Текст книги "Bittersweet (СИ)"
Автор книги: Dita von Lanz
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 53 страниц)
Дверь, разделявшая комнаты, в представлении Джулиана, стала временным спасением. Он мог прислониться к гладкой поверхности и внимательно слушать всё, что произносит Ромуальд, при этом не попадаться ему на глаза, а после вообще сделать вид, будто ничего не слышал. Схватиться за телефон, подключить к нему наушники и изобразить заинтересованность музыкальными новинками.
Это даже не стало бы ложью. Стопроцентной.
Процентов на пятьдесят разве что.
С некоторых пор музыкальное воздержание приказало долго жить. Джулиан перестал чураться продукта творческой деятельности бывших коллег и решил потихоньку возвращаться в строй меломанов. Он слушал чужие творения нечасто, очень выборочно, да и жанры ныне предпочитал иные, не те, что прежде. Если раньше он выбирал жизнерадостный поп-рок, то теперь в плеере поселилось большое количество представителей тёмной сцены. Музыка отражала его внутренний мир, а там царили безраздельно чернота и беспросветное уныние.
Повторно соприкоснувшись с этим миром, Джулиан оказался на другой стороне. Теперь он выступал исключительно в качестве слушателя, и это откровение, достойное человека со званием капитана очевидности, стало для него неприятным. Чувства, пробуждавшиеся в душе, были ещё отвратительнее и чернее, нежели в обычное время.
Где-то Джулиану доводилось слышать, что музыка способна вытащить из депрессии. Не только музыка, но и случайная фраза на вывеске, новость, пришедшая в последний момент, звонок, отсрочивший момент прощания с жизнью, обставленный максимально пафосно, а после кратковременного разговора показавшийся нелепым. Строка в книге, лежащей на прикроватном столике, мимолётный взгляд в окно, фотография, на которую он посмотрит, вспоминая счастливые моменты жизни. Всё это вернёт давно позабытые ощущения счастья и поможет найти ту нить, что выведет из лабиринта Минотавра на свет. Иногда такие целительные свойства приписывали музыке. Иногда – не какой-то абстрактной, а той, что Джулиан сам создавал в годы активной творческой деятельности. Он помнил письма поклонников, размещённые на официальном сайте, кроме того, был период сотрудничества с каким-то молодёжным журналом, где Джулиан около полугода вёл собственную колонку, отвечая на вопросы и раздавая советы. Он учил их не сдаваться, искать цель в жизни и прочему-прочему-прочему, что ещё принято писать в подобных изданиях, когда отвечаешь на вопросы сверстников. Тогда ему было… Кажется, семнадцать или восемнадцать, но к его мнению уже прислушивались, считая, что он не может раздавать глупые советы. Моментами Джулиан ловил себя на мысли, что они воспримут любую чушь в качестве руководства для счастливой жизни только потому, что он знаменит. Периодически ему хотелось проверить догадки, но он не решался на подобный шаг, продолжая чинно расписывать «правильные» советы.
Сейчас он усмехался, вспоминая данный опыт.
Это могло бы показаться ему достаточно смешным, если бы не рисовалось настолько трагичным и отвратительным. Собственный случай напоминал ему одно из громких в обществе дел, когда психологи, консультировавшие слушателей в прямом эфире, покончили с собой, не справившись с наплывом депрессивных мыслей. Так происходило и с ним. Он советовал улыбаться и никогда не отчаиваться, теперь же сам стал жалким подобием себя прежнего. Потухший взгляд, отсутствие желания двигаться вперёд и следить за внешним видом… Тотальная заёбанность жизнью и всем тем, что окружало его в этом ограниченном несколькими стенами пространстве.
