Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 52 страниц)

Она обернулась через силу, постаравшись придать лицу непроницаемое выражение. Она вообще не знала, как с ним теперь говорить, когда между ними повисло столько всего, столько… Как легко и просто ей было на пути к Иордану! Будь ее воля, она бы осталась на том берегу до конца своих дней. Осталась бы в тех коротких осенних днях, если бы только можно было прожить всю жизнь в одном мгновении.

Вместо этого приходилось идти дальше.

– Вы предали его.

Уильям отвел взгляд. Всего на мгновение, но она заметила. И почувствовала, как от злости к щекам вновь приливает кровь. Он думал точно так же, но намеревался защищать свой прокля́тый Орден.

– Не горячись.

– Не горячись? – повторила Сабина, не сумев удержаться от издевки. – Да вы только и ждете, когда Балдуин умрет, чтобы начать драться за его племянника! Я вижу это с самого рождения мальчика, каждый барон и рыцарь в этом королевстве только и делает, что заваливает королевского племянника подарками в надежде, что это поможет ему в будущем. Вы пытаетесь управлять пятилетним ребенком, как какой-то марионеткой!

– Сабина.

– Скажешь «Нет»?! Скажешь, что твой магистр об этом не думает? – бросила Сабина и даже содрогнулась от пришедшей следом мысли. – А ты? С чего ты вдруг вспомнил обо мне? С чего вдруг… всё это?

Вопросы, ненавидит ли она его. Просьбы выслушать. Такая забота о раненой сарацинке, которая совсем не к лицу храмовнику, поклявшемуся более не знать ни одной женщины.

От этих мыслей ей вдруг стало горько и смешно одновременно. Что ты делаешь со мной? За что?

– Браво, Уильям. Ты сделал то, до чего, вот ведь умора, не додумался ни один барон. Даже если они и шли ко мне… То желая говорить о короле. Никому из них и в голову не пришло лезть ко мне под юбку из-за королевского племянника.

Никакой юбки на ней сейчас не было, но она всё равно рассмеялась, коря себя за глупость и не понимая, как можно было не догадаться об этом раньше. И вздрогнула, разглядев в полутьме коридора, что лицо у него вдруг вспыхнуло неподдельным яростным румянцем. Всего на мгновение, но вздрогнула.

– Что ты несешь?!

– Прости, – честно ответила Сабина, пожав плечами и невольно поморщившись от новой вспышки боли в левой руки. – Я разучилась тебе верить.

И повернулась к нему спиной. Продолжать этот разговор не было смысла. Оставалось только корить себя за глупость и доверие. Она так хотела, чтобы он вернулся, что позволила задурить себе голову, словно четырнадцатилетней девчонке. Той девчонке, которая упала на колени перед рыцарем в белой плаще, умоляя защитить ее от ее собственного отца. Рыцарь оказался обыкновенным…

– Сабина.

– Оставь меня, – с трудом выдавила Сабина и пошла так быстро, как только позволяла ноющая нога. – С меня довольно. Я больше… на это не куплюсь.

– Сабина, пожалуйста.

Она почти слышала его мысли. Чувствовала, как он лихорадочно пытается придумать, что такого он должен сказать, чтобы вернуть себе контроль над происходящим. Чтобы заставить ее вновь слепо идти за ним, как какого-то несмышленного котенка.

Не в этот раз, мессир. Я не шлюха, которая готова продасться за одно только ласковое слово. Я не предам его… Я не позволю…

Уильям действительно думал. Думал, как заставить ее остановиться и опомниться. Как, силы небесные, убедить ее, что он никогда не притворялся и не… Бога ради, почему она вообще вбила это себе в голову? Кто сказал, кто надоумил? Неужели он сам? Неужели…?

– Сабина, я клянусь…

Она не слушала. Даже не вздрагивала, когда он звал ее снова и снова. Притворялась, что это не имеет для нее никакого значения.

Имя вырвалось спонтанно, по наитию, непонятному ему самому, когда перед глазами вдруг встали горящие в полумраке свечи и такое неуместное в Храме Соломона малиновое платье.

– Джалила!

