Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 53 страниц)
– Хорошо лижешь?
– Что?
– Что слышал. В противном случае, не знаю, чем руководствовалась сестра, выбирая тебя на эту роль.
– Быть может, всё дело в том, что я действительно умею петь?
– Скучный ответ. До этого было веселее, – внезапно Ромуальд улыбнулся гораздо душевнее, нежели прежде. – Извини, это была шутка. Ты, кажется, не так уж прост, а мне всегда нравились сложные люди. Друзья?
Последний вопрос был произнесён тише обычного. Ромуальд протянул Илайе ладонь, будто отчаянно нуждался в положительном ответе и жаждал получить ответное рукопожатие. Такая теория не выдерживала критики, Илайя ждал какого-то подвоха, и он не заставил себя ждать. Едва уловимое движение руки, почти незаметное, если расслабиться и поверить в великодушие со стороны собеседника.
– Нет.
– Ой, – Ромуальд виновато улыбнулся, глядя, как поток колы стекает на чужие джинсы. – Случайно получилось.
– Детский сад пытается мстить за то, что некогда был послан? – спросил Илайя, сомневаясь, что сумеет ударить точно в цель, а не зацепит слегка.
У него не было гарантии, что Ромуальд запомнил его. В какой-то момент даже засомневался, что там, в свете неоновых огней, в окружении разгорячённых танцами и алкоголем тел видел именно Ромуальда, прикусывающего губу, терзающего несчастный галстук и салютовавшего ему бокалом. Но по тому, как потемнели глаза собеседника, понял, что, да. Именно так и было. Именно его и послал, не зная, какой сюрприз ему приготовила жизнь.
Воспользовавшись ситуацией, Ромуальд схватил бумажную салфетку, швырнул её Илайе на колени, перегнулся через стол и выдохнул едва слышно:
– Когда-нибудь я засуну в этот грязный рот, а ты даже сопротивляться не будешь.
– Ага, и добавки попрошу, – заверил его Илайя, стараясь скопировать этот шёпот, то ли намеренно эротичный, то ли издевательский. – Не пройти бы вам на хер, мистер Эган, да вместе с вашим предложением?
– Может, даже засовывать не придётся. Сделаешь всё по собственному желанию.
– Если однажды решишь завязать с музыкальным бизнесом, попробуй зарабатывать на написании порнографических рассказов. Думаю, будешь пользоваться огромным успехом. А там недолго и до нового бестселлера. «Сто оттенков Эгана». Хорошо звучит?
– И пожалеешь о том, что самостоятельно разорвал счастливый билет, отказавшись от возможности, которая выпадает не так часто и не каждому. Маленькая. Блондинистая. Сучка, – прошептал почти отчаянно, вспоминая собственные действия в клубном туалете и приглушённый голос, когда впервые произнёс эти слова.
А потом неоднократно повторил по дороге домой, пытаясь избавиться от…
Да много от чего. От визуального образа, от мыслей о пристальном взгляде, от собственных фантазий, которые после встречи при свете дня не улетучились в неизвестном направлении, разбившись в столкновении с реальным представлением о чужой внешности. Она оказалась ровно такой, какой виделась и тогда.
Не смазливая, приторная и тошнотворная, когда губы капризно надуты, а глаза подведены карандашом для выразительности.
Да, речь о парнях. Среди актёров не такая уж редкость.
Но и не отвратительная. И рот, прозванный теперь не глупо-большим, а грязным, отлично гармонировал с другими чертами лица.
Поняв, что очередной ответной реплики на этот выпад не последовало, Ромуальд не удержался и прижался губами к уголку рта Илайи. Могло показаться, что он промахнулся. То ли собирался в губы целовать, то ли в щеку, но немного не рассчитал, вот и получилось именно так, как теперь. Но он не промахивался, а сделал ровно то, что было задумано. Единственное, чего не ожидал, так это того, что уже в следующий момент на его голову обрушится водопад из сладкой газировки и подтаявшего льда, заливая и идеально уложенные блондинистые пряди, и рубашку, которую он тщательно выбирал, рассуждая о том, насколько она подчеркнёт цвет глаз. Конечно, на колени Илайе газировка тоже пролилась, но он этому явлению значения не придал, как, впрочем, и прежде, когда Ромуальд вывернул свой напиток ему на брюки, прикрываясь отвлекающим манёвром и словами о дружбе.
