Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 52 страниц)

Сабина едва ли говорила с Ариэлем хотя бы пару раз, но, должно быть, помнила его еще тем мальчишкой-оруженосцем, что пятнадцать лет назад встретился ей у Храма Гроба Господня. Как помнила и то, что своим правом жить и молиться, как христианка, она обязана не только Уильяму. Жослен же…

– Серафин.

– Что? – не поняла Сабина. А Уильям вдруг почувствовал, что ее объятия будто душат его, и отстранился, не сразу нашарив брошенную где-то рядом седельную сумку с сухими вещами.

– Его настоящее имя – Серафин. Ему пришлось назваться Жосленом, чтобы… – бормотал он, натягивая одежду, но голос не подчинялся, срывался, заставляя замолкнуть и попытаться сделать глубокий вдох, чтобы прогнать застилающую глаза пелену, и Уильям запоздало понял, что его душили вовсе не объятия. Он задыхался, не в силах выплеснуть переполнявшую его боль и отчаяние, удерживая их в себе, чтобы не дать слабины. Сейчас, когда Ордену… когда им всем… когда ей был нужен Железный Маршал, он не мог позволить себе остановиться даже на мгновение.

Но Сабина почему-то думала иначе. Она порылась в собственной кожаной сумке, натянула теплые шальвары и шерстяную тунику и придвинулась к нему вновь, обняв сгорбившиеся плечи.

– Иди ко мне.

– Не нужно, я… – выдохнул Уильям, чувствуя вставший в горле ком, не дававший вдохнуть полной грудью, но она лишь качнула головой и повторила:

– Иди ко мне.

Притянула его к себе, заставив уткнуться лбом в теплое плечо, запустила пальцы в растрепавшиеся волосы, и эта терзающая изнутри боль вдруг вырвалась почти звериным воем. Сабина гладила его содрогающиеся плечи, прижималась к губами к виску и говорила что-то успокаивающее, чего он даже не слышал толком, цепляясь за один лишь звук ее голоса.

Ничего не осталось. Почти ничего. Я бы умер, если бы потерял еще и тебя. Я словно иду в темноте и никак не могу отыскать верного пути. Я… не знаю, как мне справиться со всем этим.

Должно быть, он сказал это вслух, потому что Сабина прижала его к себе еще крепче и прошептала, коснувшись губами его уха:

– Это не так. Ты справишься с чем угодно, я знаю. Если не сможешь ты, значит это не под силу никому из живых. Я с тобой, – говорила она с нежностью, гладя пальцами его лицо и стирая слезы. – Я всегда с тобой. Даже если я не могу быть рядом, я всегда молюсь за тебя.

И ее губы были такими теплыми, такими нежными и такими… необходимыми, что от них невозможно было оторваться.

– Поспи немного, хорошо? – попросила Сабина, когда он успокоился и замер, привычно уткнувшись носом в мягкие черные волосы. – Я послежу за костром.

Она сидела рядом, вплотную придвинувшись к его ногам, и смотрела, как бледное осунувшееся лицо постепенно приобретает почти умиротворенное выражение. Гладила по плечу каждый раз, когда он вздрагивал во сне, и не могла удержаться от того, чтобы не проклинать в мыслях. Уильям не сказал – не захотел бы, верно, говорить, даже если бы она задавала ему один и тот же вопрос всю ночь напролет, – но Сабина и сама понимала теперь то, о чем не задумалась, когда узнала о захвате Аскалона. Маршал Ордена, должно быть, знал слишком много, чтобы допустить… Чтобы надеяться на то, что враги бросят его в темницу и забудут о нем точно так же, как забывали о простых рыцарях. Маршал Ордена сражался против магометан слишком долго и слишком яростно, чтобы они не пожелали поглумиться над ним теперь.

Трусы и нечестивцы!

Сабина сидела и напряженно вслушивалась в ночные звуки, но тишину вокруг нарушали лишь привычные шорохи спящего лагеря. Ничего от той страшной ночи, когда она в первый раз услышала свист стрелы. Когда вскочила, не поняв в первое мгновение, что так лишь помогает своим врагам, становясь слишком заметной, и закричала, будя задремавших мужчин. Те схватились за мечи, но стрела была не одна, и среди беженцев уже поднялась страшная, сметающая всё на своем пути паника. Люди метались между чадящими кострами, обезумев от страха, кричали дети, и стрелы поражали их одного за другим. Их всех, каждого, на кого падал свет, позволяя разглядеть его в темноте.

