Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 52 страниц)

– Будет война? – спросила Агнесс незадолго до того, как они выехали из своего фьефа неподалеку от Иерусалима. Этот фьеф получил еще отец Бернара, безземельный тулузский рыцарь, на исходе прошлого столетия отправившийся в первый поход крестоносцев вместе с послушницей из монастыря в далекой итальянской Апулии. Монахиней она так и не стала, как и рыцарь не нашел здесь тех золотых гор, о которых грезил, поскольку их забрали себе более влиятельные вассалы графа Раймунда Тулузского. Но в конечном итоге их амбиции вполне удовлетворились клочком земли со скорее каменным домом, чем действительно замком, и тремя сыновьями, из которых до зрелых лет дожил лишь самый младший. Остальные двое сложили головы в бесконечных войнах с сарацинами, но даже они сами едва ли об этом жалели, поскольку ушли из мира, увенчанные славой. Война здесь была делом привычным, и именно так Бернар и ответил дочери.

– Мы всегда с кем-то воюем, дитя мое, потому как у христиан слишком много врагов в подлунном мире. Мы сможем убрать мечи в ножны, лишь когда истребим последних из них, а это будет еще очень нескоро.

Агнесс грустно вздохнула, услышав такой ответ, но долго унывать не смогла. Вот и теперь думала не о том, что все эти рвущиеся в Иерусалим люди, возможно, просто искали приюта и защиты за каменными стенами, а крутила по сторонам гордо поднятой белокурой головкой, расспрашивая обо всем, что увидит или что придет в эту головку.

– А что везут по этой дороге? А разве порт называется не Сен-Жан д’Акр? О, так Яффа – это тоже порт? А зачем нам столько портов? Разве одного мало? А почему ты говоришь, что Его Величество собирает налоги с порта в Сен-Жан д’Акре? Он же король, а не торгаш.

– Это называется «цепь», – терпеливо объяснял Бернар любознательной дочери. – Сен-Жан д’Акр входит в домен короля, и тот получает всю прибыль, которую приносит городской рынок и таможенная «цепь».

– А разве король и без них недостаточно богат?

– Это золотое дно, – не выдержал Жасинт. – Очень много денег, понимаешь? Очень, – повторил он, сделав страшные глаза. Агнесс обиженно надула губы и отвернулась. Только чтобы заинтересоваться едущим в отдалении всадником в ярком ало-золотом сюрко и спросить:

– А вы знаете того рыцаря?

– Знаем, – вновь ответил Жасинт. – Он тратит горы безантов* на свою одежду и лошадиную сбрую, чтоб блестело поярче. Павлин!

– Жаль, – вздохнула Агнесс. – Он красивый.

– Это мы что же, – хмыкнул Жасинт, – мужа по одному только лицу выбирать будем?

Вот уж нет, решил про себя Бернар. Его девочка достойна самого лучшего, а потому выйдет за того, кто сможет обеспечить ей более чем достойное существование. И внешность женихов в этом случае будет волновать ее отца в последнюю очередь.

– Когда мы наконец попадем в город? – не выдержала Агнесс. – Я так давно там не была, – потом замолчала почти на минуту и вдруг спросила: – А она красивая?

– Кто? – не понял Бернар.

– Королева.

– Мне трудно судить об этом, дитя мое, – пожал плечами Бернар. – Кто я такой, чтобы оценивать красоту королевы Иерусалима?

На его взгляд, королева была мила, но слишком юна для Амори и к тому же совершенно не походила на идеал Прекрасной Дамы, воспеваемый в куртуазных песнях. Мария Комнина была византийской принцессой, одной из многочисленных родственниц императора Мануила, а ее мать и вовсе происходила из правителей Армении, поэтому королева была излишне смугла и темноглаза. Христианские рыцари предпочитали совершать подвиги ради белокурых красавиц сродни Агнесс, с глазами голубыми, как летнее небо поутру, и губами пухлыми и алыми, словно бутон розы. А потому королеву находил красивой далеко не каждый из них. Порой даже сам Амори смотрел на нее так, будто был разочарован. Впрочем, у короля давно была не самая лучшая репутация и поговаривали, будто немало рыцарей были оскорблены излишним и порой переходившим всякие границы вниманием Амори к их женам. Даже будь королева прекраснейшей из женщин христианского мира, это не изменило бы натуры короля.

