Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 52 страниц)

– Мессир, – первой нарушила молчание сарацинка, поднимаясь с колен, и темный румянец на щеках стал заметнее. Ее смутило такое пристальное внимание, но она уже не выглядела напуганной.

– Я, – пробормотал Уильям, тоже почувствовав себя неловко, – не хотел вам мешать.

– Вы не помешали, – тихо ответила девушка. И протянула, с вопросительными нотками в нежном голосе. – Мессир…?

– Уильям, – представился тот, поняв, что она спрашивает его имя.

– Уильям, – повторила сарацинка нараспев и улыбнулась, не разжимая губ. Но на золотисто-смуглых щеках появились очаровательные ямочки.

– Могу я узнать, как вас зовут? – спросил Уильям и невольно смутился, услышав в собственном голосе неподдельное восхищение.

– Джалила, – ответила сарацинка и тут же нахмурила тонкие изогнутые брови, став похожей на маленького, чем-то недовольного лисенка. – Но… Я была крещена в день святой Сабины Римской два года назад. Мне было двенадцать, – добавила она, словно сама понимала, что кажется ему совсем ребенком. Я женщина, говорили ее нахмуренные брови, а не дитя, мессир. Относитесь ко мне соответственно.

– Так как же всё-таки? – уточнил Уильям, улыбнувшись, чтобы она не чувствовала себя неловко.

– Сабина, – решила девушка и улыбнулась в ответ, перестав хмуриться. – Я… я не знаю, как мне отплатить за ваше благородство.

– Благородство не нуждается в оплате, – ответил Уильям, чувствуя себя рыцарем из баллад сродни тем, что пел при королевском дворе барон Артур. – Потому что у него нет цены.

– Вы не правы, мессир, – тихо сказала сарацинка, качнув чернокосой головой. – Вы вступились за меня, зная, что вас могут ранить. Или же и вовсе убить. А ведь я даже не ваша женщина.

– Я тамплиер, – растерянно ответил Уильям, смущенный такой прямотой. – У меня… не может быть женщины.

– Не это важно, – вновь качнула головой Сабина, подарив ему еще одну улыбку. По черным косам побежали золотистые блики от горящих вокруг свечей. – И я хотела бы отблагодарить вас. Только не знаю, как.

– Мне ничего не нужно, – отказался Уильям, коротко мотнув головой, и отбросил со лба прядь волос. – Я… я совсем забыл, вас хотел видеть Магистр Ордена. Если вы… не возражаете.

– Нет, – тихо ответила сарацинка. Сердцевидное лицо приобрело настороженное выражение.

– Не нужно бояться, – неловко попросил ее Уильям. – Он не причинит вам вреда. И я… – добавил он, вспомнив тот испуганный взгляд, которым она наградила его в полутемном переулке, – не причиню.

Сабина удивленно посмотрела на него, чуть склонив голову на бок. А потом приоткрыла губы, словно хотела сказать «О. Я понимаю».

– Я боялась не вас, мессир, – ответила сарацинка. – Я боялась за вас. Они бы никогда не посмели поднять руку на дочь хозяина. А вот тамплиера убили бы, не задумываясь.

– Тогда почему вы убегали? – спросил Уильям, чуть нахмурив брови.

– Иртидад, – коротко сказала Сабина. И добавила, поняв, что христианину-храмовнику это слово ни о чем не говорит. – Вероотступничество. В Исламе за такое сурово карают.

– Насколько сурово? – задал еще один вопрос Уильям, начав понимать.

– Смерть, – коротко ответила сарацинка и вздрогнула, как от порыва пронизывающего ветра. – Впрочем, – добавила она, попытавшись улыбнуться и подбодрить саму себя, – каким бы истово верующим не был мой отец, он вряд ли стал бы рубить голову собственной дочери. Да и, – продолжила девушка, выдавив еще одну улыбку, – некоторые факихи* полагают, что казнить следует только мужчин. А женщин – держать в заточении, пока их не принудят вновь принять Ислам.

Мерзость, подумал Уильям. И спросил, припомнив то, что сам знал о магометанах:

– Но разве в Коране не сказано «Нет принуждения в вере»?