Не будь Ромуальда рядом, он бы опустился окончательно, перестал подходить к зеркалу, только сидел бы целыми днями на одном месте, читал что-то и слушал свои мрачные песни до тех пор, пока не начнёт раскалываться голова, а глаза – слезиться. На самом деле, не так долго ждать. Всего лишь час наедине с плеером и три часа в книгой. После этого придётся выдрать наушники из ушей, отложить том и погрузиться в черноту. В боль, давящую виски. Вновь подумать о таблетках, испытать приступ тошноты, погрузиться в зыбкий сон, похожий на толщу воды, под которой невозможно дышать полной грудью. Всё время кажется, что лёгкие спирает и полосует острым лезвием. Впрочем, не только их.
Оставаясь наедине с собой, он особенно сильно ощущал одиночество, перетекающее в ненужность. Раздражало всё, без исключения.
И то, что должно было спасать, раздражало вдвойне.
Ромуальд неоднократно повторял, что терпеть не может инфантильность и аморфность. Он замечал это пространно, не указывая на Джулиана, не делая в своей речи акцентов, способных персонализировать размышления, оторванные от реальности. Он вообще мог говорить это о конкретных личностях – общих знакомых – но Джулиан примерял всё на себя. Становилось тошно и мерзко. Ему слышалось, что Ромуальд осуждает не кого-то постороннего, просто не может высказать претензии непосредственно в лицо. Продолжает сдерживаться до тех пор, пока между ними не вспыхнет очередной грандиозный скандал, и можно будет попрощаться с деликатностью.
Он сам ненавидел качества, обозначенные выше. В большей степени за то, что находил их в себе. В последнее время это происходило с завидным постоянством, а мысли о собственной ничтожности перекрывали всё, походя на вопли мифологических сирен, чей голос тянул к себе, уничтожая сопротивление. От этого зова он отделываться не научился. Он пытался цепляться за реальность, выплывать из той толщи воды, что периодически накрывала, отрезая слух, зрение, речь, да и вообще все возможные чувства, но нити рвались в его руках.
Находясь в стенах психиатрической клиники, он реже приходил к выводу, что это конец, нежели теперь.
Наверное, потому, что больше не ощущал присутствия Ромуальда поблизости, его участия, его… чувств?
Джулиан смотрел в лицо человека, которого всегда считал своим, перехватывал задумчивые взгляды, мимолётные улыбки, держал его за руку, засыпал в объятиях, проводя пальцами по ткани свитера, при этом старался акцентировать внимание на мелочах, будто в них заключался смысл жизни. Сегодня – мягкая ангорская шерсть, завтра – кашемир, на третий день – хлопок. Иногда гладкая текстура, иногда колючая, немного противная, будто царапающая кожу. Он хватался за эту ткань, сминая её в пальцах, закрывал глаза и снова погружался в привычную темноту. Он боялся разжать ладонь, потому что стоило только сделать это, как он уплывал из реальности. Он боялся однажды не проснуться.
Он боялся, что сон затянется, а спасителя поблизости не окажется.
Если Ромуальд уйдёт…
А что, собственно, будет?
Когда впервые объявили о мюзикле и наличии второй мужской роли, Джулиан не испытал ровным счётом ничего. Это его не беспокоило. Волнения и тревоги начались позже. В тот момент, когда Ромуальд впервые озвучил своё предложение и сказал, что планирует подарить место в постановке Джулиану.
Это было лестно, невозможно приятно, немного пугающе и нереально. Джулиан с самого начала догадывался, что победу они в противостоянии с Челси не одержат. Он с тоской думал о том, какого кандидата выберут на эту роль, сравнивал с собой и приходил к заключению, что чаша весов, несомненно, склонится в другую сторону.
Свежий типаж, милая улыбка, а не вымученное растягивание губ, больше похожее на кривую трещину, прошедшую по коже. Сухие обескровленные губы, бледная кожа и потухшие глаза. Таблетки в руке, перепады настроения, ненависть, которая прочитывается во взгляде. Журналисты моментально разберут его свежую фотографию на отдельные фрагменты, начнут проезжаться по ней, анализировать и ставить собственные диагнозы до тех пор, пока он не почувствует себя ничтожеством.