Агнесс стрела вонзилась в горло. Она рухнула на землю, содрогаясь в конвульсиях, задыхаясь и захлебываясь кровью одновременно, но даже такая смерть была для нее даром. Она не увидела, как новые стрелы пронзают ее перепуганных детей, как ее брата, успевшего лишь обнажить меч, убивают четырьмя выстрелами разом, и как ее отец падает без сил, пятная кровью протянутые к нему руки. Сабина не знала, почему она выжила. Не понимала, почему Бог был так милостив, позволив ей пережить ту ночь – и все последующие, – но раз за разом заставляя смотреть на чужую смерть. На страшную смерть без покаяния, потому что не все успевали даже назвать свое имя, прежде чем переставали дышать. И священников среди беженцев было куда меньше, чем умиравших от бедуинских стрел.

Она все еще чувствовала, как на рассвете смертельно раненый старик схватился рукой за ее запястье и задал, кашляя темной кровью, вопрос, которого она ждала меньше всего.

– Ты… любишь его?

Сабина смогла лишь кивнуть. Должно быть, он догадался уже давно, но всё же молчал, храня их обоих от позора и бесчестья. Должно быть, он всё же был не так высокомерен и самолюбив, как она полагала все эти годы.

– Господь… Пусть… он найдет ее. Пусть… защитит. Раз я… не смог. И скажи… скажи ему, девочка… что я благословил бы вас… как отец, если бы… если бы вы пожелали принять мое… благословение.

Сабина заплакала, когда он умер. Каким бы злым и порой даже жестоким человеком он ни был, он не заслуживал увидеть гибель всей своей семьи. Не заслуживал умереть, зная, что не сумел их спасти. И он всё же отступился от нее. Пусть лишь на смертном одре, но он признал ее право решать самой. Право любить того, кого она сама выбрала.

– Я благодарю вас, мессир, – прошептала Сабина в ответ на благословение и разрыдалась, когда он перестал дышать. И думала, что сама погибнет в этом пути, но Бог ответил на ее молитвы – на их молитвы – гораздо раньше, чем она успела доесть последние запасы еды и обессилеть от холода и голода. Бог позволит им добраться до убежища, в котором никто уже не посмеет ставить им в вину веру в Христа.

Уильям проснулся в тот час, когда дождь уже прекратился, а в церквях должны были начать звонить к заутрене. Сабина не знала этого наверняка, но что-то в его сонном взгляде подсказало ей, что он проснулся скорее по привычке, чем почувствовав какую-то угрозу в воющем над спящим лагерем ветре.

– Что-то не так? – тихо спросила Сабина, но Уильям лишь мотнул головой, заправил за ухо одну из выгоревших за лето темно-рыжих прядей и откинул в сторону край теплого плаща.

– Я проеду немного вперед. Посмотрю, нет ли поблизости какого-нибудь озерца. Кажется, я видел его, когда мы скакали сюда. Людям понадобится вода.

– Я с тобой, – попросила Сабина, и он недовольно нахмурил широкие темные брови. – Пожалуйста. Я… не могу сидеть здесь совсем одна.

– Это может быть опасно, – заспорил Уильям, затягивая на поясе перевязь меча, но она схватилась за его руку и взмолилась, не помня себя от мгновенно нахлынувшего чувства страха.

– Пожалуйста! Я… Я сойду с ума, если… Если мне суждено умереть этой ночью, то они найдут меня, где бы я ни пряталась. Не оставляй меня, прошу!

Даже если там бедуины или иные враги… И если он погибнет от случайной стрелы, а она вновь останется совсем одна, то от отчаяния… Сабина боялась, что тогда она наложит на себя руки. И никогда больше его не увидит, ибо для самоубийц есть лишь одна участь.

– Хорошо, – на удивление покладисто согласился Уильям – должно быть, догадался по глазам и выражению лица, как страшно ей было в прежние ночи – и сам набросил ей на плечи теплую шерстяную накидку. – Держись за мной.

Сабина судорожно кивнула, собрала с земли седельные сумки и покорно вскочила в седло своей лошади, благодаря небеса за то, что в этот раз он всё понял, и стискивая в пальцах рукоять подаренного ножа. Она не забыла про него и не потеряла, но это узкое тонкое лезвие мало чем могло помочь ей против стрел.