– Сказано, – согласилась Сабина и горько усмехнулась. – Коран порой бывает очень противоречив, мессир. И трактовать его можно по-разному. Всё зависит от того, каким хочет быть сам человек: милосердным или, напротив, жестоким. Но теперь это не имеет для меня никакого значения, – добавила она, давая понять, что больше не желает об этом говорить. Уильям кивнул и спросил:

– А есть ли кто-нибудь, кто сможет подтвердить, что вы христианка?

– Да, – ответила Сабина без малейшего удивления в нежном голосе. Для своих лет она была на удивление рассудительна. – Спросите любого священника в Храме Гроба Господня. Меня часто видели там на протяжении последних нескольких лет.

Уильям кивнул еще раз и попросил:

– Пойдемте со мной, миледи, я провожу вас к Магистру.

– Я не леди, мессир, – повторила сарацинка, вновь улыбнувшись. – Пусть мой вид не вводит вас в заблуждение, мой отец всего лишь сарацинский купец, который без малейшего стыда наживается на христианских паломниках.

И, по-видимому, дела у него идут очень успешно, решил Уильям, наученный, еще будучи наследником барона, разбираться в драгоценностях и с первого же взгляда заметивший, что розовые жемчужины в косах девушки тщательно подобраны по форме и размеру. Такое украшение стоило куда дороже, чем если бы кто-то просто нанизал на нитку первый попавшийся под руку жемчуг.

Сарацинка подняла с холодного пола свою чадру, аккуратно, даже бережно свернула ее и сказала:

– Я готова.

Уильям с трудом удержался от того, чтобы предложить ей руку. Сабина гордо подняла голову, словно хотела казаться выше, но даже в таком положении показалась ему удивительно хрупкой. Для женщины она была высокой, но вздумай Уильям обнять ее, и мог бы положить подбородок ей на макушку, даже когда она так старательно задирала свой изящный носик. Быть может, поэтому маршал с Магистром встретили ее одинаково мягкими, чуть снисходительными улыбками. Сенешаль, и тот перестал недовольно хмурить брови. Юная, но так старавшаяся казаться взрослой девочка позабавила даже его. А та держалась уверенно и посмотрела на Уильяма всего два раза за весь разговор.

– Не уходите, – едва слышно попросила она и в самом начале, едва войдя в келью Великого Магистра, а затем бросила еще один испуганный взгляд, когда де Сент-Аман спросил ее магометанское имя.

– Мне обязательно отвечать?

– Нет, – сказал Уильям прежде, чем успел вмешаться Магистр или, что было бы еще хуже, сенешаль.

– Тогда я хотела бы его забыть, – негромко, но непреклонно ответила Сабина и вновь приняла гордый вид.

– Полагаю, тебе нужно отдохнуть, дитя, – сказал наконец де Сент-Аман. – Утром я пошлю кого-нибудь из рыцарей в Храм Гроба Господня, и мы соберем капитул. Мы понимаем, что тебе некуда пойти, – добавил он, заметив, что сарацинка настороженно нахмурила брови. – Но женщине не место среди тамплиеров. Ты можешь остаться до утра, но потом тебе придется покинуть прецепторию.

– Я не смею просить о большем, – тихо ответила Сабина.

– Пусть так, но где она будет ночевать? – ворчливо спросил сенешаль. Уильяму показалось, что сделал он это больше для приличия.

– Если для Ордена такая сложность найти лишнюю постель, – спокойно ответил Уильям, – то я готов уступить собственную келью.

– Да будет так, – согласился де Сант-Аман. Уильям расценил это как часть наказания. Пусть он и не считал себя виноватым, но Магистру определенно не понравилось, что некоторые рыцари смеют открыто дерзить вышестоящим братьям. – И позови сюда этого оруженосца.

Льенар меня убьет, понял Уильям. Привяжет к позорному столбу и будет бросать ножи, пока я не истеку кровью.

Ариэль, впрочем, отнесся к предстоящему разговору куда более философски и даже хлопнул Уильяма по плечу, прежде чем зайти в келью.

