Текст книги "Железный Маршал (СИ)"

Автор книги: Атенаис Мерсье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 52 страниц)

Храни вас Господь, бесстрашные рыцари. Я буду молиться за вас. За всех вас.

– Они отправляются на войну, милая, – ответила она, поднимая ресницы. Видение умиротворенных, чуть сонных глаз – цвета мерцающего в полумраке серого жемчуга – медленно растаяло в лучах поднимающегося над крышами солнца. – Идем. Дедушка ждет меня в лавке. И он обещал дать тебе новый урок письма.

***

Бароны Иерусалимского королевства встретились в четырех милях к северо-западу от Назарета, в стенах города, который франки называли Ла-Сефори, а сарацины – Саффурия. Четыре года назад король Балдуин уже собирал войска близ этих стен, но тогда рыцари прождали несколько месяцев прежде, чем смогли встретиться с армией Салах ад-Дина, и сражения, в котором они смогли бы показать врагу всю мощь воинов Христа, так и не произошло. Тогда сам Ги не решился дать сарацинам подобный бой, опасаясь потерять всю армию королевства, но в ночь со второго на третье июля 1187 года судьба была уже не столь милостива к христианам.

Незадолго до заката королю принесли весть о том, что египетский султан осадил Тивериаду с сорокатысячным войском. Покрытый пылью с головы до ног гонец – рослый красавец с пронзительно-синими глазами – ворвался на военный совет, где бароны обсуждали поход на сарацинские земли, и, едва поклонившись высокородным мессирам, протянул графу Раймунду письмо от его жены.

– Тивериада в кольце сарацинских войск, мессир! Графиня Эскива умоляет вас поспешить ей на помощь и спасти верных вам мужчин от смерти, женщин – от поругания, а город – от разграбления.

Граф коротко кивнул посланцу, давая понять, что его присутствие на военном совете неуместно, и неторопливо прочел письмо под гомон встревоженных баронов. Старший из пасынков графа упал на колени перед его стулом и схватился руками за полы длинной графской котты.

– Мессир, молю, спасите мою мать от участи магометанской пленницы! Она многие годы была вам верной женой и ничем не заслужила такого позора!

– Выступим на рассвете и разобьем этих нехристей! – поддержал магистр тамплиеров. – Отсюда до Тивериады день пути. Даже если сарацины бросятся бежать, узнав о наступлении, далеко они не уйдут. У нас есть шанс покончить с правлением Салах ад-Дина и насадить его голову на копье! Пришла пора обойтись с ним и его сыновьями точно так же, как он поступал с нашими рыцарями!

– Не кричите, магистр, – негромко сказал граф. – Сарацины окружили мой город, а не ваш. И угрожают моей жене, а не вашей. А потому…

– По вашей милости, – процедил магистр, мгновенно вспомнив о причинах своей вражды с Раймундом, – у меня нет жены. Но если бы она была, ни один рыцарь не посмел бы назвать меня трусом, бросившим возлюбленную на милость нехристей-сарацин!

– Побойтесь Бога! – возмутился другой пасынок графа, гневно раздувая ноздри. – Наш отчим – достойнейший из воинов Святой Земли и не боится презренных…!

– Довольно, – вновь вмешался Раймунд. – Ваше Величество, у нас бывали разногласия в прошлом, но я хотел бы вновь заверить вас и других баронов в своей безоговорочной преданности и любви к Иерусалиму. А потому я предпочту увидеть лежащей в руинах лишь одну Тивериаду, а не всю Святую Землю. Сейчас нельзя атаковать. Салах ад-Дин – умнейший из полководцев, когда-либо рождавшихся на этот свет, и первым делом он отрежет нас от пресной воды, если мы выступим к Тивериаде. Его войско почти вдвое больше нашего, а лето в самом разгаре и жара будет невыносима.

– Господь с вами, мессир! – оскорбленно ответил магистр тамплиеров. – По-вашему, мои рыцари не знают, как запасти воду в бурдюки?

