Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц)

– Твой, – согласился Уильям и протянул оружие рукоятью вперед.

– Покажи мне, как ты это сделал, – потребовал Ариэль, возвращая кинжал в ножны. И заинтересовался: – Льенар научил?

– Нет, один сарацин, – хмыкнул Уильям. – Он решил, что зарезать тамплиера его собственным ножом будет весьма… оригинально.

– Как я понимаю, его затея провалилась? – предположил Ариэль, не совсем уверенный, что друг говорит о себе. Уильям молча закатал рукав на левой руке и показал ему неровный шрам, протянувшийся поперек предплечья.

– О, – сказал оруженосец. – Выглядит внушительно.

– Крови было много, а на деле ерунда, – ответил Уильям, пожав широкими плечами.

– И всё-таки покажи мне, как ты это сделал, – повторил Ариэль. – Я даже не заметил.

Уильяму было не жалко показать не только этот прием, но и десяток других, которые он находил весьма действенными и часто выручавшими его в бою. Поэтому они фехтовали до самого вечера и остановились, только когда солнце уже скрылось за крышами домов и продолжать тренировку стало попросту опасно. До вечерней трапезы оставалось еще немного времени, и Уильям, испросив разрешения у интенданта, велел паре новых, лишь недавно появившихся в прецептории оруженосцев нагреть и натаскать воды в тяжелую дубовую бадью. После чего со стоном погрузился в воду настолько горячую, что от нее поднимался пар, и неторопливо умыл лицо и шею, стирая с кожи разводы от пыли, смешанной с потом.

Натруженные мышцы поначалу заныли только сильнее, и пришлось даже растереть плечи и руки, чтобы унять боль. Уильям набрал в грудь побольше воздуха и опустил голову под воду, длинные волосы намокли и потемнели, перестав вспыхивать на свету медной рыжиной. К концу лета та всегда становилась заметна сильнее из-за того, что волосы выгорали под палящим южным солнцем, становясь скорее темно-рыжими, чем каштановыми.

– Эй, рыжий! – немедленно принимался кричать Жослен, а потом носился от возжелавшего мести Уильяма по всему ристалищу, хохоча так, будто был самым обыкновенным оруженосцем, у которого и забот-то еще толком не появилось.

Уильям негромко рассмеялся, вспомнив их последнюю тренировку, после чего запрокинул голову, положив ее на жесткий деревянный край бадьи, и прикрыл глаза. Пар, поднимаясь над водой, завивался в причудливые узоры и спирали, рисовал в полумраке смутные картины. А затем принял неясные, полускрытые легкой газовой вуалью черты лица с раскосыми медово-карими глазами. Длинные черные волосы рассыпáлись по хрупким нагим плечам, удерживаемые лишь изогнутой коралловой заколкой на затылке.

Уильям в полудреме протянул руку, касаясь этих густых, чуть вьющихся волос, запуская в них пальцы и собирая в кулак. Тяжелые пряди змеями обвились вокруг запястья, вода всколыхнулась, и по золотисто-смуглой коже потекли крупные капли, в глубине которых мерцали в свете свечей крохотные золотистые искорки. Вуаль шевельнулась от легкого вздоха, Уильям коснулся пальцами скрытой легкой тканью щеки, приподнял вуаль и провел пальцем по мягким приоткрытым губам. Она улыбнулась и склонилась над ним, окутав длинными волосами и легким запахом жасмина, защекотавшим ноздри и неожиданно взволновавшим его так сильно, что по телу пробежала невольная дрожь.

Мягкие подушечки пальцев с длинными, выкрашенными хной ногтями почти невесомо погладили его по короткой бороде, провели по верхней губе и жестким, покалывающим пальцы усам. И она поцеловала его, поначалу легко и осторожно, а затем крепко, даже жадно, прильнув всем телом. Гибким, теплым, с гладкой золотистой кожей и медленно стекающими по ней золотистыми каплями воды. Мягкая упругая грудь прижалась к его груди, нежный живот – к его животу, длинные волосы поплыли по поверхности воды, и у него перехватило дыхание. Уильям целовал ее тонкие пальцы, длинную смугловатую шею и плавную линию плеч, гладил полускрытое вуалью лицо и тяжелые черные волосы, зарываясь в них лицом и глубоко вдыхая тонкий запах жасмина. Она обхватила руками его шею, запустила пальцы в мокрые длинные волосы, откидывая их с его лица. И прошептала нежным голосом, почти выдохнула, касаясь губами его уха:

– Уильям…

И он проснулся, всколыхнув успевшую остыть воду, задыхаясь и содрогаясь от острого головокружительного ощущения. Лицо горело от залившего его стыдливого румянца, губы жгло от призрачного поцелуя, а пальцы свело судорогой, настолько сильно он стиснул ими жесткие деревянные края бадьи.

Проклятье, выругался про себя Уильям, выбираясь из бадьи и наспех вытираясь льняной простынью. Он даже не видел ее лица, одни лишь темные глаза с длинными ресницами. Он не знал, как ее зовут и сколько ей лет. Под этой проклятой чадрой могла оказаться как совсем юная девочка, которую и женщиной-то назвать было нельзя, так и уже немолодая мать семейства, которая годилась в матери и самому Уильяму.

Но она стала наваждением. Настолько, что он постоянно ловил себя на мысли, что каждый раз, выходя из прецептории в город, он невольно начинает искать в толпе высокую гибкую фигуру в длинном темном покрывале. И, не задумываясь, смотрит в лицо каждой женщине в чадре, выискивая среди них ту, у которой были карие глаза. Да такие могли быть у половины сарацинок в городе! И всё же, он не находил тех самых, с красивым медовым отливом, который не давал ему покоя с того жаркого вечера, когда он столкнулся у дверей храма с незнакомкой в чадре.

Кто она? Почему она выходила из христианского храма, но была одета, как магометанка? Да еще и закутывалась в покрывало так, что были видны одни лишь глаза. Льенар однажды сказал им, что, несмотря на бытовавшее на Западе убеждение, магометанкам совсем необязательно закрывать лицо от посторонних глаз. Тогда зачем ей это? Она боялась, что кто-то узнает ее за пределами храма? Но почему?

Ему не следовало об этом раздумывать. Ему вообще не следовало думать о ней, ни днем, ни ночью, ни во время трапезы, ни – уж тем более! – во время молитвы. Но как Уильям ни старался, как ни проводил часы напролет, то рубясь на ристалище, пока от усталости не начнет ломить всё тело, то простаивая на коленях в храме, сарацинка не давала ему покоя. Изводила, заставляя замирать каждый раз, когда он замечал женщину в длинном черном покрывале. И вновь это оказывалась не она. Ему казалось, что еще немного, и он либо сойдет с ума, либо сляжет в лазарет. А ведь когда-то он смеялся над теми рыцарями, что целыми днями не поднимались с постели, сказываясь больными от любви.

Под конец его смятение заметил даже Ариэль, взбудораженный предстоящим посвящением в рыцари и орденские братья и потому не способный думать ни о чем другом.

– Всё в порядке? – спросил оруженосец, обеспокоенно вглядываясь в его лицо. Уильям почти не спал прошлую ночь, наполненную мучительными снами о кареглазой женщине в магометанской чадре, но попытался улыбнуться и ответил:

– Да, всё отлично.

Про себя он при этом постоянно повторял одну из глав Устава, словно надеялся, что это поможет ему выбросить сарацинку из головы.

… и потому пусть никакой брат не возжелает поцелуя ни вдовы, ни девицы, ни матери, ни сестры, ни тетки, ни какой иной женщины.

Он нарушал этот постулат едва ли не каждое мгновение и не знал, как остановиться. И порой испытывал от этого отнюдь не стыд.

А что в этом дурного? – порой спрашивал Уильям самого себя и думал, что бы ответил на это Льенар.

– Я ведь не должен, – сказал бы ему Уильям. – Я рыцарь Ордена тамплиеров.

– Которому двадцать один год, – фыркнул бы в ответ Льенар, растянув губы в своей любимой ехидной усмешке. – Чего ты ожидал? При таком-то раскладе.