– Не бери в голову, Вилл. Устав Уставом, но все мы люди. И конкретно за нами с тобой командор Бейрута. А уж он точно скажет, что мы поступили правильно.

– Я не собираюсь прятаться за его спину, – ответил Уильям, но дверь в келью уже закрылась и Ариэль его не услышал.

– Я не хотела доставить вам еще больше неудобств, мессир, – робко сказала Сабина и дотронулась до его руки.

– Вы не доставили, – качнул головой Уильям. – Вы голодны?

– Немного, – всё тем же робким голосом сказала сарацинка.

– Я принесу еды, – пообещал Уильям. Он и сам бы не отказался немного перекусить, но не был уверен, что на кухне прецептории станут кормить пропустившего вечернюю трапезу, да еще и натворившего дел рыцаря. Сабина не то подумала о том же, не то просто хотела сделать хоть что-то в знак благодарности, поэтому предложила ему половину. Уильям отказался.

– Благодарю, я не голоден.

Сарацинка подняла на него свои медово-карие глаза и посмотрела так грустно и понимающе, что ему почему-то стало стыдно.

– Хотя… я бы съел вот этот кусочек.

Сабина улыбнулась, отчего на смугловатых щеках вновь появились ямочки, а в глазах вспыхнули золотистые искорки, и пододвинула к нему тарелку. А потом неторопливо расплела длинные черные волосы, окутавшие ее, словно тяжелый бархатный плащ, и свернулась, как лисенок, на соломенном тюфяке, укрывшись тонким одеялом.

Уильям опустился на пол у кровати, устало вытянув ноги, и еще долго прислушивался к ровному дыханию безмятежно спящей девушки.

***

Вопреки ожиданиям Великого Магистра, король отправился отнюдь не на охоту. Собрав наиболее доверенных рыцарей, Амори вихрем промчался от Иерусалима до Сидона и ворвался в прецепторию тамплиеров, как демон из Преисподней. Храмовники, поначалу схватившиеся было за мечи, оказались вынуждены отступить и сложить оружие, не пролив ни единой капли крови. Связанные обетом не поднимать меча против христиан, да и попросту не решившиеся сражаться с самим королем, тамплиеры бессильно смотрели, как одного из их братьев уводят прочь, чтобы запереть в королевской тюрьме города Тир. Великий Магистр узнал об этом лишь на следующий день после возвращения короля в Иерусалим и бросился во дворец. Впрочем, понимая, что он вряд ли сумеет что-либо изменить. И всё же, осознавать, что они с Амори поменялись местами, и теперь это король будет диктовать свою волю Ордену, было неприятно.

– Вы не имели права! – заявил Одо едва ли не с порога.

– Можете пожаловаться Его Святейшеству, – лениво отозвался король, развалившись в любимом кресле и потягивая крепкое сладкое вино. Королева выбирала для него самые сочные ломтики тонко нарезанных фруктов и кормила с рук, негромко смеясь каждый раз, когда короткая ухоженная борода короля щекотала ей подушечки пальцев. – Да, мессир Одо, я слышал, что ваш Орден ни дня не может прожить без скандала.

Первой мыслью Магистра было, что в этом замешана королева. Впрочем, какая ей была польза поддерживать храмовников против собственного мужа? Разумеется, она пересказала ему всё, что слышала.

– Ах, это было так волнующе, – томно вздохнула Мария, опустив ресницы. Одо почти не сомневался, что она смеется и над ним самим, и над всем их Орденом. – Юная дева и рыцарь в белом плаще, вступившийся за ее честь. Во дворце до сих пор только об этом и говорят. Скажите, мессир, он действительно оберегал ее сон до самого рассвета?

Там еще был оруженосец, сухо подумал Магистр. Но кто, спрашивается, рассказал королеве о том, что происходило в самой прецептории? И о чем только думал этот мальчишка? Как ему вообще взбрело в голову просидеть всю ночь рядом с сарацинкой? От кого он собирался защищать ее в самом сердце Ордена тамплиеров?

А теперь – стараниями этого юнца! – история станет не иначе, как еще одной слезливой балладой о верном рыцаре и прекрасной даме, над которой будут рыдать все девицы при дворе.

