Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 52 страниц)

– Благодарю вас, – всхлипнула Сабина, хватая руку госпитальера и с жаром целуя его ладонь. – Храни вас Господь, мессир.

– Иди, девушка, – мягко ответил рыцарь и даже подтолкнул ее в спину, указав второй рукой в сторону терявшегося в темноте входа в массивное прямоугольное здание госпиталя. И она бросилась внутрь, опомнилась, лишь столкнувшись с белыми плащами, а не черными, и начала говорить, что ее послал король, что ей необходимо разузнать всё для него, а не для самой себя, и что она даже не знает, кого именно ей искать, потому что не представляет, как он выглядит. А увидев белое, в испарине, лицо с заострившимися чертами и темными, почти черными кругами под закрытыми глазами, и в самом деле не узнала его в первое мгновение. Так и стояла, неверяще глядя на эту маску, на это совершенно чужое лицо в обрамлении спутанных, влажных от пота волос, и не понимала, кто перед ней.

– Он потерял много крови, – прошелестел голос за спиной, и Сабина, вздрогнув, обернулась, встретившись взглядом с уставшими, но вместе с тем удивительно теплыми ореховыми глазами. Их обладатель тоже был бледен и полулежал на соседней постели, держась рукой за раненое, с проступающей сквозь повязку и камизу, кровью плечо. – Я знаю, кто ты, – по-прежнему тихо, почти не разжимая губ, сказал храмовник, и она запоздало узнала и его. – Осторожней, девочка. Не трудно догадаться, когда ты так смотришь на него.

Сабина не нашлась, что ответить, только судорожно всхлипнула и, вновь повернув голову, как во сне опустилась на край постели, вглядываясь в белое лицо и напряженно вслушиваясь в тяжелое прерывистое дыхание.

– За что? – выдавила она, даже не пытаясь утереть хлынувших из глаз слез и ни к кому толком не обращаясь.

– Ему повезло, – едва слышно ответил ей мессир Жослен, откидывая светлую, в кольцах грязных от пыли и пота волос, голову на узкую подушку. – В первом ряду была настоящая бойня. Девятерых попросту затоптали, прежде чем к ним пробились остальные. А мы, считай, вышли сухими из воды. Милостью Божьей.

Сабину замутило от этих слов, воображение вдруг отчетливо нарисовало его, лежащего на земле с размозженными, раздавленными костями, и она даже зажала рот рукой, борясь с нахлынувшей дурнотой, от которой содрогалось всё тело и темнело в глазах.

– Не плачь, – прошептал мессир Жослен, когда у нее вырвался сдавленный стон. Ему, верно, все эти раны казались совсем не опасными. – Я же говорю, ему повезло. Впервые вижу, чтобы стрела попадала так удачно.

Жослену даже удавалось шутить. А Сабина, забывшись, гладила побелевшее лицо и целовала закрытые глаза мокрыми, солеными от слез губами, пока он не застонал слабым голосом и не приподнял веки, глядя на нее сквозь темные, по-девичьи длинные и густые ресницы. И не попытался улыбнуться, с трудом приподняв уголки бескровных губ.

– Ты бы видела… – прошептал Уильям с таким счастливым видом, словно не лежал среди сотен других раненных с перевязанной грудью, рукой и еще Господь знает чем, скрытым от чужих взглядов тонким покрывалом. – Видела, как мы гнали их. А Балдуин…

– Тише, – с трудом выдавила Сабина, поглаживая его по щеке дрожащей рукой. – Ничего не говори. Тебе… тебе нужен отдых.

Слабая, но такая счастливая улыбка померкла на белом измученном лице, и он спросил с непонятной печалью в едва слышном голосе, медленно подняв подрагивающую руку и стирая слезы с ее щеки:

– Ты не понимаешь, верно?

Сабина молчала, не зная, как объяснить ему, что этого понять было невозможно. И стараясь – искренне, изо всех оставшихся после пережитого ужаса сил – принять то, что это делало счастливым его.

У нее не получалось.

Комментарий к Глава шестнадцатая

*коннетабль – высший военный чин в средневековой Франции и Латино-Иерусалимском королевстве.