– Но ведь в Уставе сказано…

– Устав, друг мой, писался не иначе, как для святых. Но мы-то с тобой простые смертные. Так что не стоит ждать, что мы будем следовать каждой его букве.

Это утешало слабо. Несмотря ни на что, Уильяму не хотелось становиться одним из тех рыцарей, которые разрывались между своей честью и красивой женщиной. Да что там, он ведь даже не знал, красива ли она. Он ничего о ней не знал. И его долг состоял отнюдь не в том, чтобы каждое мгновение думать о женщине. Он должен был защищать своих единоверцев.

Дабы ни один христианин не был напрасно и безосновательно подвергнут лишениям.

Его мир состоял из звона стали, летящего в лицо ветра с песком и палящего солнца, порой жгущего кожу сильнее пламени. И в этом мире не находилось места для женской мягкости и любви. Да и с чего он вообще взял, что может ей понравиться? Кем бы она ни была, зачем ей храмовник, у которого нет ничего, кроме меча и плаща? Да и те ему не принадлежали.

Он не мог даже жениться на ней, а значит, одного прикосновения, одного неосторожного взгляда было бы достаточно, чтобы навлечь на нее незаслуженный позор. Что он способен ей дать, кроме собственных чувств? Которые от позора не спасут, и, к тому же, могли развеяться, как дым, едва он увидит ее лицо. Она завораживала своей таинственностью и в действительности могла оказаться совсем не такой, какой рисовало ее воображение Уильяма. Он и любовью-то это назвать не решался. Разве можно любить кого-то, кого совсем не знаешь и даже толком не видел?

И всё же он едва ли не каждый день уходил в Храм Гроба Господня. Ариэль неизменно увязывался следом. Уильям ничуть не возражал. Если оруженосец и отвлекал его от этих совершенно бессмысленных и даже ненужных поисков, то лишь ненадолго. По большей части Ариэль тихо молился, не отрывая голубых глаз от алтаря. Уильям тоже. И постоянно просил у Господа прощения за то, что приходит в этот величественный храм не столько ради молитв – молиться, если подумать, он мог и не выходя из собственной кельи, – а сколько в надежде вновь встретить кареглазую сарацинку.

Где же она? – невольно думал он каждый раз, когда не находил ее среди молящихся в храме. Неужели она больше не придет?

И немедленно начинал злиться на себя за эти мысли. Это всего лишь женщина. Что в ней такого особенного, что он не может забыть ее глаза?

– Скоро стемнеет, – заметил одним вечером Ариэль. Уильям посмотрел на быстро темнеющее небо и кивнул. Они прошли по шумной, людной улице, свернули в узкий, ведущий ко входу Храма Гроба Господня переулок… И на него налетела выскочившая из полумрака запыхавшаяся женщина.

– Осторожнее, – мягко, как было принято в Ордене, пожурил ее Уильям, поддержав под локоть. Но женщина – нет, совсем юная девушка – вскинула голову и едва взглянула на него, так что Уильям успел увидеть только медово-карие глаза, при виде которых у него вновь перехватило дыхание, и широко раскрытый, перекошенный в ужасе рот. А через мгновение она уже рухнула на землю, уткнувшись лицом в его колени и вцепившись тонкими пальцами в полы белого сюрко.

– Мессир, умоляю, защитите!

– Что вы… – растерялся Уильям и попытался поднять ее на ноги. – Встаньте!

– Во имя Господа нашего Иисуса Христа! – рыдала девушка, не отпуская его. Темная чадра соскользнула с ее плеч, тяжелые, перевитые жемчужными нитями черные косы – такие длинные, что, наверное, доходили ей до колен – змеями свернулись на камнях мостовой, пачкаясь в уличной пыли. – Прошу вас, вы моя единственная надежда!

– Вилл! – одновременно с ней воскликнул Ариэль и со звоном потянул из ножен клинок. – У нас гости.

Гостей было несколько, узкий переулок вынудил их бежать друг за другом, и выглядели они, как не слишком богатые магометане. Или, напротив, как слуги очень богатых. Но Уильяма в тот миг волновало лишь то, что они не христиане. А кареглазая сарацинка, молившая его именем Христа, ею очевидно была. Впрочем, даже не будь она христианкой, Уильям поступил бы точно так же. Привычным, стремительным движением выхватил меч из ножен и, направив клинок острием на противников, велел звенящим от ярости голосом:

– Назад!

