Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 52 страниц)

– К чему ты клонишь? – вновь не выдержал Ги.

– К тому, что твоя идея опрометчива и не продумана. Нужно дать Рено де Шатильону повод не соскочить с крючка и оставаться на нашей стороне при любом раскладе. А кроме того, нам нужны рыцарские ордена. Маршал де Шампер, конечно же, может сложить голову в первом же бою с магометанами, но если он останется в строю после смерти Балдуина, мы должны быть уверены, что он не перетянет на свою сторону половину Ордена. На зло тебе и де Ридфору.

А с него станется хотя бы попытаться, согласился в мыслях Ги, вспомнив посветлевшие до серебристого оттенка глаза. Маршал разозлился, когда регент не согласился с его словами. Маршал может стать угрозой.

***

Вопреки опасениям Ги и Амори де Лузиньянов, Уильям конфликтовать с ними не собирался. Уильям за годы жизни в рядах Ордена привык мыслить несколько шире, в первую очередь наученный Льенаром, что долг тамплиера состоит в защите христиан. Рассуждал ли Льенар в стенах Сен-Жан-д’Акра о походе короля Амори на Египет…

Силы небесные, это было четырнадцать лет назад.

Четырнадцать лет назад Уильяму было восемнадцать, и теперь ему становилось даже смешно вспоминать, каким он был тогда мальчишкой. Упрямым, озлобленным и недоверчивым. При этом упорно мнившим себя разумным мужчиной, которому не нужны ни советы, ни просто дружеская поддержка. Как знать, может, если бы не Льенар с его стремлением достучаться во что бы то ни стало и не Жослен – Серафин, который предпочел и дальше зваться чужим именем даже наедине с друзьями, когда они были уверены, что их не подслушают – с его искренним участием… Быть может, если бы не они, Уильям бы так и остался злым на весь мир и никому, кроме самого себя, не нужным.

Но как бы то ни было, все размышления Льенара, что о походах Амори, что о дружбе с Балдуином, сводились к тому, насколько это было выгодно и полезно живущим в Святой Земле христианам. И, следовательно, королевству. И, следовательно, самому Ордену Храма.

Ордену же, если рассматривать его, как некий единый организм… единый сложный механизм, частью которого Уильям привык себя видеть… Ордену было, прямо скажем, наплевать на брак принцессы Изабеллы с кем бы то ни было, если этот кто-то был христианином и от этого брака не страдала честь принцессы.

Орден куда больше беспокоила та резня, которую могли повлечь за собой необузданность и свирепая фанатичность Рено де Шатильона. Орден был готов выставить столько рыцарей, сколько потребуется для защиты христиан – и Уильям был готов повести их в бой, а дальше уж как будет угодно Господу, – но оскорбленные и униженные сарацины налетят на королевство, как саранча, в бешенстве рубя всех, кто подвернется. И жертвы среди не только тамплиеров, но и мирных жителей и оказавшихся не на той дороге паломников при таком раскладе будут неизбежны.

Рено де Шатильона подобное едва ли заботило. Рено де Шатильон хотя бы мог закрыться в собственном замке. Ги де Лузиньян тоже. Мессир регент мог закрыться от Салах ад-Дина и его эмиров в целом городе с высокими стенами и противоосадными орудиями.

Оставалось непонятным лишь то, о чем думал Жерар де Ридфор.

– Не нравится мне этот сенешаль, – прямо заявил Ариэль, выслушав весьма подробный пересказ совета в королевском дворце. И покосился правым глазом на дверь скромной маршальской кельи, словно хотел еще раз убедиться, что она плотно закрыта и через нее не подслушать.

– Уж простите за резкость, – согласился Жослен, мрачно хмуря светлые брови, – но им, видно, не по нраву, что Балдуин всё же не умер. Вместо того, чтобы дать ему оправиться, они вознамерились добить его своими интригами, – Жослен помолчал, сложив руки на груди и задумчиво глядя куда-то в сторону, и добавил. – Де Ридфор – безумец. Он того гляди сунет голову в пасть ко льву, а вместе с ним и мы, и вся Святая Земля. Нет, друзья мои, с де Ридфором что-то нечисто, – качнул Жослен головой, и взгляд у него сделался не на шутку обеспокоенным. – Он в Ордене всего три года, а уже сенешаль и дает советы регенту Иерусалима.

