Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц)

Вновь засвистели стрелы, истерично заржали раненные лошади и ослы, валясь на землю. Рыцари спрыгивали с седел легко, а вот торговцы падали вместе с животными и тоже начинали кричать, не то от боли, не то просто от страха. Где-то завопила пронзительным голосом женщина. Ариэль скатился с седла сам, не дожидаясь, пока убьют лошадь, и схватился за арбалет. Торопливо поставил ногу в стремя на его конце, и еще одна стрела свистнула совсем близко от его головы, вонзившись в луку его седла.

– Спрячься! – рявкнул Уильям, не тратя времени на излишние церемонии. В шлеме голос звучал непривычно гулко, и ему даже показалось поначалу, что мальчик его не расслышал. Но через мгновение Ариэль послушно кивнул, отведя взгляд широко распахнутых глаз от стрелы в седле, и бросился за ближайшую повозку.

– Босеан! – прогремел над холмами боевой клич тамплиеров, и они подхватили его, как один, не задумываясь и не сговариваясь. Мимо вновь свистнула стрела, на этот раз откуда-то из-за спины – Ариэль всё-таки сумел натянуть тетиву арбалета дрожащими руками, – и вонзилась в горло выскочившему откуда-то сбоку мужчине в темном тюрбане. Спасибо, подумал Уильям и после этого перестал думать вообще, следующего противника встретив, как научили еще в Ля Рошели, ударом щита в лицо. Раздался хруст и сдавленный вопль, брызнули капли крови и осколки костей, а следующий удар, нанесенный уже отточенным лезвием, глубоко разрубил шею нападавшего.

– Босеан!

Меч обагрился кровью еще раз, а потом и еще, кто-то кричал, может быть, он сам, свистели стрелы, выпущенные из луков и арбалетов. Сталь звенела, сталкиваясь с другой сталью, или вспарывала плоть с мерзким чавкающим звуком и из ран начинала бить кровь. В какой-то момент он пропустил удар откуда-то сбоку, и в грудь будто ударило кузнечным молотом, обожгло и по коже потекло горячее.

А потом вдруг повисла тишина и стало некого рубить.

– Всё? – первым спросил кто-то из сержантов сиплым шепотом. В воздухе стоял запах крови, белое сюрко было забрызгано алым и темно-красным сверху донизу, с меча медленно, тягуче капало почти черным, вспыхивающим багровым в лучах солнца. Уильям едва успел стащить с мокрой головы шлем, прежде чем его стошнило.

– С почином тебя, любезный брат, – мрачно и с каким-то странным свистом сказал Льенар. Уильям повернул голову, неловко пытаясь вытереть рот рукой в кожаной перчатке, и увидел, что в боку у рыцаря торчит стрела. Еще одна вонзилась в бедро, вынуждая Льенара морщиться при каждом шаге и хромать на левую ногу. – О, брат Томас, ты еще жив? Не могу не порадоваться за тебя.

– Я – да, – с таким же свистом ответил бывший схоласт. – А вот брат Эдвин…

Брат Эдвин нашелся лежащим лицом вниз рядом с одной из повозок. Чей-то удар рассек его наискосок от плеча до самого пояса, и Уильяма от вида разрубленного на две части тела и еще соединявших половинки тягучих кровавых сгустков замутило вновь.

– Отвернись и дыши глубже, – посоветовал Льенар, но было уже поздно. – Кто-нибудь, дайте ему воды. А еще освободите пару повозок и сложите в одну мертвых, а во вторую тяжелораненых, если такие есть.

– Зачем? – не понял брат Генри, выглядевший ничуть не лучше Уильяма.

– Чтобы везти было удобнее! – рявкнул на него Льенар. – Ариэль, пересчитай лошадей!

– У тебя… стрела, – ответил мальчик, не двинувшись с места. На пыльном лице отчетливо виднелись дорожки от слёз.

– Я знаю, – сказал Льенар уже другим тоном и велел. – Не реви, реветь можно, когда ты уверен, что в безопасности. А теперь пересчитай лошадей, мне нужно знать, сколько их осталось! – вновь рявкнул рыцарь, и Ариэль, сдавленно всхлипнув, послушно бросился исполнять приказ. – Сколько убитых?