Комментарий к Глава шестая

Шербет – традиционный напиток в восточных странах, изготавливаемый из шиповника, кизила или розы с добавлением различных специй. Так же называется и твердая сладость вроде халвы, изготавливаемая из молока, фруктов и дробленных орехов.

========== Глава седьмая ==========

Магометане остановились, увидев направленные на них клинки, но едва ли сочли это серьезным препятствием. Их было пятеро, а храмовников – всего двое, и одному из них мешала атаковать вцепившаяся в него девушка. Уильям и сам прекрасно это понимал. А потому боялся, что не успеет убрать ее с линии атаки, если дело дойдет до настоящего боя. Сарацинка же едва ли осознавала, в какой опасности находится. Одного удара изогнутой магометанской сабли оказалось бы достаточно, чтобы раскроить ей череп, и никакому лекарю было бы не под силу вылечить такую рану. Но противники, казалось, и сами не стремились ее убить.

– Убери меч, храмовник, – велел один из них, по-видимому, предводитель, одетый куда богаче остальных четверых. Главный евнух в гареме? – мелькнула в голове веселая мысль. Нет, не похож, евнухи сабель не носят, решил Уильям, задумавшись всерьез. Командир дворцовой стражи? Но тогда почему без кольчуги или какой-либо иной брони? – Сегодня мы не ищем ссоры с кафирами*.

– Вам бы лучше не искать ее вообще, – запальчиво отозвался Ариэль. Превосходящее число противников его явно не смущало. Впрочем, при другом раскладе оно не смутило бы и Уильяма. Но теперь, когда между ним и магометанами оказалась хрупкая женщина…

– Миледи, – негромко сказал Уильям, не сводя глаз с противников. – Я прошу вас отойти в сторону.

– Я не леди, мессир, – прошептала сарацинка совершенно невпопад. Как будто сейчас это имело хоть какое-то значение.

– Встаньте, – повторил Уильям с нажимом, протягивая ей свободную от меча руку ладонью вверх и по-прежнему не отводя взгляда от противников. Сарацинка крепко стиснула его ладонь дрожащими пальцами и поднялась, едва не уронив в пыль свою длинную чадру.

– Как ты смеешь, неверный, – выкрикнул один из магометан, – касаться дочери Исмаила ибн Рашида?!

Любопытно, подумал Уильям. Что бы здесь не происходило, оно не было попыткой обокрасть или надругаться над женщиной. Магометане знали ее. И сами всерьез собирались защищать девушку от храмовников.

– Молчать! – отрывисто велел тот, которого Уильям решил считать предводителем. А когда заговорил вновь, в голосе магометанина появились неприятные ласково-заискивающие нотки. – Госпожа, прошу вас, опомнитесь.

Госпожа? Она что же, убегает от собственных слуг?

– Замолчи, Хасан! – с жаром выкрикнула сарацинка срывающимся голосом, почти прильнув к Уильяму всем телом. Ее волосы пахли каким-то тонким цветочным ароматом, и у него невольно заныло в груди. – Я уже слышала достаточно! Если мне и суждено провести всю мою жизнь взаперти, так пусть уж лучше это будет христианский монастырь, чем дом моего отца!

Уильям совсем перестал понимать, что творилось в этом переулке, но мешкать было опасно. От кого бы ни бежала сарацинка, от отца, жениха или кого угодно другого, за ней могли послать не только этих пятерых.

А та будто почувствовала, о чем он думает, и чуть сильнее сжала его руку.

– Прошу вас, мессир, – прошептала девушка на удивление твердым голосом, совсем не похожим на тот, каким она кричала на магометанина за мгновение до этого. – Не убивайте их.

В ее мольбе было больше, чем одно только христианское милосердие. Сарацинка искренне заботилась о собственных преследователях. Но зачем же тогда она просила о помощи? Что, силы небесные, здесь вообще происходит?

– Я не пойду с ними, – вновь зашептала девушка, стискивая его руку, и ее тихий нежный голос задрожал, словно она с трудом сдерживала слезы. – Умоляю, помогите мне. Ради всего святого.