========== Глава семнадцатая ==========

Позднее султану Салах ад-Дину приносили известия о том, что франки потеряли в битве при Монжизаре более тысячи человек. И еще половина от этого числа скончалась от ран в иерусалимском госпитале Святого Иоанна, куда прокаженный король приказал доставлять всех раненых, не разбирая происхождения и военного чина. Но для Салах ад-Дина эти вести служили слабым утешением. Христианская армия могла быть обескровленной, могла потерять всех своих монахов в кольчугах, бывших едва ли не самой страшной угрозой для правоверных, но поражение при Монжизаре навсегда очернило прежде блестящую славу султана-завоевателя.

Ни его враги-франки, ни недруги из числа магометан, ни даже его друзья и родные братья не забудут этого позора. Тысячи правоверных были зарублены и обезглавлены в бою, и сотни попали в унизительный плен. Претерпев немало лишений и проливных осенних дождей, едва не погибнув при переходе через Синай, потеряв в пути еще не одну сотню воинов и наконец вернувшись в Каир, Салах ад-Дин был вынужден признать, что его вторжение обернулось едва ли не самым позорным провалом в истории правоверных.

Христиане тем временем воодушевились. У изведенного постоянными дворцовыми интригами короля будто открылось второе дыхание, и он задумался об усилении весьма условных границ королевства. И в первую очередь о постройке новых крепостей и укреплении старых, поэтому вассалы и бароны часами видели мальчика сосредоточенно считающим, исписывающим сверху донизу целые ярды пергамента и постоянно советующимся, а то и спорящим с лучшими строителями королевства.

У тамплиеров дела шли не хуже. Магистр ликовал, как и прочие, в Сен-Жан д’Акре уже высаживались, окрыленные вестями о победе, прибывавшие взамен погибших братья из западных прецепторий, а Уильям медленно поправлялся под чутким присмотром часто посылаемой к нему доверенной королевской служанки. Во всяком случае, свои появления в госпитале Святого Иоанна Сабина объясняла именно приказом Балдуина.

– Его Величество глубоко обеспокоен самочувствием командора де Шампера, – говорила сарацинка и хмурила брови, приобретая на удивление грозный для такой красивой и даже хрупкой женщины вид каждый раз, когда видела кровь на его повязках. Рана от стрелы оказалась самой тяжелой и долго не закрывалась, то и дело начиная кровоточить.

В третий приход доверенной служанки Уильям позволил себе расслабиться и с плохо скрываемой улыбкой наблюдать, как Сабина распекает лекарей, не стесняясь в выражениях. Кровоточащая рана не давала ему покоя и почти пугала – почему она никак не заживет? Что с ней не так? – а присутствие Сабины, напротив, дарило успокоение.

– Всё будет хорошо, – шептала сарацинка, мгновенно замечая его волнение, и целовала лицо возлюбленного, когда никто не видел. – Ты обязательно поправишься, и всё будет, как прежде.

Уильям молчал, не признаваясь в том, что как прежде не будет уже потому, что звания командора его лишили. Не из-за провинностей, а потому, что Газа была слишком важной крепостью, чтобы оставлять ее без главы. Который лежал раненым в сотне миль от вверенной ему прецептории.

– Ты не покинешь госпиталя, пока лекари не убедятся в том, что твои раны полностью зажили. Газа слишком далеко, чтобы я мог быть уверен, что ты доберешься туда без осложнений для своего здоровья, а мы и без того потеряли слишком много рыцарей, чтобы позволить оставшимся рисковать жизнями, – сказал, навестив раненых рыцарей, Великий Магистр, и Уильяму не оставалось ничего иного, кроме как согласиться.

Сабина расстроилась, когда узнала об этом.

– Почему ты не сказал? – с искренней печалью спросила сарацинка, сидя на краю постели и вглядываясь в его лицо. Уильям пожал плечами, и рана от стрелы немедленно отозвалась короткой вспышкой боли, заставив его поморщиться.

– Ерунда. Возможно, мне позволят возглавить другую прецепторию.