Они обязательно припомнят его болезнь, начнут постоянно об этом писать, в итоге достигнут поставленной цели. Доломают то, что ещё осталось целым. Их задача не из сложных. Ломать особо нечего, всё сухое и хрупкое, как пожухлые кукурузные стебли. Приглушённый треск, и в руках две половинки одного целого. Возможно, одним разом они не ограничатся, ломая одновременно в нескольких местах.
Теперь начнётся ещё большее количество вопросов о личной жизни.
Догадки о природе его отношений с Ромуальдом неоднократно проскальзывали прежде, теперь же на эту теорию начнут напирать с двойным усердием, поскольку нет других причин для продвижения в подобном проекте настолько никчёмной личности. Раньше его могли пригласить за особые заслуги перед продюсерской компанией, теперь привилегий не осталось, фанатов, способных поддержать данный выбор, в общем-то, тоже. Его жизнь превратилась в выгоревшее поле. Причём выжженное не огнём, а ядерным взрывом. Для того чтобы оно вошло в норму, понадобятся не годы, а десятки или сотни лет. У него нет такого запаса времени.
Пока Ромуальд продолжал упорствовать и настаивать на своём, Джулиан неоднократно думал о том, насколько эта затея неоправданная. Её реализация не принесёт им пользы, а вреда – больше, чем можно в самых смелых фантазиях предположить. Отказаться и начать переубеждать Ромуальда, доказывая спонтанность и нецелесообразность данных поступков, Джулиану мешали амбиции, не исчезнувшие окончательно с пробуждением болезни. А ещё профессиональная зависть к более удачливым коллегам, жившим относительно спокойно и счастливо.
Да, именно эти вещи тормозили его в вопросе принятия правильных решений.
Что ни говори, он был чрезмерно амбициозным мальчиком, и в былое время сцена занимала большую часть времени, жизни.
Откровенное признание могло Ромуальда шокировать или разозлить, но на первое место Джулиан ставил карьеру. Именно она делала его счастливым прежде. Ромуальду доставалось почётное второе место. После болезни они поменялись местами. Ценность Ромуальда возросла, а карьеры – опустилась. Поклонники, теперь уже с характеристикой «бывшие», доказали, насколько им интересно то, что делал Джулиан. Стало предельно ясно и понятно, что любили они больше личность, нежели её творческие потуги. Этакий культ, потерявший львиную долю популярности, когда стало понятно, что лидер – живой человек, да ещё и не идеальный.
Псих, урод, неполноценная личность.
Такие высказывания просто не могли не провоцировать ненависть к людям. Джулиан не противился тем тёмным чувствам, что зарождались внутри него при мысли о подобных поклонниках и поклонницах. Он ненавидел их так же искренне, как когда-то любил, выходя на сцену и улыбаясь вроде бы всем разом, а вместе с тем – каждому персонально.
Он неоднократно думал о том, что именно излишняя публичность и повышенный интерес журналистов к его персоне, сломали ему жизнь. Если бы происшествие с клиникой не стало достоянием гласности и не промелькнуло на каждой странице изданий, как солидных, так и канареечно-жёлтых, к которым противно прикасаться, всё можно было обрисовать в ином ключе. Просто пропасть на определённый период и триумфально вернуться, продемонстрировав все грани таланта, не пострадавшего от пребывания в стенах лечебного заведения.
Ломала Джулиана не только система лечения, хотя и она внесла неоценимый вклад, а именно публичность. Фотографии родителей, их интервью, в которых не было ни капли жалости и сострадания к ребёнку, зато море поглаживаний самих себя. Они такие несчастные, на их долю такие испытания выпали. Они столько усилий приложили, но генетика оказалась сильнее и победила. Посмотрите, как страдают эти несчастные люди. Как они жалеют своего недоделанного сына!
