Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 52 страниц)

– Нет! Как ты можешь думать…?!

– Не кричи, – сказал Уильям уже мягче, и она виновато прикусила полную нижнюю губу. – Будет… неприятно, если нас услышат. Я ведь должен говорить с посланником от Великого Магистра, а не… – он не договорил, но даже в ночном сумраке разглядел, как ее щеки потемнели от смущенного румянца.

– Прости, – прошептала Сабина и жарко поцеловала Уильяма в губы, порывисто взяв его лицо в ладони. – Я вовсе не хотела… Прости, я места себе не нахожу в последние месяцы. Словно над нами висит огромный меч на тонкой шелковой нити, и эта нить вот-вот оборвется. Вот-вот… – она замолчала и поцеловала его вновь. Еще раз и еще, перебирая пальцами его волосы, прижимаясь нежной упругой грудью к его груди, но когда он уже был готов опрокинуть ее на спину и зарыться лицом в пахнущие жасмином локоны, Сабина отстранилась и уткнулась лицом ему в шею.

– Отец не причинит мне вреда, я знаю. Так тебе любопытно, что я слышала в Иерусалиме, или…? – в голосе вновь появились игривые нотки, и пальцы с короткими ногтями медленно провели линию по его груди.

– Любопытно, – ответил Уильям и перехватил ее руку, поцеловав ладонь и темные вены на запястье. – Расскажешь?

– Ги де Лузиньян заключил с Салах ад-Дином мирный договор, – Сабина подняла голову и вновь дотронулась до его лица, поглаживая пальцами заросшую колючей бородой щеку. – Жанна, портниха во дворце, узнала об этом случайно, Ги ворвался к жене, когда та примеряла новое блио, и начал кричать, что они потратили шестьдесят тысяч безантов, лишь бы добиться мира с магометанами и не ради того, чтобы граф Раймунд, никчемный предатель, посмел просить у султана защиты от произвола королевы и ее мужа. Ваш Магистр поклялся, что он покарает графа, пусть тот и христианин, а д’Ибелины покинули Иерусалим еще до коронации Сибиллы и вместе с графом пытались убедить Онфруа де Торона потребовать корону себе. Но Ги убежден, что Онфруа всего лишь мальчишка и даже брак с Изабеллой не поможет ему занять трон, а Рено де Шатильон полностью поддерживает де Лузиньянов. По словам Ги, де Шатильон желает лишь грабить сарацинские караваны, а граф Раймунд не станет смотреть на его набеги сквозь пальцы.

– Вот так и гибнут целые королевства, – пробормотал Уильям, поднимая руку и убирая ей за ухо завиток волос. – Лишь потому, что кто-то не счел угрозой обыкновенную портниху. Но, силы небесные, неужели де Лузиньян сам не понимает, что если его керакский цепной зверь зайдет слишком далеко, то сарацины и не вспомнят об уплаченных им шестидесяти тысячах?

– Я слышала, что султан осаждал Керак еще раз, но вновь ушел ни с чем, – сказала Сабина ровным голосом, подпирая голову рукой. Но глаза у нее влажно блеснули на мгновение. Уильям приподнялся на локте и коснулся губами шрама на ее левом плече. Потом еще одного и еще, от плеча к запястью, одновременно с тем кладя руку на едва прикрытое льняной простынью бедро и очерчивая пальцами пересекающие его неровные линии шрамов. Сабина зажмурилась и на мгновение уткнулась носом в его спутанные волосы.

– Обними меня, – попросила она тонким голосом и придвинулась еще ближе, вновь прижимаясь грудью к его груди. Уильям обхватил ее обеими руками и откинулся на спину, вдыхая жасминовый запах пышных черных локонов. Потом спросил:

– Почему ты не осталась с госпитальерами?

– Да у меня, считай, ничего нет после побега из дворца. Мне… стыдно нахлебничать. И ведь я не одна, со мной ребенок, которому нет и семи. У отца я хотя бы могу работать. И за себя, и за Элеонору. Да и… Он приходил меня искать. Братья указали ему на дверь, даже несмотря на все его заверения, что он намерен сделать меня честной женой, а не блудницей, но я… Пусть лучше ищет меня в целом городе, чем знает наверняка, где я прячусь, – сказала Сабина и негромко, но очень горько рассмеялась при этих словах. – Честной женой, подумать только. Если женщина не желает мужчину, он приведет ее в церковь, получит благословение священника и всё равно возьмет ее силой. Вот только никто уже не назовет его грешником и насильником. Разве так должны поступать благородные рыцари?