– Приятно было познакомиться, – произнёс Илайя, резко отодвигая стул и выбираясь из-за стола. – Надеюсь, сработаемся. А вообще-то… Два – один, в мою пользу, – прошептал, поравнявшись с Ромуальдом.
После чего поддался порыву и в точности скопировал чужой жест. Слабый, едва ощутимый поцелуй на коже. Громкий смех, руки в карманах дешёвой куртки, гордо вскинутый подбородок.
Удаление с игрового поля, но не скорбное, в подавленном состоянии.
Он выглядел победителем. Он был победителем.
Два – один. В его пользу.
И ведь поспорить не с чем.
========== 10. ==========
Soundtrack: Delain – Invidia
Не сложись у Челси прекрасные отношения с продюсерской деятельностью, она могла бы попробовать себя в роли киллера. Бить на поражение, вдох-выдох, палец на спусковом крючке, провести легко по его поверхности и нажать, наблюдая за тем, как жертва падает на пол, асфальт… Куда угодно падает, хотя ещё пару секунд назад, до того, как её настиг контрольный в голову, строила планы на новый день или хотя бы на вечер, если придерживалась мнения, что сильно наперёд загадывать не стоит. Всё ведь в жизни бывает, многое может произойти. Кирпич на голову, машина из-за поворота или ещё какая мерзость, что засветится через определённое время в криминальной хронике.
Челси, сама того не зная, приготовила брату такой сюрприз, что…
В который раз Ромуальд пришёл к выводу, что банально не находит нужных слов, потому ограничится выразительным молчанием. Или скорбным, что в его случае красочнее и полнее характеризовало сложившиеся обстоятельства. Этакий персональный траур по безвременно почившим мечтам и планам. Встреча лицом к лицу не убила решимости, но градус уверенности, зашкаливающий прежде, несколько понизила. Несколько, да. Стремительно, как индекс акций, переставших котироваться, падает вниз, так и его уверенность спланировала с огромной высоты, приложившись об асфальт. Имей она антропоморфную форму, на сером асфальте наблюдалась бы неаппетитная картинка, от которой пробивает на тошноту и хочется блевать, долго-долго. А когда кажется, что начало отпускать, перед глазами появляется уже знакомый видеоряд, и всё начинается сначала.
В любой другой ситуации можно было бы крепко-крепко зажмуриться и отогнать от себя видения. Постараться это сделать, но сейчас всё бесполезно, и он прекрасно это знает. Пробовал несколько раз, успеха даже в мелочах не достиг, не говоря уже о чём-то масштабном. У него есть целая галерея этих самых картин, идущих одна за другой. Отшвырнёшь одну, на смену ей приходит другая, и так по кругу. Кружит голову, туманит мозг и мешает нормально воспринимать окружающую действительность.
Временами ему казалось, что в голове поселился ёбаный оркестр, или отдельный музыкант, с самым бесполезным на свете инструментом. Дурацкий треугольник, от которого дребезжащий, хрустальный звук не растекается по черепной коробке, а отлетает от одной стенки к другой, вызывая нестерпимую боль и ненависть ко всему происходящему.
Всем известно, что Эганы любят власть. Они тащатся от власти, а Ромуальд – их кровь. Он один из них, потому власть любит тоже. Вот только она ему взаимностью не отвечает, придерживаясь той же тактики поведения, что и мистер дешёвая куртка, драные джинсы и «я невоспитанный». Средний палец в лицо, и понимай, как хочешь. Хотя, разве тут допустимы разные трактовки? Всё понятно с первого взгляда.