Читая эти интервью, Джулиан чувствовал, как поднимается в душе тёмная волна, и он в красках представляет то, о чём думать не должен, в принципе. Ему хотелось по очереди положить подушку на лицо каждого из своих родственников и надавить. Только убить не сразу, а медленно, с чувством, с толком и расстановкой. Чтобы «несчастные люди» поняли, каковы были его чувства в момент ознакомления с этими статьями. Как каждое слово проезжалось по нему острым лезвием. Боль эта не отрезвляла и не возвращала к реальности, она лишь сильнее вбивала в него осознание, насколько лицемерными могут оказаться самые близкие.
Его словно рвали на куски.
Без предварительного обезболивания.
Он мог простить подобные высказывания бывшим поклонникам. С ними его ничего не связывало, но родители… Ему всегда казалось, что он прекрасно с ними ладит. Он может положиться на них, зная, что, несомненно, получит поддержку. Новые открытия продемонстрировали родственников с иной, ранее незнакомой стороны.
Ромуальд заменил ему всех.
И теперь он отдалялся.
У Джулиана не получалось с точностью определить, когда именно он впервые почувствовал порыв холодного ветра, ворвавшегося в их жизнь. Но то, что теперь их семейное фото надорвано, а на стеклянной рамке появилась трещина, видно, несомненно. Можно было закрывать на это глаза и маскировать всё, однако он не стал. Он просто сделал вид, что ничего не заметил и продолжал заниматься повседневными делами, которыми занимался прежде.
Они с Ромуальдом выбирались вместе в город, подолгу прогуливались, разговаривали о повседневных делах, не только о мюзикле. Они вместе бывали на приёмах у лечащего врача Джулиана. Они продолжали поддерживать видимость семейной идиллии, но каждый новый выход в свет только сильнее убеждал: лучшие годы остались в прошлом. Связь становится всё тоньше, а голова Ромуальда занята чем-то посторонним. Кем-то. Быть может, этот парень или эта девушка – маленькая блондинистая сучка – сейчас проходит мимо лавочки, на которой они сидят, незаметно улыбается и удаляется, чтобы через определённое время вновь оказаться рядом. Только вот Джулиана там не будет, и Ромуальд получит возможность открыто продемонстрировать свои чувства, не ограничиваясь оценивающим взглядом.
Когда-то Джулиан сам сказал, что Ромуальд может спать с другим человеком, если нуждается в физическом контакте и разрядке. Когда-то это решение на фоне собственного равнодушия к сексу казалось ему единственно правильным, оптимальным. Но теперь, когда в голове возникли подозрения, он понял, насколько первоначальный план был неудачным. По шкале идиотизма он получал максимум из количества возможных баллов.
Ромуальд имел свой взгляд на отношения, и там особых колебаний не намечалось. Его не бросало из стороны в сторону, красной линией проходило осознание того, что он – собственник во всём. Для него не существовало понятия свободных отношений. Он неоднократно повторял, что подобным термином объясняется чаще всего желание прыгать из одной постели в другую, не останавливаясь.
Да, в его жизни тоже был такой период, но с появлением Джулиана, все эти «свободные» отношения остались в прошлом. Теперь он рассматривал лишь два понятия. Моё и чужое. И то, что входило в категорию первого, не могло принадлежать кому-то ещё.
Его собственничество не переходило допустимые границы и не напоминало паранойю. Оно вписывалось во вполне определённые рамки. Ромуальд не пытался контролировать каждый вдох и выдох, не отслеживал буквально каждый шаг, но он всегда говорил, что не может жить с одним, спать с другими, потому что это противно. Просто противно, да.
Вопрос принадлежности определённому человеку. Вот что интересовало и волновало его в первую очередь. Он не делился своими соображениями, потому длительное время Джулиан пребывал в неведении относительно того, что собой являет эта самая принадлежность.
Дошло только теперь, когда он чувствовал реальную опасность. Когда замечал некую рассеянность Ромуальда и погружение в мысли, отсутствовавшее прежде.