– Я бы никогда… – сказал Уильям, понимая, что из его уст это прозвучит не слишком правдиво и честно – ведь они уже не могли знать, как бы он поступил, окажись он на месте этого старика и годами добиваясь женщину, что не испытывала к нему и тени симпатии, – но Сабина вновь негромко рассмеялась.

– Нет, ты такой же, как и все они.

– Я?! – возмущенно спросил Уильям, позабыв, что сам просил ее не кричать, и Сабина виновато улыбнулась. Он всеми силами стремился избегать эту невозможную женщину, когда встретил ее во дворце десять лет назад, отталкивал ее вновь и вновь, клялся в мыслях, что никогда бы не опозорил ее, будь она по-прежнему невинна, и пусть он не сумел сдержаться, когда она пришла к нему в ту дождливую ночь в ущелье на пути к Иордану, но всё же слышать, что он такой же, как и этот старик, было… неприятно.

– Прости, – тихо попросила Сабина, поглаживая его по щеке. – Я не хотела сказать, что ты… безбожник. Но будь я твоей женой, и ты бы запер меня в своем замке, где я рожала бы твоих детей до тех пор, пока от моей красоты не осталось бы даже смутного воспоминания. Скажешь, нет? Я люблю тебя, Уильям, но я знаю, что ты бы никогда не позволил своей жене даже близко подойти к прокаженному. И запретил бы даже думать о том, чтобы следить за шпионами Ги де Лузиньяна. В этом и заключен весь смысл. Запретить мне что-либо ты не в праве. Ты вынужден считаться с моими желаниями, и пусть я знаю, что ты не причинишь мне вреда, я… Прости, но я рада, что у тебя нет надо мной настоящей власти.

Уильям промолчал и перевел взгляд на низкий темный потолок.

– Я обидела тебя? – спросила Сабина с искренней грустью в голосе. – Не обманывай меня, Уильям, я не нужна тебе. Не всегда. Быть может, для нас даже лучше, что мы столь редко видим друг друга. Ты слишком занят войной и политикой, а будь я твоей женой… Я знаю, что стала бы требовать слишком многого. Я была так счастлива в ту ночь, когда мы поклялись, пусть не у алтаря и без священника, пусть для мира эти клятвы не значили ровным счетом ничего, но я знаю, что это правильно. Эти клятвы нужны лишь нам двоими, и… Пусть это покажется странным, но именно они заставляют меня помнить, что хоть ты и любишь меня, но я по-прежнему лишь любовница и не вправе просить тебя отказаться от Ордена и от войны. От того, чем ты живешь. Хотя… мы оба знаем, что даже не будь ты тамплиером, я бы никогда не стала твоей женой.

– И почему же? – спросил Уильям, нахмурив брови, и она слабо улыбнулась.

– Я же просила, не обманывай меня. Даже случись всё так, как случилось, ты бы разве что потешился со мной какое-то время, а потом отправился бы домой.

– Я бы мог взять тебя с собой, – заспорил Уильям, не соглашаясь с тем, что она была бы для него всего лишь мимолетным увлечением. Даже когда он считался наследником земель де Шамперов… Да, он не любил ту дочку конюха в Гронвуде, но и не относился к ней так, словно лишь искал способа приятно провести время. Это она рассказала ему о словах той графини – или баронессы, теперь уже и не вспомнить, – что не желала брака Уильяма со своей дочерью. Дочка конюха была… почти как Сабина, но Сабину он любил и она стала ему настоящим союзником, а не просто девчонкой, подслушавшей пару слов на рыночной площади. Сабина была той, на кого можно было рассчитывать в трудную минуту. Так же, как на Жослена и Ариэля. Сабина стала для него не просто любовницей и… частью его семьи, но и верным другом.

Пусть сама Сабина была с этим несогласна.