После грандиозной победы при Монжизаре, победы, которая была и его заслугой тоже, он всерьез надеялся на новое назначение. Тамплиер не должен быть честолюбивым, не должен желать славы для себя, но Уильям ничего не мог поделать со снедавшим его тщеславием. Он знал, что способен на бóльшее, чем быть всего лишь рядовым рыцарем Ордена тамплиеров.

Но, кроме этого, оставалась Сабина.

Нежная, ласковая Сабина с длинными чуткими пальцами, мягкими пышными локонами коротко подстриженных черных волос и лукавым, как у лисенка, выражением лица. Уильям всё чаще вспоминал, как думал о ней перед самой атакой на сарацинскую армию, как на короткое постыдное мгновение почувствовал, что не хочет больше сражаться, и понимал, что так не может продолжаться вечно. Нужно было выбрать между нею и Орденом. Между любовью и… честью.

– Что тебя тревожит? – с нежностью спрашивала Сабина, поглаживая его по щеке, но Уильям не знал, что ей ответить. А потом она уходила из госпиталя и возвращалась вновь, в его снах, ласковая и страстная одновременно, осыпающая его жаркими поцелуями, от которых кружилась голова.

– Я так люблю тебя, – шептала призрачная сарацинка в последнюю ночь, окутанная одними лишь полупрозрачными вуалями, обвивала руками его шею, льнула всем телом, теплым и гибким, и целовала его лицо. – Мой милый, мой любимый. Не оставляй меня, никогда не оставляй.

А потом вдруг превратилась в леди Милдрэд с белым заплаканным лицом и распущенными по плечам белокурыми волосами.

– Что ты наделал, Уильям? – прошептала мать, и из ее прозрачно-голубых глаз вновь потекли крупные слезы. – После всего, что я пережила по вине твоего отца, как мог ты обречь на это другую женщину?

Я не сделал ничего дурного, хотел ответить Уильям, но губы будто одеревенели и не слушались, не способные произнести ни единого слова.

– Доволен?! – гремел в ушах голос барона. – Я дал тебе свое имя, чтобы уберечь твою мать от позора, дал тебе возможность прославить это имя в рядах величайшего из рыцарских Орденов, и как ты отблагодарил меня за это? Что скажет твоя мать, когда узнает о делах своего драгоценного бастарда? Не ты ли говорил, что всегда защищал ее? И как же, позволь узнать, ты убережешь ее от нового позора, когда тебя изгонят из Ордена за связь с этой сарацинской шлюхой?

Она не шлюха, хотел сказать Уильям, но кто согласился бы с ним, если бы их тайные встречи вдруг стали явными? Женщина, отдавшаяся тамплиеру, кем, если не блудницей, была она в глазах других людей? В глазах церковников, полагавших женщин распутными лишь потому, что сами они, эти благочестивые священники, были не в силах ни побороть, ни утолить своего желания? И в глазах благородных рыцарей, привыкших брать, что пожелают, а потому полагавших, что если женщина уступила одному, значит обязана будет уступить и всякому иному мужчине?

Ее заклеймят за одно лишь желание быть любимой. Их обоих.

Но самым пугающим стало видение полуразмытой, словно туманная дымка в сумраке, фигуры без лица, стоящей в клубах дорожной пыли. Та забивалась в нос, и скрипела на зубах, не давая сделать вдоха, а потом перед самыми его глазами вдруг возникли другие, белесые, почти лишенные цвета и смотревшие на него со странным, одновременно брезгливым и одобрительным выражением.

Король вправе брать то, что пожелает. И ту, кого пожелает. Мой отец никогда этого не понимал, но ты… ты всё понимаешь, мой мальчик. Ты похож на меня куда больше, чем ей хотелось бы.

Уильям проснулся со сдавленным криком и долго не мог отдышаться, до судорог в пальцах стискивая край покрывала. Чтобы убедить самого себя в том, что это был лишь дурной сон, уже развеявшийся, словно дым на ветру. Но это видение звериных белесых глаз преследовало его и после того, как над Иерусалимом занялся розово-золотой рассвет и поднялось круглое, не по-зимнему яркое и слепящее глаза солнце, способное прогнать любые сновидения.