– А как звали того магистра…? – спросил Ариэль, тоже нахмурившись и плотно сжав губы. Из-за светлой повязки, закрывающей шрам на месте левого глаза, подобная гримаса придавала ему вид не задумчивый, а скорее угрожающий. – Филипп де Милли, верно? Он стал Великим Магистром вскоре после того, как мы впервые приплыли в Палестину. Тоже едва вступил в Орден и…

– И до вступления в Орден был близким другом королю Амори, – согласился Уильям. – Что возвращает нас к тому, что только что сказал Жос. Здесь что-то нечисто.

– И что ты намерен делать? – заинтересовался тот, поднимая на Уильяма блестящие на свету ореховые глаза.

– Для начала сообщу Балдуину, что тут происходит.

Ариэль молча приподнял остро изогнутую бровь. Жослен переглянулся с ним и кивнул в знак согласия с невысказанной мыслью.

– Рано или поздно Балдуин всё равно узнает, – ответил Уильям. – И если он узнает слишком поздно, есть риск, что ему от этого станет только хуже. И… – Уильям помолчал, обдумывая, а стоит ли вообще говорить подобное, но потом всё же решил признаться. – Да, для Балдуина будет милосерднее умереть. Для него было бы лучше умереть еще несколько лет назад. Но я не хочу, чтобы он умирал, думая, что его все предали. Особенно сейчас, когда он был как никогда близок к тому, чтобы действительно сойти в могилу.

Жослен промолчал, думая о чем-то своем, а Ариэль посмотрел на Уильяма единственным глазом и странно, не то понимающе, не то ободряюще улыбнулся. Так, как всегда улыбался мальчик-оруженосец с огромным арбалетом в руках. Вот только не Уильяму.

Великий Магистр отнесся к просьбе съездить к королю в Назарет без какого-либо энтузиазма.

– Не задерживайся там, любезный брат, – только и сказал де Торож и коротким кивком дал понять, что маршал может идти, если ему больше не о чем просить.

Де Торож слишком стар, рассеянно подумал Уильям. И у него, пожалуй, не хватает тех сил и кипучей энергии, что была у…

Старика. Они называли Одо де Сент-Амана стариком, но лишь из уважения к тому, как он в свои почти что семьдесят лет рубится в бою наравне с молодыми рыцарями. Но ведь Арно де Торож теперь старше, чем был де Сент-Аман в битве при Монжизаре. Ему нужен покой, а не целый Орден тамплиеров под его началом и Святая Земля в шаге от нового витка бесконечной войны с магометанами.

Уильяму этой войны тоже не слишком-то хотелось. Пока несколькими днями спустя он не оказался в Назарете. Пока не проскакал по петляющим улочкам, рассеянно думая о том, найдется ли у них время вновь увидеть все святыни города. Пока не оказался во внутреннем дворе за высокими воротами из массивных темных бревен и не пошел по указанной ему тропинке, петляющей по саду точно так же, как узкие улочки по Назарету. Ариэль с Жосленом чуть отстали, давая указания оруженосцам, и первые несколько мгновений Уильям наслаждался почти непривычной тишиной и запахами цветущего сада.

А потом услышал смех.

Девочка выскочила на тропинку первой, откуда-то из-за деревьев с правой стороны, и остановилась в паре ярдов впереди, уставившись на незнакомого рыцаря без малейшего страха или даже недоверия. Совсем маленькая – насколько Уильям вообще мог определять возраст детей, – с заплетенными в толстую косичку черными волосами и любопытными голубыми глазами. Они смотрели друг на друга несколько долгих мгновений, а затем с той же стороны, откуда появился ребенок, вновь зазвучал смех и зовущий мелодичный голос:

– Элеонора! Не бегай так быстро, споткнешься! Элеонора! Ах, вот ты где!