– Взять куда? В Англию? И что бы я там делала, в этой твоей Англии? И, что куда важнее, кем бы я там стала? Быть может, для меня бы нашлось место на ложе благородного барона де Шампера, но на пирах рядом с тобой сидела бы другая. И в Англии со мной обращались бы куда хуже, чем здесь. В их глазах я была бы лишь заморской шлюхой, игрушкой избалованного вельможи, и даже роди я тебе детей, какое будущее ждало бы их с такой матерью? Нет, Уильям, даже не будь ты тамплиером, ты бы никогда не женился на дочери сарацинского купца.

– Не решай за меня, – ответил Уильям, вновь переводя взгляд на ее лицо. – Я ведь не обязан рассказывать всему свету, что ты дочь купца.

Сабина качнула головой и вновь положила ее на смятую подушку, откинувшись на спину.

– Не глупи. Мы слишком разные. В Святой Земле брак франка с сарацинкой бы приняли, ведь здесь мы не первые, но в Англии… Нет, нас всё равно бы осудили. Быть может, и не тебя, ведь ты мужчина и родич короля, но, без сомнения, меня, ведь я женщина родом из далеких сарацинских земель, – она помолчала, словно задумалась о чем-то, и осторожно спросила. – Скажи… кто был тот рыцарь, что остановил нас в коридоре? Ты так разозлился на него.

– Ричард Гастингс. Он… был магистром в Англии, когда я вступил в Орден. И даже до этого. Мне было тринадцать, когда я пришел в лондонскую прецепторию с просьбой помолиться на могиле деда, Эдгара Армстронга, что тоже был тамплиером в молодости. Помню, тогда Гастингс говорил, что меня в Орден не возьмут. И пытался отговорить позднее, хотя и… Сказать по правде, он не слишком-то хотел, чтобы я вернулся в Гронвуд. Он невольно стал моим наставником, еще когда я был простым пажом, и… в те годы я верил, что он был моим первым другом.

– Что-то изменилось с тех пор? – спросила Сабина, поднимая руку и пропуская ее у Уильяма над головой, чтобы обнять его за плечи.

– Да, – пробормотал Уильям, прижимаясь щекой к ее ключице. – Изменился я. Меня научили думать и не доверять каждому, кто носит белый плащ. Быть может, мне не говорили этого прямо, но я… всё же понял. И теперь я подозреваю, что он мне уже не друг. У нас всюду враги. И думают они вовсе не о войске египетского султана. А я уже не доверяю… да почти никому.

Потом поднял на Сабину усталые серые глаза и спросил:

– Ты же не предашь меня?

Она не обиделась. Провела пальцами по заросшей бородой щеке и нежно поцеловала его в лоб.

– И думать о таком не смей. Я люблю тебя, ты же знаешь. Так люблю, что порой мне кажется, будто в этой любви сосредоточена вся моя жизнь. Я бы прожила и без тебя, если бы ты не пожелал вернуться ко мне, но уже не была бы счастлива так, как я счастлива теперь. И пусть я сама мало на что гожусь, но я знаю, что вместе мы справимся с любыми трудностями. Хочешь… я останусь, пока каменщики не закончат ремонт стены?

– И где же ты будешь все эти дни? – спросил Уильям, чувствуя, что его вновь начинает клонить в сон. Луна продолжала подниматься по черному небу, и на каменном полу кельи оставалось всё меньше белого света.

– Я приехала с караваном по просьбе отца. Вернее, это он убежден, что я согласилась лишь потому, что желала помочь ему и увидеть крепость, что так долго не сдавалась христианам. Но так или иначе, я нашла приют на несколько дней в доме одного почтенного человека и не пропаду, пока я здесь. Поспи еще немного до ночной мессы, хорошо? Тебе нужно отдохнуть.

– Мой друг был у стен Аскалона, когда тот пал, – вспомнил Уильям, и она немедленно спросила, поглаживая его по волосам:

– Правда? Хотела бы я…

– Он умер. Погиб в бою с сарацинами семь лет назад.

– Прости. Я не… Так это он был тем, кто…?

– Да.