Кроме этого.

***

Одо де Сент-Аман писал письма. Длинные, обстоятельные, подробно рассказывающие обо всех невзгодах, обрушившихся на Святую Землю. Послание королю Англии, Генриху Плантагенету, королю Франции Людовику VII, печальному известному разводом со своевольной Альенор Аквитанской, императору Священной Римской Империи, рыжебородому Фридриху Барбароссе, и обоим занимавшим ныне Святой Престол понтификам: Его Святейшеству Александру III и антипапе Каликсту III.

– Разумно ли это? – с сомнением спросил сенешаль Ордена, когда прошлым вечером был вместе с маршалом и капелланом вызван в бедный, как и было положено рыцарю Храма Соломона, покой Великого Магистра. – Александр III враждует с Барбароссой и его антипапой…

– Так что же нам, братья, теперь поддержать незаконного узурпатура Святого Престола? – возмутился маршал, не дав ему договорить.

– Это не поле боя, любезный брат, – недовольно сказал прерванный на полуслове сенешаль. – И говорим мы не о сарацинах.

– Когда мы окажемся на поле боя, любезный брат, – в тон ему отозвался маршал, отвечавший за военную подготовку братьев, – говорить станет уже поздно. Нам нужны мечи, а не слова. Сотни, тысячи мечей, щитов и арбалетов, что бы ни говорили Их Святейшества о запрете на это оружие! Нам нужен новый Крестовый поход!

– Успокойтесь, братья, – миролюбивым тоном вмешался в спор еще совсем молодой, но мудрый так, как могут быть мудры лишь священнослужители, капеллан Ордена. – Господь простит нам и арбалеты, и наши споры, как прощал и прежде. Если мы, как и прежде, употребим их на благо христиан. Как наши братья обозревают дороги с башен своих прецепторий, так и наши споры призваны служить лишь одной цели: увидеть те достоинства и недостатки посещающих нас идей, какие можно разглядеть, лишь взглянув на них с вышины чужого рассуждения и не будучи ослепленными пеленой гордыни и веры в собственную непогрешимость. Но не будем резки друг с другом, дабы не нанести обиды своему собрату. Цель у всех нас одна, и нам должно идти к ней рука об руку, а не порознь.

– И всё же, – ответил сенешаль, терпеливо дождавшись, когда капеллан закончит говорить, а Великий Магистр – кивать в такт его словам, – мы играем с огнем, любезные братья. Его Святейшество вряд ли будет доволен, узнав о посланиях Фридриху и его антипапе. И Фридрих, без сомнения, придет в ярость, если прознает о письме Александру III. И я, братья, не возьмусь предсказывать последствия.

– Последствия, – наконец заговорил сам де Сент-Аман, – будут неприятны и для нас, и для всего христианского мира. А потому важно сделать так, чтобы эти непримиримые соперники не были ни о чем осведомлены. Мы не в том положении, чтобы просить помощи лишь у половины союзников. Лишь одному Господу известно, сколько еще проживет этот мальчик на троне. И сможет ли он еще хоть раз вырвать у Салах ад-Дина победу. Мы победили с Божьей помощью, но не стоит ждать, что небеса и впредь будут так милостивы к нам. Мы можем лишь молить их об этом.

Решено было всё же написать письма всем, кто мог хоть чем-то помочь делу тамплиеров в Святой Земле. И послать рыцарей инкогнито, без белых плащей и упоминаний об их принадлежности к могущественнейшему из военно-монашеских орденов. Выбрать следовало из числа тех братьев, кто видел последние сражения с сарацинами собственными глазами, кто заплатил за победы Ордена собственными потом и кровью и кто умел говорить красиво и мудро. Кто знал бы, как верно представить обрушивающиеся на Святую Землю трагедии, показав при этом, что, несмотря на все их невзгоды, Орден тамплиеров силен, как никогда. Но даже сильнейший из рыцарей Христа не выстоит против объединенной магометанской армии.

Маршал был прав. Ордену нужен еще один Крестовый поход.