– Вот как? – заинтересовался король рассказами о ночном бдении излишне подозрительного мальчишки. – И где же теперь эта юная дева?

– Сестры госпитальеров приняли ее послушницей в свой монастырь, – коротко ответил Одо, не сомневаясь, что сарацинка надолго там не задержится. У нее, по-видимому, теперь не было ни безанта за душой, а даже госпитальеры не настолько великодушны, чтобы принять в свой орден женщину, которая не может предложить им ровным счетом ничего.

– Неужели? – спросил Амори. – Девушка чудом спаслась от беды, а вы за это решили заточить ее в монастырь? Или, – тут король коротко усмехнулся, – ваш рыцарь был далеко не так целомудрен, как требуют того обеты?

– Ее честь не пострадала, – сухо ответил Магистр. Мысль о цареубийстве посещала его всё чаще.

– А что ее семья? – продолжил расспрашивать Амори. – Неужели они… стерпели похищение девицы? – съехидничал король, явно вознамерившись вывести де Сент-Амана из себя.

Если бы, сухо подумал Великий Магистр. В Храме Соломона в первый же день побывал и отец семейства, и семеро его сыновей, и даже его брат. И все они требовали вернуть вероотступницу. Одо в эти встречи благодарил Господа, что еще на рассвете отправил вспыльчивого мальчишку обратно в Бейрут. С того сталось бы наломать дров, причем исключительно из благих побуждений. Он даже уезжать не хотел, вновь начал спорить, что сарацинку нужно защитить и что он никуда не поедет, пока не убедится в том, что ей ничего не грозит. Магистр уже всерьез подумывал лишить юнца белого плаща и разжаловать в сержанты, чтобы тот вспомнил об обете послушания, и непокорного спасло только вмешательство самой девушки.

– Прошу вас, мессир Уильям, – нежным голосом попросила сарацинка, касаясь его руки. – Вы и без того сделали для меня слишком многое. Я не прощу себе, если в ответ навлеку на вас беду.

А потом приподнялась на носочки, окутанная своими тяжелыми черными волосами, и поцеловала его в заросшую рыжеватой бородой щеку. Мальчишка смутился так, что зарделся до корней волос, и забормотал что-то невнятное, но после этого с Магистром уже не спорил и только послушно кивал в ответ на любую фразу. Вид у него при этом был такой, как если бы его ударили мечом по шлему и в голове у него теперь звенело громче, чем на церковной колокольне. Глупец!

– А знаете что, мессир, – сказал король, отставляя пустой кубок, – найдите эту девушку и приведите во дворец. Мы с королевой хотим послушать ее историю.

– Я здесь не для того, чтобы обсуждать и разыскивать девиц, – сухо ответил де Сент-Аман. И добавил безо всякого почтения. – Ваше Величество.

– Я сказал, приведите, – велел Амори, стряхнув свою обманчивую леность. – А потом мы решим, что делать с этим Готье дю Менилем.

– Как пожелаете, Ваше Величество, – согласился Великий Магистр, мгновенно переменив решение.

И искренне посочувствовал сарацинке. Лучше бы ей было оставаться в монастыре. Во дворце иерусалимских королей, полном пороков и постоянных интриг, это наивное дитя будут ждать одни только беды.

Комментарий к Глава седьмая

*Кафир – с арабского “неверующий”, так мусульмане называют представителей других конфессий.

*Факих – с арабского “знающий”, мусульманский богослов и законовед в одном лице.

Орден госпитальеров, в отличие от тамплиеров, свободно принимал в свои ряды женщин.

========== Глава восьмая ==========

Долина Бекаа, город Баальбек, год 1176.

Дым от сотен костров поднимался высоко над стенами осажденного города, густой, сизый на фоне ночного неба и такой едкий, что от него постоянно слезились глаза и першило в горле. Бернар всё чаще ловил себя на мысли, что ему и шатра-то покидать не хочется, но вместо того, чтобы укрыться от дыма за тяжелым, расшитым красным и зеленым в цвет его герба пологом, рыцарь заставлял себя проводить на людях как можно больше времени.