Она еще смеялась, выступая из сплетения цветущих ветвей и протягивая к девочке смуглые руки в летящем зеленом шелке разрезных рукавов и тонких, унизывающих запястья браслетах. А потом повернула голову, не то заметив краем глаза высокий светлый силуэт, не то почувствовав на себе чужой неотрывный взгляд, и вздрогнула, резким, почти испуганным движением прижав руку к груди.

Ее голос изменился за прошедшие шесть лет, утратив девчоночьи нотки и сделавшись более глубоким, на лице – лице взрослой женщины, а не молоденькой девушки и не совсем юной девочки в чадре – непривычно сильно выделялись подведенные черным глаза, а шелковое блио в первое мгновение показалось каким-то чужеродным, так не похожим на ее прежние туники и шальвары, но… Это была она. Ее лицо, ее глаза – медово-карие, с поднятыми к вискам уголками глаза, – ее волосы – она так и не отпустила их, по-прежнему стригла совсем коротко для женщины, и мягкие прядки черными завитками обрамляли щеки и ложились на лоб, – ее губы, – чуть ассиметричные светло-коричневые губы, которые он целовал до изнеможения и… Сабина стояла лишь в паре ярдов от него, стояла, прижав руку к груди, широко распахнув подведенные глаза и дыша, словно напуганная охотником лань, отчего ее грудь под блестящей зеленой тканью резко вздымалась и опадала вновь, а он не мог произнести ни слова. Хотя бы для того, чтобы с ее лица исчезло это испуганное выражение.

Девочка шевельнулась первой. Подняла чернокосую головку, увидев застывшее, с приоткрытыми губами и потрясенным взглядом, лицо, и попятилась от Уильяма, хватаясь обеими руками за смуглую ладонь, безвольно повисшую вдоль скрытого тканью бедра. Сабина вдохнула со странным, почти пугающим свистом и, опустив глаза на испугавшегося ребенка, заговорила чуть дрожащим голосом:

– Всё хорошо, Элеонора. Тебе нечего бояться.

А потом подняла голову вновь, будто и позабыв о жмущейся к ней девочке, и попыталась улыбнуться. Вышло весьма фальшиво.

– Вы напугали меня, мессир. Пусть я и сарацинка, но всё же… – она сглотнула, еще не оправившись от потрясения, и улыбнулась вновь, на этот раз уже искреннее. И на золотисто-смуглых щеках появились ямочки. – Не стоит так ко мне подкрадываться. Я ведь… не враг.

Уильям с трудом разомкнул губы – не удивился бы, если бы у него из груди вырвался точно такой же свист, что и у нее за несколько мгновений до этого – и смог произнести всего одну фразу, вновь скользнув взглядом по настороженному детскому личику:

– Она твоя?

Он не спросил «его», потому что девочка была слишком маленькой, чтобы быть его, и даже не будь она таковой, даже если бы подходила по возрасту… Ему бы не хватило духу признаться даже самому себе, что это мог быть его ребенок. Что он оказался ничем не лучше своего отца.

А Сабина вздрогнула, как от пощечины, и ее улыбка растаяла, словно дым на ветру.

– И это всё? – спросила сарацинка едва слышным голосом, стискивая пальцами в тонких, как паутинка, кольцах низкий, полукругом, ворот платья. – Больше тебе нечего мне сказать?

Уильям растерялся, не зная, что еще нужно сказать – не понимая, что он должен ей сказать, – но даже если бы и мог, то всё равно бы не успел, услышав за спиной голоса Жослена и Ариэля. Сабина вздрогнула вновь – теперь уже иначе, словно хотела сорваться с места и броситься бежать, но в последнюю секунду сдержалась, – и на ассиметричных губах вновь появилась фальшивая улыбка, а от звука ее голоса в груди будто образовался кусок льда, не дающий ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Полагаю, вы прибыли, чтобы встретиться с королем, мессир. Я сообщу ему, что вы здесь. Пойдем, Элеонора.