– Этого не хватит, – отрезал Раймунд, и король, казалось, был готов к нему прислушаться. Барон д’Ибелин молчал, не видя смысла повторять то, что уже было сказано графом. Даже на закате солнце продолжало жечь, словно пламя, рвущееся из кузнечного горнила, а султан был умнее половины франкских баронов вместе взятых. Он уже расставил на них ловушку, напомнив им о рыцарской чести и клятве защитить благородную женщину от беды, и теперь лишь ждал, когда эта ловушка захлопнется. Жена графа Триполитанского была не более, чем приманкой, но из всех собравшихся на военном совете мужчин это понимали разве что трое. А Балиан не переставал благодарить в мыслях небеса за то, что острый ум не изменил Раймунду и в столь трудный для него час. Будь на месте графини Мария, и Балиан уже отдал бы приказ выступать, не задумавшись о том, сколько рыцарей погибнет. Лишь бы только спасти ее от сарацин.

Король, казалось, был готов с этим согласиться. Куда разумнее было держать позиции у источников пресной воды, дожидаясь, пока Салах ад-Дину надоест осаждать Тивериаду и он решит вернуться в Дамаск. Тем самым оказавшись в том же положении, в какое хотел поставить христиан. Пусть сарацины изнывают от жажды, а франки, разбившись на небольшие отряды, наносят им стремительные удары в арьергард. Однажды Ги уже применял такую тактику – в осенних сражениях в Изреельской долине почти четыре года назад, – и это помогло ему не потерять войско в бессмысленной резне.

Но едва на лагерь христиан опустилась ночь, как в шатер к королю явился Жерар де Ридфор. И заявил звенящим от ярости голосом:

– Раймунд Триполитанский желает вашего позора. Он волк в овечьей шкуре, что готов пожертвовать даже собственной женой ради того, чтобы выставить Ваше Величество трусом, не способным отстоять свои земли. Вспомните, что говорили о вас, когда вы не дали сарацинам боя в Изреельской долине и у стен Керака!

– Мессир де Ридфор… – пытался защищаться Ги, растерявшись от такого напора, но магистр наступал на него так, словно говорил с последним пахарем, а не с королем Святой Земли.

– Вспомните, как ваши враги смеялись вам в лицо и Прокаженный Король решил, что вы недостойны быть регентом королевства! Теперь на кону стоит гораздо большее! Они отнимут вашу корону, запрут вашу жену и дочерей в монастыре и посадят на трон эту девчонку Изабеллу, эту дочь византийской шлюхи, чей муж ныне так старательно притворяется вашим другом! Хотя всего месяц назад был вашим злейшим врагом! Вы этого желаете?! Несмываемого позора, который останется в памяти людей до Страшного Суда?! И даже тогда вас осудят вновь! За то, что вы отдали Иерусалим в руки ничтожных людей! Но осудят уже не люди, а сам Господь Бог!

– Довольно! – ответил Ги, вскинув руки в надежде напомнить разбушевавшемуся магистру, что тот переходит все границы. – Я… Я услышал вас, мессир, и я… Я…

– Прикажите выступить на рассвете! Я умоляю вас не верить их лживым речам! Ваша жена нуждается в сильном и бесстрашном муже, в истинном короле, так покажите же ей, что она не совершила ошибку, увенчав вас короной! Если вы отступите сейчас, ей вновь напомнят о том, каким кошмаром обернулась ее коронация! Вновь скажут, что то была кара Божия, как и новое наше поражение!

– Но стоит ли… так рисковать, мессир? – растерянно бормотал Ги, нервно потирая руки в тяжелых золотых перстнях. – Вы сами знаете, патриарх Иерусалимский отказался присоединиться к нашему походу, сказался больным и…

– Но Крест Животворящий с нами! – воскликнул де Ридфор, взмахнув рукой в сторону выхода из шатра. – Шагните в ночь, и вы увидите его под стражей моих верных тамплиеров! Разве под силу презренным магометанам остановить армию, несущую с собой одну из величайших реликвий христианского мира?! Господь не оставит нас, Ваше Величество, но лишь если мы докажем Ему свою любовь и преданность! Если мы разобьем врагов христианской веры!