– Наших восемь, – ответил Жослен. Уильям отстраненно подумал, что тому и впрямь приходилось раньше убивать. Аквитанец был единственным, кто не выглядел так, словно вот-вот рухнет в обморок подобно тем пустоголовым девицам при английском дворе. – Еще один рыцарь и шесть сержантов. Из каравана не меньше десяти, точно подсчитать не успел.

Еще одним рыцарем оказался брат Уолтер, которого попросту расстреляли из луков прежде, чем он хотя бы успел обнажить меч.

– Бедняга, – сказал брат Генри и вместе с Жосленом отнес мертвеца к остальным. Уильяму захотелось отвернуться, чтобы не видеть ни этого, ни других мертвых, застывших в пыли с гримасами ужаса или ярости на лицах.

Льенар отрывисто раздавал приказы.

– Все, кто может сидеть в седле, по коням! Ариэль, проследи, чтобы сняли седла с мертвых лошадей! Не мешкайте, олухи, одному Господу известно, сколько человек было в этой шайке и была ли она здесь одна!

Уильяму казалось, что он бредет, как в тумане. Клубящаяся в воздухе пыль с песком только усиливала это сходство, чужие слова долетали, словно издалека, звучали глухо, и он понимал их значение лишь спустя несколько мгновений после того, как услышал.

– У тебя кровь идет, – сказал Жослен, вынырнув из клубов пыли рядом с ним и неловко прижимая к груди окровавленную руку. Уильям тупо посмотрел на свое разорванное на груди сюрко, поднял руку, и аквитанец тут же отпихнул ее в сторону. – С ума сошел, грязными руками в рану лезть? Ничего, жить будешь, сейчас выберемся отсюда и перевяжем. Прижми, а то еще кровью истечешь, – велел он, протягивая широкий лоскут белой ткани. У Уильяма даже не хватило сил подумать, откуда тот взялся и чем был раньше. – Да чистое, зажимай давай. Лошадь цела?

– Ранена, – пробормотал Уильям непослушными губами. – Но несильно.

– В седло сесть сможешь? – деловито спросил Жослен.

– Смогу, – ответил Уильям и мотнул головой, пытаясь сфокусировать взгляд. – Я только… Голова кружится.

– Это из-за кровотечения. Уверен, что не свалишься с коня?

– А у меня есть выбор? – вяло огрызнулся Уильям. Деловитое спокойствие аквитанца начинало невольно раздражать. Ведет себя так, будто не рубил только что головы живым людям. Льенар оказался прав, христиане или магометане, а кровь у всех одинаковая. – Какая… мерзость, – выдавил он, стараясь не смотреть по сторонам.

– Да, на турнирах всё совсем не так, – флегматично отозвался Жослен.

– А я… – сам не зная зачем, бормотал Уильям, – я…

Он словно озверел и рубил, не разбирая, кто перед ним. В тот миг он мог убить кого угодно, просто не успел бы остановить руку с мечом. Словно…

Бешеный.

– Так, – сказал Жослен. – Дыши глубже. Дыши, я говорю! Слышал Льенара?! У нас нет времени на самобичевание! Сядь в седло и держи меч наготове! Ясно тебе?!

– Да, – пробормотал Уильям и с трудом подчинился. Нашарить стремя удалось только со второго раза.

– Отлично! – рявкнул Жослен, напрочь растеряв свою безмятежность и улыбчивость. – Займи свое место в караване. А вы чего расселись, олухи, ждете, пока еще раз нападут?! Едем!

Они вновь двинулись в путь по петляющей дороге, постоянно подгоняемые то Жосленом, то Льенаром. Последний кричал только поначалу, а через какое-то время начал валиться из седла, хватаясь рукой за высокую переднюю луку.

– Нужно сделать привал, – попытался убедить его Жослен, когда понял, что раны у того серьезнее, чем показалось на первый взгляд. Уильям трясся в седле чуть позади, пытаясь справиться с головокружением. Кусок белой ткани, прижатый к ране на груди, уже насквозь пропитался кровью. Нужно было собраться, без конца повторял он про себя. Собраться, собраться, сколько лет его учили держать в руках меч, так что же, теперь он сломается после первого же боя? Пусть он бешеный, пусть он ничем не лучше Юстаса, но сейчас он должен собраться.