Сабина помолчала, чувствуя, что они оба теряют нить разговора, и призналась:

– Я хочу увидеть море. Не так, как это было в Сен-Жан-д’Акре, не со стены. Ты покажешь мне его?

– Если ты того хочешь, – сонно согласился Уильям и, проснувшись со звоном колоколов к заутрене, так и не смог вспомнить, ответила ли она ему что-нибудь. Сабина дремала, обняв его обеими руками, и открыла глаза при первом же шорохе грубых простыней.

– Жаль, мне нельзя с тобой. Я бы встала у самых дверей, и никто бы меня не заметил.

– Нет, – нехотя ответил Уильям, выбираясь из ее теплых объятий. – Довольно и того, что мне придется думать, как вывести тебя из прецептории без лишних вопросов. Молись, чтобы другие братья не догадались, что ты женщина.

– Ты же маршал, – пробормотала Сабина, прижимая льняную простынь к груди каким-то совершенно беззащитным жестом. – Кто же посмеет задавать тебе вопросы?

– Не искушай меня, – ответил Уильям, натягивая камизу через голову, и она тихо рассмеялась, протянув руку и коснувшись его пальцев напоследок. – И запри за мной на засов. Лишним не будет.

– Как пожелаешь, мой суровый маршал.

На мессе он погрузился в раздумья. Молился, повторяя про себя давно выученные наизусть латинские слова, но одновременно с этим спрашивал небеса, как долго продлится их вынужденное перемирие с сарацинами. Год? Несколько месяцев? Или даже недель? И как поведут себя королева и ее муж, когда поймут, что сражения не избежать? Столько вопросов и ни одного ответа. Ни малейшего шанса заглянуть в грядущее и узнать свою и чужую судьбы. Оставалось ждать и готовиться к бою. И лишь изредка позволять себе забывать о надвигающейся буре.

Сабина при виде накатывающих на берег темно-синих волн пришла в восторг, широко распахнув медовые глаза, и засмеялась, словно беспечный ребенок. Зачерпнула соленую воду, сложив смуглые руки чашей и не обращая внимания на то, как волна вымочила ее шальвары до самых колен, но через мгновение погрустнела и чуть нахмурила брови.

– Жаль, я… совсем не умею плавать.

– Идем, – решился Уильям, оставив на песке меч, сапоги и котту из некрашенного полотна. – Дай мне руку.

Сабина сбросила башмачки, несмело вложила дрожащие пальцы в его ладонь и шагнула в воду, не снимая шальвар и длинной туники. Солнце пекло столь сильно, что одежда высохла бы за считанные мгновения, но море по-прежнему было приятно прохладным, и Сабина, зайдя в волны по пояс, засмеялась вновь.

– Холодная! Нет, не ходи дальше, я…

– Не бойся.

Волны всё норовили выбросить их обратно на берег, в лицо летели горько-соленые брызги, и ее кожа казалась усыпанной искрящимися в солнечных лучах прозрачными драгоценными камнями. В какой-то миг, когда вода уже доходила ей до облепленной мокрой тканью груди, Сабина осмелела настолько, что попросила:

– Отпусти.

И раскинула руки, словно хотела обнять поднимающуюся впереди волну. Уильям отступил в сторону и нырнул за мгновение до того, как на него обрушился белый пенящийся гребень, успев услышать испуганный возглас за спиной.

– Уильям!

Она, верно, растерялась и искала его взглядом среди волн до тех пор, пока он не вынырнул прямо перед ней, подняв брызги, и легко подхватил засмеявшуюся сарацинку на руки, отрывая ее ноги от дна. Сабина обхватила его руками за шею, счастливо вздохнула и жарко поцеловала, не обращая внимания на горький привкус морской воды у него на губах. И смеялась, когда волны выбросили их на мокрый песок, дрожала и прерывисто дышала, когда он стягивал с нее мокрую одежду и целовал шею и грудь в каплях воды, и громко, не сдерживаясь, застонала, когда он лег между длинных смуглых бедер и вошел, не переставая целовать ее лицо с липнущими к щекам и вискам мокрыми волосами.

– Я люблю тебя, – бормотала Сабина, то прижимаясь к нему еще крепче и осыпая жадными поцелуями, то запрокидывая голову и задыхаясь от малейшего его движения. – Обещай мне… Обещай мне, что… ах!