Именно это спросил у Великого Магистра один из вызванных к нему на рассвете братьев. Одо самолично, ни с кем не советуясь и никому не сообщая, выбрал его для того, чтобы доставить Александру III послание, на котором еще не успел остыть запечатавший его воск с оттиском символа Ордена тамплиеров: крохотным изображением двух рыцарей на одном коне.

– Магистр, могу я задать вопрос?

Одо кивнул, с тщательно скрываемым от чужих глаз неудовольствием отметив, что будущий посланник в смятении. Ответственность на него возлагалась, безусловно, немалая, хотя и оказываемые Магистром честь и доверие были огромны. Но на лице рыцаря на мгновение отразились не страх и не возбуждение, а именно смятение. Словно приказ хоть и был ему лестен, но вместе с тем шел вразрез с его собственными намерениями. Хотя какие намерения могут быть у храмовника, кроме желания достойно послужить своему Ордену и Великому Магистру?

– Я должен вернуться на Запад и от лица всех моих братьев призывать к новому Крестовому походу?

Одо едва заметно улыбнулся, довольный тем, как быстро мальчик догадался о цели предстоящего ему путешествия.

– Тебя что-то тревожит, любезный брат? – спросил Магистр, невольно подражая доверительной манере покойного Бертрана де Бланшфора. Бертран всегда знал, как разговаривать с каждым из своих рыцарей. И всегда умел не только приказать, но и объяснить, почему его приказ так важен для блага всего Ордена. Одо никогда не считал себя способным на подобные беседы с теми, кому полагалось безоговорочно подчиняться Великому Магистру, но попытаться стоило.

– Я не покидал Святой Земли восемь лет, – медленно, словно раздумывая над каждым своим словом, сказал рыцарь, и теперь смятение слышалось и в его глубоком низком голосе. – И не смогу сражаться за нее, если буду на Западе.

– Никто из нас не сможет сражаться, если с Запада не придут наши братья во Христе, – ответил Великий Магистр, стараясь не злиться. Сообразительный мальчик, тем не менее, не понимал очевидного. – Нас слишком мало, чтобы противостоять сарацинским ордам. Ты сам видел, что победа при Монжизаре была чудом, которого может и не случиться вновь.

– Да, Магистр, – ровным голосом согласился рыцарь. – Я должен ехать один?

– У тебя есть на примете братья, которым можно доверить столь важную миссию? – спросил в ответ де Сент-Аман, рассеянно потирая пальцами подбородок, густо поросший белой от седины бородой.

– Двое, – ответил посланник, не задумываясь, и Одо лишь коротко кивнул, не спрашивая имен.

– Можешь взять их с собой.

– Благодарю, Магистр, – сказал рыцарь все тем же ровным голосом, словно оказанная ему честь нагоняла на него тоску. Мальчишка, что с него взять? В его возрасте Одо тоже хотел лишь славы на поле боя, а всё остальное полагал уделом, не достойным мужчины и рыцаря Ордена тамплиеров.

– Ступай, – велел Магистр, отгоняя непрошенные воспоминания о славных боях и победах над сарацинами в те давние годы, когда власть Креста в Палестине была сильна, как никогда. – Я рассчитываю, что ты покинешь Иерусалим завтра на рассвете.

– Как пожелаете, Магистр, – покорно поклонился рыцарь, но голос у него дрогнул. Он повернулся спиной и вышел, держа голову высоко поднятой. Та казалась ему до странности пустой, звенящей изнутри от этой пустоты, отчего собственное дыхание, вроде бы ровное и глубокое, казалось неимоверно громким и заглушающим собой все иные звуки. Он даже не понимал толком, куда идет, как во сне пытаясь собрать воедино ускользающие мысли.

Запад. Такой далекий, почти забытый, он уже начал казаться лишь сном, навеянным дующими из-за моря ветрами, и вдруг напомнил о себе стремительным кинжальным ударом. Уже завтра он должен будет отправиться на Запад. Но что там, на этом полузабытом Западе?