В какой-то момент закралось подозрение, что это всё было не случайностью, а заранее спланированным мероприятием. Однако, раскинув мозгами, Ромуальд пришёл к выводу, что ничего глупее никогда не придумывал. И если он начнёт бросаться обвинениями, стоя перед Челси, она покрутит пальцем у виска и скажет, что от безделья у него поехала крыша. Он через некоторое время с её доводами согласится, потому что со стороны это и правда, похоже на паранойю, в которой он сам себя методично топил. Просто… Сложно поверить, что в жизни бывают такие совпадения. Ещё сложнее поверить в то, что нагородил непонятно чего в разговоре. Весь план его рухнул в одночасье, неизменным остался лишь трюк с пролитой колой, который, в итоге, чувства глубокого морального удовлетворения не принёс, только разочаровал сильнее. Противник даже не стал возмущаться, хвататься за салфетки, орать фальцетом, будто ему не брюки облили, а яйца прищемили, а то и вовсе сжали в кулаке и методично, с садистской улыбкой, их выкручивают, намереваясь сделать кастрацию голыми руками. А почему бы, собственно, не предсказать такую реакцию? Бывает, что и куда более сдержанные на вид экземпляры начинают верещать именно так, как он только что расписал в красках.
– Мудак, – процедил Ромуальд недовольно, не особо представляя, к кому обращается.
Да и обращается ли вообще? Вполне возможно, что это было замечание, сорвавшееся с языка само по себе, не имея адресата. При наличии желания можно было трактовать всё двояко, примерив ярлычок с данной характеристикой и к себе, и к партнёру по сцене.
Вот и накрылся медным тазом его план. Нет, он не собирался моментально сдаваться и притираться к своему напарнику. Просто понимал, что ранее продуманные пункты следует пересмотреть, подвергнуть корректировке и приложить для реализации больше усилий, нежели казалось прежде. Хотя бы потому, что теперь всё осложнялось моментом с уязвлённой гордостью и желанием поставить противника на место, указав, где ему полагается находиться, как поступать и что говорить. Несмотря на разногласия и возникшие неразрешимые противоречия, Ромуальд продолжал придерживаться точки зрения о необходимости нахождения на сцене не какого-то начинающего актёра, о котором никто прежде не слышал, а Джулиана, у которого есть немалый опыт работы с публикой, ну и ещё много важных и нужных качеств.
О том, что Джулиан плотно сидит на таблетках, а теперь ещё и наркотики решил попробовать, Ромуальд старался не думать, понимая, что накручиванием себя ничего добиться не сумеет. Если решится заговорить об этом с Джулианом, получит очередной скандал. Гневную отповедь о болях, экспериментальных лекарствах, о том аде, в котором прошло полгода жизни, показавшиеся десятком лет. И много такого, чего Ромуальд никогда не поймёт, потому что на своей шкуре испытывать не доводилось. Конечно, куда ему! Он просто тупой богатый ублюдок, у которого атрофированы чувства.
Будь это реальностью, жить стало бы проще. В десяток этак раз, а то и больше.
Но переубеждать Джулиана – это всё равно, что биться головой о стену. И не просто слегка постукивать, показушничая и ожидая, пока очередная сострадательная особь придёт на помощь, оттащит, усадит на диван, погладит по больному месту и скажет, что это не выход. А реально биться. Возможно, даже до крови. И потом сидеть на месте, пялиться на эти кровавые потёки на мраморной крошке, касаться пальцами повреждённого места и думать: «Какого хрена? Зачем вообще были эти попытки, если они не возымели должного эффекта?».
Метод избавления от боли. Пассивный. Направленный на самого себя. Как лезвие, запрятанное в ванной в подростковом возрасте, которым можно проехаться по коже, а потом, повзрослев, смотреть на шрамы, проводить по ним пальцами и думать, с какой целью они наносились. Нет, понятно, что есть те, кому действительно нравится боль, и они нисколько не жалеют о совершённых действиях, но есть ведь те, кому она претит, а они всё равно совершают необдуманные действия.