Сабина остановилась, будто налетев на стену. Почти ощутив, как эта стена вырастает перед ней из разом сгустившегося воздуха. И обернулась, словно во сне, не чувствуя собственного тела и не управляя им.

– Ты… запомнил?

– Да, – просто ответил Уильям и одним шагом преодолел остававшееся между ними расстояние. Сабина попыталась отшатнуться, сбросить легшие ей на плечи ладони, но мгновенно поняла, что даже будь она полностью здорова, ей всё равно бы не хватило сил вырваться из этих непрошенных объятий.

Нет, это уловка. Она называла это имя лишь однажды, сама едва не забыла о том, как не сразу осмелилась открыто принять данное ей крещением, она… Да он мог спросить у священника в Храме Гроба Господня. Мог спросить… Да хоть у ее собственного отца! Орден наверняка выяснил о ней всё, что только было возможно, чтобы теперь использовать это против нее.

– Никогда, – почти прошептал Уильям, неловко уткнувшись носом в ее волосы. Может, поэтому она и верила ему? Верила тому, как он не умеет, но всё равно старается говорить о том, что чувствует на самом деле под всей этой броней из белого плаща и сюрко. – Я бы не стал… Я бы не… Бога ради, я бы никогда не воспользовался тобой… подобным образом.

После всего, что он говорил, после того, как поделился тайной о своем отце, как она могла даже подумать…?

– Я… Да я готов поклясться, что… – слова упорно не шли. А если и шли, то звучали совсем не так, как должны были. – Что я никогда больше не коснусь тебя, если ты так этого боишься! Что я никогда больше…

Не лягу с тобой. Я уже клялся не любить, но… в конце концов, любить, не прикасаясь, – это не такое уж и нарушение клятвы. Господь не запрещает нам смотреть на вас.

Сабина шевельнулась всем телом – содрогнулась, и он было подумал, что сейчас она его оттолкнет – и вскинула голову, подаваясь вперед и порывисто прижимаясь губами к его рту. Ничего более, ни малейшего проявления страсти… Куда уж больше страсти, если даже от этого прикосновения из-под ног будто ушел мраморный дворцовый пол? И еще плыло перед глазами, когда Сабина отстранилась и ответила так тихо, что в первое мгновение показалось, будто она говорит одними губами:

– Мне не нужна такая клятва. Хочешь, чтобы я верила? Тогда не предавай его.

И вывернулась из обнимавших ее рук, оставив его в растерянности и одиночестве посреди полутемного коридора.

========== Глава тридцать четвертая ==========

Сен-Жан-д’Акр, апрель 1184.

С запада дул сильный, пахнущий солью и водорослями ветер. Ерошил волосы, бросая в лицо каштановые пряди, еще не выгоревшие под жарким солнцем до яркой медной рыжины, и в такт каждому порыву о подножие возведенной у самой воды башни бились серо-зеленые волны. Глубина здесь была большая – дно уходило вниз крутым обрывом, – но вода все равно мутнела от поднимающихся на поверхность песка и мелкой каменистой крошки.

Солнце почти касалось нижним краем – багрово-красным, каким всегда бывает закат на море – неспокойно пенящейся воды, и по ней от самого горизонта до подножия башенных стен протянулась узкая кровавая дорожка отраженных лучей. Странно, но это солнце и ветер пробудили в нем полузабытое воспоминание о корабельной качке, при которой сердце лихорадочно колотилось от восторга и страха одновременно, и оседающих на лице солено-горьких брызгах. О лице Льенара, в полумраке казавшемся еще более хищным, чем обычно, и по-прежнему ярких, упрямо блестящих в темноте голубых глазах. В ту ночь тоже дул сильный ветер. С Запада шел шторм, будто подгонявший их на пути в Святую Землю. Навстречу солнцу, трепету отражающих яркие лучи плащей и вуалей и ржавому от крови песку.

Боль давно притупилась. Даже если и прорывалась изредка, перехватывая на мгновение дыхание и заставляя бессильно зажмуриться, всё же эта боль, спрятанная глубоко внутри, была лишь бледным отголоском той, что они чувствовали, роя могилу у стен замка Бельфор. Но желание почувствовать за спиной присутствие кого-то, кто знает лучше, с каждым годом становилось только сильнее.