– Рано для привала, – почти зарычал сквозь зубы Льенар. Жослен не стал ему говорить, что есть и другие раненые, а попросту рявкнул, едва не схватив рыцаря за перемазанное кровью и пылью сюрко:

– Ты в своем уме?! Мы не выберемся отсюда без тебя! Ты единственный, кто хоть примерно понимает, где мы сейчас и в каком направлении нам ехать!

Льенар посмотрел на него мутными голубыми глазами и кивнул. С седла его пришлось снимать, поскольку сам он к тому моменту, когда остальные отыскали подходящее место для лагеря, уже безвольно обмяк, уткнувшись лицом в лошадиную шею.

– С-с-скажите мне, что делать, – выдавил Ариэль, запинаясь и глотая слезы.

– Разведи огонь, – велел Жослен. – Нужно прижечь раны.

– Х-х-хорошо, – всхлипнул оруженосец.

– Брат Генри, – продолжил раздавать указания Жослен, без лишних разговоров взяв на себя обязанности командира, – выстави караул. Я хочу быть уверен, что никто не подберется к нам в темноте. После этого нужно будет помочь раненым и похоронить мертвых.

– Я? – растерянно переспросил брат Генри.

– Ты что, не слышал меня?! – рявкнул в ответ аквитанец, окончательно потеряв терпение. – Я же сказал, брат Генри! Ничего не соображают! Вы рыцари Христа или перепуганные девицы?! Займитесь делом, если не хотите, чтобы вас перестреляли, как цыплят!

Как ни странно, крики и угрозы подействовали куда лучше увещеваний, что теперь им уже ничего не грозит.

– Нет, ну кто только придумал отправлять в Святую Землю такой зеленый молодняк? – ругался Жослен, когда уже стемнело и лагерь освещали только горящие костры. Кто-то стонал в полумраке, негромко всхлипывали испуганные женщины, вокруг постоянно ходили караульные и встречали любой шорох взведенными арбалетами. – Ладно еще, один или двое, но чтоб весь отряд? Более опытных рыцарей не нашлось?

Ему не ответили. Льенар спал, завернувшись в плащ с головой, сидящего рядом с ним Ариэля трясло и ему было не до полемики о том, кого стоит посылать в Палестину, а у Уильяма попросту не было желания в эту полемику вступать. Тем более, что Жослен был прав и толку от них действительно оказалось немного.

– Мальчишки, – проворчал аквитанец, закончив неловко накладывать повязку на раненую руку – помощь ему предлагали, но он почему-то отказался, – после чего взял в другую руку палку и ткнул ею в костер, подталкивая поближе к центру увесистое полено. – Даже огонь нормально развести не можете. Ну вот кто сюда это бревно кинул, спрашивается?

Ариэль всхлипнул, но ничего не сказал, поэтому осталось неясным, его ли это рук дело или он, напротив, пытался отвести от себя подозрения. Уильям поднялся и подсел поближе к оруженосцу. Его и самого до сих пор трясло и не столько от опасения вновь встретиться с сарацинами, сколько от страха перед самим собой, но он усилием воли заставил себя перестать думать об этом. Хотя бы на время. Что он, в самом деле, за рыцарь, если заботится лишь о себе, когда помощь нужна другим? Соберись, повторил он про себя в очередной раз. Кому-то сейчас гораздо хуже.

– Эй, – неловко пробормотал Уильям, дотрагиваясь до плеча мальчика. Ариэль вздрогнул, поднял на него глаза и вдруг резко уткнулся лицом ему в грудь, разрыдавшись в голос. Уильям поморщился – оруженосец ощутимо боднул его лбом прямо в повязку – но отталкивать не стал. Тем более, что Жослен обозвал его рану «жалкой царапиной» и заявил, что умереть от такого будет стыдно даже пажу, не то что опоясанному рыцарю. Уильям на это огрызнулся, что умрет не от раны, а от методов ее лечения, но в ответ вновь получил не соболезнования, а почти веселое «Ничего, Льенару вон тоже прижигали, и не одну рану, а он ни звука ни издал. Так что теперь ты знаешь, на кого равняться».