Ги молчал долго, уже не решаясь спорить с кричащим магистром, и с каждым новым словом де Ридфора в душе короля зарождалось всё больше сомнений. Сибилла ждала, что он вернется героем. Весь Иерусалим, вся Святая Земля и даже распростертые над ними небеса ждали, что он вернется в свой дворец победителем. Как можно было обмануть надежды стольких?

– Будь по-вашему, мессир. Мы выступим на Тивериаду на рассвете.

Время бездействия прошло. И пусть враги утонут в реках крови, пролитой в час решающего сражения.

Комментарий к Глава сорок шестая

*трензель – металлические удила, соединенные кольцами с ремнями узды.

========== Глава сорок седьмая ==========

Комментарий к Глава сорок седьмая

Crystallion – The Battle – Saracen Ascension.

Лирическое отступление. Это песня из альбома «Hattin», целиком посвященного Битве при Хаттине 1187 года, и, собственно, в этом альбоме что не песня, то одна сплошная годнота. Я даже затрудняюсь сказать, какие из песен шикарнее: те, что от лица Саладина, или те, что от лица крестоносцев. Рекомендую всем, кто интересуется Крестовыми Походами и пауэр-металлом.

Стрелы летели со всех сторон роем смертоносных пчел, со свистом рассекая дрожащее в раскаленном воздухе марево. Сарацины стреляли на скаку, приближаясь к войску неприятеля лишь на расстояние полета стрелы и стремительно отступая вновь. Из Ла-Сефори христиане выступили еще до рассвета – король не хотел спешить, и магистр тамплиеров торопил его вновь и вновь, пока Ги не сдался, – но стоило восходящему солнцу осветить кольчуги и шлемы, как магометанские дозорные немедленно заметили ослепительный блеск медленно движущегося войска. Тысячи лошадиных копыт поднимали с иссушенной зноем земли мелкую песчаную пыль, и армия Иерусалимского королевства будто тонула в серо-желтых волнах, увязала в них, как в непроходимом болоте, и молилась, чтобы те, кто шел впереди, не сбились с пути. Солнце поднималось всё выше и жгло всё сильнее. Отражалось от начищенного до блеска металла – зачем, чего ради они так красовались перед жителями Иерусалима? – и слепило беспрерывно слезящиеся глаза. По покрасневшим обветренным щекам катились слезы и пот, но совсем не остужали обожженную солнечными лучами кожу.

Вода закончилась к полудню. Как бы ни хвалился Жерар де Ридфор умом и выносливостью своих рыцарей и сержантов, жара победила их всех. Их камизы, котты и плотные стеганные поддоспешники пропитались по́том насквозь, но рыцари не могли сбросить даже плащей, в которые кутались, словно в ознобе. Металлические звенья кольчужных рукавов мгновенно раскалялись на солнце и лишь усиливали страдания рыцарей. Со всех сторон доносилось нестройное бормотание псалмов.

Dominus regit me…

Господь – Пастырь мой… Господь ведет меня…

Стрелы вонзались в растрескавшуюся на жаре землю и надрывно ржущих лошадей. Люди уже не кричали. Лишь валились из седел, повисая на стременах, и другие оборачивались на дробный стук капель. Крови, но в тот миг они были согласны напиться и кровью, лишь бы только унять терзающую их жажду и головокружение.

Animam meam convertit…

Подкрепляет душу мою…

Но жара становилась всё сильнее, и решимость воинов стремительно угасала.

Господи, шептали тысячи иссушенных губ. Пошли нам дождь. Пошли хоть несколько капель воды, хоть одно облако на этом прокля́том голубом небе. Яви нам свое величие, как явил его Моисею и Иисусу Навину, заставив море разверзнуться, а солнце – остановить свой небесный ход.

Super aquam refectionis educavit me…

Водит Он меня к водам тихим…

Воды не было. Долина смертной тени раскинулась перед ними на многие мили вперед, бело-желтая, лишенная рек, ручьев и даже спасительной тени от деревьев, но не жезл и посох, о защите которых они просили в молитвах, простерлись над ними, а Длань Аллаха. Уже не заслоняя солнце, как в часы кровопролитной осады Керака, а гоня прочь и ветер, и едва заметные глазу прозрачно-белые облака. Смерть шла рука об руку с воинами Иерусалима, принимая их в свои холодные, в тот миг становившиеся столь желанными, объятия, и с каждым часом ее свита становилась всё больше.