Они должны видеть его, повторял Бернар про себя каждый раз, когда ему хотелось вернуться в шатер. Все они, рыцари и пехотинцы, оруженосцы и пажи, священники и проклятые храмовники. Храмовники – в первую очередь, потому что Бернар был убежден: это кто-то из белых плащей первым назвал его стариком. Жасинт неодобрительно качал головой каждый раз, когда отец принимался поносить тамплиеров, но молчал, не пытаясь спорить. На его взгляд, храмовники здесь были совершенно не причем, но Бернара было не переубедить.

– Я знаю, что это они. Эти гордецы в белых плащах. Да кем они себя возомнили, чтобы говорить так о вернейшем из рыцарей короля?!

Жасинт устало вздыхал, но не напоминал отцу о том, что рыцари Иерусалима обязаны были принимать участие в сражениях лишь до тех пор, пока им не исполнится шестьдесят. После этого стареющий воин мог удалиться в свой фьеф, оставив ратные подвиги сыновьям, и никто бы ему и слова дурного не сказал. А уж в шестьдесят один – тем более! Отцу уже год как следовало мирно почивать на лаврах в окружении слуг и подрастающих отпрысков, а не сидеть под стенами осажденного города.

Жасинт полагал, что это, пожалуй, и правильно. Уходить стоило в блеске славы, а не ждать, пока рука не сможет удержать меча, а плечи – вынести веса кольчуги, и прежде великий рыцарь, наводивший ужас на врагов одним лишь своим именем, превратится в посмешище. Но отец упорно не желал признавать, что уже не молод.

– Как я могу оставить нашего короля в такой тяжелый час?! – спрашивал он, не ожидая, впрочем, ответа. Жасинт не говорил о том, что у короля хватает рыцарей куда моложе и сильнее и что обидные слова о старости Бернар впервые услышал именно от него.

– Это храмовники его подговорили! – ярился отец, не желая даже думать о том, что король мог счесть его стариком и без чужих речей и подсказок. – О, если бы только Амори не покинул нас так рано! Он бы никогда не позволил этим белым плащам так отзываться о рыцарях королевства!

Но Амори лежал в земле уже долгих два года, а корона Иерусалима теперь венчала голову его пятнадцатилетнего сына. Жасинт был тем, кто принес ему страшную весть, и до сих пор не мог забыть, как застыло от ужаса бледное лицо совсем еще мальчика, услышавшего роковые слова.

– Мой принц… Король, ваш отец, скончался у стен Баниаса.

Балдуин смотрел на него, не моргая, стеклянными зелеными глазами, а потом вдруг содрогнулся всем телом и осел прямо на пестрый ковер, зажав рот тонкой, еще детской ладонью в белой перчатке. Но когда принесший дурную весть рыцарь, не задумываясь, шагнул к нему в надежде хоть как-то смягчить горе, принц одним рывком поднялся на ноги и отшатнулся, выставив вперед руку.

– Не подходите, мессир.

Жасинт решил, что оскорбил его своей попыткой утешить. В те дни еще не все верили слухам о таинственной болезни единственного наследника престола.

– Расскажите мне, – потребовал Балдуин, не дав ему даже возможности принести свои извинения. – Что это было? Клинок или стрела?

Жасинт рассказал ему всё. И начал с того, как их армия выдвинулась к стенам Баниаса в отчаянной попытке отбить город у сарацин и отомстить за тех рыцарей, что прежде были здесь пленниками, но однажды были зарезаны все до единого. Это произошло за три года до того, как Амори поднял войска и выдвинулся к Баниасу, но страшные вести о конце плененных рыцарей передавались из уст в уста и после того, как христиане были вынуждены снять осаду и вернуться в Иерусалим не с победой, а с погребальными носилками.

Он рассказал и о том, как король слабел день ото дня и в последние часы даже не мог подняться с походной койки. Совсем рядом с ним, за трепещущим на ветру тяжелым пологом шатра плыли по небу розовые закатные облака и кричали где-то в вышине птицы, но король ничего этого не видел и не слышал.