– Слушай, – осторожно спросил Уильям, когда Ариэль затих и только негромко всхлипывал, – а он тебе кто вообще?

– Брат, – сипло ответил оруженосец, не поднимая головы. И добавил, словно почувствовав, что оба рыцаря удивленно подняли брови. – Единокровный.

– Нам следовало бы догадаться, – пробормотал Жослен.

– Откуда? – вяло хмыкнул Ариэль. – Я почти на пятнадцать лет младше, так что он больше на моего отца похож.

– А почему ты… с ним, а не с родителями? – продолжил осторожно расспрашивать Уильям.

– Да потому что не нужен больше никому, – глухо отозвался Ариэль. – Отец умер, мать вернулась к родным, а я… Я же на наследство претендовать могу, тем более, что я единственный сын от второго брака. Братья всё боялись, что отец может мне что-то отписать. Он, может, и хотел, но не успел. С сестрами-то проще, им только приданое нужно, чтобы замуж выйти, да и то необязательно. Глядишь, кто пожалеет и так возьмет. Всякое бывает. А меня… выкинули. Вот мать и решила меня к Льенару отправить. Написала ему еще прошлым летом, – Ариэль помолчал, переводя дыхание, и вновь всхлипнул. – Я поначалу думал, что он и не приедет, у тамплиеров же с этим сурово, могли и не отпустить. Да что там, я надеялся, что он не приедет. Я… я его даже не видел ни разу до этой зимы. Думал, что он такой же, как и остальные. Нужна ему такая обуза на шее! А он… он… – Ариэль осекся и вновь заплакал. Уильям осторожно, даже как-то неловко погладил его по голове. Ариэль был старше обоих его братьев и совсем не похож на них – разве что на Гая, да и только темными волосами – но сейчас он неуловимо напоминал Уильяму Генри, точно так же ходившего за ним хвостиком, как сам Ариэль ходил за Льенаром. От этой мысли вдруг сделалось горько, и он крепко обхватил всхлипывающего мальчика рукой за плечи.

– Успокойся, ничего с ним не случится, проснется и опять начнет язвить. Или ты, – добавил Уильям, улыбнувшись, – думаешь, что мы тебя бросим, что ли?

Ариэль замолчал, поднял голову и уставился на него полными слез глазами, часто моргая.

– Конечно, – подыграл Жослен. – Мы же кровожадные, ух! Хуже сарацин, только и ждем, чтоб какого-нибудь оруженосца в пустыне потерять.

– Льенар с вас тогда три шкуры спустит, – насупился в ответ Ариэль, но плакать перестал.

– Не спустит, – отмахнулся Уильям. – Я его прирежу, пока он спит.

– Я тебя, мерзавца, – донеслось из-под белого плаща, – самого сейчас прирежу. Не дорос ты еще других резать, а уж со мной не справишься, даже если я одной ногой в могиле буду, – Льенар откинул край плаща, показав посеревшее лицо, обрамленное выбившимися из длинной косы прядями волос, пригляделся к Ариэлю и спросил: – А ты чего сопли распустил? Было бы из-за чего ныть, тебя даже не ранило.

– Да причем здесь я? – обиделся Ариэль.

– Тьфу на тебя! – ответил Льенар, ничуть не растроганный таким проявлением братской любви и заботы. – Что ты, как девка, даже стрелу при тебе получить нельзя. В обморок еще упади, чего уж мелочиться.

Уильям невольно засмеялся от такой упрямой привычки язвить, чтобы не случилось, отчего у него немедленно заныла грудь, а Жослен хмыкнул и сказал насупившемуся оруженосцу:

– Ну вот, Вилл же тебе говорил: жить будет.

Ариэль обиженно поджал губы и сощурил покрасневшие глаза, ясно давая понять, что он больше ни слезинки по такому неблагодарному брату не прольет.

– Ну? – спросил Льенар. – А ты что скажешь, любезный брат?

– Я… справлюсь, – ответил Уильям без особой уверенности. Наверное, у него просто нет выбора. Он не первый и далеко не последний в этом бесконечном круговороте крови и смерти.