– Госпожа… – вновь заговорил предводитель всё тем же заискивающим тоном и шагнул вперед. Уильям ответил стремительным выпадом, рассекшим воздух перед лицом магометанина и заставившим его вновь отшатнуться. Сарацинка сдавленно вскрикнула, вскинув руку к лицу, но не отшатнулась. Напротив, прижалась только сильнее, обхватив руками и спрятав лицо у него на плече.

– Женщина пойдет с нами, – отчеканил Уильям, не опуская меча.

– Ты не посмеешь забрать ее, неверный! – закричал один из магометан. В стремительно сгущающихся сумерках их смуглые лица было почти не различить.

– Не посмеешь! – согласился другой.

– Убери свои руки от госпожи, сын паршивого шакала!

– Посмею и заберу! – ответил Уильям с металлом в голосе. – Женщина просила защиты у Ордена тамплиеров. Она пойдет с нами, и ее участь будет решать капитул Ордена.

Плечи прильнувшей к нему сарацинки мелко задрожали не то от страха, не то от облегчения, и она тихо, почти неслышно всхлипнула.

– Храни вас Господь, мессир, – прошептала девушка сдавленным голосом.

– Ариэль, уведи ее, – велел Уильям.

– Ты уверен? – одними губами спросил оруженосец, получил в ответ отрывистый кивок и протянул к сарацинке свободную от меча ладонь. Та робко коснулась предложенной руки. Уильям запоздало заметил, что пальцы у нее унизаны тонкими, как паутинка, серебряными и золотыми кольцами. – Идемте. Не бойтесь, я не причиню вам вреда.

Магометане занервничали, начали переглядываться, почти одновременно положили руки на рукояти саблей. Стоит девушке отойти в сторону, и они атакуют без промедления и без малейшего сомнения. Коран не призывал убивать неверных, но… Уильям внезапно понял, что ситуация стала очень двусмысленной. Тамплиер он или нет, но для магометан он христианин, предъявивший права на одну из их женщин. Для них не имело значения, просила она защиты у Ордена или нет, и они не отдадут девушку без боя. Но кто бы ни вышел из этой схватки победителем, стоит только пролиться крови, и это станет началом куда бóльших трудностей.

Уильям невольно выругался про себя. Из-за собственной импульсивности, если не сказать глупости, он поставил под удар царившее в Иерусалиме хрупкое равновесие между христианами и магометанами. И это сейчас, когда Орден и так конфликтовал с королем. Но какой бы мужчина поступил иначе, когда его умоляла о помощи безоружная женщина?

– Бегите, – едва слышно велел он Ариэлю. Сарацинка посмотрела на него широко распахнутыми, блестящими от слез темными глазами и прошептала:

– Простите меня, мессир. Я не могу им приказать.

– Вы ни в чем не виноваты, – ответил Уильям, принимая боевую стойку и стискивая пальцы на рукояти направленного на магометан клинка. – Уходите сейчас же, я не хочу, чтобы вас задели в схватке.

Сарацинка послушно кивнула и отступила за его плечо. Один шаг, другой…

Ну же, думал Уильям, почти не дыша и прислушиваясь к негромкому постукиванию, с которым ступали по широким запыленным камням маленькие ножки в туфельках на невысоком каблуке. От напряжения звенел, казалось, сам воздух.

Магометане потянули оружие из ножен. Стук за спиной прекратился.

Нет, отойди еще дальше. А лучше беги со всех ног, глупая, как ты бежала до этого, подхватив юбку и роняя соскальзывающую с плеч чадру. Надеюсь, они не воины и знают лишь, с какой стороны браться за клинок, но не как им разить.

– Идемте, – повторил где-то сзади Ариэль. – Скорее.

Надо было надеть кольчугу, отстраненно подумал Уильям. А затем зазвенела сталь. Ариэль развернулся и бросился назад.