Она приезжала еще несколько раз. Осенью, когда над Святой Землей беспрерывно шли проливные дожди и тракт между Иерусалимом и Аскалоном размыло так, что лошади по колено увязали в грязи. Вскоре после Рождества, когда на два дня выпал и мгновенно растаял снег, а море сделалось цвета свинца и с ревом обрушивалось на берег. И в марте, когда небо вновь стало ярко-голубым и в воздухе уже отчетливо чувствовалось приближение хамсина.

Всего за месяц до того, как у Крессонского источника произошло сражение между сарацинами и объединенным отрядом тамплиеров и госпитальеров.

========== Глава сорок четвертая ==========

Идея похода в Тивериаду, вотчину Раймунда Триполитанского – похода мирного, в надежде на восстановление добрых отношений, – принадлежала Балиану д’Ибелину. Он озвучил эту мысль первым, и встревоженный надвигающейся бурей коннетабль Амори де Лузиньян поспешил убедить брата прислушаться к барону и другим советникам. Поразмыслив, король Иерусалимский – на голову которого возложила корону его жена, а не патриарх Ираклий, как того и желала Сибилла – решил, что вовсе не стремится ссориться с одним из влиятельнейших людей королевства и ближайшим родичем его жены по отцу. Юную принцессу Изабеллу в расчет, увы, никто не принимал, и ее разозленная мать не произносила в адрес Ги ни единого слова, чтобы не разразиться недопустимой для вдовствующей королевы бранью. Но покорно прибыла в Иерусалим вместе с мужем и детьми, когда нынешний король призвал их заключить мир. Саму Марию на созванный де Лузиньяном совет не пригласили, и Сибилла поспешно окружила мачеху всеми возможными увеселениями. Мария молчала и вежливо улыбалась, едва притрагиваясь к вину, а падчерица восторженно охала и испуганно взмахивала руками, когда Жан д’Ибелин, которому едва сравнялось девять лет, с гиканьем бился на деревянных мечах с одним из королевских пажей.

– Что за бесстрашный юный герой? – восклицала Сибилла при каждом удачном выпаде мальчика. – Сарацины придут в ужас, когда он получит рыцарские шпоры.

Но обмануть этим мачеху не могла. У Сибиллы не было сыновей. Лишь двух дочерей подарила она второму мужу, и трон Иерусалима шатался вновь, грозя в любое мгновение оставить старшую дочь Амори I без опоры. У младшей тоже не было сыновей – как не было и дочерей, – но у нее было двое единоутробных братьев, что ныне и вызывали у Сибиллы такую зависть. Пусть они оба – и Жан, и Филипп, – еще дети, как была, по сути, ребенком и Изабелла, но в неспокойное время дети растут быстро и мальчики рано берутся за меч. Пусть муж Изабеллы и сам еще мальчишка, но что предпримет Сибилла, когда Онфруа станет мужчиной и плечом к плечу с ним встанут повзрослевшие братья жены? Да и отчим Изабеллы еще совсем не стар.

Что же ты будешь делать, моя несчастная падчерица, когда Изабелла станет женщиной и потребует всё то, что принадлежит ей по праву, как дочери иерусалимского короля и византийской принцессы? – думала Мария, следя глазами за каждым поворотом меча в руке сына. Балиан учил его фехтовать сам, не доверяя науку, от которой будет зависеть жизнь Жана и его людей, другим мечникам. – Ты ведь не сдашься без боя. Но Божья милость ныне не с тобой. Мне жаль тебя, Сибилла, я не лукавлю и не смеюсь над тобой в мыслях, ведь я знаю, как мало принесла эта корона счастья тебе и твоему брату. Но выбирая между тобой и родной дочерью, я никогда не займу твою сторону. У тебя ведь тоже есть дочери. Ты должна понимать.

Будь ее воля, Мария вернулась бы в Иерусалим лишь после падения де Лузиньяна. Балиан рассудил иначе.

– Ходят слухи, что Ги готов развязать войну с Раймундом. Сейчас это было бы… нежелательно. Его нужно остановить.