Метод избавления от боли. Активный. Направленный на тех, кто находится рядом. Бить их. Не обязательно в прямом смысле этого слова. Заставлять страдать душевно, а не физически. Если взять за основу сравнение с компьютером, но человек, желающий причинить боль, ищет уязвимость в защите, обходит антивирус, приживается и начинает активацию. Разрушение начато. Разрушение завершено. Полюбуйтесь на результат работы.
В последнее время Ромуальд чувствовал себя именно этой полетевшей системой. Джулиану досталась роль заражённого приложения, вируса, который активируется, стоит только кликнуть по нему мышкой – прикоснуться или сказать пару слов, что не придутся по душе.
Они не стремились подражать книжным полутёзкам, оно само собой так сложилось, что, в определённой степени, оба копировали судьбу шекспировских влюблённых. Они не хватались за яд и кинжалы, но, находясь в отношениях, страдали. Один жил надеждой, второй… Просто жил. Без определённых целей, без стремления наладить хоть что-то. Он открывал глаза, заправлял кровать, готовил еду, ел её, мыл посуду, бросал вещи в стиральную машинку. Он занимался ежедневными делами, сверял часы по одному субъекту, что отирался под дверью, прося, почти умоляя о шансе на разговор по душам. Ромео, поющий серенаду под балконом. Вот только «Джульетта» не торопилась выходить к нему, лить тонну розового сиропа, бросаться на шею и толкать пафосную речь о несправедливости судьбы. Теперь Джулиан придерживался тактики тотального игнора и выбранный метод успел отшлифовать, доведя до совершенства. Разве что снизошёл однажды и сообщил, что был у лечащего врача.
Всё прекрасно. Можешь за меня не беспокоиться.
Доктор эту теорию подтвердил, но Ромуальда слова слабо утешали.
Если герои бессмертного произведения вызывали у многих сочувствие, то парочка реальная этого понимания в свой адрес не получила.
Каков идиот…
После того, что нагородил сегодня, наверное, глупо говорить о любви и пытаться уверить себя, что всё в порядке, приоритеты расставлены давно и остаются на своих местах. Что-то в тектонических плитах сдвинулось с места, и перемены пришли в его жизнь, прихватив с собой порцию сочной придури, что поселилась в голове и не желает оттуда выбираться. Такое чувство, будто это не Джулиан, а он сам втянул кокаиновую дорожку, и только осуществив задуманное, отправился на разговор. Ромуальд знал, что был в тот момент предельно трезв, в его организме не было ничего из списка веществ, способных влиять на сознание. Он не обкуривался, не обдалбывался и даже не напивался, тем не менее, совершил один из самых тупых поступков в своей жизни. Глупее была поездка в клуб и стремление свести близкое знакомство с тем, кто затем пропал на несколько месяцев и появился, когда его не ждали.
В двадцать четыре года следовало бы научиться себя обуздывать, понимать, в какой ситуации находишься и действовать по обстоятельствам, а не бросаться на первую попавшуюся кость, как изголодавшаяся собака.
Кстати, вполне актуальное сравнение.
Тот, кто раньше любил парную телятину, теперь готов довольствоваться даже суповым набором, в сторону которого в былое время смотреть не стал бы. Ладно… Ладно, это было преувеличением. Не такие уж кости, что-то в них определённо есть, но не настолько, чтобы чувствовать себя подростком, мучимым спермотоксикозом и обещать то, чего, по всей видимости, никогда не будет. Во всяком случае, пока образ Джулиана будет стоять перед глазами, напоминая о его существовании, об обязательствах и прочей херне, от которой голова кругом, а избавления нет. Хоть самому в психушку отправляйся. Тогда Джулиан попрощается со своим единственным козырем и перестанет из раза в раз напоминать, что Ромуальду не приходилось испытывать что-то на собственном опыте. Тогда они, вероятно, окажутся на равных позициях. Только вот перспективы не прельщают.