Сколько времени ему придется провести в переговорах с самим Папой? Переговорах, обставленных таким образом, что никто, кроме Его Святейшества, не будет знать об истинном лице явившегося к нему рыцаря. Он придет без белого плаща и красного креста и если не справится с возложенной на него миссией, то Орден будет отрицать сам факт того, что посылал кого-то в самое пекло церковного и политического раздора. Тамплиерам нужны мечи, а не скандалы, именно потому все трое посланников будут ходить по лезвию ножа, рискуя не только провалом переговоров, но и, возможно, своим плащом.

И как теперь быть с…?

Он отвлекся от мыслей, едва не столкнувшись с кем-то в коридоре прецептории, и поднял глаза, увидев белый плащ с крестом на левом плече и яркие, цвета голубой бирюзы, глаза пекарского сынка. Тот, верно, хотел что-то сказать, не иначе, как похвастаться тем, как заслужил наконец столь желанные для него рыцарские шпоры – награда за Монжизар, не иначе, – уже разомкнул губы, но Уильям посмотрел сквозь него и бросил, не задумываясь толком над смыслом своих слов:

– Видно, дела у Ордена и в самом деле хуже некуда.

И прошел мимо, оттеснив Эдварда плечом. Обидел походя, не подумав и при здравом рассуждении даже не желав, но пекарского сына это едва ли бы утешило. А самого Уильяма влекло к дальней стороне наружной стены прецептории, за конюшни, из глубины которых доносилось ржание орденских лошадей, туда, где можно было спрятать в щели между неплотно подогнанными блоками плащ и завернутое в него сюрко с крестами на груди и спине. А затем вновь затянуть на поясе кожаную перевязь с мечом и, раз за разом ставя ногу в высоком сапоге из мягкой кожи в удобные щели между каменными блоками, легко перемахнуть через стену, оставшись незамеченным для сторонних наблюдателей.

Не дозволено брату покидать прецептории без дозволения командора и никаким иным способом, кроме как через ее ворота.

Но кто узнал бы в нем сейчас орденского брата? В длинной, доходившей до колен, котте из темной шерсти и без каких-либо знаков различия – лишь с узким прямым мечом, лучше всяких слов говоривших о рыцарском звании, – с загорелым лицом и заплетенными в косицу длинными густыми волосами он мог быть кем угодно. Наемником на службе у иерусалимского короля. Скромным вассалом, возможно, даже безземельным. Младшим сыном другого скромного вассала, которому не досталось даже самого захудалого фьефа с самой неплодородной почвой. Никто и не обратит на такого рыцаря внимания, разве что скользнет по нему отстраненным взглядом, когда тот отыщет в шумной толпе такую же обычную, как и он сам, служанку, каждое утро покупающую на базаре фрукты,. И едва ли кому-то покажется странным, когда служанка вскинет голову, заметив краем глаза выросший рядом с ней силуэт, и ее лицо озарится радостной улыбкой.

Мало ли в Святом Граде влюбленных?

– Безумец, – прошептала Сабина дрожащим от нежности голосом, и на ее щеках вновь появились ямочки от широкой сияющей улыбки. А правая, свободная от кожаной сумы с фруктами, ладонь с широко расставленными пальцами замерла, слабо подрагивая, в паре дюймов от его руки, не решаясь коснуться.

– Нужно поговорить, – пробормотал Уильям, почти касаясь губами ее виска и не поднимая глаз на окружавшую его толпу. Благородные сюда не захаживают, орденские братья тоже – предполагалось, что ни у одного из них не должно быть при себе даже самой захудалой монетки, – но рисковать всё же не стоило.

– О чем? – спросила сарацинка, но он только качнул головой, давая понять: не здесь. Сабина удивленно подняла изогнутые брови, но послушно последовала за ним из толпы. Почти побежала, чуть подобрав длинную юбку своего синего платья с грубой шнуровкой на груди, чтобы не отставать от широкого размашистого шага. И сама бросилась ему на шею, выпустив из рук суму с фруктами.