Но убедить взбешенного короля оказалось сложнее, чем он ждал. Де Лузиньяна без конца подзуживал Великий Магистр тамплиеров, раз за разом напоминая о непочтительности Раймунда, о том, как граф отказался присягнуть новому королю и предоставить баронам документы о растратах королевства в годы его регентства. Раймунда подобное требование, без сомнения, оскорбило – равносильное обвинению в воровстве, оно выставляло графа предателем, недостойным доверия, оказанного ему покойным Балдуином, – и толкнуло на союз с магометанами. Раскол становился слишком опасным.

– Он изменник, отказавшийся признать меня своим королем! – бушевал в первые часы совета Ги, пока его брат-коннетабль без особого успеха пытался напомнить, что египетский султан вновь перешел в наступление. – Он назвал меня самодуром и попросил защиты у Салах ад-Дина!

– Не могу его в этом обвинять, – пробормотал Балиан себе под нос, но взбудораженный король не услышал. Следующую свою фразу барон произнес уже громче, намеренно повысив голос и привлекая к себе внимание всех собравшихся за длинным столом. – Ваше Величество, – произнести эти два слова оказалось тяжелее, чем он думал, но в политике порой нужны и опрометчивые глупцы, что как цепные псы покорно бросаются туда, куда их направят разумные люди. – Я готов выставить против сарацин всех своих людей, но я не стану сражаться с Салах ад-Дином в одиночку.

– А где, позвольте спросить, ваш брат, мессир д’Ибелин? – ввернул Магистр тамплиеров, на мгновение напомнив Балиану о первородном грехе и змее-искусителе. И кто же выбрал этого фламандца главой самого благочестивого и аскетичного из военных орденов Святой Земли?

– В Антиохии, я полагаю, – ответил Балиан, не теряя своей невозмутимости. – Балдуину пришлись не по нраву некоторые… решения Его Величества, но, как преданный вассал, мой брат не смеет высказывать королю свое незначительное недовольство.

– И потому он оставил своего короля в час нужды? – сухо спросил Ги.

– Так призовите его, коль он вам нужен, – парировал Балиан. Этого спора де Лузиньяну было не выиграть. Д’Ибелины плели интриги вокруг трона Святой Земли еще в те годы, когда этот глупец и помыслить не мог о том, чтобы взять в жены принцессу Иерусалимскую.

– И призову, – согласился Ги, недовольно нахмурив светлые брови. – Посмотрим, как он объяснит свое столь длительное пребывание в Антиохии.

– Речь, мессиры, сейчас не о том, – вмешался в разговор коннетабль. – Этот египетский дьявол собрал сорок две тысячи человек, что разоряют его командованием Трансиорданию. Керак и Монреаль вновь подверглись атаке, а дым от сожженного урожая виден за многие мили.

– Короля Балдуина предупреждали, что Рено де Шатильону лучше умереть в сарацинском плену, – проскрипел престарелый барон, помнивший еще правление Балдуина I. – Вашему Величеству нужно действовать решительно и призвать негодяя к ответу. Салах ад-Дин не вторгся бы в наши земли, если бы Рено не принялся вновь грабить магометанские караваны.

– Наемник, – бросил его сосед, столь же сгорбленный и седоусый. Для опоясанного рыцаря подобное именование было оскорблением, но Рено де Шатильона не было на совете, а иные не стали бы вступаться за его честь.

– Да он не желает даже слушать…! – возмутился король таким тоном, словно был несмышленным ребенком, которого отец лишил любимой игрушки за провинность.

Не желает слушать? – повторил про себя Балиан. У этого глупца было в распоряжении всё войско Иерусалимского королевства, а он не знал, как призвать к ответу одного-единственного барона? Впрочем, управы на Рено не нашел и покойный Балдуин, а Ги за всю его жизнь не удалось бы стать и в половину столь же хорошим королем, каким был его предшественник.

О недолгом правлении маленького Балдуина V никто из баронов уже и не вспоминал.

– Салах ад-Дин этого так не оставит, – вновь заговорил коннетабль, надеясь отвлечь внимание собравшихся от его глупого брата. – Говорят, в том караване… была его сестра. И Рено обошелся с ней… не так, как следует рыцарю обходиться с женщиной благородного происхождения. Султан не стал бы позорить имя сестры, не будь эти слухи правдой.