– А вдруг я ей не понравлюсь? – снова спросила Агнесс.

– Как же ты можешь ей не понравиться? – удивился Бернар.

– Но меня же зовут так же, как и прежнюю жену короля, – с какой-то удивительной уверенностью ответила дочь, будто считала, что это станет для королевы решающим доводом.

– Как? – притворно ужаснулся Жасинт. – Ты разве не знаешь, что Ее Величество велит побивать камнями за такое страшное преступление? А я-то всё гадал, отчего ты не боишься ехать ко двору!

– Ой, замолчи! – засмеялась Агнесс и протянула руку в длинной перчатке, легонько ткнув брата кулаком в плечо. Тот сделал вид, будто смертельно ранен. – Ой, да это же храмовник! – воскликнула Агнесс, вновь обернувшись и мгновенно забыв обо всем остальном.

Ловко лавирующий между лошадьми и повозками всадник действительно оказался тамплиером в запыленном плаще с красным крестом и намотанной на манер тюрбана белоснежной куфии, закрывавшей его лицо.

– Куда это он так торопится? – заинтересовалась Агнесс, но ее отец с братом только пожали плечами. Причин у храмовника могла быть сотня. Тот, словно почувствовав, что о нем говорят, придержал коня и внимательно оглядел дорогу впереди. После чего откинул с лица белую ткань и сделал большой глоток из кожаного бурдюка.

– Красивый, – мечтательно протянула Агнесс. У Бернара зрение было уже не то, и он с такого расстояния не мог разглядеть тамплиера как следует, но в любом случае замечание дочери ему не понравилось.

– Ой, сестрица, – вздохнул Жасинт, невольно соглашаясь с отцовскими мыслями. – На кого ты смотришь, у него же обет безбрачия. И еще кое-чего.

– А давай проверим? – запальчиво предложила Агнесс, увидев, что храмовник вновь пришпорил коня.

– Что значит «проверим»?! – даже растерялся в первое мгновение Бернар, а дочь уже развернула свою белую лошадку и окликнула рыцаря звонким голосом:

– Храни Вас Господь, мессир тамплиер!

Храмовник повернул к ней загорелое скуластое лицо с чуть нахмуренными темными бровями и короткой рыжеватой бородой, тщательно выбритой вокруг жесткого, сомкнутого в неестественно прямую линию рта. И ответил неожиданно приятным, не сочетавшимся с его суровым лицом, низким голосом, склонив в поклоне голову в белом тюрбане:

– Благодарю, миледи.

А затем вновь пришпорил коня. В темно-серых, словно грозовая туча, глазах не промелькнуло ни единой эмоции. Словно перед ним была статуя из мрамора, а не цветущая молодая девушка в ярких шелках, улыбавшаяся ему самой ласковой улыбкой, какую только можно было себе представить.

– Ну, что я тебе говорил? – хмыкнул Жасинт, когда храмовник уже не мог их услышать, а Агнесс надула губы, обиженная таким откровенным пренебрежением. – Монах.

Уильям проскакал, огибая паломников и купцов, к высоким воротам – расположенным под прямым углом к высокой стене, чтобы было легче оборонять их в случае нападения, – коротко кивнул паре городских стражников и пустил коня рысью вниз по улице. Здесь уже лавировать между пешими и конными путниками было сложнее, с обеих сторон его окружали каменные дома, поэтому приходилось просить других путников посторониться. Те, завидев, что мешают проехать тамплиеру, в большинстве своем отступали с его пути, понимая, что тот не стал бы торопить их просто от скуки, как это часто делали мирские рыцари. Хотя находились и те, кто в ответ на простую просьбу пропустить его вперед начинал ворчать. Но Уильям был не намерен тратить время на споры и попросту вклинивался между путниками, едва образовывалось хоть какое-то подобие просвета в неровных рядах людей, лошадей и повозок.