Мне… тебя не хватает.

Наверное, Льенар думал так же, когда не знал, как поступить. Обращался в мыслях к кому-то, кто был ему другом и наставником и всегда мог дать мудрый совет. Помочь с выбором.

Орден или король?

Если подумать, здесь был лишь один верный ответ. Орден и только Орден. Клятвы и обеты тамплиеров, защита христиан и братьев-рыцарей. Братьев не потому, что в Ордене было принято такое обращение, а потому, что за пятнадцать лет сражений каждый из них стал ему братом в сотни раз ближе, чем сыновья его матери. Или почти каждый. Сейчас, когда все они оказались втянуты в интриги баронов, морской солью разъедавшие нанесенные Иерусалиму раны, Уильям отчетливее, чем когда-либо, понимал: некоторые из храмовников не станут его братьями никогда. И тяжелее всего было сознавать, что он не способен согласиться с собственным магистром. А подчинение без согласия едва ли сможет привести его к чему-то хорошему.

Арно де Торож выдвинул его кандидатуру на пост маршала. Без поддержки магистра Уильям мог бы до сих пор оставаться командором всего одной крепости. И понимал, чего де Торож добивается теперь. Не допустить раскола между франкской знатью, не дать королевству распасться на воюющие между собой графства и баронства. Поддержать права Ги де Лузиньяна, как следующего наследника короны после сына Сибиллы. Но умирающий король хотел большего. Не просто сохранить единство, а оставить Иерусалим с достаточным количеством сил, чтобы и после его смерти королевство не дрогнуло под натиском магометан. Ги де Лузиньян для этого не годился. Он бы смог править мирными землями, прокладывая новые тракты и копая оросительные каналы для фруктовых садов, но управиться с кипящим котлом Святой Земли Ги было не по плечу.

А потому, когда Балдуин заговорил о лишении Сибиллы всяких прав на наследование, Уильям не мог не признаться в собственных мыслях, что согласен с таким решением. Даже если что-то случится с сыном Сибиллы и корона перейдет к Изабелле… Что ж, за ней мать-королева, д’Ибелины и отчим ее мужа Рено де Шатильон. Зверь, но и для зверя в этой войне найдется достойное применение.

Но магистрам обоих Орденов – и тамплиеров, и госпитальеров – это решение не понравилось. Чтобы избавиться от Ги, Балдуин был готов воспользоваться даже разводом родителей и объявить сестру бастардом. И себя вместе с ней. Никто не посмел бы сорвать корону у него с головы из-за такой малости – которая оборачивалась отнюдь не малостью, когда разговор шел о наследовании целого королевства, – но сумеет ли защититься от последствий этого решения его племянник? Уильям сомневался. Но и решения собственного магистра одобрить не мог.

– Мы настоятельно просим Ваше Величество, – говорил де Торож тихим хрипловатым голосом, и магистр госпитальеров вновь кивал в знак согласия, – простить мессиру Ги его неопытность и горячность. Он прибыл в Святую Землю лишь четыре года назад, и его ошибки – следствие незнания нашего мира, а не злой умысел.

– Тогда как он может править, если не знает собственного королевства? – просипел Балдуин, и в его голосе отчетливо послышались ядовитые нотки. Король устал. Король умирал. Действительно умирал, и ни один лекарь, будь он хоть франком-христианином, хоть сарацином-магометанином, не обещал ему больше года жизни. И бароны, и священники, и рыцари-монахи понимали, что к следующему лету шестилетний Балдуин V останется единственным королем Иерусалима.

– Опытные советники будут счастливы подсказать мессиру Ги верное решение, – ответил присутствовавший на королевском совете патриарх Иерусалимский. Король парировал не словами, но одним только взглядом мутно-серых слепых глаз.

И в числе этих советников вы, без сомнения, видите себя.