Льенара, судя по всему, такой ответ полностью устраивал. Но он всё же сказал, прежде чем вновь завернуться в плащ с головой:

– Если что, ты знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать.

Уильям искренне пожелал, чтобы этого оказалось достаточно.

***

Одо де Сент-Аман пребывал в удивительно благодушном настроении. Не смущали его ни ходившие по городу слухи о том, что король Амори надумал приструнить Орден тамплиеров – а некоторые торгаши и вовсе смели говорить, что Амори намерен распустить Орден за ненадобностью, – ни настроения в самой прецептории на Храмовой Горе. Одни рыцари злились на короля за самоуправство, на которое тот не имел никакого права, другие, подговоренные не иначе как этим королевским дружком Филиппом де Милли, говорили, что они должны быть заодно с монархом. Пару раз разговоры чуть было не переросли в драку, постыдную и недостойную рыцарей Христа. Одо и сам поначалу рассвирепел от королевской наглости, но по здравому размышлению пришел к выводу, что в этой ситуации лучше взять пример с покойного магистра. Бертран порой невыносимо выводил его из себя, действуя, как тогда казалось Одо, вопреки всякому здравому смыслу, но в конечном итоге неизменно оказывался в выигрыше. А вместе с ним и весь Орден.

До Бертрана их знали, как непримиримых воинов Христа, заботившихся лишь о победе в битвах и о безопасности дорог. Поэтому каждое нападение сарацинских разбойников на очередной караван вызывало бурю недовольства среди как христиан, так и самих сарацин. Де Бланшфор же начал активно вмешиваться в политику королевства еще до того, как его выбрали Великим магистром Ордена, и всегда был готов не только выступить вместе с Балдуином III в поход, но и дать ему хороший совет. Поэтому некоторым тогда хватило наглости говорить, что Бертрана избрали под давлением короля. Одо не знал, было ли это правдой – даже если и так, де Бланшфор был умен и не признался бы в подобном даже на исповеди, – да и не видел смысла спрашивать. Бертран за тринадцать лет магистерства навел в Ордене порядок, о котором прежде и не мечтали, и превратил Бедных рыцарей Христа в силу, с которой приходилось считаться не только на поле боя, но и на политической арене. Поэтому даже если Балдуин и вмешался тогда в выборы Великого Магистра, тамплиерам это пошло лишь на пользу.

Но теперь в дела Ордена вздумал вмешиваться не Балдуин, а его младший брат, которого Одо считал ни на что негодным как воином, так и политиком. И на место Магистра прочили не дьявольски умного де Бланшфора, а Филиппа де Милли, едва ли не во всём подчинявшегося Амори. Одо не сомневался, что если де Милли придется выбирать между Орденом и королем, то он, не раздумывая, встанет на сторону давнего друга. Тогда как Бертран сражался бы за своих братьев до конца, как словом, так и мечом. Стоило ли допустить, что теперь его место займет послушная королевская марионетка? Стоило ли усыпить бдительность короля этой мнимой покорностью, заставив Амори поверять, что у него есть власть над тамплиерами? Одо не сомневался, что будь Бертран жив, он поступил бы именно так.

От размышлений его отвлек негромкий стук в дверь.

– Что там, брат Анри? – спросил де Сент-Аман заглянувшего в келью рыцаря.

– Вернулся Льенар де Валансьен.

– Наконец-то, – сказал Одо и поднялся. Когда он спустился во внутренний двор прецептории, брат Льенар еще был там, мгновенно узнаваемый как благодаря буйно вьющимся черным волосам, разметавшимся по его плечам и закрывавшим лопатки рыцаря, так и привычке постоянно язвить и откровенно издеваться над окружающими его собратьями.

– Любезный брат, ты что, от счастья забыл, как спешиваться?! Слезай с коня и дай ему наконец отдохнуть от твоей задницы!

– Брат Льенар! – для виду пожурил его Одо, неторопливо спускаясь с широких ступеней. Тот обернулся и пошел навстречу, заметно хромая на левую ногу. – Вижу, путешествие было не из приятных?