Уильям успел посмотреть на утратившую всякую веселость девочку еще раз, и понимание собственной ошибки пришло даже прежде, чем Сабина повернулась к нему спиной. Но даже не столько из-за отсутствия какого-то действительно очевидного сходства – он и сам ведь совсем не походил на своих родителей, – сколько из-за того, как она вздрогнула, услышав вопрос. Словно Уильям и в самом деле не спросил ее, а ударил.

Это был не ее ребенок.

Комментарий к Глава двадцать шестая

Я не возьмусь утверждать, кто в действительности решил выдать Изабеллу замуж за Онфруа де Торона, но если этот брак не был обговорен заранее, то Балдуину в первой половине 1183 года было, на мой взгляд, совсем не до замужества сестры, которая к тому же даже не вошла в брачный возраст. На тот момент это был совершенно фиктивный брак. Скорее всего, его действительно заключили для того, что Мария лишилась влияния на дочь.

========== Глава двадцать седьмая ==========

За резными дверьми красивого, коричневого с позолотой, цвета царили тишина и прохладный полумрак. Стены покоев закрывали светлые – с золотистым шитьем по краям – драпировки, сквозь прозрачные бледно-желтые шторы виднелись растущие в саду цветы и деревья с падающей на них длинной тенью от дворцовой крыши, и запыленная в пути кольчуга выглядела варварским вторжением в этот уголок Эдема. Уильям остановился на пороге, не решаясь принести с собой песок хамсина и запах нагревшегося на солнце металла, но склонившаяся над креслом у окна сарацинка – скрещенные на груди руки в разрезных рукавах и темный на фоне штор изгиб талии и бедра – вскинула голову на звук шагов и отрывисто кивнула.

– Входите, мессир, – разрешила Сабина ровным голосом, выпрямляясь и обхватывая пальцами руки у самых плеч. – Его Величество вас примет.

Из кресла возле окна и круглого столика на резных ножках послышался тихий хриплый смешок, и Уильям почувствовал, что предательски краснеет. Было что-то неуютное в ее тоне и напряженной позе. Что-то непривычно… властное. Так смутившие его поначалу подкрашенные глаза, шелковое блио и тонкие кольца на длинных пальцах были лишь следствием того, как сильно Сабина изменилась внутренне. Куда сильнее, чем он мог предположить. Простые служанки не стоят так подле королей, всем своим видом давая понять, что не сдвинутся с места, пока вторгшийся в прохладный полумрак покоев – будто в отдельный замкнутый мирок – рыцарь не уберется восвояси.

Расстояние до кресла – всего лишь несколько ярдов по пушистым узорчатым коврам – вдруг показались ему каким-то непреодолимым. Даже путь из лондонского Темпла в Иерусалим – несколько месяцев пути по морю и суше, наполненных в равной мере как трудностями, так и почти невероятными открытиями – теперь не виделся Уильяму чем-то столь же тяжелым, как несколько шагов к королю.

Говорили, что всё стало еще хуже, еще страшнее. Если только оно вообще могло таковым стать. Вассалы сплетничали, пересказывая друг другу подслушанные слова королевских лекарей, не жалели звонкого серебра и даже золота, чтобы выведать новые подробности. Рыцари и придворные дамы гудели без конца, и все их мысли занимал один-единственный вопрос, передаваемый из уст в уста и придававший им мерзкое сходство со стаей галок.

Что? Что? Что с королем?

Короля скрывала высокая спинка кресла, покрытая мягкой, блестящей тонким светлым волосом шкурой. Даже приблизившись почти вплотную – и непривычно тяжело ступая по ковру, будто стараясь вколотить каждый свой шаг в мягкий ворс, – Уильям видел только безвольно лежащую на подлокотнике руку в темно-синем рукаве и плотно обтянувшей ладонь и предплечье перчатке из блестящей, почти черной ткани. Сабина не двигалась с места, замерев у второго подлокотника – отделенная от Уильяма креслом, словно крепостной стеной, – и смотрела на него настороженными глазами, в полумраке утратившими свой красивый медовый отлив. Словно волчица, застывшая на входе в логово и готовая наброситься на всякого, кто посмеет причинить вред ее детенышу.