Теперь Балдуин был даже не в ярости, а в бешенстве после последней выходки зятя. Тот ожидаемо отказался явиться в Иерусалим и предстать перед королем, сославшись на лихорадку, и Балдуин, стиснув зубы, поехал в Аскалон сам. Один день пути верхом для больного короля обернулся тремя, но жертва была напрасна: ворота Ги не открыл. Для Балдуина это стало последней каплей. А Уильям вновь, уже и сам того не желая, столкнулся со своим личным проклятием, бушевавшим, как десять королей, и поносившим Ги в таких выражениях, что вогнали бы в краску даже самых прожженных вояк христианского мира, если бы те владели арабским. «Шакалье семя» было, пожалуй, самым приличным эпитетом, которым наградили де Лузиньяна в тот вечер. Балдуин захохотал – сипло и так рвано, что это куда больше походило на удушающий кашель, чем на настоящий смех, – а присутствовавший при этом подобии разговора маршал храмовников и в самом деле пожелал кого-нибудь проклясть. Характер у этой фурии портился с умопомрачительной скоростью, а Уильям… влюблялся в нее с новой силой.

Господи, дай мне сил не свернуть с намеченного Тобой пути.

Тамплиеры молились по семь раз в день, но Уильям, будь его воля, простаивал бы на коленях перед алтарем целыми днями напролет в надежде услышать совет небес. Небеса молчали. Сабина бушевала – в последний раз досталось и самому королю, вздумавшему ехать в Сен-Жан-д’Акр, расположившийся в морском берегу в сотне миль от Иерусалима, – а магистры продолжали бунтовать. Ничем хорошим это закончиться не могло.

– Мы настоятельно просим Ваше Величество…

– Ваше дело, мессиры, – цедил в ответ король, потеряв всякое терпение, – найти поддержку на Западе, а не поучать меня на Востоке. Нам нужно больше рыцарей, и раз ваши Ордена составляют значительную часть войска, то вам давно стоило отбыть ко двору западных христианских королей.

– Мы покорнейше просим прощения у Вашего Величества, – ответили магистры практически одновременно с патриархом, самым откровенным образом заявив, что сговорились о таком ответе заранее. – Но мы не считаем себя в праве оставлять Святую Землю в столь трудный час.

Уильям счел эти слова – это неприкрытое неподчинение королю – огромной ошибкой. Де Торож удивленно поднял брови, услышав столь же неприкрытое сомнение из уст своего маршала – разумеется, наедине и за закрытыми дверями – и ответил, не скрывая собственного раздражения:

– Послушай, мальчик…

– Да Бога ради, – вспылил Уильям, – дайте ему спокойно умереть!

Видит Господь, Балдуин нуждался в этом куда сильнее, чем во всех баронских клятвах верности вместе взятых.

Ветер дул в лицо, сплетая свой голос с шумом обрушивающихся на подножие башни волн, но на самом деле буря надвигалась с Востока. Набирала силу годами, то бросалась на окруженное с трех сторон королевство, словно притаившаяся в степной траве змея, то вновь утихала, затаиваясь на долгие зимние месяцы, но никогда не отступала до конца. Непрекращающаяся война, неумолимо приближавшаяся к своему пику. Магометанский султан ждал смерти христианского короля. Воевал в собственных землях и сдерживал неисчислимую армию от похода на неверных ради того, чтобы действительно дать Балдуину умереть. Салах ад-Дин оказался куда более милосерден к тому, кто был его врагом, чем христианские бароны к тому, кто был их королем.

– Мессир, – заговорил за спиной негромкий мелодичный голос, и ему стоило большого труда не вздрогнуть и не передернуть плечами. – Простите, я отвлекала вас. Вы, верно, молились?

– Думал, – коротко ответил Уильям, поворачиваясь к ней лицом. Ветер раздувал длинный широкий подол закрытого черного блио, и лучи тонущего в море солнца окрашивали в красноту золотые шнуры на боках и такие же золотые узоры на широких, но резко сужавшихся к манжетам рукавах. Сабина подняла руку в тонких колечках, заправив за ухо лезущую в лицо волнистую черную прядку – каким-то совершенно неуверенным, чужим для нее жестом – и продолжила:

– Я искала вас, мессир.