– Он очень плох, – только и сказала двоим вошедшим рыцарям высокая смуглая девушка в одежде служанки и повязанном на магометанский манер платке, полностью скрывавшим ее волосы. Король бредил, метался по постели и то бормотал что-то совсем неразборчивое, то вдруг принимался с кем-то спорить. Жасинту показалось, что с покойным братом.

– А где его лекари?! – потребовал тогда ответа Бернар таким тоном, словно в болезни короля была виновата служанка. Или, быть может, отца просто разозлило то, что девушка даже не подняла на него темные, медово-карие глаза. – Что они говорят?

– Ничего, мессир, – ответила служанка, осторожно, даже ласково, обтирая мокрое от испарины лицо короля. – Они ничего не могут сделать.

– Если Амори умрет… – начал было отец, когда они вышли из шатра, но тут же осекся и замолчал. И долго, бессильно смотрел на закат выцветшими от старости глазами. – Силы небесные! Он не может умереть, ему всего-то тридцать восемь! Да разве же это возраст?! И сейчас нам как никогда нужен сильный король, а не ребенок на троне! Как этот мальчик будет вести переговоры и возглавлять армию?! Что он сможет сделать в свои тринадцать лет?! Да мы обречены!

– Миль де Планси, – прохрипел Амори, когда ненадолго пришел в себя. – Регентом должен стать Миль де Планси.

– Я сообщу совету баронов вашу волю, – пообещал ему Бернар.

– Этого мало, – сказал король и зашелся надрывным кашлем. Девушка-служанка придержала его за плечи. – Ты… умеешь… писать? – с трудом прохрипел Амори, судорожно вцепившись в ее руку.

– Только на арабском, – ответила служанка, подавая ему кубок с водой, но король кивнул и велел, вновь откинувшись на измятую, влажную от пота подушку.

– Напиши. Я… продиктую. Пусть… пусть потом перепишут.

Жасинт сомневался, что у короля хватит сил даже на то, чтобы просто поставить подпись внизу пергамента, не то что собраться с мыслями и продиктовать целый указ, но еще до рассвета отец поднял его с постели и вручил три запечатанных королевской печатью свитка.

– Скачи в Иерусалим так быстро, как только сможешь, – велел Бернар.

– А король…?

– Только что скончался. Торопись!

Жасинт добрался в Иерусалим уже на шестой день пути и бросился во дворец, даже не сменив запыленной и пропахшей потом одежды. Когда ему казалась кощунственной сама мысль явиться в таком виде к королеве или принцу, но теперь он даже не задумался о подобных мелочах. Королева и вовсе не сказала ему не слова, только взяла дрожащими пальцами один из свитков. И едва слышно всхлипнула, прижав руку ко рту, когда распечатала последнее письмо от мужа.

– Ваше Величество, – робко прошептала одна из ее дам, не зная, что ей сделать для королевы. Та выпрямила спину, вспомнив, что ее окружают слуги, и слабо улыбнулась.

– Благодарю вас, мессир, – сказала Мария дрожащим голосом. – Вам, верно, пришлось нелегко в пути. Я не забуду этого, обещаю. Вы будете вознаграждены.

– Мне ничего не нужно, Ваше Величество, – качнул головой Жасинт. – Я… соболезную вашему горю.

– Не стоит, мессир, – ответила королева. – Мой супруг заботился обо мне даже на смертном одре, а потому сделал всё, чтобы я не плакала. Даже его последнее послание писала очередная… – Мария замолчала, не договорив, и гордо подняла увенчанную пышной прической голову. – Господь ему судья. И мне. Я не задерживаю вас более, мессир. Вам нужен отдых.

Но Жасинт вместо этого отправился на поиски принца, чтобы передать последние наставления короля и ему.

– Значит, болезнь, – прошептал Балдуин, и лицо его исказилось в гримасе. – Болезнь унесла моего отца, как прежде унесла и моего дядю. А вскоре унесет и меня.

– Не говорите так! – с жаром ответил Жасинт, подумавший, что мальчик решил так лишь от того, потрясен смертью отца. – Вы проживете еще долгие годы!

– Нет, мессир, – горько сказал Балдуин, качнув головой. – Это вам не следует говорить о том, чего вы не знаете.