– Мессир, – хрипло окликнул Ричарда один из молодых братьев-рыцарей, совсем еще мальчишка, у которого и борода-то толком не росла. И протянул ему свой бурдюк, подведя коня чуть ближе. – Возьмите, мессир. Здесь еще осталось на один глоток.

– Храни тебя Господь, мальчик, – ответил Гастингс, не узнавая собственный голос, но воду не взял. – Нет, оставь себе. Молодым нужно больше сил, чем старикам. Когда придет час сражения, Магистр будет надеяться на тебя, а не на меня.

Перед глазами у него расплывались разноцветные круги, и все молитвы были лишь о том, чтобы не упасть с коня и не подвести братьев. Пусть его сил хватит лишь на один удар, но разве не об этом ударе он мечтал с тех самых пор, как вступил в ряды тамплиеров? Господь повелел, чтобы Ричард всю жизнь служил Ордену в Англии, и лишь на старости ему было позволено увидеть Святую Землю и белые стены Иерусалима, помолиться в Храме Гроба Господня и коснуться рукой Животворящего Креста, на котором был распят Христос. После такого чуда он не боялся даже самой страшной из смертей человеческих, и виднеющийся впереди Крест, денно и нощно охраняемый командором Иерусалима и десятью достойнейшими рыцарями, придавал Ричарду куда больше сил, чем глоток воды. Это был миг, которого он ждал всю свою жизнь, час его величайшего триумфа, и весь мир сузился до белой в лучах солнца полупустыни, до узкой полосы сухой растрескавшейся земли, словно Ричард уже смотрел на него сквозь прорезь топфхельма. Он не думал о том, что будет после и будет ли вообще. Ибо сейчас для него не существовало ни прошлого, ни будущего. Лишь сражение с магометанами.

На закате небо вокруг медленно садящегося солнца стало красным. Будто кто-то расписал его яркими красками, как фреску на стене, и переливы багрового и рубинового цвета ложились неровными мазками от линии горизонта до самого зенита. Кровавое небо и кровавое солнце, почти сливающееся с ним в глазах старого рыцаря.

– Дурной знак, – прошептал кто-то из братьев растрескавшимся от жажды и кровоточащими губами. С самого начала, с первого шага от источников Ла-Сефори к Тивериаде их сопровождали дурные предзнаменования. Кто-то шептал о колдунье, не имеющей обличья – ибо одни рыцари говорили, будто видели сгорбленную старуху в лохмотьях, а другие – прекрасную магометанку в звенящих украшениях и шелковых шальварах багряного цвета, – а кто-то вспоминал, что в прошлую ночь лошади отказывались пить. Отказывались уходить от источников. Еще один сержант рухнул с коня без сил, но двое других братьев в черных, будто дымившихся на солнце сюрко с красными крестами помогли несчастному вновь сесть в седло. С юга впервые подул горячий, не приносящий облегчения ветер, и видневшаяся впереди двуглавая вершина – Рога Хаттина – уже занимала собой треть медленно чернеющего неба. Мудрецы говорили, будто именно с этой горы Иисус произнес Нагорную Проповедь, но у Ричарда не осталось сил восхищаться и благоговеть. Разноцветные круги перед глазами сделались черными пятнами, и всё расплывалось уже не от беспрерывно дрожащего в воздухе марева, но от непроходящего головокружения. Кого-то из братьев мучительно рвало, и бедолага склонился с седла так низко, что высокая передняя лука с силой врезалась ему в живот, лишь усугубляя страдания. Ричард видел одного такого рыцаря, но по всему войску задыхались, слепли от черных пятен перед глазами и даже теряли сознание десятки мужчин, привыкших считать себя сильнейшими из христиан. Багровое солнце победило их всех.