Уже знала о его… заявлении? Едва ли ей пришлась бы по нраву просьба не тревожить лишний раз умирающего. Поскольку сама Сабина упорно не желала признавать, что король уже стоит одной ногой в могиле.

– Мне… нужен совет кого-то из храмовников.

Уильям вдруг подумал, что она могла бы пойти с этим к Жослену. Но почему-то искала его.

– Я буду рад помочь. Миледи.

Губы у нее дрогнули. Хотела улыбнуться, но душила своим недоверием малейшие намеки на нежность. Балдуин оказался для нее куда важнее Уильяма. Будь здесь Жослен, наверняка заметил бы, что Уильям сам в этом виноват. Балдуин не исчезал неизвестно куда на целых шесть лет, заставляя ее мучиться в неведении.

А Уильям бы ответил, что Жослену, как тамплиеру, следует говорить совсем иные вещи. Но в мыслях бы согласился.

– Брат Эдвард, – сразу же перешла к делу Сабина, недовольно передернув плечами под новым порывом ветра. – Высокий, глаза голубые, волосы и борода русые. Знаете такого?

Еще бы не знать. Уильям ничего не мог с собой поделать, но немедленно насторожился. И она заметила.

– Знаю.

Сабина оглянулась по сторонам – словно проверяла, не притаился ли кто в углах смотровой площадки или в тени выхода на винтовую лестницу у нее за спиной, – и спросила:

– Он… достойный рыцарь?

– Почему ты спрашиваешь? – задал встречный вопрос Уильям, отбросив мнимое равнодушие, и она огляделась еще раз.

– Сначала ответь.

Это уже начинало раздражать.

– А что изменится, если я скажу, что на дух его не переношу и считаю фанатиком пострашнее Рено де Шатильона? Не мне судить, место ли ему в Ордене, но, думается мне, честность в число его достоинств не входит.

Выражение лица у нее переменилось в одно мгновение. Темные глаза чуть расширились – словно она услышала именно то, что хотела услышать, – и губы дрогнули вновь, прежде чем она подняла руку и вдруг поманила его за собой. Уильям шагнул следом, не задумываясь, а когда понял это, то выругался в мыслях.

– Может, объяснишь? – спросил он уже на закручивающейся винтом лестнице, без труда догоняя стучащую каблучками сарацинку и внимательно смотря под ноги, чтобы не наступить на длинный черный шлейф ее платья.

– Будет лучше, если ты сам увидишь.

Увижу что? – не удержался от вопроса в мыслях Уильям. – И к чему такая… таинственность?

Ответ на эти размышления нашелся неожиданно быстро. Сабина вела его за собой по коридорам королевской резиденции – запомнив их на удивление быстро и хорошо для человека, который впервые оказался в этих стенах лишь несколько дней назад, – пока не свернула на еще одну лестницу, знаком показав ступать как можно тише, и вдруг остановилась на середине очередного витка, вскинув руку и прижав ладонь с широко расставленными пальцами к красному кресту у него на груди.

Стой.

Отсюда ничего толком не было видно, только закручивающиеся по спирали и исчезающие за поворотом ступени. Но было хорошо слышно обрывок разговора, начатого еще до того, как они подошли к самой лестнице. Уильям прислушивался несколько мгновений, прежде чем кивнуть в ответ на вопросительный взгляд. Одним из говоривших оказался пекарский сынок, будь он неладен.

– Нет-нет, мессир, Великий Магистр не согласен с этой королевской блажью, можете не сомневаться. Орден понимает, что сейчас не время исполнять капризы умирающего. Мы должны действовать решительно, не так ли?

Господь всемогущий! – разозлился в мыслях Уильям. – Да ты никак возомнил себя прожженным политиком.

– Мессир регент будет рад этому посланию от вашего магистра, мессир Эдвард, – проскрипел второй, подозрительно знакомый голос. – Я немедленно пошлю ему гонца, пока еще открыты городские ворота.

Регент? Раймунд Триполитанский?

Эта мысль, верно, отразилась у него на лице, потому что руки вдруг коснулись теплые пальцы, заставляя поднять глаза на ее лицо, едва различимое в свете горящих где-то внизу факелов. Сабина едва заметно качнула головой и указала взглядом наверх.