– Всего лишь пара сарацинских стрел, мессир, – ответил брат Льенар, но при этом поморщился. – Другим повезло меньше.

– Многих потеряли? – спросил де Сент-Аман. Смерть новобранцев еще на пути в Иерусалим показалась ему дурным знаком.

– Двоих рыцарей и шестерых сержантов. Еще несколько человек были ранены, но, по счастью, не слишком серьезно. Я пропустил что-нибудь важное?

– Кроме похода Амори и смерти Великого магистра? – спросил Одо, но без упрека. Пусть Льенар и отсутствовал в самый неподходящий момент, но у него было на то разрешение Бертрана. Де Бланшфор порой давал рыцарям куда больше свободы, чем следовало, но те в ответ платили ему безоговорочной преданностью. Пришло время сделать эту преданность своей. – Его Величество задумал установить контроль над Орденом и прочит в Великие Магистры своего давнего приятеля.

– Вот как? – протянул Льенар, нахмурив остро изогнутые черные брови.

– Похоже, что для Ордена настали не самые легкие времена, – коротко сказал Одо. – Я вижу, в этот раз пополнение прибыло совсем незначительное. Кто-нибудь стоящий?

– Есть парочка, – согласился Льенар и усмехнулся. – Пока еще зеленые, но со временем я сделаю из них достойных рыцарей Христа.

– Очень на это надеюсь, – кивнул де Сент-Аман и принял серьезный вид. – Я рассчитываю на тебя, любезный брат. Магистр де Бланшфор доверял тебе. И я доверяю.

– Вы хотите дать мне какое-то конкретное поручение, мессир? – негромко спросил Льенар, склоняя голову и почти касаясь плеча Одо своими длинными волосами.

– Да, – ответил тот. – Я намерен сменить нескольких командоров в крупных крепостях. И хочу быть уверен, что новые будут на стороне Ордена, а не короля.

– В таком случае, – ответил Льенар, вновь усмехнувшись, – вы можете всецело на меня рассчитывать.

Комментарий к Глава четвертая

Сен-Жан д’Акр – франкское название города Акко в современном Израиле. Также известен под названием “Акра”.

*камиза – нижняя рубашка, как мужская, так и женская, отличалась, как правило, только длиной. У женщина она была такой же длины, как и блио, а у мужчин – до колена или до середины бедра.

*шоссы – носились и мужчинами, и женщинами, женские шоссы, как правило, были до колена, а мужские закрывали почти всю ногу полностью и привязывались к поясу. Сама очень не люблю, когда их называют чулками, но по конструкции действительно похоже, хотя шоссы, разумеется, были гораздо плотнее современных женских чулок. Также существовали кольчужные шоссы, которые были частью рыцарского доспеха тех времен.

*куфия – традиционный мужской платок в арабских странах. Используется для защиты от песка и ветра, завязываться может десятком разных способов. Как правило, это зависит от конкретной страны.

========== Глава пятая ==========

Горный хребет Джебель-Бахра, год 1172.

Всадник неторопливо ехал по узкой тропе, не глядя по сторонам – ведь на что ему было смотреть, если с одной стороны была пропасть, а с другой – отвесная скала? – и даже беспечно посвистывая на ходу. На голове у него красовался ослепительно-белый тюрбан, таким же белым и расшитым золотом был его длинный халат, а из-за широкого красного кушака на поясе виднелась пара изогнутых рукоятей. Одна принадлежала сабле в богато украшенных ножнах, вторая – традиционному кинжалу, которым убивали слуги Старца Горы.

У них было много имен. Одни называли их исмаилитами*, другие, чуть более конкретно, низаритами*, но самым известным именем было жуткое, похожее на шорох зыбучих песков и шипение змеи, «хашишийа». Одни говорили, что членов секты называют так от того, что они одурманивают себя и других гашишем, другие, более сведущие в сарацинских языках, объясняли такое название тем, что в глазах других магометан секта была сродни безродным рабам и черни. Но и последний слуга, и величайший правитель произносил их название с одинаковым содроганием в голосе. Не имело значения, употребляли воины Старца Горы гашиш или нет. Куда страшнее было то, что они могли лишить жизни кого угодно и где угодно. От них нельзя было спрятаться ни за высокими стенами, ни за глубокими морями, они пересекали любые, даже самые немыслимые расстояния, меняли обличия, притворяясь сарацинскими купцами, христианскими монахами, безродными конюхами и благородными рыцарями, и рано или поздно всё равно настигали свою жертву. Их жуткому шипящему «хашишийа» суждено было навсегда остаться в языке христиан, превратившись в имя для всех наемных убийц, наносивших смертельный удар при помощи хитрости, а не в честном бою.