Небо за спиной постепенно светлело, окрашивая всё вокруг в серые тона, тракт просматривался далеко вперед, и к тому моменту, как взошло бледное солнце, Сабина и думать забыла о таившихся в ночи врагах. Уильям остановил своего коня, наконец приметив зарослях маленькое озерцо, больше походившее на слишком большую, разлившуюся среди камышей и тростника лужу, помог Сабине спешиться – пусть она и не просила – и пошел вперед. Сабина последовала за ним и остановилась у самой воды, глядя, как он заходит в озеро почти по колено и наполняет водой пару кожаных бурдюков.

От умиротворенных мыслей ее отвлек негромкий стук копыт за спиной. И заставил мгновенно напрячься.

– Не спится, любезный брат? Женщина оказалась недостаточно хороша, чтобы согреть тебе постель?

Уильям остановился и повернул голову на звук чужого насмешливого голоса. Сабина тоже, не сразу разглядев лица под низко надвинутым капюшоном. И не поняв поначалу, почему Уильям положил руку на рукоять меча, если перед ними стоял точно такой же франк, как и он сам.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Уильям. – Не припоминаю, чтобы я ставил тебя в дозор этой ночью, любезный брат.

– Это верно, – согласился тот и легко спрыгнул с седла. – Ты никогда не считал меня достойным белого плаща. А сам-то… Железный Маршал! – рассмеялся рыцарь, откидывая капюшон, и Сабина наконец разглядела его лицо. Брат Эдвард. – Честь Ордена! Как часто тебя хвалят, любезный брат. А ведь ты всего лишь ублюдок покойного принца Юстаса, грешащий с сарацинскими шлюхами.

Уильям замер всего на мгновение – лишь на один удар сердца и короткий выдох, – выпрямился во весь рост и спросил ровным голосом:

– И давно ты знаешь?

– Давно, – согласился Эдвард и с лязгом потянул из ножен клинок. – Я своими ушами слышал, как ты жаловался Льенару де Валансьену на свое несчастливое происхождение. Бастард принца, как же непросто тебе, наверное, жилось в Англии. Купаясь в золоте де Шамперов, да? Где уж нам, простолюдинам, понять всю тяжесть такой жизни. И как трудно тебе пришлось здесь, верно, мессир маршал? Я еще не был рыцарем, а ты уже стал командором Газы, заполучив себе в покровители самого короля. И его хорошенькую служаночку в постель. Знаешь, у меня в ушах звенело от того, как она вопила на всю прецепторию, что ты посмел оставить ее, такую бедную и несчастную.

– Ты, – прошипела Сабина, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног. Вспоминая, что она действительно кричала и обвиняла Уильяма вскоре после того, как они покинули Керак и остановились в одной из орденских прецепторий. А затем Мадлен ушла из кельи в ее любимом платье. Ушла и была убита, а увидевший ее тело Уильям первым делом спросил, почему кричавшая от ужаса служанка приняла мертвую за саму Сабину. – Это ты убил Мадлен!

Убил ни в чем неповинную женщину и оставил трехлетнюю девочку круглой сиротой.

– Я, – спокойно согласился Эдвард, едва взглянув на ее потрясенное и взбешенное одновременно лицо. – Кто же знал, – хмыкнул он, вновь переведя взгляд на Уильяма, – что у нашего маршала такая щедрая шлюха. Отдала свое любимое платье, в котором постоянно мелькала во дворце. Там было достаточно темно, – добавил он, будто в оправдание этой мерзости. – Легко было ошибиться.

– Она была христианкой, – сказал Уильям ровным голосом, выходя, судя по плеску воды, на берег, но Сабина чувствовала, что он в ярости. И знала – каким-то шестым чувством, – что если обернется и посмотрит ему в лицо, то вновь увидит эти страшные бледно-серые глаза. – Ты не в праве оставаться даже сержантом Ордена после того, что сделал.

И добавил почти шепотом, оттесняя Сабину плечом.

– Отойди. Подальше.

Она не посмела спорить, не отрывая взгляда от блестящего в бледных солнечных лучах обнаженного меча в руке Эдварда.

– А кто узнает? – по-прежнему спокойно спросил тот. – Я давно жду, когда ты сделаешь какую-нибудь глупость. Но ты, любезный брат, жесток. Я даже успел замерзнуть, пока ты развлекался с этой шлюхой, – хмыкнул он вновь и сделал еще один шаг вперед. – Знаешь, сначала я просто хотел рассказать Магистру. Но он такой же, как ты. Ему тоже нужен был Железный Маршал. Чтобы принять на себя удар сарацин. А сына пекаря он даже слушать не стал. Не дал сказать ни единого слова. Вы все, – выплюнул Эдвард с нескрываемым презрением, – одинаковые!