И больше ничего не прибавил. Слухи поползли позднее, когда принц стал королем и его немедленно окружили десятки знатных мужчин и женщин. И каждый из них быстро начал подмечать странности в поведении как новоиспеченного монарха, так и ближайшей его родни. Его собственная мать, примчавшаяся в Иерусалим вскоре после коронации, даже не обняла сына. И пусть она постоянно находилась рядом с ним, если Балдуин не покидал города по той или иной причине, но неизменно держалась на почтительном расстоянии от сына.

Спешно привезенная в Иерусалим старшая сестра короля, четырнадцатилетняя Сибилла, вела себя не так отчужденно, но теперь уже сам Балдуин не позволял ей даже прикоснуться к нему. И – к немалому удивлению знати – объявил Сибиллу своей наследницей, велев подыскать ей в мужья достойнейшего из христианских рыцарей.

– Женщина на троне? – переспросил Бернар, когда ему принесли эту весть. – Нет, я могу понять, что мальчик молод и глуп, но куда смотрит его регент? Неужели никто не помнит, как нами уже правила одна королева? Разве мало нам было того, как Мелисенда постоянно боролась за власть то с собственным мужем, то с сыном? Да вспомните, какого труда стоило покойному брату Амори взять бразды правления в свои руки! – воскликнул он, обращаясь не то к семье, не то к далеким и неспособным услышать его баронам. – А теперь они намерены терпеть подобные выходки еще и от Сибиллы? И почему, спрашивается? Пусть мальчишка женится и поторопится обзавестись парой-тройкой сыновей, а не занимается всякими глупостями!

Но Балдуин даже не начал рассылать послов, подыскивая себе незамужнюю принцессу. Поначалу это объясняли тем, что у него хватало и других, куда более важных забот. Миль де Планси, назначенный регентом при тринадцатилетнем короле, занимал этот пост всего несколько месяцев, успел разозлить едва ли не всех баронов королевства, позволил Салах ад-Дину разбить у стен Александрии приплывших с Сицилии норманнов и в конечном итоге был убит в Сен-Жан д’Акре.

– Туда ему и дорога, – заявил тогда Бернар, ничуть не раздосадованный смертью регента. Амори столько сделал, чтобы заключить союз с сицилийскими норманнами, а этот глупец де Планси, хоть и называвший себя преданнейшим другом покойного короля, за несколько дней свел все усилия Амори к нулю. – Граф Раймунд такого точно не допустит! Уж он-то не станет медлить и покажет сарацинам, что королевство сильно, как никогда!

Поговаривали, будто Раймунд Триполитанский настолько не хотел медлить и выжидать, что и убийство регента было совершенно по его приказу. Граф Раймунд явился в Иерусалим вскоре после смерти Амори и заявил, что регентом должен стать он, как ближайший родич короля, но Миль де Планси, разумеется, отказался уступить ему свое место. Не будь де Планси так непопулярен среди других баронов, и, возможно, он сумел бы продержаться до совершеннолетия Балдуина. Но регент, казалось, делал всё, чтобы разозлить знать, особенно часто оскорбляя тех из них, кто был рожден в Святой Земле, а не прибыл, как сам де Планси, с Запада, поэтому на графа Раймунда смотрели, как на освободителя. Тот отвечал ничего не значащей улыбкой, не соглашаясь со слухами, но и не отрицая их. Кто бы ни отдал приказ убить Миля де Планси, Раймунду это было только на руку. Баронам тоже. Они полагали, что граф справится с управлением королевством куда лучше, и совсем не принимали в расчет короля.

– Дитя, – заговорила знать поначалу, когда единственный сын Амори был коронован под именем Балдуина IV. Одни бароны были недовольны таким юным правителем, другие, напротив, рассчитывали заполучить послушную марионетку в золотой короне. Но Балдуин оказался куда более зрелым, чем ожидали его подданные.

– Принесите мне карту, – потребовал мальчик-король в первый же вечер после коронации. И, получив желаемое, начал расставлять на ней крохотные фигурки, призванные изображать врагов королевства. – Поправьте меня, мессиры, если я где-то ошибусь.