Стоит признать, что возмущается, в большей степени, уязвлённая гордость, жаждущая поставить кое-кого на место и продемонстрировать в полной мере, кто же правит здесь балом. Пусть Илайя держится за юбку Челси и думает, что находится в безопасности. Рано или поздно всё-таки вылетит из состава и перестанет попадаться на глаза. Оптимальный вариант – совместить приятное с полезным. Избавиться от конкурента, подарить роль Джулиану, перестать думать о собственных словах и поступках, а ещё о том, почему сорвался и наговорил пошлостей, позабыв на время о принципах. И о Джулиане.
Что уж скрывать.
Позабыл ведь? Да сто процентов.
Теперь рефлексировал и мысленно посыпал голову пеплом. Что забавно, занимался этим больше потому, что виноватым себя не чувствовал. Если только чуть-чуть, микроскопическое по размерам чувство вины, при полном отсутствии желания оправдываться перед кем-либо. Хотя…
Пока в перспективе маячит только одна кандидатура на роль государственного обвинителя. Сестра, которой подопечный может пожаловаться. Но вряд ли это сделает. Не в его стиле.
Ромуальд не мог поручиться за правильность своих умозаключений, но примерное представление о характере противника составил. В концепцию ябедничество не вписывалось. А чрезмерное количество гонора и уверенности в своей правоте – вполне себе. Он будет бороться самостоятельно, не привлекая к своим проблемам посторонних. На определённом этапе противостояние принесёт ему радость, а первые победы вскружат голову, а потом… Даже не заметит, как произошла рокировка, и он уже за бортом, а Челси отвернётся и не протянет руки.
Ромуальд усмехнулся и непроизвольно провёл ладонью по переносице. На самом деле, он удивился. Реально. Потом, сидя в машине и ощущая на коже мерзкую липкость подсыхающей газировки, думал, что, окажись он на месте пострадавшей стороны, столь слабым выплеском эмоций не ограничился бы. Вполне возможно, что в голове Илайи эта мысль крутилась, но он не стал размахивать кулаками, помня, на чьей территории находится. Бить морду одному из Эганов, попивая колу в пределах их продюсерского центра – это, конечно, эпичный поступок, но не слишком разумный.
«Если однажды он сорвётся и въебёт тебе в челюсть, шока и изумления не будет», – резюмировал Ромуальд, в который раз за этот вечер прикладываясь к бутылке «Jack Daniels».
Маленькими глотками, не напиваясь до посинения или блевоты, а лишь наслаждаясь вкусом и думая о том, что хорошо бы избавиться от напряжения последних дней, недель, месяцев, лет… Ему нужно было это, но в присутствии Джулиана он не решался даже пару ложек коньяка в кофе плеснуть. Запрет распространился не только на Джулиана, он захватил обоих. Ромуальд присоединился из солидарности.
Странно. Казалось, что он пил много, а бутылка и наполовину не опустела. Разве что на треть.
Внутри становилось тепло, хотя после первого глотка казалось, что жидкость проскребла по горлу, подобно наждачной бумаге. Просто отвык от подобных напитков. Только чай, кофе, кола, сок. Никакого алкоголя. Никаких сексуальных связей. Время достигать просветления практически.
Звонок в дверь заставил Ромуальда отвлечься от размышлений о стиле жизни, присущего паре-тройке последних лет. На секунду он нахмурился, сомневаясь, что стоит вообще дёргаться и открывать кому-то. Вполне реально вжиться в роль пьяного идиота и послать посетителя в задницу, не сталкиваясь лицом к лицу, а через закрытую дверь. Тот, кто отчаянно нуждается в общении, может пару раз провести пальцами по экрану, выбрать вызов и позвонить. А с теми, у кого нет номера его мобильного, в столь поздний час разговаривать не о чем. Только посылать в матерной форме.
Но Ромуальд был трезв. Во всяком случае, чувствовал себя таким, потому от необдуманных фраз и поступков воздержался. Одного хватило за глаза. Нужно держать себя в руках и соответствовать громкому имени, характеризуя его с положительной стороны, а не так, как сегодня.