– Этого мы знать не можем, – не согласился король. – Султан взбешен потерей золота и товаров, а потому… Да мы же говорим о магометанах, веками распутничавших в своих гаремах и берущих по четыре жены разом! Да у султана сестер больше, чем звезд на небе! Какое ему дело, если одну из них назовут шлюхой?!

– Ты желаешь, – сухо спросил коннетабль, будто позабыв, что они с братом в этой зале не одни, – во всеуслышание назвать султана Египта и Дамаска лжецом и заявить, что позор его сестры, был он или нет, не значит для тебя ровным счетом ничего? Тебе было мало коронации твоей жены? Живущие в Иерусалиме магометане разорвут тебя собственными руками, если ты посмеешь это сказать. Что бы ни творили они в гаремах, они не простят попрание чести сарацинских женщин христианам.

– Нет, я вовсе не… – опомнился король. Баронам с каждым мгновением было всё труднее держать лицо. – Но я не в силах сделать что-либо с грабежам караванов.

– Полагаю, – вновь вмешался Балиан, – в таком случае нам остается только воевать, Ваше Величество. И заключить мир с графом Раймундом.

На словах это звучало, без сомнения, куда легче, чем произошло бы на деле. Но королю он более ничего не сказал. Что толку наставлять непроходимых глупцов, если те позабудут все советы уже к рассвету следующего дня? Пусть его убеждает брат-коннетабль.

И, к удивлению и даже уважению Балиана, Амори убедил этого глупца куда быстрее, чем на то рассчитывал сам барон.

– Ты уезжаешь завтра? – спросила Мария, когда на город опустилась ночь, а сама она стояла у окна, глядя на спящий Иерусалим и кутаясь в мягкую накидку из светлой шерсти. Расплетенные волосы окутывали ее до самых колен и завивались мелкими волнами, тяжелые и гладкие наощупь.

– На рассвете, – согласился Балиан, снимая перевязь с мечом и распуская шнурованный ворот котты. – Присмотришь за ними, пока я буду в Тивериаде? – спросил он, подходя к жене и обнимая ее за плечи. Такая обманчиво-тонкая и хрупкая снаружи и такая сильная внутри. Она бы стала величайшей из королев Святой Земли, если бы Амори уделял ей больше внимания.

Мария обернулась через плечо, и ее подкрашенные кармином губы сложились в нежную улыбку.

– Присмотрю.

Над стенами Иерусалима поднималось яркое, почти белое солнце, когда его покидала кавалькада рыцарей в броских разноцветных сюрко, окруженная верными слугами и оруженосцами. Великий Магистр тамплиеров предпочитал общество своего собрата-госпитальера Роже де Мулена – ведя себя так, словно не было позорной истории, в которой у Магистра госпитальеров требовали один из трех ключей от королевской сокровищницы, – а барон д’Ибелин намеренно отставал от нетерпимого храмовника. Следующим вечером, когда тамплиеры увидели стены Назарета, между ними и людьми барона уже был день пути. Замысел Балиана был предельно прост: к тому часу, когда он доберется до Тивериады, Раймунд Триполитанский уже придет в бешенство от завуалированных намеков и прямых угроз де Ридфора и лишь вмешательство барона д’Ибелина поможет избежать новой ссоры между королем и взбунтовавшимся графом. А король будет благодарен вовсе не магистрам рыцарей-монахов.

Но судьбе и короля, и баронов, и простых рыцарей, выступивших в путь из Иерусалима в Тивериаду, было угодно сложиться иначе. Добравшись до Назарета, Великий Магистр тамплиеров узнал от командора находившейся там прецептории, что Раймунд Триполитанский послал городу предупреждение: незадолго до этого Иордан пересекло войско сарацин из Дамаска. К полуночи магометанских разведчиков заметили со стен Назарета. Жерар де Ридфор, успевший к тому времени созвать орденских братьев из окрестных крепостей, решил атаковать врага немедленно. Сто тридцать рыцарей-тамплиеров и госпитальеров оседлали лошадей и в сопровождении пехотинцев и туркополов – конных лучников из числа принявших христианство сарацин – покинули защищенный стенами город, направившись на северо-восток.