Ассасины.

И теперь один из них неторопливо ехал по горной тропе, возвращаясь из самого сердца христианского королевства с вестями для своего господина и учителя. Старец Горы послал к королю Иерусалима не какого-нибудь безродного фидаи*, годившегося лишь на то, чтобы убить и умереть, а соратника из числа наиболее приближенных. Разумного и хитрого, умевшего складно говорить и до того запутавшего короля своими речами, что тот, казалось, и в самом деле принял обещания ассасинов за чистую монету. Посланник Старца Горы заверил Амори, что весь их орден откажется от веры в Аллаха и перейдет в христианство, чтобы служить интересам короля Иерусалима, и сделает это при всего лишь одном условии. Если их избавят от необходимости выплачивать ежегодную дань, которую уже ровно два десятилетия взимали с ассасинов Бедные рыцари Храма Соломона. И потому рыцарь-тамплиер Готье дю Мениль, притаившийся в расщелине скалы на несколько футов выше подъезжающего ассасина, усмотрел в бело-красном облачении посланника тонкую насмешку над его Орденом. Старец Горы бросал им вызов, говоря, что не боится и ни во что не ставит храмовников. Раз даже об освобождении от дани он просил не сам Орден, а короля Иерусалима.

Всадник неторопливо вытащил из седельной сумки бурдюк – не иначе, как с вином, про исмаилитов говорили, будто они, в отличие от других мусульман, не соблюдают предписания не пить спиртное – и сделал большой глоток, запрокинув голову. Он уже был на расстоянии полета стрелы, но Готье знал, что второй попытки у него не будет и в случае промаха придется сойтись с ассасином в ближнем бою, а потому терпеливо ждал, пока тот подъедет поближе. Всадник вновь начал беспечно насвистывать. Привыкшие настигать жертв всегда и везде, самих себя ассасины считали неуязвимыми. Кто же осмелится выступить против секты не знающих жалости убийц, от которых не было спасения?

Готье вскинул заранее взведенный арбалет, прицелился быстро, но уверенно, как делал уже сотни раз и знал, что не промахнется, и нажал на спусковой рычаг. Ассасин дернулся в седле, услышав характерный для сорвавшейся в полет стрелы свист, и та вонзилась ему в грудь. Всадник дернулся еще раз, кашлянул, забрызгав ворот своего халата багровым каплями, еще одно красное пятно начало медленно расплываться вокруг древка стрелы, и ассасин повалился из седла, повиснув головой вниз. Его лошадь всхрапнула, зарыскала, лишившись управлявшей ею твердой руки, и остановилась через несколько шагов.

Готье закинул тяжелый арбалет на плечо и спрыгнул вниз. Прошел, постоянно оглядываясь, к неподвижно висящему ассасину, осторожно, готовый к внезапному ответному удару, убедился, что всадник и в самом деле мертв, после чего вытащил его из седла и одним ударом меча отсек голову в белом тюрбане. Обыскивать седельные сумки рыцарь не стал – он убивал не ради наживы – и хлестнул лошадь ассасина по крупу, заставив ее недовольно заржать и с места перейти на бодрую рысь, с которой та и скрылась среди скал.

Готье проводил ее взглядом, вытер лезвие меча о халат ассасина и, продолжая постоянно оглядываться на случай появления других убийц, направился к собственному коню, оставленному далеко впереди на тропе. Возвращаясь уже верхом, он еще раз посмотрел на лежащее на тропе обезглавленное тело и довольно усмехнулся. Старец Горы считал, что тамплиеры проглотят его оскорбление, побоявшись окружавшей ассасинов жуткой славы. Теперь он хорошенько задумается, а стоит ли бросать вызов тем, кто сам убивал без страха и малейшего сомнения посланников Старца к королю.