Ромуальд поставил бутылку на стол, потянулся к телефону, с удивлением глядя на значки принятых сообщений и пропущенных звонков. Постепенно вспоминал события дня, до встречи с партнёром по сцене. Точно. Как раз перед встречей он выключил звук, чтобы никто не отвлекал от процедуры знакомства и общения с потенциальным мальчиком для битья. А потом уже стало не до телефона. Приехав домой, Ромуальд швырнул сенсор на стол в гостиной, не озаботившись проверкой настроек, потому сейчас и наблюдал десяток сообщений вкупе с не меньшим количеством пропущенных вызовов. Он открыл список без особого интереса, даже с долей скепсиса, обозначенного на лице, поскольку примерно представлял, кто мог жаждать порции его внимания. Челси. Кто ещё?
Но… ошибся.
Номер телефона, отражённый на дисплее, принадлежал Джулиану.
Стоило только просмотреть журнал вызовов, как дисплей, вновь загорелся. На сетчатке глаз, казалось, отпечатывается каждая цифра этого номера. Палец неловко соскользнул, едва не оборвав звонок. Ромуальд тихо кашлянул, приказывая себе собраться и прекратить пребывать в состоянии желе, после чего вновь провёл пальцем по дисплею, принимая вызов.
– Где ты сейчас? – спросил Джулиан вместо приветствия. – Судя по тому, какая тишина тебя окружает, ты не в ресторане, не в клубе, не на концерте и не в кино. Или дома, или у родителей.
– Дома, – признался Ромуальд.
– И не отвечаешь на звонки… Я волновался.
Голос звучал искренне, заподозрить Джулиана во лжи не получалось. Да он и не лгал, по сути. На самом деле, волновался, понимая, что Ромуальд вполне может натворить ошибок, находясь в состоянии аффекта. Джулиан не был готов поручиться за то, что Ромуальд именно в этом состоянии находится, но то, что на взводе, так однозначно. Их скандал затянулся и стал самым масштабным из всех размолвок, что имели место быть в прежнее время.
– Просто звук был выключен. Я не слышал.
– Верю. Пустишь меня? Или нет?
– А…
– Да, это я звонил. Но поскольку света в окнах нет, подумал, что тебя может не быть.
Ромуальд оборвал звонок, вышел в прихожую и распахнул дверь настежь, надеясь встретиться взглядом с бывшим любовником, но вместо него увидел облако белоснежных лилий, подхвативших и закруживших его в своём сладковатом аромате. Этот жест фактически копировал его первое появление в гримёрке Джулиана. И хотя он знал, что артистам дарят огромное количество цветов, всё равно не удержался от покупки, спустив приличную в целом и незначительную для него сумму на букет лилий. Сначала в помещение вплыл их аромат, потом появился он и принялся изливать свои восторги многочисленными талантами. Девятнадцатилетний мальчишка, не знавший, как подступиться к своей мечте.
Джулиан не забыл этот момент, потому-то сейчас стоял в коридоре, прикрываясь хрупкими цветами, и мучительно подбирая слова для начала разговора. Пока их с Ромуальдом разделяли стены, двери, а то и километры расстояния, было намного проще отыскать подходящие реплики, теперь он оказался в тупике, надеясь, что руки не начнут дрожать от переизбытка эмоций, а цветы не упадут к ногам, став ещё одним ковром. Ромуальд не обратит на это внимание, пройдясь по ним с равнодушным видом, сминая и насмехаясь. Не упустит возможности сказать какую-нибудь гадость, проехаться по умственным способностям, упомянув и наследственные проблемы, а потом отшвырнёт остатки стеблей и захлопнет дверь. Джулиан всё решил первым, когда сказал, что не нуждается в «заботливой мамочке», а потом подхватив чемоданы и свалив во вполне известном направлении.
– Моя очередь извиняться, – произнёс, приходя к выводу, что начать с чего-то разговор, определённо, стоит, и он не может дальше стоять в этой гнетущей тишине, когда кажется, что стены давят, с каждым мгновением сжимая всё сильнее, размазывая его между собой, как слой арахисового масла между двух тостов.