Мимо проплыл и остался за спиной величественный Храм Гроба Господня, отстроенный всего каких-то двадцать пять лет назад на месте прежнего храма, разрушенного в годы владычества сарацин и ставшего одной из причин первого похода на Восток. Улица вновь начала подниматься в гору, прохожих стало чуть меньше и теперь Уильяму уже не приходилось с боем отвоевывать практически каждый дюйм свободного пространства, чтобы продвинуть дальше. Отсюда уже можно было различить даже черно-белое знамя Ордена на вершине бывшей сарацинской мечети Аль-Акса, теперь называемой Храмом Соломона.

– С возвращением, любезный брат! – приветствовал его привратник. Уильям кивнул и на мгновение улыбнулся, после чего въехал во внутренний двор прецептории и спешился. Одеревеневшие от усталости и постоянного нахождения в седле ноги в первое мгновение загудели так, что он даже прикрыл глаза, с трудом удержавшись, чтобы не поморщиться. Хотелось малодушно лечь на мягкую постель – действительно мягкую, а не на покрывавший узкое ложе соломенный тюфяк в келье тамплиера – и проспать до следующей зари.

– Брат Уильям? – искренне удивился вошедшему в его скромный покой рыцарю Великий Магистр. – Что привело тебя в Святой Град?

– Дурные вести, мессир, – ответил Уильям и протянул ему наспех запечатанное неровно оттиснутой восковой печатью письмо. Де Сент-Аман вскрыл послание, прочел – с каждой новой строчкой его широкие светлые брови хмурились всё сильнее и сильнее, пока не сошлись в одну линию над переносицей – и спросил, подняв глаза на Уильяма:

– Ты знаешь, что в письме?

– Да, – кивнул тот.

– А король? – задал еще один вопрос Магистр. – Ему уже могли доложить?

– Этого я не знаю, мессир, – честно ответил Уильям. – Но брат Льенар поднял меня посреди ночи, едва до нас дошла весть, и я скакал от самого Бейрута, не спешиваясь с рассвета до поздней ночи.

– Тогда полагаю, что тебя было непросто опередить, – пробормотал де Сент-Аман. – Брат Льенар послал только тебя, или еще кого-то?

– Меня одного, – ответил Уильям и добавил с невольной лукавой улыбкой. – Я в седле с трех лет, и в каждой прецептории мне давали лучшую из лошадей. Меня бы ни одному сарацину не удалось опередить, будто он хоть ассасином, хоть самим шайтаном.

– Что ж, это хорошо, – кивнул Магистр. – Но ты, любезный брат, не очень-то зазнавайся. Хороший наездник – это еще не всё.

Уильям низко склонил обмотанную длинным белым платком голову в знак согласия.

– Ты, верно, голоден? – спросил де Сент-Аман, складывая пергамент пополам.

– Я подожду до вечерней трапезы, – смиренно ответил Уильям. – Если позволите, мне хотелось бы смыть дорожную пыль и помолиться в Храме Гроба Господня.

– Позволю, отчего же не позволить, – добродушно усмехнулся в седеющие усы Магистр. – Ступай к интенданту, пусть найдет тебе оруженосца и чистое облачение. И пусть пришлют ко мне маршала с сенешалем. Предупреди их, что речь пойдет об ассасинах.

Уильям вновь склонил голову, на этот раз в прощальном поклоне, и вышел, прикрыв за собой дверь. Маршал с сенешалем отыскались быстро, как и оруженосец, всё такой же голубоглазый и с шапкой буйных черных кудрей. Только ростом он теперь был всего лишь на полголовы ниже Уильяма.

– Льенар придет в ярость, когда узнает, что ты вымахал выше него, – рассмеялся Уильям, заключив его в дружеские объятия.

– Передай ему, что если он не соизволит явиться в Иерусалим, когда меня будут принимать в Орден, то это я приду в ярость, – ответил Ариэль, от души хлопнув его по плечу. – И буду ходить за ним по пятам и болтать без остановки до тех пор, пока он не взвоет и не запросит пощады.

– Ты же знаешь Льенара, он скорее умрет, чем станет о таком просить!