***

Крепостная стена Иерусалима возвышалась впереди неприступной каменной громадой, казавшейся кипенно-белой на фоне затянутого тяжелыми тучами неба. В Святой Земле было лишь два времени года – долгое изнуряюще-жаркое лето и короткая дождливая зима, о приближении которой и свидетельствовала скрывавшая небо до самого горизонта свинцово-серая пелена, грозившая в любое мгновение прорваться ливнем. Паломники и торговцы, заполонившие собой весь широкий тракт так, что между их лошадьми, осликами и повозками не проскользнула бы даже мышь, торопились как можно скорее попасть в город, поэтому у западных ворот, называемых Вратами Давида, возникло столпотворение. Бернар, впрочем, в Святой Град не торопился. У него не было там иных дел, кроме как представить ко двору подросшую дочь, впервые въезжавшую в город в качестве невесты, и уж тем более у него не было желания выслушивать сплетни об очередной ссоре короля с тамплиерами.

Три года назад Амори удалось добиться своего, и в августе 1169 года Великим Магистром тамплиеров стал Филипп де Милли, поначалу сдерживавший гордецов вроде Одо де Сент-Амана. Но ликование Его Величества было недолгим. Де Милли быстро утомила такая тяжелая и, на взгляд Бернара, непосильная для него ноша, и уже через два года он оставил пост Великого магистра, пожелав вернуться на службу к королю. Гордец де Сент-Аман не возразил даже для приличия, чем изрядно разозлил Амори, который и без того был недоволен таким решением давнего друга. Но опалы де Милли избежал, даже когда стало известно, что тамплиеры, не тратя времени попусту и не дав королю опомниться, созвали капитул и выбрали новым Магистром проклятого де Сент-Амана. Амори был слишком занят нападениями сарацин, чтобы разбираться еще и с мятежным Орденом.

Племянник Ширкуха, ставший поначалу лишь визирем Египта, всего через год сверг фатимидского халифа, объявил, что власть над халифатом перешла к правившей из Багдада династии Аббасидов, и немедленно начал военные действия против королевства христиан. Бернар поначалу посчитал, что визирь будет мало на что способен без своего покойного дяди, но не прошло и полугода, как он был вынужден признать, что новый правитель Египта оказался отнюдь не вспыльчивым юнцом, а разумным мужчиной и опытным полководцем.

Тот нападал на христиан, словно прячущаяся в высокой траве кобра, невидимая и неслышимая до самого броска. Атаковал крепость Дорон на южной границе королевства, но когда Амори бросился туда вместе с гарнизоном тамплиеров с Газы, визирь уже снял осаду и стремительно захватил саму Газу. И вновь исчез, чтобы появиться у портового города Айлу и лишить христиан выхода к Красному морю. Амори метался из одного конца королевства в другой, посылал послов, даже сам ездил в Константинополь, прося помощи у византийского императора. Поездка стоила жизни его другу Филиппу де Милли, скончавшемуся, так и не добравшись до города, короли Запада не отвечали на призывы из Святой Земли, а Мануил Комнин наобещал Амори золотые горы, но что-то подсказывало Бернару, что своих обещаний император не исполнит.

Амори же тем временем проклинал прячущегося на границе с Египтом врага, призывая на его голову громы, молнии и казни Египетские, а тот продолжал изводить короля своими вылазками. Как по одиночке, так и в союзе с надвигавшимися с севера Зангидами. Сарацины видели в египетском визире главного защитника их веры, за что прозвали Салах ад-Дином, а то, как порой называл его Амори, Бернар не повторил бы даже в присутствии солдатни, не то что при королевском дворе.

– Я достану этого проклятого сарацина из-под земли! И надену его голову на копье, как сам он смеет надевать на нее головы моих рыцарей! – ярился король, но в действительности сделать с Салах ад-Дином ничего не мог. Теперь и совсем не сведущие в государственных делах начинали понимать, что грядет буря. Даже всегда веселая и кокетливая дочь Бернара теперь думала не только о молодых рыцарях и предстоящих пирах, но и о надвигавшейся со всех сторон угрозе.