Ромуальд не торопился уходить навсегда. Он жил в этой квартире, по вечерам приходил сюда, иногда готовил ужин, если у него было подходящее настроение. Он обнимал Джулиана, и они лежали в тишине, ничего не произнося. Раньше в такие моменты Джулиан чувствовал что-то неуловимое, щемяще-горькое, невозможное, дерущее душу в клочья, в приятной трактовке этого выражения.
Ныне это стало обыденностью, а то и повинностью.
Ромуальд его не чувствовал.
Нить между ними рвалась, а наручники отношений ослабели и соскальзывали с запястий.
Джулиан нереально жаждал узнать правду. Опровергнуть или подтвердить ту теорию, что родилась в его мыслях, но спросить напрямую не решался. Он не хотел услышать от Ромуальда однозначный ответ, который разрушит недосказанность, попутно уничтожив остатки отношений, которые ещё вроде бы живы. Вроде бы.
Он не задавал вопросов. Вообще. Ни прямых, ни наводящих. Предпочитал узнавать всё своими силами, мучился догадками, просматривал телефон Ромуальда, в том числе сообщения, как смс, так и электронной почты. Вполне возможно, что там на постоянной основе проводилась генеральная чистка. Или же не было провокационного контента, однако Джулиан не мог успокоиться.
Он мучился от своих повседневных проблем. И думал, что это невыносимо.
Он мучился от ревности. И понимал, что это в два, три, десять раз хуже.
Ромуальд – единственное, что у него осталось. Если не будет и Ромуальда, жизнь окончательно потеряет смысл.
Не за что держаться. Не за что бороться.
Он останется без опоры.
Когда Ромуальд собирался на встречу в спортивный бар, Джулиан вновь погасил в себе подозрительность, постарался убедить себя, что это банальная встреча с партнёром по сцене, ничего криминального, ничего ужасного. К тому же, это чрезмерно примитивно – закрутить роман с коллегой. Ромуальд не любил простоту, ему нравились сложности. Однако его тон, его поведение и чрезмерно долгое зависание у шкафа сделали своё дело – породили подозрение.
Джулиан украдкой косился на свою чёрную водолазку, которую носил уже третий день. Переводил взгляд в сторону Ромуальда, проводящего ладонью по стройному ряду рубашек. Они лежали аккуратной стопкой. Идеальные, пахнущие кондиционером для белья и предварительно выглаженные.
Джулиан гадал, на какой из них остановит свой выбор Ромуальд. Даже мысленно делал ставки. Первая попавшаяся или та, которую они когда-то покупали вместе? Тогда Джулиан ещё сказал, что она смотрится потрясающе. И что в ней Ромео красивее обычного.
Ромуальд стоял к нему спиной, потому видеть не посчастливилось, зато представлялось без проблем, как взгляд его мечется от одного предмета гардероба к другому.
Раз. Два. Три.
Какой мучительный выбор, да?
Почему-то Джулиан не сомневался, что выбор остановится на последнем варианте, а не на любом другом. Ромуальд протянул руку и взял ту самую рубашку. Возможно, он даже не помнил историю её появления и комплимент, с ней связанный.
Это было бы здорово.
В два раза обиднее, если бы помнил, но всё равно взял её.
– Ты можешь составить мне компанию, – предложил непосредственно перед уходом.
– Пожалуй, я буду только мешаться под ногами, – ответил Джулиан.
– Вовсе нет, – произнёс Ромуальд, но особо на совместном появлении перед лицом партнёра по сцене не настаивал.
В определённой степени, это предложение Джулиана успокоило, но не настолько, чтобы окончательно отказаться от задуманного прежде. Когда Ромуальд ушёл – а машиной он сегодня не воспользовался – Джулиан некоторое время продолжал стоять у окна, потом схватил с вешалки куртку, прихватил запасной комплект ключей от квартиры и свои – от машины. Поспешил вниз.