– Остановимся здесь, Ваше Величество, – просипел магистр тамплиеров сквозь запыленную куфию. – Мои разведчики докладывают, что к Тивериаде не пройти. Сарацины стоят вокруг озера стеной.

– Озеро большое, – заметил коннетабль столь же сиплым и усталым голосом. – Недаром же… его испокон веков зовут Галилейским морем. Оно протянулось на тринадцать миль, неужели мы не найдем места, чтобы напиться?

– Люди измучены, – вмешался в разговор граф Раймунд. – Я… согласен с магистром де Ридфором. Сейчас мы не сумеем пробиться к озеру.

– Нам нужна вода! – прохрипел коннетабль. – Ги, мы должны попытаться! Люди гибнут! И не в сражении, а под солнцем и сарацинскими стрелами! Я предпочту умереть в бою, а не от жажды или случайного выстрела!

– Довольно, – сказал король, утирая пот с лица дрожащей от усталости рукой. – Мы должны разбить магометан, а не сложить головы в бесславной попытке добраться до воды, словно оголодавшие звери – до куска мяса. Граф Раймунд прав, люди измотаны и не сумеет оттеснить врага от озера. Нужно дать им хотя бы несколько часов передышки. Остановимся до рассвета.

Магометане лишь этого и ждали. Не успели обессилевшие рыцари спешиться и начать поднимать шатры на склонах Хаттина, как у между холмов вспыхнула высушенная зноем трава. Густой дым поднимался вверх, послушный малейшему дуновению ветра, слепил глаза еще сильнее угасшего за горизонтом солнца и жег истерзанные жаждой и раскаленным воздухом горла. Франки задыхались и давились надрывным кашлем. Найдись хоть у кого-нибудь из них глоток воды, и рыцари схватились бы за мечи, позабыв все свои клятвы и обеты. Ричард молился вновь, упав на колени на пожухлую траву и чувствуя, что уже не поднимется без чужой помощи.

Дай мне сил, Господи, пережить эту ночь. Дай сил умереть достойно, во славу Твою и для спасения этого города, что я не видел прежде, но верю – он прекрасен, как сам Иерусалим.

– Они сожгут все растения на мили вокруг! – отчаянно кричали расставленные по холму дозорные.

– Силы небесные, лишь бы пламя не пошло вверх!

– Копайте траншеи! Не станет травы – нечему будет гореть!

– Снимайте плащи! Будем тушить ими, если придется!

– Пресвятая Дева Мария, защити! Если и плащи загорятся…!

Но воды у них не было. Лишь запасы еды, которых хватило бы на несколько недель, но никто из рыцарей и пехотинцев не мог проглотить и куска, и даже те, кто сумел прислушаться к словам командиров и следовавших с войском капелланов, лишь бессильно давились принесенной им едой. Белесый в ночной темноте дым стоял над лагерем туманом, застилавшим глаза дозорным и душившим как простых воинов, так и всемогущих баронов. Сарацины бесстрашно атаковали лагерь снова и снова, придерживаясь столь выгодной для них тактики стремительных налетов и отступлений, теряли немало людей – когда разъяренные из-за долгого перехода и жажды рыцари обнажали мечи и беспощадно рубили всякого, кто не был их собратом, – но всё же добились своего. Отдохнуть христианам в ту ночь так и не удалось. Те, кто сумел подняться на ноги с рассветом, молились уже не о победе, а о конце еще не начавшегося сражения. Даже попади они в плен… Господь, пусть магометане будут милосердны и не откажут им в глотке воды.

И те, кто остался с королем и баронами, собираясь стоять насмерть, не находили в себе сил судить тех, кто сдался и бежал, бросая оружие к ногам магометан и лишь униженно моля разделить с ними хотя бы пару капель.

Ричард ждал, что войска султана пойдут в атаку, едва только солнце поднимется над Галилейскими холмами, но сарацины медлили. Они окружили врагов со всех сторон, черными волнами перемещались по холмам и кричали, прославляя Аллаха и пророка Мухаммеда. Ликовали, надеясь на скорую победу. Ричард думал, что уже не сумеет сесть в седло – всё тело ломило, руки и ноги не гнулись, а в пересохшем рту стоял кислый вкус, и из растрескавшихся губ сочились капельки крови, – но еще один взгляд на гордо поднятый над головами христиан Животворящий Крест всё же сумел ненадолго вдохнуть в него силы.

