Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

– Но Ваше Высочество-о-о…!

– Вон! – выкрикнула Сибилла и почувствовала, как в груди начинает жечь. Нет, только не сейчас. Нужно дождаться, пока уйдут слуги и таращащаяся на нее Агнесс, нужно потерпеть еще немного, нужно…

Сарацинка, надо отдать ей должное, не растерялась. Придвинула к стулу ночную вазу, едва Сибилла вскинула руку ко рту в надежде унять дурноту, и бережно, обеими руками, придержала длинные, завитые на концах волосы принцессы, пока ту мучительно – с кашлем и хрипами – рвало опрометчиво съеденными перед завтраком фруктами. Затем подала хлопковую салфетку, чтобы утереть губы, налила в кубок воды из кувшина и, вытащив откуда-то из-под легкого шелкового халата короткий кинжал с узким, как портняжное шило, лезвием, несколькими резкими ударами проткнула взятый с подноса апельсин. Сибилла кашляла в салфетку и смотрела, как смуглые пальцы сжимают фрукт, выдавливая из проколов красноватый сок, отчего вода в кубке приобретает такой же красноватый оттенок.

– Выпейте, – попросила сарацинка, подавая ей кубок, и, обтерев кинжал, вновь спрятала его в складках одеяния.

– Зачем, – спросила Сибилла, тяжело дыша и осторожно отпивая воду с соком мелкими глотками, – тебе оружие во дворце?

– Это не оружие, Ваше Высочество, – поправила ее сарацинка, чуть улыбнувшись, и на золотисто-смуглых щеках на мгновение появились ямочки. – Лишь безделушка для того, чтобы порезать фрукты или отсечь нитку от подола. Человеку она вреда не причинит.

Сибилла никогда не держала в руках настоящего оружия и ничего не смыслила в искусстве ближнего боя, а потому не поняла, что ее обманывают. Толком у этой «безделушки» заточили лишь острие в расчете на колющий удар, и отрезать ею что-либо было непросто. Скорее уж перепилить, окончательно затупив лезвие. Сами тамплиеры тоже не обнажали этот кинжал в сражениях, предпочитая более внушительный боевой, но для женщины, необученной обращаться с рыцарским оружием, трудно было отыскать что-то менее опасное для нее и более опасное для противника одновременно. Порезаться этим ножом было очень непросто – разве что уколоть палец, да и то не до крови, – а вот удар в глаз острым и тонким, как шило, лезвием стал бы смертельным и для человека, и для зверя. Даже если она промахнется, проткнутая щека всё равно остановит врага хотя бы на несколько мгновений.

– Вам лучше? – спросила сарацинка с искренней заботой в голосе, склоняя голову набок и вглядываясь в лицо Сибиллы. Прядь пышных черных волос коснулась ее щеки, на глаза упала тень, и в глубине зрачков будто замерцали крошечные искорки. Будь Сибилла мужчиной, и заподозрила бы ее в кокетстве. Хотя… мужчина принял бы это за чистую монету. Да желания заигрывать с рыцарями эта сарацинка никогда не показывала. Скорее уж наоборот: монахиня чистой воды, хоть и в шелках.

– И что же мне с тобой делать? – устало спросила Сибилла, возвращая кубок и откидываясь на резную спинку стула. Сарацинка застыла всего на мгновение – надо полагать, лихорадочно обдумывала, что сказать в ответ, – и заговорила ровным голосом без намека на раболепство:

– Я чем-то прогневала Ваше Высочество? Если так, то прошу, укажите на ошибку, чтобы я не повторяла ее впредь.

– Ты воспитывала моего сына, – отрезала Сибилла, не купившись на ее вежливое почтение.

– Не я одна, – по-прежнему спокойно парировала сарацинка, не выказывая и тени страха. Сибилла могла бы превратить ее жизнь в ад, если бы захотела, но не чувствовала, чтобы служанку это хоть немного пугало. – И то было не мое решение. Я не стала бы спорить с Балдуином, даже если бы захотела.

– Мой брат… – начала Сибилла, вновь почувствовав раздражение при звуке его имени. Как смеет эта девка…?

– Был моим другом, – закончила за нее сарацинка, ничуть не смущаясь тому, что говорит о покойном короле безо всякого почтения, положенного таким безродным, как она. И опустилась, разметав по ковру подол халата, на колени перед стулом принцессы, высоко поднимая подбородок и глядя на Сибиллу снизу вверх. Пышные черные волосы соскользнули назад, и лишь на лбу осталась лежать пара тонких вьющихся прядок, отчего вид у служанки сделался каким-то трогательным и даже беззащитным. – Я знаю, вам кажется это смешным. Разве смеет служанка считать себя равной благородным? И разве может христианский король быть другом безродной сарацинке? Но он был, Ваше Высочество. И я благодарна небесам за эту дружбу. Я… – она осеклась, и в медово-карих глазах блеснули слезы. – Я любила его. Не как мужчину, но как короля и как друга. Я молилась, чтобы Господь спас вашего брата от болезни и смерти, но, видно, Он выбрал для нас иной путь. И не мне спорить с Всевышним.

– Ждешь, что меня это тронет? – сухо спросила Сибилла. Действительно тронуло, сжало в груди, словно сердце на мгновение оказалось в чьем-то стиснутом кулаке, но служанке этого знать не нужно.

– Нет, Ваше Высочество, – тихо ответила сарацинка, и ее губы дрогнули в печальной улыбке. – Я лишь смею надеяться, что вы поймете. Ради него я пошла бы на любые жертвы. И раз он пожелал, чтобы вашего сына воспитывали другие люди…

– Думаешь, мне от этого легче? – процедила Сибилла, чувствуя, что ее вновь начинает мутить. – Его забрали у меня. И каждый барон, каждый кухонный служка и каждая собака на псарне говорили, что мой брат прав. Ведь я слишком глупа, легкомысленна и умею лишь вышивать, играть на лютне и молиться. Ведь чему еще меня могли научить в монастыре? Ведь я женщина и не смогу воспитать сына достойным мужчиной, раз Гийом мертв и уже не научит Балдуина держать меч и скакать верхом. Но почему-то ты, такая же женщина, как и я, оказалась достойнее.

– Вы ошибаетесь, Ваше Высочество, – по-прежнему тихо ответила сарацинка, не опуская глаз. – Я не достойнее собак на королевской псарне. Когда-то я позволяла себе дурные мысли о вас, хотя не имела на это никакого права. И прошу прощения. Я не должна была вас судить. «Кто из вас без греха, пусть первый бросит камень», так учил Господь наш Иисус Христос. А я… сама блудница, как Мария Египетская, и не мне осуждать чужие грехи, когда у меня так много своих. Ибо Мария Египетская раскаялась, а я не в силах.

Сибилла промолчала, задумавшись над этими словами. На что могла рассчитывать обыкновенная служанка, признаваясь в подобном принцессе? Балдуин, быть может, и считал ее особенной, но Сибилла не Балдуин. И патриарх Иерусалимский согласился бы, что женщине, так легко сознавшейся в грехе прелюбодеяния и не желающей покаяния, не место подле принцессы и ее дочери. Сибиллу не интересовало, с кем – мало ли во дворце мужчин? – но она не понимала причин такой откровенности. Она не священник, чтобы ей признавались в грехах. В этих словах должен был быть какой-то скрытый смысл.

– Я сожалею о смерти вашего сына, – продолжала сарацинка, не поднимаясь с колен и не отводя взгляда от лица Сибиллы. – Я должна была защитить его, но не смогла. Я подвела и его, и вас, и вашего брата. Но я не враг вам. Я… – нежные светло-коричневые губы вновь дрогнули в неуместном подобии улыбки. – Я никто, чтобы быть врагом принцессе Иерусалимской. Я преданно служила вашему брату все эти годы, и если вы пожелаете, я буду служить и вам.

Сибилла по-прежнему молчала. Одно ее слово, и эту сарацинскую девку вышвырнут из дворца. Ей доверили наследника Иерусалима – ей, как бы ни старалась она теперь притвориться незначительной и никому не нужной, – а она не уберегла. Лишить ее крыши над головой – это даже не наказание.

Чувство безграничной власти опьяняло. Сделать что угодно, приказать что угодно, распоряжаться чужими жизнями, как вздумается ей одной. Она не желала этой короны – не для себя и уж тем более не для Ги, – но раз ей суждено взойти на трон Иерусалима… И что же дальше? Снова пить вино, играть с дамами в шатрандж и гонять служанок с мелкими поручениями? Даже власти ей отмерили немного, по ее, как они полагали, уму. Отдали ей жизни слуг, до которых никому нет дела.

Медово-карие глаза были так близко, что Сибилла видела в них свое отражение. Или… не свое?

С этого ты хочешь начать свое правление, Сибилла Первая? Повернуться спиной к тем, кто был добр к умирающему?

Балдуин?

Если ты боишься злого рока, боишься, что мы прогневали небеса, то не лучше ли поступить милосердно? Каждому воздастся по его деяниям, и ты не станешь исключением.

– Что толку служить королеве, которая ничем не правит? – устало спросила Сибилла, и карие глаза сарацинки полыхнули незнакомым темным огнем. Одна женщина всегда поймет другую, разве нет?

– Говорят, будто величайшая драгоценность Святой Земли – это ее принцессы. Уже столетие они возвеличивают мужчин, которые никогда бы не добились такой власти на Западе. Без вас Ги де Лузиньян будет обыкновенным бароном и плохим полководцем. С вами же он станет королем. Если он забыл об этом… То вы в праве лишить его своей милости.

И кого выбрать вместо него? Быть может, Ги и недостоин короны Балдуина, но Сибилла хотя бы… любит его. Даже несмотря на то, как он поступал с ее умирающим братом. А если она откажется от мужа, как того хотел Балдуин, то кто займет его место? Ее будут передавать по рукам и строить друг другу козни, доказывая, что их соперники ни на что не годятся и не способны спасти Святую Землю от магометан и ее собственных баронов. Нет, Ги и сам знает, что он недостоин. Знает, что без нее бароны не будут даже слушать его речи на советах. Ги… выгоден. Куда более выгоден, чем был бы кто-то из д’Ибелинов – каждая служанка видит и знает, что Балиан д’Ибелин любит свою жену, но все решения принимает сам, и его брат, надо полагать, поступает с женщинами точно так же – или сторонников старого маркграфа Монферратского.

Дед ее сына не мог не появиться в Святой Земле и Иерусалиме после того, как мальчика увенчали короной – этому старику позволили то, в чем отказали самой матери короля, – и теперь он, верно, попытается вернуть своей семье утраченную власть. Сколько еще у него сыновей? Двое? Брак со вдовой брата – это грех, но Церковь падка на золото и с радостью отмолит подобное прегрешение «во спасение Иерусалима». Сибилла этого не желала.

Сибилла любила Гийома, когда ей было шестнадцать. И не сомневалась, что они были бы счастливы и теперь. Она бы попросту привыкла к роли королевы, занятой одним лишь вышиванием и не вмешивающейся в управление государством. Зачем, если всё спокойно и ее земли в надежных руках любимого мужчины? Но он умер, а ей уже не шестнадцать. Ей нужен король, который не сумеет запереть свою королеву во дворце. А раз так, то Сибилла должна сделать над собой усилие.

Она шла по длинным коридорам, как на эшафот, без конца прокручивая в голове одну и ту же мысль. Ее сын мертв, и этого уже не изменить. Если она будет и дальше предаваться горю, то этим воспользуются ее враги. Стараниями дяди она уже в Иерусалиме, а Раймунд Триполитанский достаточно далеко, чтобы не успеть помешать ей.

В кабинете мужа – занять кабинет Балдуина он так и не решился, словно боясь, что брат жены восстанет из могилы в ответ на такое святотатство – ожидаемо нашелся и сам Ги, и его брат-коннетабль, и с полдюжины рыцарей-тамплиеров в белоснежных плащах с красными крестами на левом плече. И один будто держался в стороне от собратьев по Ордену. Что показалось странным, но Сибилла предпочла не придавать этой странности значения.

– Моя дорогая, – пробормотал муж, и Сибилла поняла, что пришла очень вовремя.

– Я не хотела помешать вам, мессиры. Лишь узнать, заперты ли городские ворота.

Коннетабль первым понял ход ее мыслей.

– Вы полагаете, нам есть чего опасаться, Ваше Высочество?

– Я полагаю, – ответила Сибилла, делая вид, будто не замечает взглядов, бросаемых на нее суровыми храмовниками. – Что у графа Раймунда должны быть соглядатаи в городе. Раз так, то ему лучше оставаться в неведении относительно истинного положения дел. Настолько долго, насколько это возможно. Я права? Он может сколь угодно спорить с баронами, но не сможет сорвать корону с головы короля, помазанного на царство в Храме Гроба Господня, верно?

Муж пробормотал что-то невразумительное, но на помощь пришел Магистр тамплиеров.

– Я немедленно прикажу перекрыть все пути из города, мессир регент. Могут возникнуть трудности с госпитальерами, но я склонен верить, что их магистр умнее, чем выглядит.

– Но, – жалко забормотал Ги, пряча от Сибиллы свои красивые светлые глаза, – патриарх Иерусалимский ведь заявил, что коронует мою жену, лишь если она согласится на развод.

Ах, вот оно что! – подумала Сибилла, не испытывая к мужу ровным счетом никакого сочувствия. Патриарху такой король тоже не по нраву – надо полагать, патриарх в сговоре с д’Ибелинами или кем-то еще, – а потому…

– Как будет угодно патриарху Ираклию, – согласилась принцесса без улыбки. – Я скажу, что отказываюсь от мужа. А затем короную его сама, если священники вздумают позабыть о своих обязанностях. Перечить королеве патриарх не посмеет.

Она сама не знала, какой реакции ждала от мужа – благодарности? восхищения? ничего? – и не испытала ровным счетом никаких эмоций, когда он начал благодарить и говорить, что любит ее. Но почувствовала себя так, словно ей отвесили пощечину, когда увидела направленный на нее усталый взгляд светло-карих глаз.

– Если Магистр позволит, я хотел бы покинуть город сразу после коронации, – заговорил мессир де Шательро таким же усталым голосом, не глядя на де Ридфора. – Меня ждут в Аскалоне.

– Поговорим об этом позже, любезный брат, – ответил магистр со непонятными ехидными нотками в голосе. – Я прошу у мессира регента позволения откланяться, моим рыцарям потребуется время, чтобы перекрыть городские ворота.

У Сибиллы задрожали руки, и к горлу вновь подступила тошнота.

– Мессир? – позвала она неожиданно тонким голосом, но странное усталое выражение ореховых глаз не изменилось.

– Вы погубили нас всех, – глухо ответил рыцарь и прошел мимо нее, даже не поклонившись.

Не говорите так. Я ведь… ваша королева.

– Любовь моя, – вновь забормотал муж, поднимаясь со стула и не давая остановить, вернуть и заставить объяснить, что значили эти слова. Его руки крепко сомкнулись на талии, и Сибилла положила ладонь на расшитый серебристой нитью рукав. – Я счастливейший из мужчин, раз Господь послал мне такую бесстрашную жену и соратницу.

– Осторожнее, мессир, – улыбнулась Сибилла, не обращая внимания на собирающего какие-то документы коннетабля. – Я думаю… Я жду ребенка. Но буду счастлива принять вас сегодня вечером.

Лучшего выбора у нее все равно не было.

========== Глава сорок вторая ==========

Сквозь разноцветные, изображающие святых витражи в высоких окнах проникал яркий свет, и на белокаменном полу расцветали картины из Священного Писания. Шелестели плащи, и звенели тяжелые украшения на руках и шее идущей к алтарю женщины. Королевы в пышных, слишком теплых для жаркого лета одеяниях из парчи и бархата, прячущей дрожащие пальцы в длинных широких рукавах.

Да здравствует Сибилла, правительница Иерусалима!

Возложенный на голову коронационный венец сдавил виски стальным обручем, и на мгновение ей показалось, что пол храма уходит из-под ног, обращаясь страшной черной пропастью, по дну которой змеилась огненная река. Пламя поглотит их всех, пламя пожрет сами стены и величайшие святыни христианского мира, пламя…

– Кого, – спрашивал патриарх Иерусалимский, не замечая, что королева бледна и вот-вот лишится чувств, – назовешь ты своим соправителем?

Она обещала ему, что выберет достойнейшего из мужей. Она стояла перед патриахом на коленях, исповедуясь ему в своих грехах, и смиренно кивала, когда он говорил, как важно для Иерусалима сейчас получить сильного короля на троне. Бесстрашного воина и полководца во главе армии, что отбросит магометан прочь от христианских полей и домов.

Разве у вас мало рыцарей? – спрашивала Сибилла в мыслях, но не смела повторить этого вслух, боясь, что патриарх во мгновение ока раскусит ее совсем не сложную интригу. – Разве в Иерусалиме не хватает мечей и копий? Почему вы не желаете сами бороться со своими трудностями, как положено мужчинам, и не требовать от женщины отказаться от любви и счастья ради того, чтобы вы все – дюжины баронов и сотни благородных рыцарей – не боялись спать по ночам?

– Кого назовешь ты своим соправителем? – повторил патриарх, а она вдруг наткнулась взглядом на карие глаза. Служанки-сарацинки и рыцаря-монаха, стоявших у самых дверей, за спинами куда более высокородных мужчин и женщин. И оба этих взгляда будто умоляли ее… сделать правильный выбор. Для них или для нее?

– Ги де Лузиньяна! – ответила Сибилла громко и четко, не решаясь даже взглянуть на потрясенного ее обманом патриарха.

Она сама возложит корону на его голову. Она напомнит этим и самому Ги, и всем, кто боролся за его коронацию, что у Иерусалима есть лишь один правитель, помазанный на царство служителем Церкви. Ее муж станет консортом, правящим лишь благодаря браку с принцессой – нет, королевой! – Иерусалима. Без Сибиллы его права на трон не будут иметь никакой силы.

Жерару де Ридфору, впрочем, было достаточно и этого.

– Это конец, – глухо сказал Жослен, отступая в тень от одной из поддерживающих потолок колонн. Желания – и сил – чествовать такого правителя, как де Лузиньян, у него не было совершенно.

– Не говори так, – шепотом ответила Сабина, делая несколько шагов в сторону и оказываясь так близко, что он почувствовал исходящий от ее волос нежный запах жасмина. На его месте сейчас должен был стоять Уильям.

– Почему нет, если это и в самом деле конец? Она любит его, я понимаю. Но теперь мы все умрем за эту любовь. Я не боюсь смерти, я слишком часто чувствовал ее дыхание на лице, чтобы успеть привыкнуть к этому. Но я не стану говорить за всех.

Сабина не нашлась, что ответить. И молчала до тех пор, пока не заметила краем глаза движение среди столпившихся в храме людей.

– А, вот ты где, женщина, – самодовольно сказал, пусть и стараясь не повышать голоса, престарелый рыцарь в новой темно-зеленой котте и начищенных до блеска сапогах. Надо полагать, по случаю такого праздника он облачился в свой лучший наряд.

– У меня есть имя, мессир, – парировала Сабина ровным голосом, заметив еще одно движение. Жослен скосил на незваного гостя глаза, но промолчал. Впрочем, говорить ему и не требовалось. Сабина не сомневалась, что он вступится за ее честь, не раздумывая ни мгновения. И поссорится с христианином. Когда-то она сказала Уильяму, что не попросит помощи, которая обернется для ее спасителя бедой. И с тех пор ее желания не изменились.

– Я слышал, – продолжал старик, не обратив никакого внимания на ее слова, – ты вновь добилась своего. Такая ловкость, пожалуй, даже достойна уважения. Дочь рассказала мне, что это ты была подле умирающего короля. И после этого Сибилла вновь приблизила тебя к себе. Почему бы это?

– Я всего лишь служанка, мессир, – ответила Сабина, притворившись, будто ее ни капли не задел этот выпад. – Благородным дамам всегда необходим кто-то, кто будет завивать им волосы и шить платья. В этом я не лучше, но и не хуже других женщин, прислуживающих Ее Величеству.

– Но ее муж убежден, что королеве не подобает находиться в обществе любовницы ее отца, – заявил старик вкрадчивым голосом, и не думая о том, чтобы чествовать этого мужа сейчас, когда он по сути стал королем Святой Земли. – Разве что… преданная служанка докажет, что раскаялась, и выберет себе мужа из числа наиболее достойных рыцарей. Чтобы… впредь не предаваться греху и не порочить свою госпожу распутным поведением.

– Как жаль, – медленно сказала Сабина, не позволяя ни единому мускулу дрогнуть на застывшем в равнодушном выражении лице, – что я не раскаялась. Помолитесь о моей душе, мессир, ибо я грешница, недостойная брака с благородным рыцарем.

И повернулась к нему спиной. Сбежала, зная, что никто не заметит исчезновения ничтожной служанки, которой лишь чудом было позволено войти в сам храм и увидеть коронацию своими глазами. С трудом протолкалась сквозь собравшуюся во дворе храма толпу и остановилась в неприметной тени у стены одного из домов, задыхаясь и комкая в пальцах ворот платья, скрывающий шрамы на ключице.

Как глупо! Она была уверена, что справилась, что… обманула доверчивую принцессу. Не ради себя, не ради богатства и власти, но ради тех, кого она смела называть своими друзьями. Неужели Господь не верил, что ею двигали лишь любовь и желание помочь? Она не желала зла Сибилле, но выбирая между нею и Уильямом, между нею и Жосленом… Пусть это подлость, но ведь не ради себя! Она бы безропотно приняла любую кару, но не ту, что могла навредить тамплиерам. Иные совершали куда худшие поступки, но…

Прости меня, Господи, но почему ты караешь меня, а не тех, кто стервятником кружил вокруг умирающего Балдуина? Неужели… Нет, прости меня, прости мне этот грех, ибо я поняла. Как я могу быть Твоей верной слугой, если уподобляюсь тем, кто готов идти на любую подлость ради достижения своих целей? Неважно, сколь благородны мои намерения. Я должна найти другой путь.

Плеча коснулась рука в кожаной перчатке для верховой езды, и Сабина испуганно вздрогнула, прежде чем поняла, что это Жослен.

– Забирай девочку. Немедля. Пока их мысли заняты коронацией, и им нет дела до непокорных служанок.

Сабина кивнула, будучи не в силах вымолвить ни единого слова, и с трудом сморгнула навернувшиеся на глаза слезы, когда поняла, что он и не думает оставлять ее одну.

– Ничего не бери из дворца. Ни дорогих вещей, ни драгоценностей. Особенно драгоценностей. Иначе они могут обвинить тебя в воровстве.

– Но у меня… остались драгоценности, – призналась Сабина, выбираясь вслед за ним из узкого проулка на заполненную людьми улицу. – Те, что были на мне, когда я… встретила Уильяма. Я зарыла их в дворцовом саду…

– Забудь, – отрезал Жослен и обернулся через плечо. Опасался, что кто-то может следить за ними?

– Но они мои! – возмутилась Сабина. – Я для того и спрятала их, чтобы быть уверенной…

– Ты не сможешь этого доказать. Этот, Господь, прости мне мое злословие, влюбленный в тебя рыцарь заявит, что ты украла драгоценности у его дочери. Или она сама это заявит, что, пожалуй, будет вернее. Сейчас тебе нельзя брать ничего. Быть может, тебе удастся вернуться за ними позднее… Нет, лучше не рискуй, если тебя поймают уходящей из дворца с драгоценностями, то без раздумий выставят воровкой.

– Но в чем же я… пойду? – растерялась Сабина. Если ей придется оставить всё ценное… Да что мешает леди Агнесс точно так же отобрать у нее всю одежду? И шелк, и бархат, и даже самое простое некрашенное полотно. И у нее, и у Элеоноры.

– У тебя есть друзья во дворце? Кто-то, кому ты можешь доверять безоговорочно?

Сабина задумалась на мгновение, чудом разминувшись с несущим корзину с пряностями мальчишкой в залатанных магометанских шальварах, и кивнула.

– Есть… один человек.

Перепуганная портниха едва не выронила очередное шитье, когда Сабина ворвалась в комнату, распахнув дверь во всю ширину.

– Жанна, мне нужна твоя помощь! Элеонора! Элеонора, где ты?!

– Матерь Божья, что ты…? – возмутилась портниха и испуганно всплеснула руками, увидев входящего следом за Сабиной тамплиера. Элеонора появилась в дверях спальни, прижимая к груди тряпичную игрушку, испуганно распахнула глаза, увидев незнакомого мужчину, и получила в ответ обаятельную улыбку.

– Не бойся, милая, я тебя не обижу, – сказал Жослен и подхватил ее на руки прежде, чем она успела даже моргнуть. Элеонора удивленно охнула, но послушно обвила руками его шею.

– Мама?

– Не сейчас, Элеонора. Я всё тебе объясню, но не сейчас. Жанна, мне нужна одежда. Самая простая, какую тебе не жалко. Клянусь, я всё верну.

– Но… – забормотала портниха, не понимая, что творится вокруг и к чему такая спешка, – но…

– Прошу тебя, мне нужна помощь! – воскликнула Сабина и с горечью оглядела комнату еще раз. Нежно-зеленые драпировки на стенах, круглый столик с тонким геометрическим узором по краю столешницы, горку квадратных подушек на небольшом возвышении в углу.

Как глупо. И обидно. Это был ее дом. Она обставила эти комнаты сама, выбрала каждую мелочь – даже ту, что осталась бы незамеченной для чужака, вошедшего случайно или намеренно, – и могла бы найти любой предмет в кромешной темноте и с закрытыми глазами. А теперь… она теряет это в одно мгновение. Всё, что у нее было: и драгоценности, и шелковые одежды, и маленькие флакончики с жасминовым маслом и краской для глаз, и несколько трактов по медицине, которые она хранила с такой бережностью, и даже…

Нет. Это был подарок добросердечных монахов, не пожалевших бесценный псалтырь для едва разбиравшей латынь паломницы. Книга, которую она подолгу читала на берегу Иордана, прося Уильяма объяснить ей каждое незнакомое слово. Книга, которая… значила для нее едва ли не всё. Она не оставит этот псалтырь леди Агнесс и ее отцу.

Жослен промолчал, когда Сабина, смаргивая злые слезы, заворачивала книгу в детское платьице, самое простое из тех, что были у Элеоноры. И вышел за дверь, по-прежнему не выпуская девочку из рук, чтобы позволить всхлипывающей сарацинке переодеться в принесенную портнихой простецкую одежду с грубой шнуровкой на груди и слишком коротким для ее роста подолом. Спустя столько лет она возвращалась к началу. Спустя ровно половину жизни. Ей было всего четырнадцать, когда она бежала из собственного дома, чтобы навсегда расстаться с миром магометан. Ей исполнилось двадцать восемь – почти половину года назад, в ту же ночь, когда за тысячелетие до этого в небе зажглась Вифлеемская звезда, возвещая о рождении Спасителя, – и она вновь уходила ни с чем, унося свои скромные пожитки в одних руках.

Служанка. Королевская шлюха. Любовница тамплиера. Друг короля. Четырнадцать лет жизни в нескольких словах. И вот оба короля мертвы, а ей больше некому служить. Но тамплиер – ее суровый маршал, готовый пожертвовать всем ради защиты христиан, – по-прежнему был с ней. И девочка, которая не была ей родней по крови, но звала ее матерью. Нужно позаботиться о ней, а не горевать о безделушках, пусть они и были важны не столько как драгоценности, но как память об уже покинувшем этот мир друге. В конце концов, ни леди Агнесс, ни ее отец, ни сама Сибилла не в силах отобрать у нее воспоминания.

– Куда мы идем, мама? – спрашивала Элеонора, оглядываясь на белокаменные стены дворца через плечо несущего ее рыцаря. Сабина не оборачивалась. Балдуина в этих стенах давно уже не было. Ни его самого, ни его несчастного племянника, не дожившего даже до десятилетия. Лить слезы о потерянной роскоши было недостойно той, что смела считать себя другом последнего короля Святой Земли.

– К госпитальерам, милая. Сестры приютят нас на время.

Уильям был прав. Паж передал ей слова лишь о приюте, но Уильям понял, чем обернется для нее возвращение Сибиллы, задолго до того, как сама Сабина… Нет, ей бы и в голову не пришло ждать такой подлости. Впрочем, кто она без защиты короля? Напротив, именно этого ей и следовало опасаться. Балдуин уже отказывал этому старику, когда тот вздумал просить у него позволения жениться на безродной служанке. Де Лузиньян же решил отблагодарить рыцаря, шпионившего для него еще при жизни короля. Надо полагать, просьба верного слуги даже пришлась новому правителю по нраву. Не земли и не золото, даже не титул, а всего лишь женщина, которая не стоила и безанта. С чего бы ему было отвечать отказом?

Погруженная в собственные мысли, она даже не заметила, как что-то неуловимо изменилось. В городском шуме, в наползающих на солнце белесых и почти прозрачных облаках, и даже в самом воздухе. Но почувствовал Жослен, сбившись с широкого размашистого шага и резко обернувшись через плечо.

– Что такое? – спросила Сабина, увидев, как обнимавшая Элеонору рука на мгновение сжалась чуть крепче.

– Я вдруг подумал, – медленно сказал Жослен, напряженно вглядываясь в оставшуюся у них за спиной широкую улицу. – В городе немало шпионов. Но если они не смогли помешать самой коронации, то…

– Я… не понимаю, – призналась Сабина, гадая, что он пытается увидеть среди домов и снующих по улице людей. Жослен повернул к ней загорелое лицо и мотнул головой, словно отгонял какую-то мысль.

– Идем скорее.

– Хорошо, – растерянно согласилась Сабина и почти побежала, с трудом успевая за спешащим вверх по улице рыцарем. – Прости, я знаю, что ваш Устав очень строг, но мне нужно будет дойти до магометанского квартала…

– И думать забудь, – отрезал Жослен, резко сворачивая в проулок. Сабина едва не проскочила мимо. – До рассвета из прецептории ни ногой. И даже после этого… будь осторожна.

– Но…

– Доверься мне. Я вовсе не желаю, чтобы с тобой случилась беда. Да и… – губы у него дрогнули в короткой, мгновенно растаявшей улыбке, – наш грозный маршал мне этого не простит. Он, бесспорно, любит притворяться благочестивым слугой Христа, но на деле в нем куда больше от рыцаря, чем от монаха.

Сабина промолчала, но послушно кивнула. Впереди уже виднелись ворота госпитальерской прецептории – Сабина не знала, как правильно зовутся их монастыри, и называла тем же словом, что использовали тамплиеры, – но Жослен прошел вместе с ней во внутренний двор, обменявшись парой коротких фраз с привратниками и проговорив несколько долгих минут с главой прецептории, невысоким худощавым стариком в черной котте с белым крестом, спустившимся во двор к незваным гостям. Госпитальер поначалу молчал, а затем коротко кивнул пару раз и обратился к стоящей чуть поодаль Сабине:

– Подойди, дитя.

Сабина послушно приблизилась, ведя Элеонору за руку. Та с любопытством крутила по сторонам чернокосой головкой, не испытывая и тени смущения или неуверенности.

– Сестры покажут тебе, где трапезная и твоя келья. Можешь оставаться с нами, сколько необходимо, но при условии, что будешь соблюдать все принятые в этих стенах правила. Мессир тамплиер говорит, что ты христианка…

– Да, мессир, – ответила Сабина, не зная, как правильно обращаться к высокопоставленным госпитальерам, но если она и ошиблась, то старик не обратил на это внимания. – Я была крещена в день Святой Сабины Римской шестнадцать лет назад, – добавила она дрожащим от волнения голосом и совсем по-детски сунула руку за ворот платья, показав госпитальеру тонкое серебряное распятие с синим камушком на перекрестье. Всё её богатство, накопленное за эти годы: крест, псалтырь и чужой ребенок.

– Хорошо, – кивнул старик и вновь повернулся к Жослену. – Печально, что нам приходится защищать наших сестер во Христе от наших же братьев. Но пока они с девочкой здесь, никакой рыцарь не причинит им вреда.