Его машина находилась ровно там, где и должна была быть. Скучала на подземной стоянке. Джулиан пользовался ей крайне редко, не потому, что не любил вождение, предпочитая выступать чаще в качестве пассажира, нежели водителя, а в силу своего не слишком хорошего самочувствия. Однако сегодня он не удержался от соблазна и сел за руль. Ему хотелось проверить определённую теорию.
Посмотреть, с кем встречается Ромуальд, и в зависимости от полученного результата, либо успокоиться, либо насторожиться сильнее, чем прежде.
Подслушав весь телефонный разговор, Джулиан знал, где состоится встреча, и не испытывал проблем с поиском этого места. Топографический кретинизм обошёл его стороной. Хотя бы он.
Сразу же бросаться на поиски бара Джулиан не стал, немного покатался по городу, разумно предположив, что встреча, начавшись, не закончится моментально. Значит, торопиться не обязательно.
Новость о завершении кастинга уже прошла, но окончательные результаты отбора пока хранились в строжайшем секрете.
Он не знал своего врага в лицо и не был уверен, что узнает, бросив мимолётный взгляд. Вряд ли почувствует, что вот он, тот человек, которому досталась главная роль. А в перспективе – ещё и Ромуальд.
Припарковавшись, Джулиан некоторое время просидел в машине, выждал несколько минут, только потом направился к зданию бара. Он шёл стремительно, словно чувствовал, что сейчас развернётся самое интересное из того, что он только может увидеть. Потянув на себя дверь, оказался внутри затемнённого коридора и даже порадовался, что свет не бьёт по глазам. В мягком полумраке он чувствовал себя максимально комфортно и уверенно.
Именно в этот момент из основного зала вышел кто-то. Достаточно высокий парень, с длинными светлыми волосами, не собранными в хвост, а свободно спадающими по плечам. Весь его внешний вид демонстрировал отчуждённость и некую раздражительность, будто именно в этот момент он отчаянно хотел кому-то врезать, но подходящего объекта в пределах досягаемости не обнаружилось.
Джулиан собирался сделать ещё несколько шагов вперёд, но вместо этого шарахнулся назад. Вслед за незнакомым парнем в коридоре появился Ромуальд. Именно он, а не кто-то, похожий на него. В этом не возникало сомнений. Джулиан знал, что сумел бы узнать своего бывшего любовника и при более скудном освещении, не то, что здесь.
С той позиции, на которой он находился, открывался отличный обзор, можно было без особого труда разглядеть всё, что происходило в коридоре. Джулиан наблюдал, впитывая в себя жадно каждое движение Ромуальда и его будущего партнёра по сцене.
У них не было никакого взаимопонимания, это точно. Они не вписывались в концепцию, заданную сценарием, неоднократно обсуждаемым. Они не выглядели друзьями, больше походя на заклятых врагов, но между ними всё искрило и плавилось так, как никогда не было в ситуации с Джулианом.
Нежным Ромуальд точно не был и в попытке чего-то добиться от оппонента о правилах приличия позабыл. Он резко ухватил того за воротник куртки, попутно зацепив волосы, потянул на себя. Незнакомцу подобное обращение точно не понравилось, поскольку ладонь его сжалась в кулак, это Джулиан заметил и едва не окликнул Ромуальда, предупреждая об опасности. Но вмешательство не потребовалось. Ромуальд сам всё заранее просчитал и перехватил кулак, направленный ему в лицо, после чего оттолкнул парня к стенке, заставив втянуть воздух сквозь стиснутые зубы. Наверняка соприкосновение с кирпичной стеной было не из приятных, и, несмотря на несколько слоёв ткани, защищавших спину, он приложился лопатками. Ромуальд одной ладонью продолжал стискивать запястье, второй потянулся и прикоснулся к волосам оппонента. Губы его шевелились, но говорил он тихо, едва различимо даже для того, к кому обращался. Естественно, что Джулиан ничего разобрать не сумел. Он просто стоял и смотрел, ожидая развития событий.