С магометанами они встретились еще до рассвета, у источника Крессон, и серый сумрак скрыл точное число врагов даже от самых острых глаз. Сотни лошадей надрывно ржали, поднимая с сухой земли принесенную хамсином пыль, и та клубилась в полутьме, отчего всадники – и франки, и сарацины – казались порожденными ночью демонами, жаждавшими жестокого кровопролития. А потому поспешное отступление магометан рыцари восприняли, как попытку к бегству.

– Удирают, нечестивые псы! – прокричал кто-то из рыцарей, но Магистр госпитальеров засомневался. А вместе с ним и прославленный многими боями с сарацинами тамплиер Жак де Майе, прибывший к Великому Магистру из крепости Какун во главе девяноста рыцарей.

– Это излюбленная магометанская тактика, мессиры. Они столь любят символ полумесяца, что выстраивают войска по его форме, стремясь взять врага в кольцо. Пока центр построения будет отступать, фланги останутся в засаде, чтобы сомкнуться за нашими спинами.

– Да вы, мессир, никак боитесь за свою белокурую голову! – рассмеялся Жерар де Ридфор, зная и видя по глазам, что Магистр госпитальеров согласен с его осторожным собратом-тамплиером. Но ссориться с Роже де Муленом после коронации Сибиллы непримиримый храмовник опасался. Госпитальеры составляли половину исконной силы Иерусалимского войска, половину рыцарей, всегда готовых подняться на защиту Святой Земли, пока бароны пировали в укрепленных замках. Открыто вступать в ссору с монахами в черных сюрко с белыми крестами – по сути отличавшихся от одежд тамплиеров лишь цветом – было бы неразумно и в мирные дни. – Да разве же так должно встречать врага благородным рыцарям Храма Соломонова? Чего вы желаете? Чтобы я приказал отступить и позволить этим нехристям уйти? Пусть продолжат грабить и жечь, ведь Жак де Майе страшится засады!

– Будь по вашему, Магистр, – холодно ответил оскорбленный рыцарь. – Если Господу угодно забрать мою жизнь в этот день, я отдам ее без страха, как честный человек. Предателем я не стану.

Атака христиан была стремительна и безнадежна. Семь тысяч человек привели с собой эмир Эдессы аль-Музаффар и старший сын султана аль-Афдаль, и еще до захода солнца все рыцари, кроме троих тамплиеров и троих госпитальеров, были мертвы. Великий Магистр госпитальеров Роже де Мулен был убит ударом сарацинского копья в грудь, а Жак де Майе, павший одним из последних, когда его братья уже лежали бездыханными на орошенной кровью земле, – расстрелян из луков. Он сражался столь отчаянно и свирепо, что потрясенные его доблестью сарацины вспомнили рассказы христиан о святом Джирджисе*, бьющемся в их рядах на белой лошади. И изорвали в клочья окровавленный плащ убитого тамплиера, забрали меч и даже выкопали землю, на которую пролилась его кровь, веря, что от этого на них снизойдет храбрость святого.

Жерар де Ридфор выжил в сражении, пусть и был ранен. Вместе с двумя братьями он бежал с поля боя – как предатель, о котором и предупреждал рыцарей Жак де Майе, – и встретился у стен Назарета с бароном д’Ибелином. Тот послал оруженосца разведать, что произошло у Крессона, и долго молчал, услышав, что сарацины отрубили головы всем погибшим и насадили их на окровавленные копья в знак своей победы.

– Смею надеяться, – сказал он наконец, устремив взгляд в распахнутое окно, – что вы удовлетворены, мессир магистр.

Из сгустившейся за окном темноты доносился плач. В Назарете оплакивали погибших рыцарей из стоявшего в городе гарнизона. На второй рассвет после сражения весть о нем дошла и до Иерусалима. Мария вышла на узкий мраморный балкон и остановилась у самых перил, не отрывая глаз от бледно-голубого неба на севере. Удерживающие ее тяжелую прическу украшения вспыхнули золотым и кроваво-красным в лучах восходящего солнца.