Сарацинка сдавленно вскрикнула у них за спиной, и Уильям едва не обернулся, рефлекторно дернул головой, отвлеченный этим испуганным криком, и в последний миг успел отшатнуться назад, уклонившись от целящей в грудь сабли. Второй, обрушившийся сверху удар он отразил боевым кинжалом, успев заметить краем глаза другого нападавшего и резким, отрывистым движением выбросить в сторону левую руку. И наградил противника метким и, как любил говорить Ариэль, не рыцарственным ударом в едва слышно хрустнувшее колено, заставив магометанина рухнуть со сдавленным стоном, схватившись за ногу. И одновременно с этим принял на лезвие меча новый удар первого из нападавших. А затем повернул в ладони обтянутую темной кожей крестовидную рукоять и выбил у магометанина саблю из руки. Тот отшатнулся, вскидывая руки в безнадежной попытке защититься от удара меча.

Прошу вас, мессир. Не убивайте их.

Уильям развернул меч и со всей силы ударил противника рукоятью по лицу. Тот не устоял на ногах.

– Назад! – повторил Уильям, делая выпад в пустоту. Ариэль поднял меч острием вверх, готовый в любое мгновение нанести рубящий удар и рассечь врага на две неровные половины. Оруженосец расправился с еще двумя магометанами, почти не запыхавшись и явно припомнив все уловки старшего брата. Что бы ни говорил Ариэль о методах Льенара, в настоящем бою он с противником не церемонился. Пятый магометанин только переминался с ноги на ногу, не решаясь атаковать храмовников, пока у тех был численный перевес.

Хвала Господу, подумал Уильям, что воины из них и в самом деле были посредственные. И что ширина переулка не позволила им насесть на него со всех сторон. Без кольчуги такой бой очень быстро закончился бы его смертью от десятка ран, нанесенных почти одновременно.

– Уходим, – сказал Уильям, медленно отступая к выходу из переулка и по-прежнему не опуская меча и не отводя взгляда. Сарацинка так и стояла позади него, до судорог в пальцах стиснув края чадры.

– Мессир, – прошептала она посеревшими губами и вздрогнула, когда он, не глядя, убрал в ножны кинжал и протянул к ней руку.

– Идемте скорее, пока они не оправились, – велел Уильям, не тратя времени на попытки успокоить девушку. – Если, конечно, вам всё еще нужна помощь.

Сарацинка судорожно выдохнула и кивнула. От кого бы она в действительности не бежала, он явно пугал ее больше Уильяма.

***

– О чем вы думали?! – гремел сенешаль Ордена. Казалось, что от рукоприкладства его останавливало только присутствие маршала и Великого Магистра. И, быть может, то, что в Ордене подобное поведение считалось недопустимым и здесь не били беспричинно и без повеления капитула даже оруженосцев. Не то, что опоясанных рыцарей.

– Она просила защиты! – злился Уильям. Он понимал, что ситуация вышла непростая, но почему его распекали так, словно он нарушил все обеты Ордена разом?

– Женщина в прецептории Ордена! – продолжал бушевать сенешаль, не слушая никаких доводов. Уильяму захотелось напомнить ему, что тамплиеры защищают всех христиан без исключения. Да и куда еще ему было вести сарацинку? Попросить ее подождать за воротами, в темноте и одиночестве, пока он будет говорить с Магистром?

Маршал неожиданно усмехнулся в темные усы, и Уильяму невольно вспомнился оставшийся далеко в Англии Ричард Гастингс.

– Помни о смирении.

– К дьяволу смирение!

Сейчас это в равной степени относилось и к нему самому, и к разъяренному сенешалю.

– Завтра об этом будет знать король!

– Не будет, – заговорил наконец Великий Магистр. – Король покинул Иерусалим еще рано утром и сегодня, я полагаю, уже не возвратится.

– Значит, об этом будет знать весь город! – ничуть не растерялся сенешаль. Потом задумчиво нахмурил брови и спросил: – А Его Величество не соизволил сообщить, куда направился?

– Мне не докладывал, – качнул седеющей головой де Сент-Аман. – Но оно, на мой взгляд, и к лучшему, любезный брат. Пусть лучше носится по окрестностям верхом и бросает копья во всё, что вздумается, чем раз за разом требует от меня выдачи брата Готье. Я уже не в силах повторять, что никто, кроме капитула Ордена и самого Папы, не имеет права судить нашего брата. Так и до цареубийства недалеко.