Ромуальд не торопился, он пропускал светлые пряди сквозь пальцы и пристально смотрел на своего напарника. Лицо того выглядело совсем не вдохновенно. Озлобленно, а вместе с тем – растерянно. Он словно запутался в собственных ощущениях и не знал, что происходит. Не мог определиться, как поступить, чтобы не поставить себя в глупое положение.
Он тяжело дышал. Хрипло, рваными выдохами.
Джулиану казалось, будто он заглядывает в будущее и видит, как Ромуальд наклоняется, преодолевая нерешительность, вовсе ему не свойственную, прихватывает зубами нижнюю губу, лижет её, накрывает чужой рот своим. Это было самое вероятное развитие событий. Скованность и сдержанность? Данные качества точно не относились к характеристике личности того Ромуальда, которого знал Джулиан.
Конечно, у них всё развивалось по иному сценарию. Не было подобных стычек и драк. У них была романтика, но не приторная, а в пределах допустимого. Когда есть толика нежности и искренности в отношениях друг к другу, но нет чрезмерного сюсюканья и сиропа, льющего через уши. Медленное, постепенное сближение.
Джулиан закрыл глаза. Под сомкнутыми веками промелькнули события одной из недавних ночей.
Это событие уже было достоянием истории, но он всё равно считал, что оно случилось не так давно.
Белые лилии, сломанные стебли. Пыльца, забивающаяся в ворс ковра.
Слова Ромуальда о любви, его действия, осторожные, аккуратные, сдержанные.
И похоронным маршем – определение, которое к Джулиану никак относиться не могло, ведь он никогда не был блондином.
Никогда.
Джулиан практически наяву представлял, как из этой картинки его образ исчезает, зато возникает другой. Нет больше сломанных стеблей и белых лилий, нет этого тотального контроля и боязни причинить боль, есть страсть. Животная и практически неконтролируемая. Чужие руки прикасаются к его Ромуальду, ногти впиваются ему в лопатку, полосуя, царапая, рот приоткрывается, а комната наполняется стонами, граничащими с криками.
И Ромуальд, будто одержимый.
Джулиану не нужно было представлять секс, потому что страсти ему хватало и сейчас, когда оба участника событий оставались полностью одетыми, а соприкосновение между их телами шло через несколько слоёв ткани. Он чувствовал и то, что эта тёмная страсть, похожая на одержимость, исходит не от незнакомого парня, а от Ромуальда.
Это был решающий фактор.
Это походило на выстрел в голову.
Это уничтожало его сильнее, чем что-либо другое.
Он не удивился бы, осознав, что кто-то запал, ну, или притворяется, что запал на Ромуальда. Для Джулиана подобная расстановка сил была в порядке вещей. Она не противоречила стройной теории о привлекательности власти и денег, что притягивают круче любого афродизиака.
Закономерное явление, что мальчишка, не имеющий громкого имени, решил поскорее прорваться наверх с помощью методов, известных и успешно практикуемых на протяжении длительного времени. Повиснуть на шее у сына известного продюсера, прыгнуть к нему в постель, за счёт этого получить дополнительный интерес к своей личности.
Но здесь наблюдалась обратная ситуация.
Ромуальд хотел этого парня, а не парень жаждал внимания со стороны Ромуальда.
По логике вещей следовало выйти из укрытия и устроить скандал, но вместо этого Джулиан развернулся и направился к выходу.
========== 21. ==========
Soundtrack: Sirenia – Ditt Endelikt; Blutengel – Sing
Пробуждение стало для Ромуальда одним из пренеприятных событий, какие только можно придумать. Голова раскалывалась и не желала отрываться от подушки.
Он стиснул зубы и снова уткнулся лицом в ткань, стараясь не вспоминать весёлый вечерок, предшествующий столь «прелестному» состоянию, когда вся жизнь кажется беспросветным отстоем. Идея избавления планеты от половины, а то и от большей части населения, кажется не просто интересной, но самой правильной из всех возможных, когда-либо приходивших на ум.