– Тебе не за что извиняться, – ответил Ромуальд.
Внутренний голос насторожился, навострил уши. Удостоверившись, что всё расслышал правильно, ощерился и захохотал.
Как же. Не за что!
Если и есть здесь кто-то, на кого следует возложить ответственность за сложившуюся ситуацию, так это именно Джулиан. Ромуальд прислушиваться к голосу разума отказывался, вновь возвращаясь на стартовую позицию. Когда в пределах досягаемости появлялся Джулиан, всё теряло значимость. Он будто попадал под гипноз, и начинал оправдывать, прощал и корил себя за срыв дурного настроения на человеке, чья жизнь последние несколько лет напоминала затянувшийся визит в преисподнюю.
– Возьмёшь их? – Джулиан убрал букет от лица и кивнул в сторону цветов.
– Я не люблю цветы, – хмыкнул Ромуальд. – И никогда не любил.
Ему хотелось выглядеть строгим и хотя бы пару минут поиграть в оскорблённую невинность, чтобы реабилитироваться в собственных глазах. Вроде как гордость на месте, и он знает, когда можно прощать, а когда можно дополнительно помучить человека, основательно накосячившего. Но, глядя на Джулиана, моментально позабыл о выбранной стратегии. Складочка, пролегавшая между бровей, разгладилась, и он улыбнулся.
– И что мне с ними делать?
– Можешь выбросить.
– Выбросить, значит?
– Ну да.
– Так и сделаю, – произнёс Джулиан.
Ромуальд внимательно вглядывался в его лицо. Никаких нервных подёргиваний крыльев носа, зрачки нормальные, да и речь не восторженно-радостная, как в тот раз. Джулиан, собираясь к нему на встречу, не усугублял ситуацию, не закидывался дополнительными допингами. Он действительно хотел помириться, а не спровоцировать новый скандал.
– Не надо, – Ромуальд перехватил его за запястье. – Лучше дай их мне, и сыграем на бис нашу лучшую совместную сцену.
Джулиан посмотрел на бывшего любовника с подозрением. Ромуальд улыбнулся, взял букет из чужих рук, чтобы спустя мгновение, вложить их обратно и произнести избитую фразу, в которой Джулиан отчаянно нуждался.
– Я люблю тебя.
Сначала довольно громко, а потом шёпотом, наклонившись и выдыхая это же признание на ухо. В первой версии, правда, присутствовала ещё длинная-предлинная речь с перечислением пунктов, почему он, Джулиан, такой удивительный, прекрасный и достойный восхищения, но сейчас Ромуальд предпочёл лайт-версию…
Цветы действительно упали на пол, превращаясь в импровизированный ковёр, только не в коридоре, как представлялось Джулиану, а уже непосредственно в квартире. Он разжал ладонь, и цветы выпали из рук, мягко пружиня от поверхности пола. Упругие лепестки, сочные стебли, хрупкие листья, к которым прикасаться боязно, чтобы ненароком не повредить и не сломать ничего.
Он без труда представлял, как жёлтая пыльца рассыпается, окрашивая белоснежный ковёр, забиваясь между длинным ворсом, но, пожалуй, в данный момент его подобные мелочи не волновали. Если волновали, то только в течение сотой доли секунды, а потом исчезли, поскольку Ромуальд потянулся к нему, запуская ладони под куртку, стягивая её и оставляя на банкетке, прижимая и прижимаясь ближе, утыкаясь носом в волосы, наслаждаясь терпким запахом туалетной воды.