Достаточно. Уходим.

Поднималась она так же осторожно, как и спускалась, наступая на отполированный сотнями шагов камень одними лишь носками туфель, чтобы не стучать низкими каблучками. Заговорила, только отойдя на достаточное расстояние, чтобы быть уверенной, что ее уже не услышат двое оставшихся внизу мужчин. Но всё равно шепотом.

– Они встречаются каждый вечер в одно и то же время и в одном и том же месте. Думаю, Балдуин еще не знает, но… – Сабина замолчала, недовольно мотнув головой, и вновь сделала знак следовать за ней, понимая, что здесь не место для подобного разговора.

– Зачем встречаться посреди коридора? – немедленно уцепился за первый сомнительный момент Уильям. – Это глупо, так их может подслушать кто угодно.

Ответный взгляд через плечо был красноречивее любых слов. А когда мы спорили или целовались в дворцовых коридорах – это разве было умно?

Уильям проглотил готовый сорваться с губ ответ и нехотя кивнул.

– Допустим. Хотя… пожалуй, это имеет смысл.

Эдвард говорил слишком прямо, но Эдвард – глупец, каких поискать. Толкового шпиона из него бы не вышло, а вот если потребуется человек, на которого можно будет указать, как на главного заговорщика – и который сам с радостью во всем признается, потому что не поймет, что его используют, – то кандидатуры лучше попросту не найти. А магистр… Так магистр ничего не писал, письмецо поддельное. Вы что же, мессиры, сомневались в его, магистра, непогрешимости?

– Ты знаешь, кто второй? – спросил Уильям, когда она остановилась у ничем не примечательной двери, и бросил взгляд через плечо. Маршал тамплиеров, входящий в покои доверенной королевской служанки – да еще и, упаси Господь, женщины, – это не менее подозрительно, чем пара заговорщиков посреди коридора. Лишние вопросы Уильяму были ни к чему.

– Мессир Бернар, – ответила Сабина, запирая за ним дверь на засов, и Уильяму пришлось постараться, чтобы вспомнить, о ком идет речь. – Последние несколько месяцев он шпионит для Ги де Лузиньяна. Вина?

Эта категоричность в ее голосе не понравилась Уильяму совершенно. Но стало понятно, почему заговорщики встречаются так открыто. Никому не нужный старик и никому не нужный сын пекаря – это лишь ширма. Все понимают, что в ситуации, когда король отказывает в наследстве родной сестре, не может не возникнуть хотя бы один заговор. И если что-то пойдет не так, Балдуину немедленно подсунут пару глупцов, обсуждавших его «блажь» на глазах у дюжины свидетелей.

– Откуда ты знаешь?

– Я следила за ним, – невозмутимо ответила Сабина и протянула ему один из бокалов. – Еще в Иерусалиме. Гонец – его младший сын, раз в пару недель он уезжает из дворца под предлогом встречи с сестрой.

– С сестрой… – повторил Уильям, и мозаика сложилась, как по щелчку.

– Леди Агнесс, – согласилась Сабина и сделала небольшой глоток. – А та, разумеется, не могла оставить Сибиллу, уж больно тяжелыми были роды у Ее Высочества.

На свою беду – и на счастье Балдуина – Сибилла родила дочь. О реакции ее мужа Уильям ничего не знал, а вот короля это известие действительно обрадовало. Но всё же…

– Слишком очевидно, верно? – спросила Сабина прежде, чем он успел хоть что-то ответить. Уильям кивнул и тоже отпил вина. То показалось чересчур сладким.

– Это… прикрытие.

– Но в Ордене всё равно могут быть… волнения? – проницательно уточнила Сабина, отставляя бокал на низкий круглый столик. Уильяму померещилось, что под черным шелком рукава на мгновение проступили очертания тонкой руки.

Отвечать на ее вопрос не хотелось. Орден должен быть далек от политики и всех этих заговоров и интриг. Орден должен сражаться, а не подделывать письма и передавать шкатулки с двойным дном.

– Я не знаю. Возможно, найду, если начну искать.