Маршал негромко хохотнул в ответ на предложение избавиться от королевского внимания самым кардинальным из возможных способов и сказал:

– Мы отвлеклись, любезные братья. Сейчас нам нужно решить, что делать с этой сарацинской девицей.

– Вернуть отцу, и желательно до того, как в ворота прецептории начнет стучать весь магометанский квартал, – ответил сенешаль. – Тараном.

– Нет, – вырвалось у Уильяма прежде, чем он успел даже понять, о чем говорит сенешаль. Все трое рыцарей одновременно повернули головы и смерили его одинаковыми недовольными взглядами.

– Не тебе принимать это решение, – сухо сказал Великий Магистр.

– Она просила защиты, – повторил Уильям, решив стоять до последнего. Оставалось только надеяться, что из Ордена его за это не выгонят. А если и выгонят… Нет, этого допустить было нельзя. Тамплиеры и в Англии-то были его последней надеждой, а уж здесь… Не говоря уже о том, что из храмовников путь у него был только один – в бенедиктинский или цистерцианский монастырь с уставом еще строже, чем у тамплиеров. И жизнью в сотни раз тоскливее и бесполезнее. Желания провести остаток своих дней, переписывая книги, у Уильяма не было совершенно. Лучше уж сложить голову в первом же бою с сарацинами.

– Помолчи-ка, мальчик, – велел сенешаль таким тоном, будто бы разговаривал с несмышленым пажом.

– Я не мальчик, – не задумываясь, процедил в ответ Уильям. И тут же обругал свою несдержанность в мыслях. Если он не возьмет себя в руки, то не поможет ни девушке, ни, тем более, самому себе.

Маршал удивленно поднял брови и внезапно расхохотался громким, зычным басом.

– Ну и нахал же ты, брат Уильям!

– Не вижу, любезный брат, в этом ничего забавного, – сухо сказал сенешаль.

– А ты, пожалуй, мне даже нравишься, мальчик, – неожиданно согласился с маршалом Великий Магистр. – Во всяком случае, ты не боишься отвечать за свои поступки.

Да хватит, подумал Уильям, называть меня мальчиком!

– Надо посоветовать де Валансьену не спускать с него глаз, – хмыкнул маршал. – Если он и на поле боя готов так же сражаться за каждого христианина, то у мальчика есть все шансы стать мне достойной заменой.

Тон у него был не то насмешливый, не то просто веселый, поэтому Уильям не понял, говорил ли маршал всерьез или же решил подшутить над несдержанным собратом. Но сейчас его это и не слишком интересовало. Куда важнее было уберечь от беды кареглазую сарацинку.

– Если вы считаете меня виновным, – решился Уильям, – то я смирюсь с любым приговором, который вынесет мне капитул Ордена. Но девушке нужна помощь. Я знаю, мессиры, – продолжил он, когда сенешаль открыл рот и собрался ответить не иначе как очередной гневной отповедью, – вы мудрее меня и куда лучше знаете, как мне следовало поступить. И, – добавил он, – если это была ошибка, то вина за нее лежит только на мне одном. Но если бы мы оставили ее без защиты… – Уильям осекся и начал заново. – Если бы стало известно, что тамплиеры отдали христианку на растерзание магометанам…

– А ты хоть удосужился узнать, действительно ли она христианка, прежде чем хвататься за меч? – угрюмо спросил сенешаль.

Уильям растерялся и понял, что если скажет «Она молила именем Христа», то рыцари поднимут его на смех. С какими еще словами могла обратиться сарацинка к тамплиеру? На любой другой призыв о помощи он мог ответить, что его дело – беречь христиан, а не последователей пророка Мухаммеда, и пройти мимо.

– Я видел ее прежде, – торопливо сказал Уильям, пока его молчание не расценили, как замешательство. – Она выходила из Храма Гроба Господня. И… Пусть я не прав, мессиры, но по мне, так лучше спасти магометанина, чем из-за своих сомнений позволить пострадать христианину.

Рыцари переглянулись между собой. Уильям понадеялся, что это от того, что они полагали так же.