Сабина, которую он помнил, никогда не смотрела на других с таким напряжением. Она никогда не смотрела так на него. Даже если была раздражена словами или взглядами иных рыцарей. Даже если…

– Полагаю, – едва слышно просипел Балдуин, заставив Уильяма очнуться и отогнать непрошенные, сбивающие его с толку мысли. – Вы принесли дурные вести, маршал.

У Сабины дрогнули губы, и Уильяму показалось, будто она хотела бросить ему обвинение.

Ты променял меня – живую и любящую меня! – на холодный перстень и право поднимать в бою знамя Ордена. Надеюсь, теперь ты доволен?

Уильям отвел взгляд от застывшего маской сердцевидного лица и сделал еще один широкий шаг, огибая кресло. Балдуин сидел, откинувшись на высокую спинку и бессильно вытянув вперед ноги, и даже в полумраке выходящих на теневую сторону покоев Уильям отчетливо увидел каждую искаженную болезнью черту лица. Мутные, затянутые бельмом и окончательно утратившие прозрачный зеленый цвет глаза моргнули хлестко, едва заметно – тускло-золотистые ресницы шевельнулись лишь на долю мгновения, словно отгоняя назойливое насекомое, – и король перевел взгляд чуть в сторону, не поворачивая головы. Посмотрел куда-то на уровень красного креста на груди и заговорил, отвечая на безмолвный вопрос, который Уильям не посмел бы ему задать.

– Я вас почти не вижу. Но я вижу, когда мне заслоняют свет. Нет, не отходите, – качнул Балдуин головой с заплетенными в жидкую косицу волосами, вновь уловив изменения в игре света. – Так я хотя бы знаю, куда мне смотреть.

– Простите, государь, – негромко ответил Уильям, чувствуя, что он должен это сказать. Хотя бы потому, что не находил времени, чтобы явиться к королю раньше.

– Вам не за что извиняться, мессир, – просипел Балдуин. Словно говорил одновременно и о том, что знает, как часто слепнут прокаженные, и о том, что понимает, почему к нему приходят только с дурными вестями. С хорошими регент справится и сам. – Ты принесешь вина и еды? – попросил король, поворачивая голову к застывшей неподвижной статуей сарацинке. Сабина посмотрела на него, затем вновь на Уильяма – бросила взгляд из-под ресниц, будто выпустив стрелу из арбалета – и ответила ровным голосом:

– Да.

После чего повернулась, взметнув зеленью рукавов и короткого, украшенного прозрачной тканью шлейфа, и вышла из покоя. Уильям с трудом удержался, чтобы не проводить ее взглядом.

– Садись, – предложил Балдуин, но проведший в седле почти три дня маршал предпочел отказаться. Успеет он еще насидеться на обратном пути в Иерусалим.

– Я постою, – вежливо ответил Уильям и перешел, не тратя времени на пустые расшаркивания, к причине своего появления в Назарете. Балдуин выслушал, не шевельнув ни одним мускулом на лице, и перебил лишь под конец, предсказав развитие событий прежде, чем это успел сделать сам Уильям.

– Салах ад-Дин потребует наказания за грабежи караванов, а не получив желаемого, соберет армию и вновь двинется на Иерусалим. Такое уже было прошлым летом. Только вот я, – король сухо кашлянул и попытался усмехнуться и без того искаженным ртом, перекошенным из-за разъевшей лицо болезни, – я, мессир, едва ли смогу повторить успех при Форбелé. А наказание… – хмыкнул Балдуин, будто его самого забавляло подобное требование. – Что толку в этом наказании? Рено де Шатильон сейчас в силе, и мои приказы он игнорирует. Я для него всего лишь мертвец, который по непонятным причинам всё никак не упокоится в земле. Даже если я подниму против него армию, кто ее возглавит? Ги де Лузиньян? Найдутся те, кому он невыгоден и кто скажет, что Ги узурпатор, возомнивший себя королем при еще живом мне. Граф Раймунд? То же самое. Тамплиеры? Станет еще хуже, и Орден возненавидят поголовно все бароны королевства. На одного из своих они еще смогут как-то повлиять, смогут урвать себе кусок, но влиять на тамплиеров им, по счастью, не под силу. Я прав?