Ромуальд молчал, руки особо не распускал. Единственное, что он умудрился стащить с Джулиана – это всё та же куртка, теперь одна из его ладоней покоилась на замке свитера, не решаясь потянуть вниз и вновь навязываться со своими вполне здоровыми, но никому не нужными физиологическими потребностями. Ему нужно было отстраниться, успокоиться, сходить в ванную комнату, наконец, чтобы вновь заняться основательно доконавшим его самообслуживанием. Но он продолжал стоять в прихожей, прижимая Джулиана к стене, упираясь в твёрдую поверхность раскрытой ладонью. Вторая рука переместилась с замка, скользнув вниз по молнии, замерла на боку, не решаясь забраться за ткань. Ромуальд и целовать шею, в которую дышал, не рисковал. Только и оставалось, что впитывать в себя чужой запах, остро, щемяще проходивший по каждой клетке его собственного тела, впитываясь, смешиваясь с его запахом. Теперь, когда рядом находился Джулиан, когда появилась реальная возможность сравнить, а не жить мимолётными ощущениями, злость отпустила и больше не ворочалась внутри, продирая плоть острыми когтями, он понимал, что его поступок в кафетерии офиса был нелепым.
Неоправданный порыв, больше некое отчаяние, вызванное долгим, изматывающим скандалом. Теперь же, когда рядом был Джулиан, интерес к личности хамоватого напарника по сцене окончательно угас и впал в спячку. Закономерно же.
Ему хотелось верить, что это так, ведь раньше Ромуальд неоднократно приходил к выводу, что, сравнивая окружающих с Джулианом, находит их неправильными. Неполноценными.
Да, именно такая формулировка. Ромуальд никогда не скрывал своего пренебрежительного отношения к окружающим, а после того, как открылась правда о болезни Джулиана, эта озлобленность и пренебрежение выросли в разы. До этого переломного момента, газеты писали исключительно об отсутствии голоса или же о том, что ничего выдающегося в данном исполнителе не было. Они истекали ядом и не упускали возможности заметить, что чем милее хочет выглядеть в глазах посторонних людей тот или иной персонаж, тем гаже и испорченнее он окажется в жизни. Кажется, они не понимали, что тому, кто реально гадок и испорчен, на чужое мнение положить большой и толстый. Такой человек не заметит грязи, что на него выливают и даже умудрится погиенить над недалёкостью и ущербностью уродов, возомнивших себя великими критиками, а на деле дрочащими на чужую популярность, но не умеющими достигать того же уровня самостоятельно. Вот и получается, что они лицемерят, раз за разом высмеивая то, о чём сами мечтали, но, так сложилось, что не получили.
В своё время на Джулиана вылилось столько дерьма, что удивительно, как он сумел выдержать эти нападки и не свихнуться окончательно. Из человека, которого публика обожала, облизывала и превозносила, он превратился в объект насмешек. Как животное, которое посадили на цепь, закрыли в клетке, а потом, на потеху публике, начали выкрикивать оскорбления, тыкать заострёнными предметами и ждать, какая реакция последует. Естественно, что Джулиан находился на грани срыва. И без того сложные жизненные обстоятельства усугублялись подобными выходками со стороны журналистов и «благодарной» публики, что не уставала бить по клавиатуре, желая обсудить новость на форумах, оставив там свой глубокомысленный комментарий. Пока эти пересмешники обсасывали подробности чужой жизни, Ромуальд не позволял Джулиану скатиться на самое дно. Он ненавидел, когда трогали дорогих ему людей, а в данном случае толпа именно этим и занималась.
Они не стеснялись в выражениях, когда говорили о Джулиане. То, что Ромуальд теперь именовал их ущербными… В общем, это была одна из наиболее мягких характеристик.
– Мне нужно в ванную, – сбившимся голосом произнёс Ромуальд, поняв, что каждая минута промедления только усугубляет положение.
И стоит он тут такой жалкий. Слюни пускает, противно дышит в шею, хорошо хоть облизывать её не лезет, и не трогает, заставляя испытывать приступы тошноты от каждого мимолётного прикосновения. Подумаешь… Главное – совершенно в чужих глазах не опуститься, продолжая действовать в выбранном направлении. Ещё немного, и Джулиан перестанет кокетничать, на лице его отразится мученическое выражение, и он честно признается, что это отвратительно.