Умереть достойно. Ничего другого ему уже не оставалось.

– Идем на восток! – передал приказ короля командор Иерусалима. Ги и его советники еще надеялись прорваться к огромному, словно море, озеру, способному напоить всех христиан Святой Земли разом. Оно было так близко, что у воинов кружилась голова от мерещившегося им вкуса и даже запаха ледяной озерной воды.

– Отец? – с почтением спросил аль-Афдаль, когда ждущему на вершине одного из холмов султану доложили о том, что неверные намерены сняться с места и продвигаться дальше к осажденной Тивериаде. Салах ад-Дин пристально смотрел на двуглавую гору, потирая пальцами подбородок, и размышлял. Ему даже не нужно было начинать это сражение, солнце и дым убивали врагов куда быстрее, чем сабли его верных мамлюков.

– Пусть воины продолжают стрелять. И сожгите всю траву и кустарники, что только растут на этих холмах, но заставьте неверных задохнуться в дыму.

Стрелы летели сквозь едкие серо-зеленые клубы, вонзаясь в измученные тела людей и лошадей. Кафиры отвечали выстрелами из арбалетов, из последних сил поднимали оружие и убивали правоверных даже обломками своих копий, не выдержавших прежних столкновений. Они дрались, как раненые львы, но у брата султана это вызывало лишь усмешку.

– Умирающий зверь опасен до тех пор, пока из его ран не вытекут последние капли крови. И уже к закату этот христианский зверь издохнет в мучениях.

– Иншаллах, – согласился с ним Салах ад-Дин. На всё воля Аллаха.

И едва заметно улыбнулся, когда понял, что Раймунд Триполитанский намерен попытаться прорвать смыкавшееся вокруг христиан кольцо вражеских войск.

– Пусть уходит.

– Отец? – вновь спросил аль-Афдаль, не сумев скрыть удивления. Отпустить этого кафира, дважды бывшего регентом королевства франков? Он счел бы честью самолично принести отцу голову этого неверного и в одно мгновение ока вскочил бы в седло гарцующего на месте жеребца, чующего удушливый запах смерти и жаждущего кровопролития не меньше, чем его хозяин.

– Подумай, о мой воинственный сын, – сказал султан, принимая из рук раба кубок с ледяным шербетом. – Что почувствуют неверные, когда увидят, как их враги расступаются перед моим давним союзником? Граф, верно, поклялся королю, что все наши договоренности в прошлом, но что будут значить все его клятвы против деяний? Кто сражается рядом с ним? Барон д’Ибелин? Что ж, пусть и он бежит, этот барон королю тоже не друг.

Салах ад-Дина не зря называли мудрейшим из султанов, когда-либо собиравших под своим началом объединенную армию магометан. И уважали не только его друзья, но и его враги. Не будучи жестоким человеком по натуре, он поступал так, как того требовал его долг перед правоверными. И всегда был готов как обезглавить тысячи врагов, так и проявить милосердие к побежденным и принять их, словно давних друзей. Но прежде они должны сложить оружие.

Граф Раймунд, четверо его пасынков и еще несколько знатных баронов сумели прорваться сквозь ряды врагов, но всякий, кто наблюдал за этим столкновением, не знал, что и подумать. Быть может, магометане расступились перед людьми Раймунда, побоявшись тяжелой рыцарской конницы, десятилетиями наводившей ужас на противников франков. Но Жерар де Ридфор не поверил этому ни на мгновение. И закричал, хоть и понимал, что покидающий поле боя барон его не услышит:

– Предатель!

– К седловине! – приказал одновременно с ним коннетабль, кашляя от саднящего горло дыма и указывая рукой на проход между Рогами Хаттина. – Ради нашего отца и матери, ради королевства и ради самого Господа Бога, Ги, послушай меня! Рога помешают им атаковать нас с боков, и мы прорвемся сквозь строй магометан, словно удар копья! Если ударим по самому султану, то сможем заставить его отступить!