Бароны оценили и его рассудительность, и готовность прислушиваться к другим. Балдуин прекрасно понимал, что слишком молод и неопытен, а потому безропотно выслушивал все советы и наставления. Но решения старался принимать самостоятельно, подолгу раздумывая над каждым предложением своих вассалов и тщательно взвешивая все аргументы.

– Мне донесли, что Салах ад-Дин присоединил к своим землям Дамаск, – говорил он в начале декабря 1174 года. – Я полагаю, что первейшая обязанность христианских рыцарей отныне состоит в том, чтобы не допустить еще большего усиления этого курда.

В отличие от отца, Балдуин уделял внимание всем, даже самым незначительным деталям, и в первую очередь происхождению своих врагов.

– Вы правы, государь, – согласились бароны, и сами прекрасно понимавшие, что объединение магометан под властью одного правителя не сулит Иерусалиму ничего хорошего.

– Что ж, – говорили они позднее между собой, – пусть король и молод, но он, по крайней мере, не глуп и хорошо образован.

– Как я понимаю, Салах ад-Дин твердо намерен захватить прежние владения Зангидов? – спрашивал Балдуин своего регента, подолгу рассматривая карту. Вокруг королевства неумолимо сжималось кольцо мусульман.

– Всё говорит именно об этом, – соглашался с королем граф Раймунд.

– Нам следует воспользоваться тем, что они воюют между собой, – рассудительно заметил Балдуин и атаковал Бейтджин, расположенный почти у самых ворот Дамаска. А захватив крепость, безо всяких колебаний разрушил и ее саму, и окружавшее ее поселение.

– Зангиды вряд ли смогут долго сопротивляться армии Салах ад-Дина, – объяснил свое решение мальчик-король. – Но для нас будет куда лучше, если он получит выжженную землю с разрушенными крепостями, а не плодородный край, в любой миг готовый снабдить его воинами и продовольствием. Чем больше мы уничтожим, тем тяжелее ему будет подготовиться к новой войне.

– Этому мальчику всего четырнадцать, но рассуждает он, как опытный полководец, – с удивлением заметил Бернар, когда они возвращались из похода. А Балдуин, довольный своим первым военным успехом, продолжил придерживаться выбранной им стратегии. Не прошло и года, как король, узнав об осаде Алеппо, немедленно выдвинул войска к Баальбеку.

– Это вынудит Салах ад-Дина отвлечься от Зангидов, – резонно предположил Балдуин. Именно в тот вечер он и бросил роковую фразу про возраст Бернара. – Граф Раймунд, вы получили ответ от маркиза де Монферрата?

– Еще нет, государь, – ответил ему регент. – Но я не думаю, что он откажется от возможности видеть на троне Иерусалима своего сына, а впоследствии и кого-то из внуков.

– Вам следовало послать меня, граф, а не какого-то неопытного мальчишку, – недовольно заметил Бернар. Он бы решил это дело вдвое быстрее любого другого гонца, даже несмотря на то, что затея с объявлением Сибиллы наследницей ему по-прежнему не нравилась.

Балдуин повернул к нему красивое бледное лицо и ответил:

– Вы верно служили прежним королям Иерусалима, мессир. А потому с нашей стороны будет неблагодарным лишить вас заслуженного отдыха и покоя. Мы хотели бы освободить вас от тягот службы.

Для Бернара это стало ударом.

– Он считает меня стариком, – только и смог вымолвить рыцарь, когда вновь обрел дар речи. Жасинт начал было уверять отца, что это не так, но на следующий день стало еще хуже. Под стенами осажденного Баальбека появился отряд храмовников, спешно примчавшийся из расположенного всего в пятидесяти милях западнее Бейрута.

– Я рад видеть вас и ваших рыцарей, мессир, – учтиво поприветствовал Балдуин их командора. Тот не то коротко поклонился, не то просто кивнул в ответ и на первом же военном совете разнес предложенный Бернаром план осады в пух и прах.

– Вы впустую погубите сотни людей, – заявил командор, небрежным движением откидывая за спину длинные черные волосы.