, час и минуту.
Устроившись, заказал абсент и, забрав поданное, повернулся лицом к танцующей толпе.
Он давно научился контролировать свои эмоции, стал практически равнодушным к чужой привлекательности, перестал флиртовать при каждом удобном и неудобном случае. Потому и в этот момент его взгляд был исключительно изучающим. Ромуальд разглядывал разношёрстную толпу, отмечая тех или иных людей, но надолго ни на ком внимание не задерживал. Периодически выхватывал из общей массы силуэт, фиксировал его в памяти и моментально отворачивался, даже если видел, что его взгляд не остался незамеченным, и объект наблюдения вполне готов откликнуться на предложение.
Ромуальд жил установкой, что ему никто не нужен. Он не из тех, кто любит одного человека, а трахается с десятком других. Он…
В следующий момент он почувствовал себя так, словно споткнулся на ровном месте и полетел лицом вниз, пропахав лицом землю и приземлившись самым неудачным образом. Первым, что он увидел, были длинные светлые волосы, взметнувшиеся волной, а уже затем – лицо. Внимательный взгляд, не замутнённый алкоголем, не засыпанный наркотическим порошком, не задымлённый легкими наркотиками. Невероятно проницательный, но при этом совершенно… незаинтересованный. Однако парень не отвернулся, он продолжал смотреть, будто жаждал удостовериться, получить подтверждение, что не ошибся, определив хозяина взгляда, оказавшегося настолько материальным, словно по коже прошёлся, приласкав. Ромуальд прикусил губу, понимая, что рука дрожит. Ещё немного, и он вывернет абсент себе на брюки. И это будет не самое страшное, что с ним может произойти. Это станет лишь началом падения.
Желая удержать при себе лидерство в противостоянии, он постарался взять себя в руки и сделать вид, будто это нечто само собой разумеющееся. Отсалютовал незнакомцу бокалом и едва удержался от того, чтобы не облизнуться, подобно девушке-первокурснице, играющей в развращаемую невинность. Словно только что приложился к стопке дико сладкого ликёра, проникся вкусом, но больше не наливают, потому он облизывает губы, надеясь получить ещё хотя бы капельку.
Вопреки ожиданиям и внутреннему настрою, вопившему, что игра уже пошла не по правилам, Ромуальд не мог отвернуться. Он не верил в любовь с первого взгляда, в желание с него же, если честно, тоже не верил, поскольку предпочитал хотя бы парой фраз с потенциальным любовником обменяться, чтобы не столкнуться с форменным тупицей. Сейчас его мало волновали чужие умственные способности, он просто продолжал…
Нет, он уже не смотрел, он откровенно пялился на своего визави. Не видел себя в этот момент, но мог с уверенностью до тысячных процента заявить, что взгляд его содержит одну единственную просьбу.
«Подойди ко мне».
Ромуальд потянул узел галстука, ослабляя.
«Подойди же».
Сколько он себя помнил, блондины и блондинки неизменно оставляли его равнодушным. Чтобы эстетически насладиться, хватало собственного отражения в зеркале. Ещё один представитель нордической внешности рядом – всё равно, что двойник. Гораздо приятнее наблюдать рядом человека – полную противоположность, и Джулиан как раз подходил под это описание, а вот парень, продолжавший смотреть на него, нет. Светловолосый, скорее всего, светлоглазый, но…
Мать твою, он был почти идеальным.
Не слащавый до отвращения красавчик, не уродливое чудище.
Ромуальд ненавидел себя за то, что не прислушался к внутреннему голосу и не отправился домой сразу после того, как был придуман план по устранению конкурента Джулиана. Хотел себя проверить? Проверил, молодец.
Ромуальд знал, что ещё пара секунд обмена взглядами, и он, покинув наблюдательный пост, сам подойдёт к этому парню, чего не делал уже давным-давно. И с сожалением подумает, что не сможет притащить его к себе домой, а будет довольствоваться гостиничным номером с весьма и весьма неуютной обстановкой. Впрочем, какая разница? Место – не главное.
Главное, что он хочет уложить этого парня в постель и впервые за долгое время почувствовать, каково это, когда на твои ласки отвечают с энтузиазмом, отдаются с пылом и страстью. Каково это, когда рядом кто-то по-настоящему отзывчивый, а не ледяная статуя, лишь позволяющая засунуть в себя член и терпящая это через силу. Если он занимается любовью так же, как танцует, то…
«То лучше забудь об этом прямо сейчас и возвращайся домой».