Они оба рассмеялись, одновременно представив себе реакцию Льенара на подобное предложение, а затем Ариэль напустил на себя серьезный вид и спросил чопорным голосом:

– Ну что, мессир, помочь вам снять сапоги?

– Сапоги – не стоит, а вот с кольчугой помоги, – ответил Уильям, разматывая свой тюрбан и расчесывая пальцами густые медно-каштановые волосы, падавшие ему на плечи и едва заметно завивавшиеся на концах. Длинная челка уже доходила почти до подбородка, и он привычным движением заправил несколько прядок за правое ухо. – И можешь еще плечи размять, а то я что-то подустал в пути.

– Ну не скажи, – хмыкнул Ариэль. – Если у тебя хватало сил каждый день бороду ровнять, то не так уж ты и устал.

– Но не мог же я заявиться к Великому Магистру с видом хуже, чем у последнего нищего! – притворно ужаснулся Уильям. – Льенар бы меня потом со свету сжил!

– И правильно бы сделал! – согласился Ариэль и процитировал. – Мы не просто рыцари в белых плащах…

– Мы лицо важнейшего Ордена в Святой Земле! – подхватил Уильям синхронно с ним, и они вновь засмеялись.

Солнце уже почти касалось своим круглым диском плоских крыш города, когда Уильям спустился по петляющим иерусалимским улочкам во внутренний двор Храма Гроба Господня, окруженный высокими стенами, украшенными редкой красоты барельефами. Внутренний двор освещался полностью лишь, когда солнце стояло в зените, поэтому сейчас больше половины его было скрыто в густой тени, а нагревшиеся каменные плиты отдавали последние тепло, согревая ноги даже сквозь подошву сапог.

Удивительно, но даже в самый жаркий час, когда другие мостовые раскалялись так, что невозможно было сделать и шагу, и в душном неподвижном воздухе появлялось дрожащее марево, здесь, в этом маленьком дворике, никогда не было слишком жарко. Как никогда не было и слишком холодно. В зной неизменно ощущалось едва уловимое дуновение прохладного ветра, а в зимний дождь каменные плиты дворика оставались чуть теплыми, даже если на соседних улицах падал на мостовые редкий, появляющийся от силы на пару дней в году снег.

Уильям неторопливо, глубоко вдыхая прохладный воздух, прошел к высоким распахнутым дверям, издалека казавшимися двумя темными провалами, в глубине которых неуловимо мерцали золотистые огоньки свечей. Он был еще в нескольких ярдах от входа, когда в одном из огромных дверных проемов появилась фигура. Высокая и стройная, с плавными, чарующими изгибами, которые блестящая шелковая ткань ее закрытого платья скорее подчеркивала, чем скрывала, она выплыла из темноты, как мираж, обрамленный золотистым свечением. И накинула длинную черную чадру, завернувшись в нее, словно в покрывало, прежде чем Уильям успел увидеть хотя бы смутные очертания ее лица. Магометанка? Здесь?

Он невольно замедлил шаг и посторонился, безмолвно приглашая ее пройти первой. Женщина подняла голову, придерживая край чадры тонкой смугловатой рукой с длинными ногтями, и лучи заходящего солнца осветили единственное, что не было скрыто черной шелковой тканью.

Её глаза.

Медово-карие, чуть подкрашенные черной краской, с поднятыми к вискам уголками, так часто встречающимися у сарацинок и придающими их взгляду какую-то особенную загадочность, и пушистыми черными ресницами. Она, казалось, тоже растерялась, встретив здесь храмовника в белом одеянии с красным крестом, тонкие изогнутые брови угольно-черного цвета на мгновение приподнялись в удивлении, а затем в уголках ее глаз появились едва заметные морщинки. Словно она улыбнулась ему под чадрой.

– Мир вам, брат, – произнес нежный, совсем еще девичий голос, и на мгновение Уильяму показалось, что он увидел движение губ под черной тканью. А затем она перекрестилась слева направо – как католичка, – и опустила ресницы.

– И вам, сестра, – хрипло ответил Уильям, растерявшись еще больше.