– Я смею надеяться, – искренне ответил Уильям. – Если Орден не сумеет сохранить независимость и вмешается в эти интриги…

– У тебя есть причины этого опасаться? – проницательно спросил Балдуин и впервые за разговор пошевелился, сложив руки в темных перчатках на животе. Уильям уловил боковым зрением, как бесшумно приоткрылись двойные двери в покой и на пороге появился силуэт в зеленом с подносом в руках. Сабина прошла, не глядя на него, к круглому столику на украшенных резьбой ножках и поставила поднос с едва слышным стуком.

– Причины… есть, – согласился Уильям, но проскользнувшая в голосе настороженность его выдала.

– Это ты? – спросил король ровным голосом, почувствовав, что в комнате появился кто-то еще, но будучи не в силах разглядеть, кто именно.

– Я, – согласилась сарацинка, и на обезображенном лице вновь появилось подобие усмешки.

– Сдается мне, наш гость тебе не доверяет.

– Не припоминаю, чтобы я давала ему повод, – ответила Сабина дрогнувшим не то от злости, не то даже от презрения голосом и внезапно приняла почти странный испуганный вид, повернувшись к Уильяму изящным профилем и настороженно уставившись на короля. Будто пожалела о брошенных ею словах. Балдуин приподнял тусклую светлую бровь, почти незаметную на сером лице, и неожиданно пробормотал:

– Интересно. Люди не перестают меня удивлять.

Уильям решил не уточнять, что именно показалось королю таким интересным. Хотя и сам прекрасно понимал, что вырвавшаяся у сарацинки фраза была бы двусмысленна по отношению к любому мужчине, не бывшему ей мужем или близким родичем, а уж по отношению к маршалу тамплиеров, у которого вообще не должно было поводов доверять женщинам просто потому, что они женщины… Слова Сабины становились уж слишком подозрительными. Но Балдуин будто бы решил не заострять на них внимания. Как не стал и прогонять сарацинку из покоев, прямолинейно заявив Уильяму, что эта женщина может остаться и послушать. Иначе потом она и так всё узнает от самого короля.

– Я нахожу любопытным то, как сильно мы порой недооцениваем женщин незнатного происхождения, – заявил Балдуин, попытавшись уже не усмехнуться, а по-настоящему улыбнуться перекошенным ртом, и у Сабины дрогнули губы в ответной, полной щемящей нежности улыбке. – В особенности тех, которые с первой встречи обнаруживают живой ум, а мы предпочитаем от них отмахиваться, больше доверяя словам церковников о греховности и никчемности женской природы.

Уильям промолчал, вспоминая, с каким упрямством Сабина училась читать и понимать псалмы во время паломничества к Иордану. Ему нравилось это упрямство, как нравился и свойственный ей даже в четырнадцатилетнем возрасте прагматизм, но произнесенные королем слова заставили вдруг почувствовать: Балдуин всё же отнесся к Сабине с куда бόльшим пониманием. Балдуин с самого начала оценил ее ум по достоинству, увидев в ней гораздо больше, чем просто красивую женщину.

Ничего более существенного король так и не сказал, предпочтя обсудить иные, не связанные с Ги де Лузиньяном и Рено де Шатильоном вопросы, хотя Уильям отчетливо почувствовал, как сквозь размышления Балдуина о регенте королевства рефреном тянется разочарование. Балдуин, верно, понимал, что от Ги не будет толку, еще когда передавал ему бразды правления, и складывающаяся на военных советах ситуация лишь еще сильнее убеждала короля в неспособности зятя держать баронов в стальном кулаке.

Расползутся по двум лагерям, ясно говорило уставшее серое лицо короля. Поймут, что теперь их уже некому сдерживать, и начнут грызться в открытую. А там д’Ибелины, там граф Раймунд – а ведь после сестер он мой ближайший родственник, – да и этот новый сенешаль тамплиеров… Сарацины будут счастливы узнать, что королевство франков того гляди развалится само по себе.

– Ступайте, – просипел король, когда солнечный свет за окном уже сменился лунным и Сабине уже во второй раз пришлось зажигать в покоях свечи. – Вы оба. Думается мне, что уже очень поздно.

– Балдуин, – заговорила сарацинка, но тот только отмахнулся, слегка качнув головой.

– Иди. Я хочу еще посидеть. Позову, если что понадобится.

Сабина уходила из покоев неохотно, оглянулась несколько раз, еще когда шла к дверям, а за ними и вовсе остановилась, глядя на темное дерево каким-то тоскливым неотрывным взглядом. Уильям тоже остановился, обернулся через плечо, глядя на освещенный одинокой медной лампой силуэт с повернутой к дверям головой в кольцах блестящих, будто выточенных из агата волос, и решился позвать:

– Сабина?

Сарацинка не шевельнулась, но ему показалось, что губы у нее задрожали вновь, сдерживая навернувшиеся на глаза слезы.

– Насколько всё плохо?

Сабина повернулась к нему медленно, словно тянула время, обдумывая возможный ответ. На сердцевидном лице застыло непроницаемое выражение, голос не дрогнул, но глаза и в самом деле блеснули слезами.

– Вы расскажите Магистру, мессир?

Призрак Иордана – нет, еще не Иордана, ущелья Вади-Кельт – повис между ними смутной дымкой готовых прорваться дождем туч и журчанием воды по дну ущелья, мгновенно наполнявшей тяжелые деревянные ведра.

Не говори. Мне придется рассказать Магистру.

– Нет, – тихо ответил Уильям, но выражение смуглого лица не изменилось. – Я спрашиваю, потому что беспокоюсь о короле.

– Надо полагать, – спросила Сабина, поворачиваясь уже всем корпусом и вновь скрещивая руки на груди, – вы поделитесь этим… с друзьями? Они ждут вас в приготовленных покоях, если конечно, вы не желаете отправиться в прецепторию Ордена. Если позволите, я посоветую вам остаться здесь, снаружи уже совсем темно.

– Моим друзьям можно доверять, – ответил Уильям, пропустив мимо ушей заботливое на словах, но равнодушное по тону окончание ее фразы, и увидел, что его ответ по-прежнему не убедил сарацинку.

– Я не могу позволить себе такого доверия, мессир. Слишком многое поставлено на карту. Слишком многим выгодно, чтобы король оказался на краю могилы. Даже если с ним приключится лишь минутное недомогание, они не должны об этом узнать.

– Прекрати это, – не выдержал Уильям, и ее ассиметричные губы дрогнули еще раз. Но заговорила Сабина вновь ровным, без единой эмоции, голосом:

– Что прекратить, мессир?

– Хотя бы называть меня мессиром.

– А как мне вас называть? – равнодушно спросила Сабина и сдвинулась с места, пройдя мимо спокойным неторопливым шагом. И ноздри неожиданно остро защекотало запахом ее масла для притираний.

Жасмин.

Жасмин, который, верно, до конца его дней будет напоминать об обнимающих плечи тонких руках и льнущей к груди голове в завитках коротких черных волос. О гладкой золотистой коже под огрубевшими от рукояти меча пальцами и мягких теплых губах, оставляющих то нежные до дрожи, то страстные до изнеможения поцелуи. Обо всем, от чего он отказался во имя Ордена.

– Ты ненавидишь меня? – спросил Уильям под звук еще одной открывающейся двери, и на гибкий силуэт в зеленом шелке упали освещающие узкую галерею лунные лучи. Застрекотали, нарушая тишину, цикады, Сабина обернулась через плечо, теперь напомнив ему о ночном разговоре на балконе Иерусалимского дворца, и ответила с печалью в тихом голосе, которую он меньше всего ожидал услышать от нее после того, как исчез на целых шесть лет.

– Нет, Уильям. Я всегда желала тебе счастья. Просто мне было больно, когда в твоем счастье не нашлось места для меня.

И исчезла в лунном свете, оставив его в одиночестве.