– К Кресту! – закричал магистр тамплиеров, когда растерявшийся, мечущийся на своем жеребце король кивнул брату и едва слышно выдохнул. Амори что-нибудь придумает. Амори находит выход даже тогда, когда самому Ги кажется, что надежды уже не осталось. – Знамя к Животворящему Кресту!

Меткий выстрел из лука оборвал жизнь брата, несшего черно-белый Босеан, через мгновение после того, как голос магистра утонул в клубах дыма и пыли.

– Знамя! Поднимите знамя!

Оно взвилось вновь – символ Ордена, что всегда должен быть виден сражающимся, ибо тот, кто потеряет его из виду, не будет знать, где собираются его братья, – и ряды тамплеров медленно повернули измученных коней. Магистр не сомневался, что даже им удастся переломить ход сражения и обратить султана в бегство, все орденские лошади падут еще до заката. Ричард Гастингс сжал копье дрожащей рукой. Солнце слепило его, и сердце, казалось, билось через раз – сердце билось в последний раз, – но он вложил всю оставшуюся силу в удар шпор по лошадиным бокам.

Sed nomini Tuo da gloriam…

Имени Твоему дай славу…

Расстояние стремительно сокращалось. Из-под копыт летел песок, мелкие камешки и осколки вулканического стекла, щедро усеивавшие склоны Рогов. Склоны давно потухшего вулкана, по-прежнему блестящие на солнце разбросанными по ним черными обсидианами.

Et ut inhabitem in domo Domini in longitudinem dierum.

И я пребуду в доме Господнем многие дни.

Он умер мгновенно. Опущенное горизонтально копье пробило грудь врага – магометанина в обмотанном тканью коническом шлеме, – но на смену одному павшему немедленно пришел другой воин, рассекший воздух изогнутой саблей и нанесший мощный рубящий удар по плечу и груди. Тот не был смертельным – кольчуга и поддоспешник всё же сдержали чужой клинок, не позволив нанести глубокую рану, – но сердце не выдержало. Он исполнил свой долг. Дошел до места сражения, задыхаясь и изнывая от жажды, и не посрамил честь своего Ордена в бою. Он мог оставить свое служение более молодым и сильным.

Бой между Рогов Хаттина продолжался до самого заката. Дважды христианам почти удавалось прорваться сквозь кольцо врагов, и дважды их отбрасывали назад. Тела тех несчастных, что падали под копыта бьющихся и мечущихся лошадей, изуродовало до неузнаваемости и лишь по их броне можно было понять, где лежит мертвый франк, а где сарацин. Когда солнце коснулось краем багрового диска едва видневшихся в дыму западных холмов, король Иерусалимский сдался. И позволил привести его к шатру султана безоружным и с непокрытой головой, лишенной поблекшего от пыли и песка шлема с золотым ободком короны. В первые мгновения Ги даже не услышал, что говорит ему гордый победитель. Амори по-прежнему задыхался и кашлял, едва переставлял ноги, из-под пробитой в трех местах кольчуги медленно сочилась кровь, и Ги подставил ему плечо, боясь, что брат рухнет в пыль и сарацины оставят его умирать здесь, если он не сумеет подняться вновь.

– Ваше Величество, – вежливо обратился к побежденному королю Салах ад-Дин, заговорив на лингва франка с таким безупречным выговором, словно сам был франком. – Позвольте предложить вам бокал прохладного напитка. Вы, верно, измучены жаждой.

Издевки в его голосе не было. Не стой Ги посреди поля боя, погребенного под таким числом бездыханных тел, что земли было уже не разглядеть, и он, пожалуй, даже поверил бы дружелюбию султана. Но отказаться от поднесенной ему тяжелой золотой чаши не решился. Этот жест делал его гостем Салах ад-Дина, а не врагом, и означал, что сегодня его голове не суждено расстаться с плечами.

Куда труднее было заставить себя сделать всего один глоток – ледяной шербет показался ему напитком богов, амброзией, о которой так часто писали древнегреческие мудрецы, говоря, что ее вкусу и сладости нет равных среди всего человеческого питья, – и передать чашу изнывающему брату. Султан не возражал. Ни когда пил Амори, ни когда за золотые ручки чаши схватился магистр тамплиеров. Но едва оставшийся в чаше глоток захотели предложить Рено де Шатильону, как Салах ад-Дин властно поднял руку и сказал:

– Этот неверный недостоин быть гостем благородного человека. Я дам ему последний шанс искупить свои грехи и прощу его преступления, если он отвергнет ложную христианскую веру и признает, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его. Я милосерден и не стану более преследовать Рено де Шатильона, если он раскаится.

– Будь моя воля, – ответил Рено, не выказывая и тени страха перед лицом давнего врага, – и я бы снес голову каждому сарацину, что смеет топтать Святую Землю.

– Будь по-твоему, неверный, – сказал Салах ад-Дин ровным голосом и поднялся на ноги. В первое мгновение Ги показалось, что султан лишь желает посмотреть мятежному барону в глаза, и стремительный удар сабли застал его врасплох. На смуглое лицо Салах ад-Дина брызнула яркая кровь, Рено осел, еще пытаясь зажать рукой рубленую рану на шее, и второй удар отсек его полуседую голову, откатившуюся к ногам молодого мужчины, удивительно схожего на лицо с султаном.

– Наденьте ее на копье, – велел Салах ад-Дин, вытирая лезвие сабли поспешно поданным ему шелковым платком. – Пусть все видят, что этот безбожник наконец встретил свой заслуженный конец.

Амори согнулся в новом приступе кашля и бессильно рухнул на колени, упираясь рукой в царапающий пальцы песок. По земле потекли новые ручейки крови.

– Умоляю! – воскликнул Ги, хватая его за плечи и не смея даже думать о том, что султан может отказать. – Моему брату нужен лекарь!

Султан посмотрел на них сверху вниз, – какими, верно, жалкими казались ему двое запыленных окровавленных рыцарей, – и щелкнул пальцами, бросив отрывистую фразу на арабском. Не отказал.

Багровое солнце почти скрылось за холмами на западе. Стервятники с пронзительными криками кружили над бесчисленными телами, усеявшими пропитанную кровью землю, но у магометан всё равно не хватало веревок, чтобы связать всех пленных. Два дня спустя Великий Магистр тамплиеров стоял с неподвижным лицом, не отводя взгляда от того, как всем его рыцарям – всем, кто уцелел в этой бойне и покорно опустил меч по его приказу, – рубили головы. Их не спросили, желают ли они отречься от веры в Христа, но если бы и спросили, каждый бесстрашно ответил бы, что предпочитает смерть предательству.

Животворящий Крест Господень, на котором был распят Иисус – бесценная для всех христиан реликвия, – бесследно сгинул в песках.

========== Глава сорок восьмая ==========

Сабина проснулась под далекий крик муэдзина из магометанского квартала, призывающего правоверных совершить намаз иша. Но разбудило ее не это. Еще мгновение назад она была в Аскалоне, в полутемной маршальской келье, и на плече лежала его тяжелая голова. Сабина шептала что-то неразборчивое – ничего не значащие глупости, не способные выразить всю переполняющую ее нежность, – гладила его плечи и любовалась тем, как при свете одинокой свечи в его расплетенных волосах вспыхивают яркие медные искры, пока Уильям не приподнялся на руках, глядя куда-то в сторону странным рассеянным взглядом. На разбросанные по столу длинные пергаментные свитки, перевязанные тонкими кожаными шнурками. Карты, приказы и донесения, которым не было числа.

Сабина подняла руку и провела ладонью по его груди и животу, коснувшись самыми кончиками пальцев длинного некрасивого шрама на боку.

– Ты пугаешь меня, – сказала она почти шепотом, помня, что никто не должен знать о ее присутствии. – Когда ты такой.

Уильям медленно повернул голову – словно во сне – и потерся колючей щекой о ее ладонь, когда она протянула руку к его лицу и дотронулась до приоткрытых губ.

– Прости. Я задумался.