И завороженно смотрел ей вслед, пока она не скрылась в переулке, окутанная длинным черным покрывалом и так ни разу и не обернувшаяся.

Комментарий к Глава пятая

Хребет Джебель-Бахра – старое, времен владычества ассасинов, название хребта Ансария в Западной Сирии.

*исмаилиты – одно из ответвлений шиитской линии ислама. Шииты получили свое название за то, что считали Али ибн Абу Талиба (мужа любимой дочери пророка Мухаммеда) и его потомков единственно законными наследниками Мухаммеда. От арабского “шийа”– последователи.

*низариты – ответвление исмаилитской ветви. В Исламе, откровенно говоря, немало ветвей и изучать его с теологической точки зрения для меня в свое время оказалось… непросто.

*фидаи – ассасин-смертник, дословно переводится как “жертвующий”.

*безант – византийская золотая монета, бывшая в ходу в Европе и Палестине до примерно середины XIII века.

Салах ад-Дин и его дядя Ширкух по происхождению были курдами, но так же, как мусульмане называли всех христиан франками, так и христиане называли всех мусульман сарацинами.

========== Глава шестая ==========

С первого же взгляда на короля Бернару стало ясно, что тот пребывает в ярости. Амори улыбался, кивал склоняющимся перед ним приближенным, даже потрепал по щеке какую-то хорошенькую служаночку, подавшую ему кубок с вином и немедленно растаявшую от королевского внимания. Но светлые глаза Его Величества напоминали голубоватую сталь клинка, с которым подолгу упражнялись в самую жару, разя воздух и невидимый врагов. Того только коснись – и надолго останется на коже след от нагревшейся под лучами солнца стали. Вот и Амори шутил и кривил губы в улыбке, но в глазах – пламя жарче адского. Одно неверное слово, и провинившегося испепелит на месте.

– Смею надеяться, государь, – склонил голову Бернар, когда король поравнялся с ним, – что охота была успешной.

– Смотря, о какой охоте речь, мессир, – отозвался тот, стягивая с рук перчатки из белой, богато расшитой золотом кожи. – Верные мне люди уверяют, что моя главная добыча и поныне прячется в Сидоне. Как мне выкурить этого лиса дю Мениля из норы, если между нами стены прецептории? – рассеянно спросил король, тяжело опускаясь в любимое кресло во главе длинного стола. В последние годы Амори начал полнеть, утратив прежнюю юношескую легкость, с которой он запрыгивал в седло и часами, если не днями носился по окрестностям, выискивая, в какого бы зверя возить копье или клинок. Покойный Балдуин тоже был плотного телосложения, но никогда не позволял себе есть и пить столько же, сколько его брат. Амори же порой, казалось, совершенно не знал меры.

– Почему так тихо? – тоном капризной девушки спросил король и потребовал, громко хлопнул в ладони: – Сыграйте что-нибудь! Где ваша прелестная дочь, мессир? Пусть исполнит песню для своего короля.

– Если вы того желаете, государь, – в растерянности ответил Бернар, не ожидавший такого интереса к Агнесс. Уж точно не со стороны Амори, который был на двадцать лет старше, дважды женат и никогда не посадил бы на трон дочь своего пусть и преданного, но отнюдь не самого знатного и богатого рыцаря. – Я сейчас же пошлю за ней.

– Пошлите, – согласился король. – О, не смотрите на меня с такой настороженностью, мессир! Ваша подозрительность ранит меня в самое сердце. Ваша дочь, без сомнения, очаровательна и с годами станет женщиной дивной красоты. Но ни одна девица не стоит того, чтобы ради нее поссориться с давним другом. Напротив, я собирался самолично подыскать ей достойного мужа. И сядьте наконец, не стойте!

– Я буду безмерно благодарен, Ваше Величество, – ответил Бернар, вновь склонив голову, и послушно сел по правую руку от короля.

Агнесс примчалась, как на крыльях любви, раскрасневшаяся, будто и в самом деле бежала по коридорам со всех ног, подобрав длинную, лазурного цвета юбку. Длинные белокурые волосы Агнесс разметались по плечам и теперь окутывали ее, словно серебристое облако. Но следом за ней появилась, окруженная многочисленной свитой, и королева-византийка.