– Так начни, – бросила Сабина, складывая руки на груди. Вырез у платья был низкий, но шею и ключицы полностью закрывала вставка из черного кружева, скрепленная на горле тонкой шелковой ленточкой.

Уильям поболтал вином в бокале, обдумывая ее слова, поставил бокал рядом с ее и поднял голову, внимательно посмотрев Сабине в глаза.

– Чего ты хочешь?

– Понять, на чьей ты стороне, – ответила сарацинка без малейшего лукавства. И вдруг протянула руку в неловком жесте, мгновенно выдавшем и ее намерение, и совершенную… неопытность в подобных вещах. В том, как она дотронулась до его руки, скользнув кончиками пальцев по костяшкам и тыльной стороне ладони, не было ни капли искренности. Сабина, которую он знал, никогда не была шлюхой. И притвориться тоже не сумела.

Уильям стряхнул ее руку и отступил на шаг назад. Опешил от этого настолько, что даже не сумел сразу подобрать нужные слова.

– Бога ради, – почти прошептал он растерянным голосом, – я тебя не понимаю.

Медово-карие глаза предательски заблестели, и пушистые ресницы затрепетали, словно крылья маленькой птички, пытаясь скрыть это.

– Я лишь хочу защитить его, – прошептала Сабина и вскинула руку к лицу, глуша сорвавшийся из дрожащих губ всхлип. – Если для этого я должна… То пусть лучше ты, чем… чем… Ты же маршал… Ты можешь…

Уильяму было достаточно и этого. Достаточно для того, чтобы броситься вперед, схватить ее за плечи и встряхнуть со всей силы.

– Да ты в своем уме?!

Сабина зажмурилась и с силой сжала пальцами виски.

– Я не знаю, что мне делать, не знаю! Они повсюду, они все только и ждут, что…! Я не хочу! – она завыла, как раненый зверь, и уткнулась лицом ему в грудь, давясь рыданиями и содрогаясь всем телом. – Я не хочу, чтобы он умирал!

Черный шелк рукавов скользил под пальцами, и мягкие завитки таких же черных волос щекотали губы при каждом порывистом поцелуе. Висок, лоб, ухо. Влажная, соленая щека. Нос у нее покраснел, черная краска смазывалась вокруг зажмуренных глаз, но Уильяму было всё равно. Он бредил ею столько лет, с самого первого взгляда, с самого первого слова, и даже когда она была его, когда она впервые заснула рядом с ним, этого всё равно оказалось недостаточно, чтобы избавиться от наваждения.

Обещать ей, что король не умрет, было бы худшим лицемерием из возможных, а потому он говорил первое, что приходило ему в голову.

– Сабина, я люблю тебя. Слышишь? Я пытался, я надеялся, что смогу забыть, но у меня ничего не вышло. Я не могу оставить Орден, ты же знаешь, и… Я могу жить без тебя, – признался Уильям, одновременно с этим прижимая ее к себе еще крепче. – Но я не хочу. И то, что ты сказала тогда на пути из Керака… Даже если ты умрешь… Я не освобожусь.

Он говорил и говорил, перебирал пальцами черные волосы, гладил и целовал ее щеки, просил, сам толком не понимая, чего хочет, если и она, и Орден важны для него в равной степени. Но точно зная, чего не хочет. Чтобы она осталась с ним ради одного только короля.

Открой глаза. Посмотри на меня. Просто признай. Мы по-прежнему любим друг друга.

– Бога ради, Сабина, мне не нужна такая милость!

– Да ты ее и не захочешь, – ответила Сабина неожиданно спокойным голосом, поднимая мокрые ресницы, и потянула двумя пальцами шелковую ленточку на высоком, плотно облегающем шею вороте. Черное кружево разошлось, обнажая золотисто-смуглую кожу, и стал отчетливо виден тянущийся от плеча, чуть ниже ключицы, светлый шрам. – Не знаю… что бы я делала, вздумай ты согласиться.

Уильям смотрел на рубец несколько мгновений, а затем наклонил голову – инстинктивно, не задумываясь о том, можно или нельзя, – и прижался к нему губами. Сабина вздрогнула, шумно, будто растерянно выдохнула и схватила его лицо в ладони, вынуждая поднять голову и посмотреть ей в глаза.