Яркий свет, наполнявший комнату, производил неоднозначное впечатление. Не радость от наступления очередного дня, а ощущение, будто проснулся в камере пыток, прикованный к кирпичной стене, по которой стекают холодные капли, а в воздухе витает противоречивый аромат гнили. Ещё немного, и по ногам побегут крысы, жаждущие отхватить кусок тёплой живой плоти себе на завтрак, их писк будет звучать в ушах, напоминая ультразвук, разламывая черепную коробку изнутри. Пуская трещины в височной части головы и в районе переносицы. Так будет продолжаться до бесконечности, пока он не сдохнет. Ну, или не почувствует себя немногим лучше, чем сейчас.
Вчерашний вечер, стремительно перешедший в ночь, закончился ровно так, как и предполагалось изначально. Ромуальду ничего не обломилось, шаткое равновесие, частично установленное во время общения и разрушенное за пару мгновений в коридоре, смело волной чужой ярости. Поцеловать партнёра по сцене Ромуальд так и не решился, читая в глазах его обещание вцепиться зубами в язык и не отпускать до тех пор, пока кусок окровавленной плоти не окажется отделён от основной части. Состояние полного удовлетворения будет только в тот момент, когда Илайя сможет выплюнуть свой трофей на пол, развернуться и уйти.
Ромуальд оттолкнулся от стены и убрался первым, не возвращаясь в основной зал, а покидая заведение с твёрдым намерением провести ночь вдали от дома, в компании большого количества крепких спиртных напитков. Разговаривать с кем-то, тем более с Джулианом, не хотелось. Переступая порог своей квартиры, Ромуальд делал это неизбежным, потому не торопился брать такси и ехать домой. Подумав несколько минут, он отключил телефон, чтобы никто не доставал звонками и не действовал на нервы. Требовалось успокоиться, привести мысли в порядок или просто попытаться сделать это; в успех предприятия верилось с трудом.
Он не помнил, как вернулся домой и когда именно это произошло. События ночи отпечатывались в памяти отрывками. Кусок оттуда, кусок отсюда. Перед глазами вставали картины того, как он тщетно пытался попасть ключом в замочную скважину, вместо этого зацепил острым кончиком ключа свежую рану, снова сорвав корочку, пустив кровь и размазывая её по металлу. Помнил, как зажимал палец зубами, ощущая на языке привкус крови, отвратительный, а оттого несколько отрезвляющий. Пытался оторвать зубами кусочек кожи, чтобы больше ни за что не цепляться, и вновь вступал в борьбу с замочной скважиной. Открыв дверь, он швырнул куртку на пол, оставил в прихожей ботинки и направился в спальню, не общую, где провёл последние несколько ночей, лёжа рядом с Джулианом, обнимая его и думая о патологической неправильности всего происходящего. Он отправился туда, где мог провести ночь в одиночестве, в таком же одиночестве проснуться.
Вечно лежать на месте он не мог, как бы сильно этого не хотелось. Скомкав в ладони простыню и край одеяла, Ромуальд повторил попытку подняться. Несколько секунд провёл в таком положении, упираясь кулаками в кровать. Резкие движения были ему противопоказаны, в противном случае, он не поднялся бы с кровати, а слетел с неё, ударившись пребольно, и хорошо, если не приложившись виском об острый угол тумбочки.
Справившись с поставленной задачей, он прошёл на кухню, ощущая босыми ногами прохладную поверхность паркета, растворил в стакане воды таблетку от головной боли, приятно зашипевшую и поднявшую вверх столб пузырьков. Сделал несколько глотков, понимая, что постепенно боль отпускает, тиски, сжимающие голову, исчезают.
Сжимая в руках стакан, Ромуальд отправился обратно, по пути толкнув дверь в комнату Джулиана, и с удивлением осознавая, что она пустует. Кровать идеально застелена, на одеяле ни единой складочки.