– Прошу простить меня, государь, – приятным грудным голосом сказала Мария и опустилась подле супруга в торопливо подставленное слугой кресло. – Мне не сообщили о вашем возвращении.

– Вам не было нужды беспокоиться, – учтиво отозвался Амори, поцеловав унизанную драгоценными перстнями смуглую руку жены. Мария улыбнулась в ответ, но её темные вишневые глаза сделались настроженными, когда она бросила быстрый взгляд на белокурую красавицу, умело и привычно взявшую в руки лютню. Бернар в этот миг разрывался между опасениями за дочь и распиравшей его отцовской гордостью, твердившей, что королева и вполовину не так хороша, как Агнесс.

Мария не носила длинных кос, подобно другим женам и девицам, а укладывала свои густые черные волосы в сложную, украшенную золотыми и серебряными заколками прическу. От этого казалось, будто её маленькая головка увенчана тяжелой короной, удержать которую было не под силу тонкой лебединой шее. Тяжелыми были и богато расшитые драгоценностями одеяния, подчеркивавшие и создававшие контраст со стройностью, если не сказать худобой, королевы. Всё в ней, от формы бровей до кончиков длинных ухоженных ногтей, было каким-то тоненьким и даже излишне хрупким. Казалось, дунь, и византийка растает, словно танцующая на ветру струйка темного дыма.

Она была всего лишь на пару лет старше дочери Бернара, но не в пример опытнее и мудрее, и уже подарила королю их первого общего ребенка. Принцесса, названная Изабеллой, родилась всего пару месяцев назад в Иерусалимском дворце, и Амори, хоть и недовольный поначалу, что это не сын и наследник, устроил празднование, которое нет-нет да вспоминали до сих пор. Завистницы, соперничавшие за внимание короля, пока королева была в тягости, ожидали, что теперь она подурнеет и будет казаться Его Величеству совсем уж некрасивой, но Мария осталась стройна, словно кипарисовое деревце, и если ее скрытая тяжелой парчой фигура и изменилась после беременности, то лишь в лучшую сторону. И на людях королева встречала каждую новую любовницу мужа с неизменной благосклонной улыбкой. Мария была юна, но отнюдь не глупа. Она знала, что не сможет ничего изменить. Так же, как знала, что этого не сможет и Амори. Какая бы белокурая или огненноволосая прелестница не вскружила королю голову, и каким бы влюбленным он себя не полагал, на троне по-прежнему будет сидеть королева-византийка.

– У вас усталый вид, мой государь, – с сочувствием сказала Мария, заметив, что супруг чересчур пристально наблюдает за певуньей в лазурных шелках. Бернар в этот миг был ей искренне благодарен.

– По-вашему, дорогая жена, меня могла утомить всего лишь охота? – раздраженно ответил король. Присутствие королевы отнюдь не улучшило его плохого настроения. Излишне любвеобильные мужчины порой совсем не жаловали своих жен, видя в них лишь обузу и опасаясь слез и скандалов.

Мария вновь улыбнулась и безукоризненно сыграла на любви всех королей к лести и восхищению.

– Не всякий юноша способен часами скакать верхом, когда солнце светит так ярко и безжалостно. Мне становится дурно от одной только мысли, какие тяготы вам довелось перенести сегодня, государь. И то, как стойко вы сделали это… – она понизила голос, добавив томной хрипотцы, и опустила длинные, походившие на крылья бабочки ресницы. Недопустимо, подумал Бернард, быть для женщины такой… чувственной. Но королю эта нескромность явно пришлась по вкусу.

– Вы преувеличиваете, моя дорогая, – ответил Амори, улыбнувшись жене и мгновенно позабыв о чужих дочерях. И кому нужна эта наивная белокурая девица? Восточные женщины, будь то византийки или сарацинки, пожалуй, не так красивы, но они куда лучше понимают, как сделать мужчину счастливым. – Жара далеко не так сильна, как вам кажется.