Как они добрались до постели в алькове, Уильям не помнил совершенно. Но помнил, как она схватилась за узел перевязи, торопливо распутывая его, и меч с глухим стуком упал прямо на пол. Как блестел при свече черный шелк, соскальзывая с едва прикрытой камизой груди и сбиваясь вверх до самой талии. Помнил, как она дрожала, неловко пытаясь прикрыть руками видневшиеся под платьем шрамы, и как он целовал рассекавшие смуглое бедро рваные светлые полосы. И как она вздрогнула от прикосновения между ног, зажмурилась, выдохнув сквозь приоткрытые губы, и впервые застонала.

Ничего прекраснее он прежде не видел.

***

Сабина проснулась от звука доносившегося сквозь приоткрытые ставни слабого колокольного звона. На круглом столике по-прежнему горел в маленькой медной лампе золотистый огонек, погрузив покои в приятный глазу полумрак, но Сабина смотрела только на покрывавший пол возле постели узорчатый ковер. Всё было здесь: и меч в свернувшихся кольцами ремнях перевязи, и длинное белое сюрко, брошенное поверх такого же белого плаща, и даже тонкий поясок, который тамплиеры повязывали сразу поверх камизы – символ данного ими обета целомудрия. И от этой мысли сладко заныло всё тело разом. Сабина зажмурилась на мгновение, вспомнив все нарушения этого обета разом, и осторожно перевернулась на другой бок. Уильям спал на животе, завернувшись ногами в тонкое шерстяное одеяло, и длинные волосы закрывали его лицо почти полностью, отливая золотисто-рыжим. Впрочем, Сабине было довольно и того, как маленький огонек слабо высвечивал – едва обрисовывал в полумраке от ее тени – мускулистые руки и спину. Она потянулась вперед и прижалась губами к короткому рваному шраму на лопатке. Этого не было прежде, и Сабине вдруг вспомнился давний сон, приснившийся ей незадолго до того, как Балдуин потерял свою крепость у брода Иакова. Глупость, но… она была готова поклясться, что во сне рана была на том же месте, где теперь белел шрам.

Уильям вздохнул, почувствовав поцелуй сквозь сон, и она протянула руку, убирая ему за ухо закрывающие лицо волосы. Погладила жесткую, покалывающую пальцы бороду на щеке и подбородке и придвинулась вплотную, обнимая его за плечо. Уильям вздохнул еще раз и перевернулся на спину, позволяя прижаться щекой к его груди и блаженно зажмуриться. А потом вдруг заговорил хриплым сонным голосом:

– Проклятье. Я же должен быть на ночной мессе.

Сабина прислушалась к слабому звону за окном и поняла, что звонят как раз к заутрене.

– Это… обязательно?

– Да поздно уже, – хмыкнул Уильям, и она почувствовала ласковое поглаживающее прикосновение к плечу. Шрамов он будто не замечал. – Будет только подозрительнее, если я вдруг примчусь в церковь в последнее мгновение. Скажу, что… был у короля.

Сабина потерлась щекой о его грудь, не сумев сдержать неуместной и совершенно тщеславной улыбки. Она устала метаться. Будь, что будет, но ей… нужен этот мужчина. Хотя бы сегодня. Даже если Господу будет угодно навсегда разлучить их с первым же рассветом, она найдет в себе силы принять это. Как найдет и силы бороться за короля и впредь.

Уильям помолчал – Сабина уже успела подумать, что он снова задремал – и заговорил совсем другим тоном:

– Не делай так больше.

– Как? – не поняла Сабина, поднимая голову, и наткнулась на пристальный взгляд сквозь полуопущенные ресницы.

– Не следи ни за кем. Старик там или не старик, а с тобой он всё равно справится без особого труда.

– Благодарю за доверие, – сухо ответила Сабина и отодвинулась. Сначала села на постели, отбрасывая тонкое одеяло, а затем и вовсе поднялась, пройдя к столику с лампой и вином. Уильям тяжело вздохнул у нее за спиной и сказал: