Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 52 страниц)

– Я благодарю вас за помощь, брат, – ответил Жослен и подарил выглядывающей из-за спины матери Элеоноре еще одну улыбку. – Наш Орден многим обязан госпоже Сабине, но, увы, наш Устав слишком суров, чтобы мы могли приютить ее в Храме Соломона. Я прошу вас, заприте ворота, мне не нравится то, как началась эта коронация, и я боюсь, что закончится она еще хуже.

– Храни Господь несчастную королеву, – согласился госпитальер, осеняя себя крестным знамением. – На ее долю выпало немало испытаний, и это далеко не последнее из них. Я буду молиться, чтобы рядом с ней всегда были достойные мужчины, способные уберечь ее от беды.

– Amen, – согласился Жослен странным глухим голосом и повернулся к Сабине. – Я постараюсь вернуться сюда перед отъездом в Аскалон, тогда и… обсудим. А сейчас я должен быть в Храме Соломона.

Сабина вновь кивнула, но ей совсем не понравилось то, с какой поспешностью он покинул пристанище госпитальеров. Ушел стремительным размашистым шагом, словно хотел перейти на бег, но боялся, что привлечет этим ненужное внимание горожан.

***

Сибилла вышла из стен храм, когда солнце уже клонилось к западу. Настояла на том, чтобы отслужили мессу, молясь, чтобы та стала еще одним предзнаменованием долгого и счастливого правления – насколько короли вообще могут быть счастливы, если на их плечи давят сотни и тысячи чужих жизней, а вокруг трона постоянно плетутся интриги, – села в седло белоснежной лошади с длинной попоной в цветах Иерусалимского королевства и едва слышно выдохнула. Ноги и спина ныли после нескольких часов отчаянных молитв и беззвучных просьб, обращенных к небесам, на открытом воздухе ее вновь замутило от жара, поднимавшегося от нагретых солнцем каменных плит, но всё шло как никогда прекрасно. Она королева Святой Земли, подле нее любящий муж – любящий и помнящий, сколь мало он значит для баронов без жены, – она вновь ждет ребенка и беспрестанно молится, чтобы родился мальчик, который упрочит их права на трон. И горожане, простые купцы и ремесленники, ликуют вместе с благородными, прославляя свою королеву.

На улицах собралась огромная толпа – кричащая, смеющаяся, бросающая под ноги лошадям цветы и целые ветви с фруктовых деревьев, – и первое время придворные дамы развлекали себя тем, что щедро бросали горожанам серебряные монеты из притороченных к их седлам мешочков. Всё было прекрасно, пока кто-то в толпе не закричал:

– Трус!

Солнце по-прежнему слепило глаза своим ярким золотым светом, но Сибилле вдруг показалось, что на него стремительно наползает тень от огромной угольно-черной тучи. Невидимой глазу, но ощущаемой каждым дюймом кожи.

– Трус! – повторился крик, но как Сибилла ни старалась, разглядеть в толпе кричащего ей не удавалось. – На что нам король, не выигравший ни одного сражения?!

– Шлюха! – поддержал еще один пронзительный крик с другой стороны от блестящей на солнце кавалькады. – Глядите, братья и сестры, смазливый полюбовничек ей дороже всех наших жизней!

– А ну закройте рты! – рявкнул кто-то из рыцарей за спиной у королевы, но настроение в толпе уже изменилось. Балдуин нашел бы, что ответить, Балдуин знал, как опасна бывает такая толпа – когда каждый стоящий в ней человек становится частью общего безумия, – и умел этой толпой управлять, но Сибилла… растерялась. И крики уже неслись со всех сторон разом.

– Да неужто во всем Иерусалиме не найдется мужчины, что уважит Ее Величество лучше этого заморского труса?!

– Боже, Боже! – испуганно завопила Агнесс, роняя мешочек с монетами, и серебро со звоном покатилось по мостовой, брызнув во все стороны разом.

– Сомкнуть ряды! – закричал одновременно с ней ее муж, хватаясь за рукоять меча, и откуда-то из-за спин горожан полетели камни. Лошадь королевы испуганно заржала и поднялась на дыбы, когда ее ударило по крупу в бело-золотой попоне. У Сибиллы замерло в груди сердце.

Нет. Если она упадет… То наверняка потеряет ребенка.

Она бросилась вперед инстинктивно, сама не успев понять, что делает, и обхватила обеими руками лошадиную шею. Удержалась не иначе, как чудом, уронив с головы золотой венец, и тот мгновенно сгинул под ногами у мечущихся вокруг нее лошадей и людей. Рыцари с лязгом обнажили мечи.

– Ваше Величество!

Брызнула первая кровь. Толпа напирала, кричала, кто-то – верно, женщины и дети, – пытался выбраться из нее и прижаться к стенам домов, но падал и оказывался под ногами у собственных мужей и отцов. Одного из рыцарей стащили с седла и с ревом обрушили на светловолосую голову тяжелый булыжник.

– Прекратите! – душераздирающе вопила за спиной Агнесс. – Прекратите! Не трогайте его!

Лошадь королевы металась из стороны в сторону, пока кто-то не схватил ее за стремя и не стиснул в пальцах ногу в шелковой туфельке, с силой дергая на себя. Но закричать Сибилла не успела. Только охнула, испуганно распахнув глаза, и в воздухе свистнул арбалетный болт, пронзая висок нападавшего. Белокурого мужчины с совершенно белым, даже не загорелым лицом и ярко-голубыми глазами.

– Стреляй! – закричал едва знакомый голос, и на бросившуюся к женщинам толпу обрушился целый ливень из стрел.

– Но это же христиане! Устав…

– В пекло Устав! – рявкнул всё тот же голос, и Сибилла осознала – еще не успев повернуться лицом к нежданным спасителям, – что это тамплиеры. К ней еще тянули руки, и она отчаянно пыталась отвести мечущуюся лошадь в сторону, когда схватившие ее за длинный шлейф пальцы перерубило ударом меча. На блио брызнуло кровью, в ушах зазвенело от пронзительного крика, и следующий удар длинного атласно-серого лезвия раскроил череп кричащего пополам. – Назад!

Сибилла не поняла, к кому он обращается, но почувствовала, как у нее темнеет в глазах при виде растекающейся по мостовой серо-розовой жижи. Нет. Если она… Если сейчас она потеряет сознание…

– Сибилла! – кричал муж где-то совсем рядом, и она изо всех сил силилась прогнать черноту перед глазами.

– Помогите… Я не могу… Я сейчас… упаду…

– Ноги из стремян, – велел всё тот же голос безо всякого почтения, и ее выдернуло из седла, словно нитку из подола, в четыре руки усаживая на круп чужого коня. – Филипп, нам нужен коридор!

Какой коридор? – не понимала Сибилла, цепляясь обеими руками за белую ткань – единственное, что она теперь видела перед глазами, – и почувствовала под пальцами сначала нашитый на груди красный крест, а затем и сжавшую ее ладонь руку в грубой кожаной перчатке.

– Держитесь.

Сибилла послушно обхватила его обеими руками поперек груди. Боевой конь с гневным ржанием поднялся на дыбы и обрушился всем весом на бунтующую толпу, раздробив чей-то череп ударом подкованного копыта.

***

В Иерусалимском дворце в ту ночь не смолкали гневные крики. Мужчины метались по мраморным полам, не пытаясь утешить рыдающих женщин, и бросали друг другу одно обвинение страшнее другого.

– Как они посмели?! Нечестивая чернь! Они подняли руку на королеву, на благородных женщин, на…!

– Вы сами повинны в этом несчастье, мессиры! Один из трех ключей от королевской сокровищницы хранился у магистра госпитальеров! И вы силой заставили несчастного Роже отдать его вам, чтобы получить корону! Не лгите, что это не так! Господь покарал вас за ваше злодеяние!

– Бог не желает видеть нечестивцев на троне Иерусалима! Коронации Ги де Лузиньяна не будет! Этот брак нужно немедленно расторгнуть, пока на нас не обрушились десять Казней!

– Вы не посмеете…! Вы, чумные крысы, только и ждущие чужой беды, вы сами поддерживали нас, а теперь намерены бежать к Раймунду, поджав хвосты?!

– Королева нарушила свое слово! Бароны обещали ей корону, лишь если она оставит мужа! И клянусь Богом, это нужно сделать немедленно! Пусть де Лузиньян возвращается на Запад, где ему и место! От него все беды, он первым прогневал Господа, поссорившись с королем!

Сибилла слушала эти крики и ругань, до судорог сцепив пальцы и из последних сил стараясь держать спину прямой. Она могла бы сказать, что она королева и простые бароны ей отныне не указ. Она уже пыталась, но мужчины не слушали и продолжали обвинять друг друга в смерти десятков людей, и Сибилла в отчаянии махнула рукой. Решила ждать, хотя сама не понимала, чего именно.

Но не могла избавиться от мысли, что при Балдуине такого бы не случилось.

Крики стихли, лишь когда в зале появились храмовники, и горящие вокруг медные лампы отчетливо высветили побуревшую кровь на белых плащах и сюрко. Сибилла боялась смотреть им в глаза. Сколько же раз они нарушили Устав, чтобы защитить неугодную Иерусалиму королеву? Сколько грехов взяли на душу по ее милости?

– Мой муж… – с трудом всхлипнула Агнесс, ютящаяся на подушках у ног королевы. Лицо у нее распухло от слез, все тело беспрерывно содрогалось, и сама она уже обессилела от постоянных рыданий, но все равно протянула вперед руки, падая на колени перед рыцарями в белых плащах. – Умоляю…

– Я сожалею, мадам, – ответил мессир де Шательро, но голос у него был скорее усталый, чем действительно сочувствующий. – Его тело еще не нашли.

– Не смейте! – взвизгнула Агнесс и повалилась на пол, содрогаясь и воя, как раненый зверь. – Он жив!

– Да есть ли в вас хоть капля сочувствия?! – закричал ее отец и бросился к дочери, пытаясь поднять ее с пола.

– А в вас? – глухо спросил храмовник, и Сибилла против воли попыталась прислушаться к его усталому голосу. – Боюсь, что в своих страданиях повинны вы сами. Ее нет во дворце, мессир. Она ушла к госпитальерам, и вы ее не получите.

И отвернулся от опешившего от этих слов старика.

– Я вынужден вас покинуть, магистр. Меня ждут в Аскалоне. Полагаю, если королева ничего не предпримет в ближайшие дни, то начнется магометанское вторжение. Мы должны быть готовы к нему.

Ответ Великого Магистра Сибилла пропустила мимо ушей. Выждала, пытаясь понять, не было ли это советом, как ей поступить, чтобы не допустить повторения сегодняшней трагедии, но осознала, что в таком случае совет был слишком расплывчат и она по-прежнему совершенно не представляет, что ей делать. И поднялась на ноги, отставив кубок с вином, из которого не выпила и капли.

– Нет, оставьте меня. Я желаю уединения.

И не желает, чтобы кто-то из ее придворных дам увидел, как отчаянно королева стремится догнать обыкновенного рыцаря-монаха.

– Постойте! – выкрикнула Сибилла, оказавшись на полутемной винтовой лестнице из белого мрамора и судорожно хватаясь пальцами за перила из страха поскользнуться на отполированных тысячами шагов ступенях. – Мессир де Шательро, прошу вас… Как мне вас отблагодарить?

Рыцарь обернулся на нее через плечо и едва заметно качнул головой.

– Это был мой долг, Ваше Величество.

– Долг или не долг, но вы спасли меня, – не согласилась Сибилла. – Если бы не вы… Это чудо, что…

– Вовсе нет, Ваше Величество. Я подозревал, что нечто подобное может произойти, и заранее собрал братьев Ордена на случай беды. Слишком уж… это выгодно вашим врагам.

– Вы полагаете, – горько спросила Сибилла, делая шаг вперед и спускаясь еще на одну ступеньку, – что это моя вина? Вы это имели в виду, когда сказали, что я погубила нас всех?

– Мне не следовало этого говорить, – ответил рыцарь и склонил голову в смиренном поклоне. – Я прошу вас у прощения за эти слова. И вы… не повинны в том, что произошло. Вы… Простите меня, Ваше Величество, простите вновь, но вы слишком неопытны и наивны. В толпе наверняка были агенты графа Раймунда или египетского султана, они и начали кричать первыми. Простые горожане лишь подхватили. Это нетрудно, достаточно лишь напомнить толпе, что когда начнется война, первыми будут гореть поля и дома простых людей, а не замки баронов. И эта толпа сама разорвет тех, кого сочтет виновными в ее несчастьях.

– Но вы… нарушили Устав. Ради меня.

– Я поклялся защищать всех христиан, это верно. Но выбирая между мужчиной с камнем в руке и безоружной женщиной, я буду защищать женщину. Если это и грех, то лишь мой, но не ваш. Не берите на душу чужую вину.

– И всё же, – ответила Сибилла, не понимая, почему он так упорно отказывается признавать собственное благородство и доблесть, – я хотела бы отблагодарить вас. Но не знаю, как. Будь вы обыкновенным рыцарем, я… Но что мне дать храмовнику, которому не нужны ни земли, ни золото, ни титулы?

– Земли и золото нужны Ордену, Ваше Величество, – вновь качнул головой рыцарь, но она не услышала в его голосе и тени снисхождения к глупой женщине. – Если вы так желаете отблагодарить их за защиту…

– Я желаю отблагодарить вас, – повторила Сибилла, и в голосе прорезались незнакомые ей самой стальные нотки. – Орден свое получит, я вовсе не забыла, что не вы один пришли мне на помощь. Но я хочу…

Храмовник протянул к ней руку, заставив осечься на полуслове, и спросил:

– Вы позволите?

Сибилла помедлила, неуверенная, что правильно понимает ход его мыслей, и подала внезапно задрожавшую ладонь.

– Благодарю, – совсем тихо сказал рыцарь и поднес ее руку к губам, защекотав кожу рыжеватыми усами. – Будьте бдительны, Ваше Величество. У вас много врагов.

Едва различимые в темноте ворота Иерусалима по-прежнему были закрыты, и стража долго ворчала, не желая выпускать из города одинокого всадника. А ворота Аскалона, над которым уже поднималось яркое, почти белое солнце, распахнулись навстречу запыленной, уставшей лошади, едва караульные разглядели нашитый на белый плащ красный крест у левого плеча. Жослен добрался до донжона-прецептории еще до начала утренней трапезы и без колебаний постучал в дверь маршальской кельи.

Уильям ожидаемо не спал. Сидел, нахмурив брови, за столом и читал очередной длинный пергамент. Глаза он поднял, лишь когда услышал голос вошедшего.

– Pax vobiscum*, любезный брат!

– Силы небесные, ты же не скакал из Иерусалима всю ночь?!

– Скакал, – согласился Жослен с неуместным весельем в голосе и рухнул на свободный стул, вытянув гудящие от усталости ноги. – И у меня… не самые приятные новости.

Уильям едва слышно вздохнул – другого ответа он, верно, и не ждал, – бросил на стол вновь свернувшийся в свиток пергамент и ответил:

– Выкладывай.

Комментарий к Глава сорок вторая

*Pax vobiscum (лат.) – Мир вам.

К вопросу о том, почему беременной королеве налили вина. Это в общем-то была нормальная практика, поскольку вино в Средние Века пили куда чаще, чем воду, которая кишела самой разнообразной заразой. В частности, есть версия, что именно от этого скончался король Франции Филипп V в первой половине четырнадцатого века. Умер от дизентерии после того, как выпил воды из реки.

========== Глава сорок третья ==========

Аскалон, июль 1186.

Гранит везли на плато на длинных телегах, натужно скрипящих при подъеме и каждом повороте под весом темно-серых блоков. Добравшись до самого края плато, погонщики останавливали лошадей, помогали подмастерьям сгрузить камень на пыльную сухую землю, и дальше его уже тащили на веревках к образовавшемуся в стене проему, в котором беспрерывно кричали, смешивали строительный раствор из песка и извести и стучали молотками и зубилами, подгоняя размер блоков, чтобы новые камни как можно плотнее прилегали к старым. Работа шла полным ходом, но возглавлявший стройку старый каменщик вынес свой неутешительный вердикт, едва осмотрев стену.

– Дело плохо, мессир. Уж не знаю, то ли стена обветшала из-за чьей-то лености, то ли кто намеренно… Но заменить один-два камня здесь не получится. Не лучше ли оставить всё, как есть? Вдруг не успеем закончить до…

– Вы мастер-строитель, – вежливо ответил Уильям, не видя никакого смысла в высокомерии перед человеком, от которого сейчас зависел целый город. – Но я рыцарь и сражаюсь с магометанами уже семнадцать лет. Я видел и штурмы, и осады, и я ничуть не умаляю ваш опыт и старания прежних строителей, но я знаю, что если о трещинах проведают наши враги, то приложат все усилия, чтобы обрушить стену. При штурме этот участок продержится недолго. Сколько вам нужно времени, чтобы восстановить стену?

– А сколько дадите? – практично спросил каменщик и, получив ответ, задумался вновь. – Думаю, уложимся. Бросим все остальные работы, но сделаем. Погода сухая, земля тоже, подождем, пока хамсин свое отгуляет и подвезут камень, да и примемся за дело. Так что трудностей, мессир, возникнуть не должно.

– Хорошо, – кивнул Уильям, но едва начались строительные работы, как он немедленно столкнулся с несогласными в рядах собственных рыцарей.

– К чему ставить крепость под угрозу ради пары растрескавшихся камней? – спросил Гастингс, и Уильям подумал, что ему стоит возблагодарить небеса уже за то, что этот вопрос был задан наедине, а не на глазах у половины командорства. – Стояла же эта стена столько лет, простоит и еще.

– Пока не рухнет нам на головы, – огрызнулся Уильям безо всякого почтения, ища среди заваливших стол пергаментов свиток с очередными расчетами. Ремонт стены, разумеется, обошелся дороже, чем он надеялся. Хотя и старался не прикидывать сумму в уме заранее. А после, выслушав вердикт, напоминал себе, что в подобных делах нельзя становиться скрягой, если только он не желает, чтобы стена и в самом деле рухнула на них во время штурма.

– Мне не нравится твой тон, – сухо сказал Гастингс, буравя его выцветшими от старости глазами.

– А мне не нравится ваш, мессир, – парировал Уильям. Знал, что получит в ответ гневную отповедь о непочтительности и нежелании прислушиваться к более мудрым рыцарям, но сдержаться не смог. Хотя бы потому, что мудрые рыцари появились в Святой Земле лишь несколько месяцев назад, но были убеждены, что разбираются в ее защите лучше маршала Ордена, сражавшегося за эту землю еще у холмов Монжизара. Господь милосердный, да где был Гастингс, когда они с тремя тысячами рыцарей атаковали тридцать с лишним тысяч сарацин? Пил вино с королем Англии и бароном де Шампером?

Это Уильям невольно возглавил тот ночной штурм Баальбека, окончившийся захватом города и ставший началом его дружбы с Балдуином. И это Уильяму было позволено повести братьев в бой при Монжизаре. Он видел, как горела крепость у Брода Иакова, а до того рыл могилы братьям – и Льенару – после поражения у Мердж-Айюна. Он говорил с Папой Римским и собирал дань со Старца Горы и его ассасинов. Он сражался при Форбеле и отбил знамя Ордена у сарацин – и Арно де Торож оценил этот поступок по достоинству, выдвинув его кандидатуру на пост маршала, – он мчался из Иерусалима в Керак на помощь осажденным, он не отходил от постели умирающего короля и клялся тому, что будет защищать Святую Землю до последнего вдоха. Пусть он высокомерен и непочтителен, пусть он невыносимый гордец, каким его без сомнения видел Гастингс, но он давно уже не тот мальчишка, что рвался сбежать на край света, лишь бы больше не слышать, как его называют бешеным бастардом. Он Железный Маршал и Честь Ордена, и эти прозвища он получил отнюдь не за то, что сидел у камина и сетовал, как бы ему хотелось увидеть Иерусалим. Он заслужил свое право командовать другими и знал, чем ему придется заплатить в случае ошибки.

Но даже не удивился, когда Гастингс счел иначе.

– Мне больно видеть, что ты ничуть не изменился за эти годы. Я ждал от маршала куда большей рассудительности, но ты… Ты был жесток и чрезмерно горд уже тогда, а с годами ожесточился и загордился лишь сильнее. Я знаю, ты много сражался, но это не твои победы, Уильям, это победы Ордена. А вот за поражение будешь ответственен один лишь ты.

Помни о смирении.

К дьяволу смирение!

– Проклятье! – хохотал Уильям после каждого такого разговора и уходил на ристалище на долгие часы, рубя изображавшее врагов дерево с такой силой, что щепки долетали до противоположного конца вытоптанной дюжинами ног площадки. – Чего он добивается? Чтобы я отправил его в Иерусалим? Так пусть скажет прямо, что больше не желает служить Ордену в Аскалоне, и я с радостью отошлю его к де Ридфору!

– А ты не думал, – спросил как-то раз Ариэль, устав смотреть на бесславную гибель бревен и соломенных чучел и взявшись за собственный меч, – что де Ридфор мог прислать к нам шпиона? И выбрал для этого твоего старого наставника, которого ты не сможешь выставить за порог, как бы он ни выводил тебя из себя. Не удивлюсь, если приезд Гастингса показался ему даром свыше. Тот ведь наверняка выложил нашему бравому Магистру, как принимал тебя в Орден и наставлял первые месяцы, как дружил с бароном де Шампером и знал твоего деда… Иными словами, ясно дал понять, что его можно использовать против тебя и ты ничего с этим не сделаешь. Твоя пресловутая честь, которую все так хвалят, не позволит тебе выжить из крепости старика, с которым тебя столько связывало в юности. Это же не Эдвард, с которым ты дрался еще десять лет назад и который с каждым годом ненавидит тебя всё сильнее. А ты его презираешь.

Уильям ушел в сторону, спустив обрушенный на голову удар по лезвию меча, и задумался.

– А быть может, ты и прав. Мне этого даже в голову не приходило.

– О том и речь, – кивнул Ариэль и сделал еще один выпад.

Выводы напрашивались неутешительные. Если Ариэль не ошибся в своих предположениях, то у Уильяма действительно были связаны руки. Даже несмотря на то, что уязвленная гордость требовала немедленного отмщения.

– Я вот никак не могу перестать думать, – признался он нехотя, боясь, что Ариэль может согласиться с Гастингсом. – Льенар бы тоже сказал, что я забыл Устав и что это были не мои победы?

– Чушь! – возмущенно ответил Ариэль, настолько опешив от такого вопроса, что едва не пропустил удар. И Уильям мгновенно понял, что друг не притворяется и даже не думает щадить его самолюбие. – Вспомни Баальбек, Льенару и в голову не пришло умалять твои заслуги! Я был там, когда Балдуин спросил у него, кто из рыцарей возглавил ночную атаку на стены! Да Льенар скорее бы наложил на себя руки, чем заявил бы, что это победа Ордена! Он никогда не позволял приписывать его заслуги другим и уж точно не стал бы поступать так с твоими! Льенару были нужны рыцари, готовые отвечать как за свои победы, так и за поражения, а вовсе не трусы, прячущиеся за Орденом и неспособные и шагу ступить без прямого приказа Магистра!

Уильяму от этих слов – или, вернее сказать, возмущенных криков – стало чуть легче. Так или иначе, он ведь сражался ради Ордена и защиты христиан, а не ради собственной выгоды. Но и говорить, что это не его победы… Да будь так, маршалом мог бы стать любой рыцарь.

Под конец тренировочного поединка Уильям нашел в себе силы хоть немного успокоиться, но стоило ему сделать шаг за пределы ристалища, как последовала новая ссора с прежним наставником.

– Мессир маршал, – окликнул его топтавшийся у ворот прецептории мальчишка-оруженосец. – Прибыл гонец из Иерусалима. Говорит, что это срочно.

Какой еще гонец? От кого? – успел раздраженно подумать Уильям, поворачиваясь к оруженосцу и сопровождавшему его посланцу, а в следующее мгновение разглядел на закрытом платком лице раскосые медово-карие глаза под угольно-черными бровями-полумесяцами. От неожиданности у него даже пропал дар речи.

– Мессир? – повторил оруженосец, и Уильям, опомнившись, согнал с лица потрясенное выражение.

– Гонец, значит? Хорошо, поговорим в моей келье. Спасибо тебе.

Оруженосец польщенно кивнул, довольный, что сумел оказаться полезным самому маршалу, а посланец – которого выдавали даже не столько глаза, сколько совершенно чистая и явно свежая одежда, тщательно скрывавшая все неположенные мужчинам изгибы, – послушно пошел к дверям прецептории, едва Уильям сделал знак следовать за ним. А сам он первым делом наткнулся в серых коридорах на Гастингса. Словно старик и в самом деле вздумал шпионить.

– Кто это, Уильям?

– Посланец из Иерусалима, мессир. Я буду говорить с ним наедине.

– Вот как? – недоверчиво уточнил Гастингс. – И что же это за секреты…?

Уильям не выдержал и вспылил, не задумываясь о том, как выглядит в глазах нежданно свалившегося на его голову посланца.

– Эти секреты, мессир, касаются только меня и Великого Магистра! Запомните, как следует, в этой крепости командую я, и мои решения не обсуждаются!

Он еще кипел, когда с силой захлопнул дверь в келью и заложил ее на засов, а потому не сразу сумел подобрать слова.

– Какого дьявола…? Боже! Что ты…?

Посланец уже развязал скрывавший лицо платок, стянул его с головы, и на смуглый лоб упали завитки пышных черных волос.

– Ты не должна быть здесь, – обреченно сказал Уильям, понизив голос до едва слышного шепота на случай, если Гастингс вздумает пытаться подслушать их разговор через дверь.

– Не должна, – согласилась Сабина столь же тихим голосом, и на ее щеках появились ямочки от ласковой улыбки. – Но, сдается мне, сейчас я просто необходима.

И жадно прижалась губами к его рту, обхватив руками за плечи. Уильям закрыл глаза и почувствовал тонкий дразнящий запах жасмина.

***

Каменные глыбы падали с громовыми раскатами, порой раскалываясь от удара об землю на неровные половины, и летели вниз с холма, разбивая в щепки телеги и ударами молота обрушиваясь на замешкавшихся людей. Кости ломались с оглушительным хрустом, разрывая кожу, на пыльную землю лилась кровь, и в воздухе звенело от несмолкающих криков.

– Господь милосердный! – в отчаянии звали ползущие в окровавленной пыли изломанные тела. – За что?! За что?!

Пока продолжающие падать глыбы не раскалывали их головы, словно тыквы, брызгая во все стороны ошметками серого и розового. И катились дальше, поднимая клубы серо-желтой пыли, оставляя огромные выбоины на вымостивших улицу камнях и ломая всё, что оказывалось у них на пути. Снова и снова, заглушая своим грохотом все иные звуки, пока у самого уха вдруг не раздался тихий женский голос:

– Уильям?

Он проснулся со стоном, тяжело дыша и чувствуя нежное прикосновение к лицу. Теплые пальцы гладили его по щеке и виску, поправляя липнущие к коже волосы, и голос продолжал шептать, щекоча ухо дыханием:

– Тише, тише. Это только сон. Иди ко мне.

Уильям повернулся, путаясь в простынях, прижался щекой к теплому плечу и замер, пытаясь отдышаться. На узком, прячущемся в небольшом алькове ложе было тесно вдвоем, и Сабина прильнула к нему всем телом. Долго гладила его по спине обеими руками и бормотала что-то успокаивающее. Потом спросила:

– Что тебе снилось?

– Чушь, – хрипло ответил Уильям, не открывая глаз, но немедленно поймал себя на том, что напряженно вслушивается в ночную тишину. Сквозь незабранное ставнями узкое окно доносился лишь шум плещущегося у подножия плато моря. – Западная стена растрескалась, так мне снится либо то, как она обрушивается на город, либо то, как сарацины проламывают ее требушетами. Хотя требушеты с той стороны едва ли удастся подвести, берег слишком узок, а склон – слишком крут для осадных орудий.

Сны и в самом деле были глупыми, но выматывающими, как и любой кошмар. И не покидающими его даже при свете дня, отчего в каждом излишне громком и резком ударе – в звуке наехавшей на камень телеги или хлопнувшего на ветру оконного ставня – теперь мерещилось начало обвала.

– Это… опасно? – осторожно спросила Сабина, взъерошивая ему волосы на затылке и вновь принимаясь гладить спину и шею всей ладонью.

– Не думаю, – пробормотал Уильям, чуть передвинув руку, чтобы обнять ее еще крепче, и почувствовал неровные линии шрамов под грудью. – Каменщики работают на износ, а сарацины и не думают готовиться к военному походу. Если наши шпионы не лгут и не ошибаются.

– За это, верно, стоит благодарить Ги де Лузиньяна, – заметила Сабина. Ощутимо вздрогнула от прикосновения к шрамам, но сразу же расслабилась, поняв, что он по-прежнему не придает им никакого значения. – Что бы ни говорили о нем другие бароны.

– Неужели? – вяло заинтересовался Уильям. Рядом с ней, в сумраке, разгоняемом парой проникающих в окно лунных лучей, и в тишине, нарушаемой лишь далеким плеском волн, его вновь начало клонить в сон.

– Ты не знаешь? – уточнила Сабина с появившимися в голосе лукавыми нотками. – Я всё же не зря проделала путь длиной в тридцать миль?

– И ты так и не сказала, зачем ты его проделала, – заметил Уильям и нехотя перевернулся на спину, по-прежнему не открывая глаз. Она ничем не дала понять, что ей неудобно или тяжело, но всё же… Ему не следовало забывать, что рано или поздно наступит утро и всё вернется на круги своя.

– А ты и не спрашивал, – судя по голосу, она улыбалась. И сама придвинулась еще ближе, позволив ему вновь прижаться щекой к ее плечу, чуть повернув голову. – У меня вести из Иерусалимского дворца.

Уильям открыл один глаз и попытался разглядеть выражение ее лица.

– Позволь спросить, зачем ты ходила во дворец, если…

– Я не была во дворце, – ответила Сабина, убирая ему за ухо прядь волос. – Ко мне в лавку зашла… близкая подруга. Она и проболталась по глупости о том, что услышала, пока снимала с Сибиллы мерки для нового блио. Бедняжка вновь в тягости и располнела едва ли не вдвое.

Уильяму показалось, что при последних словах в ее голосе появились завистливые нотки, но отточенный годами интриг и сражений разум зацепился вовсе не за эту фразу.

– К тебе в лавку? – уточнил он, открыв и второй глаз.

Сабина помолчала и виновато закусила нижнюю губу.

– Нет, сказать по правде, это лавка моего отца. Он позволил мне работать у него, пока я не найду… более подходящее для нас с Элеонорой место. Нет, он подобного не говорил, но я и сама понимаю, что мне не место в его лавке. Историю моего исчезновения знает треть магометанского квартала, как знает и то, что я стала христианкой. Я не хочу, чтобы мое возвращение доставило отцу еще больше трудностей, чем мой побег.

Уильям сделал глубокий вдох, задержал на мгновение дыхание – от такого признания сон сняло, как рукой, – и вкрадчиво спросил:

– Ты ходила к отцу?

К чести Сабины, взгляд она не отвела. И даже приняла виноватый вид, понимая, что он не так уж и не прав, осуждая ее за этот поступок прежде, чем она успела рассказать больше. Прежде чем успела хоть объяснить, почему решилась на это после стольких лет.

– Да, ходила. Я должна была попросить прощения.

– А не ты ли так боялась…?

– Не надо, Уильям, – глухо сказала Сабина и всё же опустила длинные пушистые ресницы. – Я была глупа. Смею надеяться, что поумнела с тех пор, но всё же… Я теперь не одна. И должна заботиться об Элеоноре. Если что случится со мной… Пусть даже она забудет веру своей матери и вырастет магометанкой, но она будет жить. Я слышала, что случилось на коронации Сибиллы. Султан Салах ад-Дин оставит Иерусалим в руках христиан, лишь когда в бою падет последний его воин. Но этого не случится, верно? Они сильнее нас. И никого не пощадят.

– Ты меня хоронишь? – сухо спросил Уильям, внимательно рассматривая ее лицо в темноте. Сабина вздрогнула всем телом и испуганно подняла на него глаза.