Меч взвился вверх и вновь обрушился вниз, но Сабина не успела даже закричать, когда один длинный клинок скрестился с другим. Уильям спустил удар по лезвию меча и… сделал шаг назад.

– Не можешь? – рассмеялся противник. – Устав запрещает убивать христиан, да? – и прошипел, словно змей, показав зубы. – Вот и умри теперь ради своей чести. Давай, беги, шлюха, быть может, госпитальеры еще успеют тебя защитить.

Уильям не ответил. Отступил в сторону, надеясь увести Эдварда подальше от застывшей в растерянности Сабины – Боже, ей действительно нужно было бежать, а не смотреть на них испуганными глазами, – и на меч обрушился новый удар. Господь, о чем он только думал? Зачем взял ее с собой? Пусть в небе стояло солнце, но они были слишком далеко от лагеря, чтобы кто-то мог услышать лязг мечей. И помочь остановить этого безумца, не лишая его жизни.

– Бога ради, брось меч! Ты не в себе!

– Я не в себе?! – рявкнул Эдвард, вновь бросаясь в атаку. И Уильям не мог не признать, что клинком сынок пекаря владел очень хорошо. – Я всю жизнь только и делал, что пытался доказать Ордену, что достоин этого плаща не меньше других! Но всё доставалось таким, как ты! – мечи звенели, и удары сыпались одновременно с обвинениями. – Чем ты лучше меня?! Тем, что знаешь латынь?! Тем, что тебя учили… – он поперхнулся слюной, запнулся, но закричал вновь. – Тебя с детства учили владеть мечом?! Я не виноват, что я не сын принца! Да я… Я хотел быть таким же, как ты, но ты не видел! Никто из вас не видел! И Льенар, и Магистры, они все носились с тобой и смотрели сквозь меня!

Правое запястье уже начинало ныть, лязг мечей, казалось, разносился далеко над притихшей в утренние часы полупустыней, но счет шел на мгновения, а Уильям никак не мог придумать, что сказать, чтобы заставить Эдварда опустить меч. И замер сам, опешив от неожиданности, когда за спиной у обезумевшего рыцаря мелькнул светлый силуэт и изо всех сил вонзил ему в шею узкий, словно портняжное шило, клинок. Эдвард запнулся, поперхнулся кровью и схватился за горло, растерянно уставившись на Уильяма.

– Назад! – закричал тот, не задумываясь – Эдвард еще мог обернуться и ударить мечом, – и Сабина отшатнулась, прижимая к груди трясущиеся руки. Нет, понял Уильям в следующее мгновение, убить ее Эдвард уже бы не смог. Она ведь так любила медицину. Она ударила слева, зная, что не сможет перерезать таким оружием горло, но сможет нанести смертельную рану, если правильно вонзит клинок.

Эдвард зашелся кашлем, изо рта у него потекла кровь, и он рухнул на смятый, истоптанный тростник, хрипя и задыхаясь. Несколько мгновений судорожных конвульсий – показавшихся Уильяму вечностью, – и тело в белом плаще неподвижно замерло в едва подсохшей после дождя грязи. Уильям поднял голову, неверяще глядя на испуганное лицо с широко распахнутыми глазами, и спросил потерянным, будто чужим голосом:

– Зачем?

– Я боялась, – прошептала Сабина одними губами, и он едва расслышал ее слова, – что ты не сможешь.

И вновь разрыдалась, когда он шагнул вперед и обхватил ее за плечи левой рукой, прижимая к себе.

– Прости… – всхлипывала Сабина, цепляясь за него обеими руками и боясь, что он ее оттолкнет. – Я не знала, что делать, я… Боже, что я… Боже, я не хотела, но иначе бы…

– Тише, – ответил Уильям, оглядываясь поверх ее головы. Она была права. Он бы не смог. – Успокойся. Успокойся, всё хорошо.

Но ее по-прежнему трясло, и по щекам безостановочно катились слезы. Когда он оттащил подальше от озера мертвое тело и присыпал его землей, чтобы не оставлять на пир зверью – перекрестил получившуюся могилу, не чувствуя ничего, кроме жуткой пустоты внутри, – когда подобрал из озера брошенные бурдюки и когда повел ее обратно к лошадям. Сесть в седло Сабина не смогла. Пришлось остановиться вновь и сжимать ее в объятиях, пока наконец не утихнет эта страшная, не дающая ей толком вздохнуть дрожь. И сказать, когда она всё же сумела поднять заплаканные глаза и посмотреть ему в лицо.

– Я люблю тебя. И я клянусь, что мы выберемся отсюда, чего бы мне это ни стоило.

========== Эпилог ==========

Негромко потрескивающее пламя костра бросало золотистые отблески на лицо спящей женщины, доверчиво, словно ребенок, подложившей под голову тонкую смуглую руку в теплом рукаве из некрашенной шерсти. Она казалась такой умиротворенной, что Уильяму хотелось лишь одного: лечь рядом и прижать ее к себе, чувствуя ее тепло и делясь своим. Гладить ее по завивающимся кольцами, пушащимся на затылке волосам и раз за разом повторять, что он благодарен небесам уже за одно ее присутствие.

Ночь стояла до того тихая, что показалась бы пугающе жуткой, если бы не бледный серп луны, проглянувший сквозь тяжелые облака, разгоняя темноту и не позволяя врагам подобраться слишком близко. И всё же… Уильям был готов поклясться, что не слышал тихих шагов, пока из теней под раскидистыми деревьями с голыми ветвями не появились три силуэта в белых рыцарских сюрко. Пламя в костре выстрелило искрами и отбросило новые блики на длинные черные волосы, золотистую рыжину в светлой, заплетенной косичками бороде и яркие пронзительно-голубые глаза.

Шрамов не было. Ни на лице Льенара, ни Ариэля. И Серафин улыбнулся той знакомой теплой улыбкой – которую Уильям не видел с самого начала осады Аскалона, – первым садясь напротив него к костру.

– Удивительная женщина, – хмыкнул Льенар, и от одного звука его голоса всё перевернулось внутри, словно Уильям вновь был тем мальчишкой, впервые решившимся доверить кому-то свою самую страшную тайну. – Ты не заслужил такую красавицу.

– Ты много знаешь о любви? – в шутку спросил Уильям, уже понимая, что это лишь видение – быть может, сон, навеянный дующими с Запада холодными ветрами, – и получил в ответ до боли знакомую усмешку.

– Побольше твоего, мальчик.

Теперь они были почти одного возраста, но Уильям не почувствовал и тени обиды при этих словах.

– Мне… так не хватает вас.

– Надо думать, – хмыкнул Ариэль. – Но у тебя есть она. Без нее ты, верно, был бы уже мертв.

Уильям опустил глаза, подбросил в костер еще одну ветку и сказал:

– Я виноват перед ней. И перед ним.

– И в чем же? – спросил Льенар своим любимым чуть язвительным тоном. – В том, что ты родился лордом, а он – пекарем? Я, пожалуй, соглашусь, что Орден мог обойтись с ним несправедливо. Но он пытался убить твою женщину вместо того, чтобы хотя бы попробовать поговорить. И убил, пусть и не ее. Мне не жаль, что он умер так глупо и бесславно.

– У тебя хватает… неприятных черт, Вилл, – согласился Серафин, вновь подняв уголки губ в улыбке. – Но и он не без греха. Он был подлецом с самого начала и сам сознался в этом тебе.

– Я не хотел, чтобы она… – начал Уильям, но Льенар остановил его отрывистым взмахом руки.

– Это был ее выбор. Она защищала тебя. Если ты вздумал ставить ей в вину любовь…

– Нет, – возмутился в ответ Уильям, недовольно нахмурив брови. – Но я никогда не хотел, чтобы она брала такой грех на душу.

– Бог простит, – умиротворенно сказал Серафин. – Ты же знаешь, грешно сомневаться в Его милосердии.

Уильям хотел спросить, но друг едва заметно качнул головой, словно желал сказать, что это лишь его путь. У Уильяма был свой.

– Спасибо, – сказал Уильям вместо этого и увидел три почти одинаковые улыбки. – За всё.

Друзья помолчали, глядя на выстреливающие из костра искры, а затем Ариэль всё же спросил:

– И что же дальше?

Дальше… будет новая война. Он уже не сомневался в этом, чувствовал в дующем с Запада ветре надвигающуюся на Святую Землю бурю, сверкающую мечами и католическими крестами, и был готов стать ее частью.

Вернуть им Иерусалим.

– Удачи, – сказал Льенар… или быть может, заговорили все трое явившихся ему призраков разом, и их голоса слились в один, звучащий гулко и будто бы издалека. – Железный Маршал.

Храни тебя Бог, мальчик. Вас обоих.

И они растаяли вместе с костром и холодной, почти зимней красотой ночи, словно никого из них здесь и не было. Уильям вздрогнул и проснулся, будто от толчка, почувствовав тепло льнущего к нему тела еще до того, как успел открыть глаза. Сабина спала на животе, закутавшись в теплый шерстяной плед до самого подбородка, и льющийся сквозь узкое окно бледный свет зимнего солнца освещал нежную линию ее лица со слабой улыбкой на губах. И ее серебряный крест с прозрачным светло-синим камешком, лежащий теперь на его груди. Он мог бы попросить другой, мог получить положенное храмовнику деревянное распятие, вновь войдя в ворота прецептории Триполи – вновь проведя Сабину внутрь тайком, пока для нее не найдется другого приюта в городе – но не смог отказаться от ее бесценного подарка.

Сабина сонно вздохнула, когда он поднялся с постели, но не проснулась и лишь откинулась на спину, вновь подставив лицо бледным лучам солнца. Уильям бросил на нее еще один взгляд, когда уже затянул перевязь меча, и вышел из кельи, плотно прикрыв за собой дверь. Он спустился во двор прецептории, где уже царило почти непривычное для столь раннего часа оживление, и махнул рукой брату Генри, говорившему о чем-то с парой других орденских братьев. Тот кивнул собеседникам и пошел навстречу маршалу.

– Прибыли новые братья с Запада. С лошадьми. И говорят, что короли Англии и Франции уже собираются в поход. Как и Император Священной Римской Империи.

– Отлично, – согласился Уильям, подняв край губ в улыбке, и спросил, увидев направленный на него пристальный взгляд. – Да?

– Я не хочу, чтобы по прецептории пошли слухи.

– Она уйдет, – пообещал Уильям. – Как только сможет.

– Вы провели в пути почти два месяца, – хмыкнул Генри, но без осуждения. – Неужели тебе было этого мало?

– Порой я думаю, – ответил Уильям, переводя взгляд на реющее над воротами прецептории знамя Ордена, – что я хотел бы провести с ней всю жизнь. Но пока что это невозможно.

Черно-белое знамя затрепетало на холодном январском ветру и опало вновь. Святая Земля готовилась к новой войне.

========== Послесловие ==========

Падение Иерусалима в 1187 году стало причиной Третьего Крестового Похода, разразившегося двумя годами позднее и продлившегося до 1192 года, когда последний участвовавший в нем монарх – король Англии Ричард Львиное Сердце – отказался от надежды отвоевать город у мусульман. Ричард заключил с султаном Салах ад-Дином мирный договор, сохранивший за крестоносцами вновь завоеванную Акру (в этой работе называемую Сен-Жан-д’Акр) и ненадолго позволивший христианам вновь молиться в стенах Иерусалима, но прежнее величие королевства так и осталось в прошлом.

Сибилла Иерусалимская умерла от болезни двумя годами ранее во время осады Акры, начатой еще ее мужем Ги де Лузиньяном. Вместе с ней под стенами города скончались и обе ее дочери, и право наследования Иерусалимской короны перешло к принцессе Изабелле. Впоследствии Ги пришлось удовлетвориться захваченным Ричардом Кипром, а Изабелла выходила замуж еще трижды, в том числе и за старшего брата Ги Амори де Лузиньяна. Все ее мужья были королями Иерусалима лишь номинально, но потомки Изабеллы сохраняли за собой право на корону вплоть до первой половины XIV века. Иерусалим был ненадолго возвращен в руки христиан в ходе Шестого Крестового Похода, но вновь потерян спустя всего пятнадцать лет. Теперь уже навсегда.

Правление христиан в Святой Земле окончательно закончилось несколькими десятилетиями позднее, когда в 1291 году пал их последний форпост в Палестине и последняя столица Латино-Иерусалимского королевства – отвоеванная Ричардом Акра. Спустя еще шестнадцать лет французский король Филипп IV начал гонения на Орден тамплиеров, обвиняя рыцарей в том числе и в потере восточных земель. Орден был упразднен в 1312 году папой Климентом V и окончательно уничтожен к 1314 году, таким образом не просуществовав и трехсот лет. Время христиан на Востоке прошло.

Но что же до дальнейшей судьбы Уильяма де Шампера и Сабины аль-Кербела и событий конца XII века и начала XIII, то это уже другая история. Возможно, однажды будет рассказана и она.