***

Лето 1183 года началось с ссоры с Мадлен. Та терпела долго, с того самого дня, как Балдуин, едва оправившись от лихорадки и с трудом оторвав голову от насквозь промокшей от пота подушки, приказал собираться. Сабина должна была остаться в Иерусалиме, по-прежнему присматривая за королевским племянником и отгоняя от него всех желающих втереться в доверие к мальчику, но вместо этого едва не устроила королю скандал, отказываясь отпускать его одного в такую даль, как Назарет.

– Нет, нет, и еще раз нет! Или я еду с тобой, или можешь вышвырнуть меня из дворца!

Помнится, Балдуин уже обещал ей нечто подобное, когда она самым непозволительным для служанки образом велела выломать двери в его покои. Но в этот раз лишь устало вздохнул и попытался объяснить сиплым, едва слышным голосом, глядя куда-то поверх плеча сидящей на краю постели женщины.

– Мальчик нужнее меня.

– Чушь! – рассвирепела Сабина, гневно сведя брови в одну линию. – Не может какой-то пятилетний ребенок быть нужнее и важнее тебя! Слышишь меня?! – спросила она звенящим от злости голосом – злости на лекарей, которые не могли ничего сделать, и на самого Балдуина, который впервые за годы правления решил уступить свой трон регенту, – и король зашелся лающим не то смехом, не то кашлем.

– Знаешь, многие рыцари при дворе считают тебя райской гурией, которой к тому же посчастливилось добиться влияния на короля. И никто из них даже не представляет, что в гневе ты не гурия, а самый настоящий шайтан!

– Ты еще не видел, каким шайтаном я в действительности могу быть, – ответила Сабина, яростно сжимая губы в одну линию. – Но увидишь, если попытаешься запереть меня во дворце, как четыре года назад.

Когда Балдуин уехал строить свою крепость у брода Иакова, а она осталась возиться с его племянником, хныкавшем днем и ночью, и с тревогой ждать хоть каких-то новостей о короле. И об Уильяме.

Побудь со мной. Хотя бы во сне.

Случайная встреча во дворце, когда он прошел мимо, даже не заметив ее, убедила Сабину, что тот сон был лишь плодом ее разыгравшегося воображения. Уильям не хотел, чтобы она была с ним. Уильям оставил ее, сжег все мосты и больше не нуждался во влюбленной в него сарацинке.

Уильям… столкнулся с ней лицом к лицу в Назарете и задал вопрос, которого Сабина ожидала от него меньше всего.

– Она твоя?

И это после того, как она клялась ему в любви? После того, как она обещала ждать столько, сколько потребуется? После всего этого он решил, что она могла прижить ребенка от другого мужчины?

А не ты ли, зудел в голове предательский шепоток, позволила тому рыцарю себя поцеловать? Не ты ли была готова лечь с ним, лишь бы только создать иллюзию того, что Уильям наконец-то вернулся к тебе?

От этих мыслей Сабине захотелось разрыдаться – будто слезы могли хоть что-то изменить, – но она сдержалась. Пусть она больше не нужна Уильяму, но она нужна Балдуину. И она будет бороться за короля даже с Уильямом, если потребуется.

Потому что ее Уильяма больше нет. Есть маршал де Шампер, преданный своему Ордену до последнего вздоха, и если он решит, что ему и его тамплиерам больше не выгодно поддерживать умирающего Балдуина, Сабине не останется ничего другого, кроме как пытаться защитить короля еще и от ее собственного прежнего любовника.

Но к чести маршала, тот остался на стороне Балдуина, даже увидев, насколько тот плох после приступа лихорадки. Увидев не всё и не зная, что король теперь не в силах ходить и едва может удержать в пальцах перо, но всё же… маршал остался верен.

А Сабине вновь захотелось разрыдаться, когда она увидела их рядом. Когда увидела, насколько силен был теперь контраст между двумя этими мужчинами. В двадцать два года – всего лишь двадцать два – король Иерусалима походил на собственную высохшую тень, с обезображенным язвами лицом, ослепшими, затянувшимися бельмом глазами и истончившимися и потускневшими волосами. Маршал тамплиеров – мужчина старше Балдуина на целых десять лет и выше на целую голову – дышал силой, двигаясь с легкостью и почти звериной грацией и без малейшего труда проводя в седле целые дни напролет.