Воображение не желало мириться с нарисованной перспективой. Оно подсовывало картинки одну развратнее другой, заставляя Ромуальда всё сильнее погружаться в это форменное безумие. Временное помешательство, о котором он уже завтра, скорее всего, пожалеет. Он чувствовал себя ничтожеством, но не мог приказать себе не смотреть и не мечтать. Не мог отказаться от мысли, как запустит пальцы в эти длинные пряди, как незнакомец расстегнёт его брюки, горячие ладони лягут на бёдра, а губы приоткроются, и язык скользнёт по ним, обещая минет в роскошном исполнении.
«Подойди же, или это сделаю я».
Ромуальд поставил нетронутый абсент обратно на стойку, поднялся на ноги и действительно собирался подойти к парню, стоявшему на танцполе. Но тот словно почувствовал перемены в чужом настроении, заметил решительность во взгляде, отмер и вместо того, чтобы спровоцировать близкое знакомство, ухмыльнулся надменно, попутно продемонстрировав средний палец, после чего растворился в толпе, оставив своего наблюдателя возбуждённым, неудовлетворённым и внезапно вновь разозлившимся. Не такой реакции Ромуальд ожидал на свои действия, не на такое завершение вечера рассчитывал.
Наверное, прислушавшись к логике, стоило продраться сквозь толпу, найти ускользнувшую эротическую мечту, ухватить её за плечи и поинтересоваться, что за хрень только что была, но Ромуальд этого не сделал. Ему было не до выяснения отношений. Ему вообще ни до чего не было дела, кроме собственных ощущений, сконцентрированных ниже пояса и доставлявших определённые неудобства.
Он сотню лет не практиковал ничего подобного, но сейчас просто не было другого выхода. Он чувствовал себя ничтожеством и идиотом оттого, что повёлся на чужой пристальный взгляд, оттого, что готов был пойти на измену, оттого, что представлял, как в этом проклятом клубном туалете находится не в одиночестве, а вместе со своей безымянной звездой. Практически наяву видел, как разворачивает его спиной к себе, кусает маняще подставленную шею, прихватывает мочку уха, вдыхает аромат одеколона, лижет кожу на загривке. И в ответ на свои действия получает живой отклик. Видит, как трепещут ресницы, а к истерзанным губам приливает кровь. Видит, как впивается в этот глупо-большой рот поцелуем и проталкивает внутрь язык, вспоминая, что собой представляет это действо.
Без особой нежности, без длительных прелюдий. Банально клубный трах.
Но ничего этого не было. Он находился здесь в одиночестве, прижимался спиной к холодной стене и дрочил на образ незнакомого парня, о котором не знал ничего. Сомневался, что в будущем представится возможность узнать лучше, но, по большей части, даже не жалел об этом. Меньше соблазнов, меньше возможностей изменить Джулиану, пусть даже тот давно сказал, что не станет осуждать.
Какая нелепость – дрочить, вспоминая образ того, кого видел первый и последний раз в жизни.
Нью-Йорк с его двадцатью миллионами жителей. Какова вероятность встретиться вновь? Её вообще нет.
– Маленькая. Блондинистая. Сучка, – выдохнул прерывисто, вспоминая насмешливую ухмылку вкупе с неприличным жестом.
Как же хорошо, что он исчез, растворился в этой толпе и больше не показывался на глаза. Как же здорово, что ошибки, нарисованные в перспективе, не перешли в жизнь.
Пожалуй, только за это следовало вынести благодарность прекрасному видению с полным отсутствием манер.
Манящий и недоступный. Идеальное сочетание.
Когда Ромуальд вновь оказался на пороге квартиры, события вечера слегка его отпустили. Но впервые он не задержался у двери, не толкнул её, отворяя осторожно, не подошёл к спящему Джулиану, не погладил по волосам и не прошептал, что любит, потому что после сегодняшнего инцидента в правдивости своих слов уже сомневался.
========== 6. ==========
Soundtrack: Eisbrecher – Nachtfieber; Delain – We are the others
Нужно что-то менять.
К такому выводу Илайя пришёл, спустя несколько дней мучительных размышлений, а потом, когда решимость достигла кульминации, отправился к своему непосредственному начальству и положил на стол заявление об увольнении. Быть может, поступил опрометчиво, не озаботившись заранее запасным аэродромом, но внезапно накрыло осознанием, что эта работа его слегка подзаебала.