Уильям уткнулся носом в тонко пахнущие жасминовым маслом волосы, крепко прижимая ее к себе и вздрагивая от того, как ласково ее узкие ладони гладили его шею и плечи, а затем нашел ртом теплые разомкнутые губы. Сабина задрожала в его руках, чуть откинула голову назад, отвечая на поцелуй, и ему вдруг вспомнилось, как они точно также целовались в одном из коридоров королевского дворца, а когда он сказал, что должен идти, Сабина спустилась на конюшни следом за ним. А потом лежала полунагая на колючем сене, в одной лишь тонкой камизе с расшнурованным на груди воротом и сбившимся до самой талии подолом, и целовала его так, словно эта ночь была последней в их жизни.

– Я так скучала, – пробормотала Сабина, на мгновение отрываясь от его губ и поглаживая пальцами скуластое лицо, и потянула его за собой, в падающую от одного из неказистых, ютящихся почти вплотную друг к другу домов тень. Уильям пошел, как во сне, способный думать лишь о том, как плотно облегает гибкое стройное тело теплая синяя ткань ее платья, подчеркивая каждую линию вместо того, чтобы скрывать, и вновь уткнулся носом в мягкие завитки черных волос на смугловатой шее в надежде хоть ненадолго отсрочить разговор. Поцеловал, почувствовав губами биение жилки под золотистой кожей, и Сабина тихо вздохнула, прижимаясь щекой к его плечу.

– Я так люблю тебя, мой милый, – с нежностью прошептала сарацинка, и у него на мгновение замерло сердце. Она повторила – повторила едва ли не в точности! – слова из не дававшего ему покоя сна. Перед внутренним взором вновь возникли бесцветные глаза покойного принца.

Отца.

Я не такой! – выкрикнул Уильям в ответ, не разжимая губ и не произнося ни звука, но Сабина вздрогнула и взволнованно спросила:

– В чем дело?

Уильям отстранился, сделал глубокий вдох, медленно моргнув, и на ее сердцевидном лице появилось почти испуганное выражение. Она знала, что он делает так всегда, когда собирается с духом.

– Уильям?

Он сделал еще один вдох, показавшийся пугающе громким в повисшей между ними звенящей тишине, и решился:

– Я должен уйти.

Сабина непонимающе нахмурила изогнутые брови, внимательно вглядываясь в Уильяма, словно падавшая на них тень от дома мешала рассмотреть выражение его лица, и повторила:

– Уйти?

– Уехать, – поправился Уильям. – На Запад.

– На Запад? – вновь повторила сарацинка дрогнувшим от отчаяния голосом и даже отвела в сторону разом потускневший взгляд. Уголки чуть ассиметричных губ опустились в горькой гримасе, походившей на перевернутую улыбку. – Это надолго, – сказала Сабина, решительно взяв себя в руки и вновь взглянув на него. Не спрашивала. Пусть она не покидала Иерусалим с детства, не считая паломничества к Иордану – прошедшего далеко не так благочестиво, как следовало, – но Сабина прекрасно понимала, что путь на Запад и обратно может занять долгие месяцы. Газа тоже была не близко, но они оба знали, что Уильяму достаточно было вскочить в седло на рассвете первого дня и на закате второго он уже был бы в ее объятиях. Из Западных земель так быстро не примчишься, как бы им обоим этого ни хотелось.

– Когда ты вернешься? – спросила Сабина, вновь вглядываясь в его лицо и надеясь, что он сможет дать хотя бы примерный ответ. Уильям смотрел на нее почти минуту, пытаясь запечатлеть в памяти и ее раскосые, окаймленные пушистыми ресницами медово-карие глаза, и изогнутые черные брови над ними, и нежную линию золотисто-коричневых губ, и мягкие черные локоны, не доходившие ей даже до плеч. И каждую черточку сердцевидного лица, придававшего ей сходство с маленьким доверчивым лисенком.

– Я не вернусь.

Сабина беззвучно охнула, вскинула ладонь, прижимая пальцы к приоткрывшимся губам, потрясенная таким приговором, но уже через мгновение забавно тряхнула головой и спросила почти деловитым тоном, безуспешно пытаясь скрыть охватившее ее смятение и одновременно с этим отыскать хоть какой-то выход.

– Но почему? Я думала… – она замялась, не зная, как объяснить, что вовсе не желает, чтобы он вновь оказался в госпитале израненным после очередного сражения. – Думала, что Ордену как никогда нужны воины. Нужны здесь, а не на Западе.

– Нужны, – кивнул Уильям, чувствуя, что с каждым мгновением в нем остается все меньше решимости. И не зная, как повести себя, когда она поймет, что он говорит всерьез. – За ними я и отправлюсь. А когда вернусь… Я вернусь в Орден.

Он не нашел в себе силы выговорить «А не к тебе», но фраза всё равно прозвучала, беззвучно отразилась в глазах и повисла в воздухе между ними. У Сабины дрогнули губы.

– Я… наскучила тебе?

Нет! – захотелось выкрикнуть Уильяму. Ты никогда мне не наскучишь. Я клянусь, что буду думать о тебе всегда, буду молиться о тебе, буду любить тебя до тех пор, пока мое сердце не перестанет биться, и даже после этого, в мире, где между нами уже не встанут никакие обеты и правила. Никогда и нигде, ни с какой иной женщиной я не предам тебя, потому что никого, кроме тебя, я не любил прежде и не полюблю впредь.

– Что я сделала не так? – с горечью спросила Сабина, и в медовых глазах блеснули слезы.

Нет, не надо. Не плачь. Я не стою этого.

– Это не ты. Это я.

Горло сдавило, словно на шее сомкнулись невидимые руки, слова давались с трудом, и вид Сабины, с таким отчаянием вглядывающейся в его лицо в надежде увидеть хоть какой-то намек на то, что это всего лишь глупая и злая шутка – которой она не заслужила, но вынести которую всё же было куда легче, чем-то, что он делал теперь, – лишал Уильяма последних сил.

– Я…не могу, Сабина. Я… не должен.

– Это из-за Ордена? – прошептала сарацинка, начав понимать. – Что произошло, Уильям? Раньше ты…

– Раньше я вел себя, как последний глупец! – невольно выкрикнул он в ответ, злясь на себя за то, что натворил, поддавшись чувствам. – Я поставил под удар и себя, и тебя, я мог в одночасье лишить нас обоих всего, что…

– Всего?! – переспросила Сабина, так же невольно повысив голос и не задумываясь о том, что кто-то мог их услышать. – Да что у меня есть, кроме тебя?! Обязанность вытирать слезы Сибилле каждый раз, когда она принимается рыдать?! Думаешь, я дорожу этим?!

– А как же Балдуин? – даже растерялся Уильям от такого жестокого ответа. Неужели жизнь этого мальчика… Неужели она только притворялась всё это время, что король дорог ей?

– Балдуин умрет, Уильям, – безжалостно ответила Сабина, неожиданно показав ему какую-то совершенно чужую, незнакомую сторону ее характера. – Хочу я этого или нет, но ему остались считанные годы. И это в лучшем случае. А вернее, в худшем, потому что чем дольше он проживет, тем больше будет страдать. И когда его не станет, ничто уже не будет держать меня в Иерусалиме. Послушай, – заговорила сарацинка совсем иным тоном, вновь обнимая его за плечи и порывисто прижимаясь щекой к широкой груди. – Мы ведь можем уйти. Как бы ни был мне дорог Балдуин, между ним и тобой я выберу тебя. И в пекло твой Орден, Господь не станет карать нас за любовь. Уильям, в мире ведь есть не только Англия и Святая Земля! Мы можем отправиться в любое из западных королевств, или дальше на восток, или, если хочешь, на юг, в Египет и дальше, или даже на север. Говорят, что за Византией есть еще десяток христианских княжеств! Мы… Уильям, мы сможем побывать везде и сами выбрать, какая земля нам больше по нраву! Мы сможем…

Пожениться. Она не сказала, но это тоже повисло в воздухе. Тамплиер связан обетом безбрачия, но тамплиер-отступник, покинувший Орден, и без того совершает грех, который в глазах Церкви будет куда страшнее брака с сарацинкой. Тем более, с христианкой. И в любом ином королевстве или империи никто не будет знать, насколько велика разница в положении между одним из претендентов на корону Англии и дочерью сарацинского купца. Не зная их истинных лиц, никто не посмеет осудить их за неравный брак.