Подали вина и фруктов. Амори пил почти безостановочно, один кубок за другим, но каждый раз приказывал сильно разбавить вино водой, чтобы не захмелеть. Королева не пила и вовсе, только осторожно отщипывала тонкими пальчиками темные сладкие ягоды с крупной грозди винограда и, как показалось Бернару, внимательно прислушивалась к разговору за столом.

– Этот проклятый де Сент-Аман вознамерился свести меня с ума, не иначе, – говорил король, в очередной раз прикладываясь к золоченому кубку. – Мало того, что он постоянно мне перечит, так в последний раз вообще заявил, что такие фанатики, как ассасины, никогда не станут истинными христианами. И что Старец Горы чуть было не обвел меня вокруг пальца, так что я должен быть даже благодарен этому безумному тамплиеру, зарубившему ассасинского посланника.

– Я вынужден согласиться с мессиром Одо, – осторожно начал Бернар и осекся, получив в ответ разъяренный взгляд.

– Мессир Бернар, позвольте узнать, кем вы считаете своего короля? – ядовито спросил Амори и грохнул кулаком по столу. – Последним глупцом?!

В зале повисла оглушительная тишина. Агнесс испуганно дернула струну лютни, сбившись с мелодии, и замолчала, глядя на Его Величество широко распахнутыми глазами. Королева надкусила еще одну сочную ягодку и осторожно выплюнула в хлопковую салфетку виноградную косточку.

– Разумеется, нет, государь, – поспешно ответил Бернар. – Я вовсе не хотел…

– Знаю я, чего вы не хотели! – громыхнул Амори и сделал знак подлить ему еще вина в кубок. – Почему так тихо?! Играйте!

Бернар ободряюще кивнул дочери, и та, продолжая испуганно смотреть на него и короля, вновь начала наигрывать мелодию дрожащими пальцами.

– Быть может, для вас это будет неожиданностью, мессир, – продолжил король ядовитым тоном, – но я далеко не так глуп, как привыкли считать мои враги. И я прекрасно понимаю, что даже если Старец Горы крестится сам и заставит креститься всех своих фидаи, – это будет не более, чем фарс.

– Но зачем же тогда…? – даже растерялся от такого ответа Бернар. Амори ответил ему с таким кислым видом, будто был крайне разочарован в недальновидности рыцаря.

– Затем, что они пообещали служить мне, а не самим себе. У меня была возможность привлечь к себе на службу великолепных тайных убийц. Что? – спросил Амори. – Не одобряете? Я король, мессир, я должен думать о королевстве. Будь ассасины моими слугами, и ни величайший магометанский халиф, ни последний сарацинский разбойник не посмели бы воевать со мной. А значит, и с моими подданными тоже. На границах было бы спокойно, и дороги стали бы безопасны. Вот что для меня важно. А вопросы морали и теологии оставьте церковникам, мессир, это их забота.

Королева сделала знак наполнить ее кубок, пригубила немного прохладного шербета и попросила, не поднимая глаз и проявляя больше интереса к блюду с фруктами, нежели к белокурой певунье.

– Сыграйте что-нибудь веселое, Агнесс. Эта песня слишком грустна для такого чудесного дня. Вы же не возражаете, государь?

– Ничуть, моя дорогая, – отмахнулся от нее Амори. Музыка его сейчас совершенно не занимала. Агнесс, казалось, это заметила, потому как улыбка у нее сделалась натянутой. Королева рассеянно закачала головой, увенчанной пышной тяжелой прической, в такт нехитрой забавной песенке. Бернар, тем не менее, был уверен, что она внимательно слушает каждое слово супруга, и это невольно вызвало в нем раздражение.

– А теперь, – продолжал Амори, едва ли догадываясь о том, что жена уделяет их беседе куда больше внимания, чем ей полагалось. – А теперь, мессир, – повторил король, – стараниями тамплиеров я лишился возможности подчинить себе самых опасных убийц, какие только есть в этих землях. Порой я думаю, что Орден тамплиеров существует только для того, чтобы мне мешать.