– Хорошо, – коротко сказал де Сент-Аман, но значило ли это, что он согласен или просто принимает такой ответ, Уильям не знал. – Приведи женщину, мы поговорим с ней.

Уильям послушно кивнул и повернулся, быстрым размашистым шагом выйдя из кельи Магистра и прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь.

– Нас изгнали из Ордена? – угрюмо спросил ждущий снаружи Ариэль. – Воистину, от этих женщин одни беды.

Но Уильям не сомневался, что причиной этой угрюмости была не сарацинка, а недовольство Великого Магистра. Ариэль тоже не понимал, в чем они так провинились, если теперь их распекают трое важнейших рыцарей Ордена. Ариэль, пожалуй, понимал даже меньше, чем Уильям, еще в переулке сообразивший, что скандал с магометанами Ордену сейчас совершенно не нужен. Достаточно было того, что они уже поссорились с королем и ассасинами.

– Где она? – коротко спросил Уильям, имея в виду сарацинку.

– Испросила позволения помолиться, – ответил оруженосец. – Один из братьев согласился отвести ее в Храм.

На первый взгляд, это только подтверждало, что девушка была христианкой. Но привитые Льенаром подозрительность и привычка везде искать двойное дно немедленно подсказали еще одно объяснение такой просьбы. Храм Соломона одновременно был и бывшей мечетью Аль-Акса. И присутствие Ордена тамплиеров, даже явись он сюда в полном составе, вряд ли помешало бы Аллаху услышать молитвы одной из его верующих.

Но она молилась, обратившись лицом к востоку, как христианка, а не к югу, в сторону Мекки, как было положено магометанам. Уильям остановился у самого входа в полутемный Храм, привычно окинув взглядом ряды высоких, соединенных арками колонн и редкой красоты мозаику, украшавшую изнутри купол Храма. Та словно оживала с заходом солнца, и казалось, что стоит золотистому пламени свечей затрепетать от малейшего дуновения, как искусно выложенные узоры мозаики начинают плавно изгибаться, словно узкие, с длинными тонкими пальцами, ладони танцующей под тягучую сарацинскую музыку женщины.

Уильям недовольно нахмурил брови, отгоняя кощунственную мысль. Недопустимо было думать о подобном в Храме, да еще и христианском.

Сарацинка по-прежнему не замечала его, то склоняя чернокосую голову, то вновь поднимая ее и вглядываясь в вызолоченное трепещущим светом распятие. Она опустилась на колени перед самым алтарем, такая неуместная здесь, в Храме тамплиеров, с ее длинными, перевитыми розовым жемчугом косами и ярким, малиновым с серебряными узорами платьем. Словно райская птица, случайно залетевшая в суровую обитель рыцарей-монахов. Черная чадра, призванная скрывать эту броскую красоту от чужих глаз, сиротливо лежала на холодном полу рядом с коленопреклонённой девушкой. Уильям прошел по широкому проходу между молитвенными скамьями, но сарацинка была так погружена в собственные мысли и молитву, что услышала шаги, когда он уже был практически у нее за спиной. И, вздрогнув, обернулась. Уильям остановился, словно налетев на невидимую преграду.

Горящие в Храме свечи отчетливо осветили нежное сердцевидное лицо с золотисто-смуглой кожей и едва заметным румянцем на щеках. В нем было что-то западное, или, скорее, греческое – в очертаниях длинного изящного носа с узкой переносицей, – но вместе с тем её лицо совсем не походило на лицо англичанки или любой иной франкской женщины. Трубадуры не стали бы воспевать ни её темные, медово-карие глаза с поднятыми к вискам уголками, ни мягкие, нежные губы светло-коричневого оттенка. Те были немного ассиметричными – нижняя чуть полнее верхней, – но соразмерными для сужающегося к маленькому, аккуратно закругленному подбородку лица. Она действительно была совсем не такой, какой представлял её Уильям, и оказалась куда моложе, чем можно было подумать, глядя на нее в чадре. Совсем юная девочка, пусть и с фигурой женщины. Уильяму даже стало неловко из-за того, что он был так заворожен ею поначалу. И всё же… Он по-прежнему не мог отвести от нее глаз.