– Храмовники действовали опрометчиво, – согласился Бернар. И сколько бы Одо де Сент-Аман ни утверждал, что этот рыцарь, Готье дю Мениль, принял такое решение самостоятельно, ни король, ни сам Бернар ни на мгновение не поверили словам Великого Магистра. Самодеятельность в Ордене, где обет послушания является едва ли не главнейшим? Ни одного разумного человека такой отговоркой было не провести. – Но ведь они глубоко религиозны…

– И поэтому должны были бы обрадоваться тому, что ассасины желают принять нашу веру!

– Напротив, Ваше Величество, – не согласился Бернар. – Храмовники прекрасно поняли, что это не более чем уловка. И посчитали ее насмешкой. Вы и сами знаете, государь, как они горды.

Король откинулся на спинку своего кресла и отпил из кубка, сосредоточенно нахмурив светлые брови и обдумывая услышанное.

– Может, вы и правы, мессир, – согласился он наконец. – Но проблемы это не решает.

– Полагаю, – осторожно спросил Бернар, – что Старец Горы теперь и думать забыл о союзах с христианами?

– Вы абсолютно правы, мессир, – процедил Амори, но теперь его ярость была направлена на неугодный королю Орден храмовников, а не на верного рыцаря. – Он глубоко оскорблен и не мстит тамплиерам лишь потому, что понимает, насколько это бесполезно. Они все фанатичны едва ли не до безумия. Убей одного, и на его месте появятся двое таких же. Но, – Амори недовольно передернул плечами, – я оскорблен еще больше. Кто дал им право вмешиваться в мои переговоры? Король я в Святой Земле или не король?

– Разумеется, вы король, – согласился Бернар.

– Тогда как мне призвать храмовников к ответу? – спросил Амори, говоря, как показалось Бернару, скорее с самим собой, чем с рыцарем, и вновь потянулся к своему кубку. – Если они упорно не желают выдавать мне виновного?

– Придите за ним сами, – вдруг сказала королева, отщипывая от виноградной грозди еще одну ягодку. Амори на мгновение замер, не донеся кубок до рта, и повернул голову. Королева по-прежнему не поднимала глаз, выбирая виноградины посочнее.

– Что вы сказали, моя дорогая?

– Вы, верно, знаете, где сейчас находится виновник? – спросила в ответ Мария и наконец посмотрела на супруга своими темными вишневыми глазами. Тот кивнул. – Раз тамплиеры не желают признавать вашей власти мирным путем, у вас остается только один выход. Навязать ее силой.

Бернар вновь почувствовал раздражение. Эта женщина позволяла себе слишком многое. Будь его воля, он бы высказал ей прямо, что думает о подобном поведении. Но Мария была королевой. А ее король вновь откинулся на спинку кресла, смерив внимательным взглядом тонкую фигуру жены в тяжелой, расшитой драгоценностями парче, и сказал:

– Я счастливейший человек, мессир. Господу было угодно одарить меня женой не только юной и красивой, но еще и умной.

– Я рада угодить вам, государь, – ответила королева, на мгновение склонив увенчанную пышной прической голову в полупоклоне.

И вновь принялась выбирать ягодки посочнее.

***

Мечи столкнулись с громким звоном, высекая искры. Ариэль уперся ногами в твердую, истоптанную сотнями ног землю, напряг мускулы на руках, пытаясь остановить смертоносный удар, но выдержал лишь несколько мгновений и ушел в сторону, позволив чужому мечу соскользнуть по лезвию его клинка. Развернулся, отчего взметнулись в воздух длинные, с разрезами, полы его простой темной котты, и нанес стремительный удар сверху вниз и наискось, как если бы стремился разрубить противника от плеча до бедра. Но не задел даже выбившейся из небрежной косицы рыжеватой пряди волос, почти коснувшейся его лица, когда в солнечное сплетение уперся боевой кинжал. Ариэль был готов поклясться, что еще мгновение назад никакого кинжала не было.

– Ты убит, – весело сказал Уильям, отступая на шаг назад, и подбросил кинжал на ладони, ловя его уже не за рукоять, а за узкое блестящее лезвие.

– Это же мой, – запоздало сообразил оруженосец и бросил взгляд на перевязь у него на поясе. Кинжала и в самом деле не было.